Глава вторая. Легенду о свет‑траве Федя услышал два года назад в Семи Братьях от своего дедушки – колхозного пасечника

Легенду о свет‑траве Федя услышал два года назад в Семи Братьях от своего дедушки – колхозного пасечника. Каждое лето Федя приезжал к дедушке на пасеку. Здесь был особенный мир, и дедушка управлял этим миром.

В саду он появлялся на восходе солнца, медленно шел по утоптанной дорожке и по шелесту листьев определял направление ветра. Из‑под седых бровей Степан Петрович бросал острый взгляд на запад и неизменно останавливался под ветвями дикой яблоньки. Он набивал трубку собственноручно выращенным табаком, закуривал и говорил:

– Вёдро! Днем завернет градусов на сорок. Надо будет общежитки сенцом прикрыть.

А если, по ведомым ему одному приметам, предполагалось ненастье, он сердито бормотал:

– Однако не будет взятки!

С утра и до вечера хлопотал Степан Петрович на пасеке. Высокий, сгорбленный, в коричневом свитере, переходил он от улья к улью, его широкополая соломенная шляпа, темная от солнца и времени, мелькала то там, то здесь.

Федя тоже по целым дням не уходил с пасеки. Он надевал на голову сетку, прятал в карманы руки и все же чувствовал себя неважно, когда пчелы гудели и кружились вокруг него.

– Вот, Фе́дюшка, смотри, – однажды сказал ему. Степан Петрович, показывая только что вынутую из улья восковую раму.

Федя сидел в стороне, под деревом, на плетеном стуле у стола, врытого в землю.

Степан Петрович осторожно поставил на стол край рамы. По ней ползали встревоженные пчелы. Ровные, будто сделанные точным инструментом, шестиугольные ячейки заполняли раму. Вверху ячейки были крупнее.

– Вот, Фе́дюшка, смотри, – повторил Степан Петрович и пальцем, по которому ползла пчела, показал на мелкие ячейки. – Видишь в середке темное пятнышко? Это будущие пчелы‑работницы. А вверху ячейка трутней. Нам их надо много меньше, чем выводят пчелы.

Он достал из кармана проволоку с загнутым концом и осторожно начал вытаскивать яички трутней.

– А раньше пасечники думали, что человек не может нарушать пчелиную жизнь: пчелы, мол, сами знают, как надо и что надо. А выходит, не так, выходит, что человеку во все нужно вмешиваться.

Степан Петрович поставил раму в улей, возвратился и присел на траву около стола.

Солнце еще не поднялось над деревьями, и его лучи неравномерно прорывались сквозь стволы яблонь. На полянках плясали пятна солнечного света, и над ними взад‑вперед летали пчелы. Вперед – быстро; обратно, обремененные ношей, – медленно. Иногда, не долетев до летка, они садились отдыхать на траву.

Степан Петрович не спеша выбил трубку о сапог, достал кисет и набил ее табаком.

– Вот возьми, к примеру, растения, – начал Степан Петрович, срывая под деревом ландыш. – Росли они и двести и пятьсот лет назад. Не вмешайся человек, так и росли бы без пользы. А теперь ими человек лечится.

– Вот этим? – спросил Федя, указывая на ландыш.

– Этим самым. А спорынья, черника, богородская трава, ромашка! Да всех не перечтешь. А сколько есть еще не открытых лечебных трав!

Степан Петрович повернулся к Федору, снял шляпу и, вытирая рукавом свитера лысину, сказал, понизив голос:

– Вот, к примеру, свет‑трава!..

Тогда и услышал Федя впервые о свет‑траве. Вначале легенда не увлекла его. Но он записал ее в блокнот и с той поры стал интересоваться книгами, брошюрами и газетными статьями о лекарственных травах. В них не упоминалось о свет‑траве, и она по‑прежнему оставалась для него легендой.

На следующее лето Федя снова побывал в Семи Братьях и опять услышал о свет‑траве. И его отношение к легенде стало иным. Случилось это так.

Степан Петрович послал Федю за вощиной в село Гречишное, расположенное в десяти километрах от Семи Братьев. Федя не успел там закончить дела и вынужден был переночевать в Гречишном.

Он остановил лошадь у каких‑то ворот и заглянул во двор. Двор просторный, опрятный. Окнами на улицу стоял небольшой дом с высоким крыльцом. Значительную часть двора занимал сеновал. Под навесом около верстака сидел старик с длинной бородой, какую Федя видел только на картинках, изображающих сказочного Черномора.

Опасливо оглядываясь, нет ли собак, Федя подошел к старику. Тот надевал обруч на кадушку.

– Здравствуйте, дедушка! – сказал Федя.

– Здравствуй, сынок! – ответил старик, опуская с верстака кадушку на землю. – Чей будешь‑то – не признаю? – неторопливо спросил он.

– Я из Семи Братьев. Внук пасечника Степана Петровича Власова.

– Знаю, знаю. Здоров дед‑то?

– Здоров, – сказал Федя. – Спасибо!

– Садись, сынок, – старик кивнул на скамейку. – Лет шестьдесят прошло с тех пор, как я деда твоего видел. Был он еще парнем, на внучку мою заглядывался, да и я совсем молодым был, полсотни еще не прожил.

Федя недоуменно посмотрел на старика, мысленно прикидывая его возраст, и не удержался, спросил:

– Сколько же вам лет, дедушка?

– Сто десять, сынок, минуло.

– Вот это здорово! – восторженно воскликнул Федя и сел на скамейку.

Он забыл о том, что у ворот дома стоит некормленная лошадь. «Живая история», – думал Федя, с интересом разглядывая старика. А тот глядел задумчиво поверх Фединой головы, точно прислушиваясь к самому себе, не замечая собеседника.

Иногда бывает так, что встретятся два человека, и, несмотря на разницу лет, мыслей, взглядов, им хорошо и просто друг с другом, будто знакомы они не первый год. Так случилось с Федей и Савелием Пряхиным. Они разговаривали с увлечением, а когда старик сказал, что знал всех семерых братьев Кудреватых, Федя насторожился.

– А о свет‑траве вы, дедушка, что‑нибудь слышали? – спросил он.

Некоторое время Савелий Пряхин сидел без движения и все так же задумчиво глядел поверх Фединой головы.

Федя решил, что тот не слышал его вопроса, и хотел повторить. Но старик качнул головой и сказал тихо:

– Знаю, знаю свет‑траву…

– Знаете?! – с любопытством воскликнул Федя и приподнялся.

– Я мальчишкой был. Привезли ссыльного доктора в Семь Братьев и поставили на квартиру к Ивану Кудреватых. Сперва ему не позволили народ лечить. Он писал начальству жалобы, что, мол, должен голодной смертью помирать, коли своим делом заниматься запрещают. Ну, ему тогда и позволили. Лекарь был хороший, сердечный, в ночь‑полночь, коли надо, к больному приходил. Кому платить нечем, бесплатно лечил. Я в ту пору в батраках жил на заимке богача Коровина, в пяти верстах от Семи Братьев. Сказывали – в революцию ее дотла сожгли…

– Бывал я в тех местах. Трава растет, больше ничего нет.

– Там о лекаре‑то я и услышал…

– Ну, а свет‑трава? – нетерпеливо перебил Федя старика.

– Свет‑траву он где‑то в наших же лесах нашел, посеял на взгорках возле Семи Братьев и стал ею народ лечить.

– Излечивал? – с волнением спросил Федя.

– Излечивал. Все болезни излечивал. Бабы его за святого почитали, только, сказывали, он одной на ухо шепнул: ты, мол, тетка, меня к лику святых не причисляй, я и в бога‑то не верю.

– Ну, а потом что было? Долго жил в Семи Братьях этот лекарь?

– Недолго. Вскоре же его сослали в другие края.

– Где же эти взгорки, на которых он свет‑траву посеял? – спросил Федя и почувствовал, что от волнения ему не хватает воздуха.

– Вот это, сынок, запамятовал. За сто лет столько взгорков перевидал, что в голове все перепуталось. Траву вот помню. Небольшая она, пушистая. Цветы на ней маленькие – когда белые, когда розовые. Цветет она недолго. День‑два – и опадают цветы. Оттого и найти ее трудно. Корешок в земле слабо держится. Так с корнем ее и вытягивали. Сомнение меня берет, чтобы по сие время осталась в наших краях свет‑трава. Лекарь‑то с разумом рвал ее, а когда его увезли, бабы сами рвать траву начали – могли и подчистую выполоть…

– Дедушка, а узнали бы вы сейчас свет‑траву? Отличили бы от других трав?

– Узнал бы, сынок!

– Значит, вы покажете ее, если я принесу вам образцы всяких трав?

– Сынок! – грустно сказал Савелий Пряхин. – Слепой же я… Стена!.. – Он сделал движение рукой, точно в самом деле перед ним высилась стена, заслоняя весь мир.

Некоторое время Федя молчал. Потом он вспомнил о Рыжке, стоявшем за воротами, о том, зачем он пришел в этот двор.

– Дедушка, у вас можно переночевать?

– Можно, можно, сынок, – ласково ответил тот и, чуть подавшись грудью вперед, осторожно пошел по направлению к дому, приговаривая: – Я самоварчик вскипячу, чай пить будем.

Федя завел под навес Рыжку, распряг его, в корыто насыпал овса. Пока лошадь мягкими губами подбирала овес, он сидел на бревне и раздумывал о том, что услышал от Савелия Пряхина.

Возможно, Савелий Пряхин и был творцом легенды о свет‑траве? Или легенда настолько взволновала сердце старика, что с годами он поверил в то, что все это произошло на самом деле? Но особенно радовало Федю предположение, что все рассказанное Савелием Пряхиным – правда.

Поздно вечером Федя забрался на сеновал, но уснуть не мог. Он ворочался с боку на бок, прислушивался к особенной тишине деревенской ночи, прерываемой звоном кузнечиков, шумными вздохами коров и еще другими, неведомыми ему звуками.

Лежать надоело. Он встал. Подошел к краю сеновала, сел, свесив босые ноги, и стал всматриваться в темноту.

Село спало. Над черными силуэтами крыш поднималось темное небо, усеянное неисчислимым множеством живых, мигающих звезд.

Деревню окружала тайга. Федя знал – она тянулась на тысячи километров. Ее прерывали реки, пашни, деревни, железные дороги, города. Она уступала им место и отходила.

Федя закрывал глаза, и ему мерещились зеленые взгорки, усеянные ландышами, ароматной богородской травой и кустиками крупной, созревшей черники.

В эту ночь он поверил, что в богатых сибирских лесах притаились сотни еще не открытых лекарственных трав. В себе он ощущал горячее желание пуститься на их поиски.

«Пусть в жизни не существует свет‑травы или я не сумею найти ее, – думал Федя, – но я найду другие лекарственные травы».

На рассвете, поеживаясь от прохлады, он пришел к окончательному решению пойти учиться на биологический факультет.

У кромки леса, над рекой, заалела утренняя зорька, и на светлеющем небе проступили очертания гор. Как дымок дальних костров, из ложбин потянулся туман к поднимающемуся солнцу.

Федя встал, бросился на разостланную на сене овчину, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. Но какое‑то смутное беспокойство не давало ему задремать.

На лестницу, прислоненную, к сеновалу, взлетел петух. Он гордо оглядел двор, вытянул шею, украшенную зеленым блестящим воротником, захлопал красными с коричневыми полосками крыльями и загорланил, извещая деревню, лес, реку и поля о наступающем дне.

Федя поднялся на локте и громко спросил себя:

– А почему на биологический, а не на медицинский?

Петух скосил на него красные глаза и слетел с лестницы на землю. Из гнезда, искусно прилепленного к балке крыши, вылетела ласточка, с громким писком выглянули большеротые, некрасивые птенчики.

Федю опять охватили сомнения. Хотелось поговорить со знающим человеком, услышать его совет.

– Сынок, вставай, сынок! – послышался снизу голос Савелия. – Чаек пить иди!

Федя вскочил, подошел к краю сеновала, присел на корточки.

– Доброе утро, дедушка!

Старик стоял около лестницы босой, в полосатых штанах, в длинной белой рубашке.

– Как спалось, сынок?

– Никак, дедушка. Всю ночь не спал.

– Что так? – удивился Савелий. – В молодые годы только и поспать.

– Все о будущем своем думаю, дедушка. Не знаю, куда учиться пойти: биологом быть или врачом?

– Биологом? Это как? – неуверенно спросил старик.

– Это значит природу изучать. Каждую травку, каждое дерево знать.

– Эх, хорошо! – всплеснул руками Савелий. – Вот, стало быть, почему ты свет‑травой интересовался… А доктором – тоже польза великая людям. Да нельзя ли, сынок, то и другое?

– Нельзя, дедушка, – решительно сказал Федя. – Ну, я сейчас…

Он схватил рубашку и стал натягивать ее. Савелий подошел к дому, осторожно ступая босыми ногами.

– А почему же нельзя? – вдруг озадаченно сказал Федя, и ему показалось, что вокруг все озарилось каким‑то сияющим, радужным светом: и небо, и трава, и дом Савелия Пряхина. В сердце же поднялась такая радость, что он чуть не задохнулся. – Можно, конечно, – тихо сказал он сам себе, – сначала биологический, а потом медицинский… Дедушка! Можно, можно! – закричал он, как будто бы решение это важно было не для него, а для старика. Но Савелий не понял, что кричал Федя, только махнул рукой. Жест этот говорил: «Придешь в избу и расскажешь».