II. Вода-царица

Еще на заре человеческой истории люди отчетливо сознавали такое значение водной стихии. Это подтверждает и мифология всех стран и всех народов, и позднейшие философские системы древних, которые, при всей их наивности, все-таки успели установить один незыблемый принцип: как без огня нет культуры, так без воды нет и не может быть жизни.

Сообразно с таким пониманием мировой роли воды язычес­кие народы всех времен неизменно обоготворяли эту стихию как неиссякаемый источник жизни, как вечно живой родник, при помощи которого оплодотворялась другая великая стихия — земля.

Позднее, с распространением христианства, вера в божественное происхождение воды хотя и умерла, но на обломках ее выросло убеждение в святости и в чудодейственной силе этой стихии. Замечательно при этом, что такого рода убежде­ние в целительных свойствах воды разделяется, наряду с хри­стианскими народами, и магометанами, и евреями, и почти всеми представителями современного язычества.

Пишущему эти строки привелось как-то посетить один из крымских монастырей, привлекавший тысячные толпы богомоль­цев. Монастырь славился своим бассейном-купальней, погру­жаясь в который больные, по словам монахов, получали исце­ление.

Эта, разделенная на две половины, мужскую и женскую, купальня достаточно просторна была для того, чтобы одновременно могли погружаться в воду около десяти человек. Она на­полнялась водою из того родника, который подле выбивался из-под отрога Яйлы.

При самом выходе из скалы целебного родника, под часовен­ным навесом, находится колодец, из которого запасаются водой для домашнего пользования. Над ним служат молебны, и здесь же даже мусульмане у выручки покупают восковые свечи и поручают передавать их в церковь. В другой раз пишущему эти строки случилось побывать в урочище, называемом Черный ру­чей, в верстах 2—3 от Мстиславны (Могилевская губ.). Сюда некогда, во времена борьбы православных братств с униатами, устраивался крестный ход братчиков, теперь оставленный. Ближе ручья, почти в самом городе, находится родник, называемый Здоровец, с отличной ключевой водой, почитаемой целебной. Черным назван ручей за то, что в нем накопляется и оседает достаточное количество грязи, которою больные мажут себе глаза, получая облегчение. К такому средству прибегают не только окрестные православные и католики, но едва ли не чаще и охотнее прочих евреи, наиболее страдающие всякими глазны­ми болезнями.

Если перенесем наши наблюдения выше, на север, то и здесь найдем немало таких же прославленных родников, привлекающих толпы богомольцев. Например, в 5—7 верстах от реки Меты, возле погоста, называемого Пятницей, из-под пригорка бьет сильный родник, скопляющий в колодезном срубе воды столько, что можно тут искупаться. Родник этот прославился бесчисленными случаями чудесного исцеления больных, и ежегодно, в 10-ю пятницу после Пасхи, здесь устраиваются крестные ходы. Высоко над толпою воздымаются носилки с большою киотою, в которую поставлено деревянное изваяние иконы святой Параскевы Пятницы, несомое над головами народной толпы, длинной цепью склонившейся на коленях. Пелена, висящая на иконе, признается также лечебною, и ею обтирают лица и глаза. (Торговля удачно приладилась и здесь, по крайней мере, ярмар­ка из года в год с нетерпением ожидается не только окрестными жителями из Боровичского уезда, но и отдаленного Тихвин­ского)[76].

Довольствуясь на этот раз тремя указаниями, почерпнутыми из личных наблюдений, мы оставляем в стороне другие сообще­ния, доставленные из каждой губернии, главным образом пото­му, что они однородны и слишком многочисленны. Притом же и в этих трех указаниях достаточно выражается древняя, прису­щая не одному православному люду, слепая вера в родники и почтение к ним не как к источникам больших рек-кормилиц, а именно как к хранителям и раздавателям таинственных целеб­ных сил. Это одно из наследств седой старины, но из разряда таких, которые наиболее усердно оберегаются и, несмотря ни на какие соблазны, не исчезают. Если в доисторические времена вместо храмов посвящали богам ручьи и колодцы, а христиан­ство взяло под свое покровительство наиболее выдающиеся из них, то все-таки осталось еще много таких, которые, сохраняя за собою общее древнее название "прощей", не признаны цер­ковью, но признаются народом за святые и к которым народ сходится в известные дни на богомолье[77]. В то же время эти родники или криницы представляют собой несомненные памят­ники седой старины, когда младенческий ум подозревал в них явное, хотя бы и незримое присутствие и, во всяком случае, близ­кое участие высших существ. Милостивым заботам этих существ и поручались такие места. Здесь попечительная мать-сыра земля устроила так, что ключом бьющая из нее водяная жила и силь­на, и непрерывна. Народившийся поток обилен чудесной водою, зимою не поддающейся даже лютым морозам, а летней порой, в палящий зной, холодной как лед, чистой и прозрачной, как хрусталь, и при всем том обладающей особенным вкусом, резко отличающим ее от воды прочих источников. Достаточно одних этих свойств, чтобы сделать подобные урочища заветными и назвать их прощами—.словом, самый корень происхождения которого свидетельствует о древности происхождения[78]. Действительно, здесь издревле искали прощения и отпущения, т. е. духовного и телесного освобождения от внутренней душевной тяготы и от внешних телесных повреждений, и именем "прощеника" до сих пор зовется всякий, чудесно выздоровевший или исцеленный на святом месте. Хотя в Великороссии лишь по некоторым местам сохранилось это слово в живом языке (по всему вероятно, вследствие стремления духовенства, а в особенности монастырей, к искоренению языческих обычаев и верований), но зато в Белоруссии оно употребляется повсеместно. Название проща присвоено и тому Черному ручью, о котором выше упо­мянуто, и тем криницам, которые, подобно находившимся в местечках Лукомле (Могилевской губ.), Двине (Гродно) и др., выбрасывают из недр земли на ее поверхность воду с целебными свойствами, подкрепленными верою многих десятков поколений. Эта вера сохранилась и в настоящем поколении, привлекая к прощам в урочные дни огромные толпы народа, так что эти многолетние сборища вошли даже в поговорку. Когда соби­рается много народа на ярмарку или торжок, на обычное гу­лянье и пр., говорят: "идут, как на прощу"; к радушному хозяи­ну охотно собираются гости так же, "как на какую-нибудь про­щу", и т. д. В довершение полного сходства при этих прощах, кроме обычных кермашей или красных торгов, устраиваются еще и игрища молодежи с песнями и хороводами. По народным представлениям, прощи находятся под особым покровительством св. Пятницы — не той св. мученицы греческой церкви, пострадав­шей за Христа при Диоклетиане в Иконии в 282 году, которую вспоминает церковь православная 28 октября под именем Пара­скевы, нареченныя Пятницы, а иной, особенной, своей и поныне обретающей в живых и действующей. Эта Пятница всеми тремя главными русскими племенами согласно чествуется в определен­ный день недели, именно в пятый, считая с понедельника, и, кроме того, в виде исключения, в девятую либо десятую пятницу по Пасхе и в грозную Ильинскую — последнюю перед 20 июля — днем св. пророка Илии. В преимущество перед всеми святыми православной церкви, за исключением Николая Чудотворца (так называемого Николы Можайского), сохранился обычай изображать ее в виде изваяния из дерева. Обычай такой, несомненно, уцелел с тех времен, когда обращение в христианство было большею частью внешним и пользовалось готовыми формами тарой веры, более или менее удачно видоизменяя или приспособляя к ним обрядовую часть церковного чина. Лишь впоследствии новое учение стало понемногу входить в плоть и кровь, отступая, однако, перед тем, что успело уже слишком глубоко проникнуть в народную жизнь и составило коренную и незыблемую основу верований. К числу таковых, между прочим, относится почитание Пятницы именно в связи с занимающим нас опросом [79].

Начиная с крайних границ болотистой Белоруссии, от берегов Десны и Киева до далеких окраин Великороссии и Белого моря, поклонение образу Параскевы Пятницы, в виде изваяния, остается до сих пор неизменным и всенародным. Точно таким же образом всюду на этом громадном пространстве земли, населенной православным людом, целебные родники-криницы и святые колодцы поручены особому покровительству св. Пятницы. Эта связь имени Пятницы с источниками текущих вод не ограничивает илы народных верований в нее как в защитницу вообще воды, о самом широком значении этого слова. Это вытекает, между прочим, из того, что в старинных городах, укрепившихся на высоких берегах больших рек, подобно Киеву, Брянску и другим, пятницкие храмы построены на низменностях, у самой воды,— древний обычный прием, который, помимо Великого Новгорода и Торжка с их пятницкими концами, наблюдается и близ Москвы, в Троице-Сергиевой лавре. Кроме того, во многих местах, а в особенности в Белоруссии, сохраняется обычай молиться о дождях, потребных в весеннее время для всходов и в летнее для уро­жаев, обязательно св. Пятнице и непременно с некоторыми суеверными приемами: молитвы возносятся в таинственной обстановке и состоят из таких прошений, самодельная форма которых указывает также на давность их сочинения.

Иконы Пятницы, охраняющие св. колодцы, признаются (за малыми исключениями) явленными, а стало быть, и чудотворными, причем преимущество отдается скульптурным изображениям этой святой, но скульптура эта, разумеется, младенческая, она составляет древнейшую форму русского искусства, существовавшую еще во время язычества и в наши дни имеющую археологическое значение. Это изделия тех времен, когда мастерa не дерзали еще слишком удаляться от плоской резьбы для изображения естественных округлых фигур и грубый резец, в форме долота, направляемый младенческою рукою, был в состоянии лишь намечать признаки Лицевых органов. Но невзыскатель­ные молельщики равнодушно относятся к явным неудачам перво­бытных художников.

— За грехи наши (говорят орловские богомолки при виде нераспознаваемого почернелого изваяния Пятницы, находяще­гося в г. Брянске в Петровском женском монастыре) обрызгали матушку золой наши бабы-грешницы, что по пятницам белье бучили (т. е. при стирке обычно пересыпали белье золой для щелока).

— Истыкали наши беспутные жёнки нашу святую иголками, когда шили рубахи свои по пятницам,— толкуют архангельские поморы в селе Шуе, объясняя точки и полосы червоточины на такой же темной и очень старинной иконе Пятницы, представленной также в виде грубого изваяния [80].

Не столько бревенчатые стены и дощатые крыши охраняют святые колодцы, сколько именно эти изображения Пятницы, в том или другом виде, и от их присутствия зависит и самая святость и целебность воды. А чтобы не иссякла спасающая и врачующая благодать, приносятся к подножию икон посильные жертвы: рыбьей чешуйкой серебрятся на дне колодцев серебря­ные гривенники и пятиалтынные; через головы толпы, предстоя­щей и молящейся, передаются или прямо бросаются разные изде­лия женского досужества, часто с громким заявлением о прямой цели жертвования: сшитое белье в виде рубах, полотенца на украшения венчика и лика, вычесанная льняная кудель или вы­пряденные готовые нитки, а также волна (овечья шерсть) ("Угоднице на чулочки!" — "Матушке-Пятнице на передничек!"— кричат в таких случаях бабы). Все это — в благодарность за полученные щедроты и в ожидании будущих милостей: чтобы, не умаляясь и не иссякая, текли дары невещественной благодати, как текут холодные светлые струи живого источника. Эти веще­ственные приношения образу поступают обыкновенно в пользу ближайших жителей, причем предполагается, что последние примут на себя заботу по охране святынь от засорения и осквер­нения[81]. В селе Овстуге (Брянский уезд Орловской губ.) в св. колодце иссякла вода оттого, что одна женщина выполоскала в нем своё грязное белье; в другом месте вода иссякла по той причине, что нечистая женщина дерзнула в источнике выкупаться, в первом случае многие слышали, в течение целых трех недель, подземный шум уходящего в Киев (в Днепр) источника, на месте второго, под старою деревянною церковью во имя св. Параскевы,, остался только обвалившийся погнивший сруб. То было давно, и сведение о событии сохранилось в памяти старожилов как мутное предание. Но в Муромском уезде (Владимирская губ.), селе Спас-Сечен, рассказывают о недавнем случае, относящемся приблизительно к 1881 —1882 годам истекшего столетия, по поводу явления новой чудотворной иконы Параскевы Пятницы. дин крестьянин, проездом мимо суглинистого холма вблизи села, заметил вновь пробившийся ключ. Подивился он и забыл. Но напомнил о том тайный голос, говоривший во сне одной богомольной старушке: "Иди к горе, увидишь у подножия ключик, а в нем а дне чудотворную икону. Вынь ее и вели мужичкам строить тут часовню". Народ старухи не послушался, а икона, поставленная в церкви священником,— "ушла" и вновь, как была с ликом св. мученицы Параскевы в серебряном окладе, оказалась на дне источника. Так повторялось до трех раз, пока над родником не построили часовни и не списали копию с иконы, которую тут же и повесили (подлинник поставили в церкви). Случилось, однако, так, что в первый же год по явлении одна баба, бывшая "с придурью", вздумала взять из колодца воды для стирки белья. Тотчас же вода в нем пропала, а через несколько ней источник пробился в другом месте, позади часовни. Новый колодец существует и до сих пор, считаясь целебным, а иконе де недавно молились в церкви всей деревней, как чудотворной, прекращении падежа на скот.

Ввиду такого повсеместно распространенного почитания воды—первые просветители темных людей и последующие за ними основатели монастырей, святые отшельники, одною из главных работ ставили себе рытье колодцев. Послуживши хозяйственным нуждам в тех случаях, когда на высоких берегах, но далеко от воды строились первая келья и первый деревянный храм, эти колодцы, ископанные работавшими без устали руками подвижников, стали почитаться святыми. Они сделались местами особо-) почитания, как видимые следы благочестивых подвигов на земле святых просветителей и молитвенников. В настоящее время трудно припомнить хотя бы один из старинных нагорных монастырей, который не обеспечился бы на подгорном подоле часовенным строением, укрывающим родник, обделанный обычно каменной кладкой или заключенный в деревянный сруб. Все такие колодцы народными преданиями обязательно приписываются трудам подвижников, просиявших благочестием на ближние и дальние страны. Так, мёжду прочим, преподобному Сергию, уроженцу г. Ростова, просветителю ростовской страны и защитнику всей земли русской, приписываются все те святые колодцы, ко­торые почитаются целебными и находятся в окрестностях этого древнего русского города. Таков один из трех, находящийся вбли­зи с. Поречья. С происхождением его предание соединяет благо­говейную память и о совершившемся чуде. Когда преподобный возымел мысль ископать колодец, у него в руках не оказалось необходимых орудий. Он обратил взгляд к ростовскому Авраамиеву монастырю и стал молиться преп. Авраамию, пер­вому по времени и самому ревностному борцу с языческой мерью, чтобы тот помог ему: тотчас по его молитве явился и заступ, чтобы вырыть яму, и топор, чтобы укрепить бока бре­венчатым срубом. Другой колодец (в версте от г. Петровска), окруженный болотом, через которое путь идет по мосткам, выде­ляется и зеленоватым цветом, и сернистым видом воды, действию которой предание приписывает то обстоятельство, что бывшая при Екатерине II моровая язва не коснулась этого ярославского городка. Вблизи Ростова и того места, где, согласно преданию, апостол Иоанн Богослов вручил преп. Авраамию жезл для со­крушения идола Белеса, сохраняется как памятник каменная часовня над неглубоким колодцем, снабженная ведром и ков­шом. Не оставляется без внимания прохожих и другой, более скромный родник без прикрытия, с маленьким самодельным из бересты ковшиком, пробившийся из-под березки. В летнюю пору эта березка всегда обвешана разноцветными ленточками, а в источник набросаны медные деньги.

В народном представлении, таким образом, становятся священными не только колодцы, ископанные святыми подвижниками, но также и те, появление которых вызвано каким-либо чрез­вычайным случаем, как, например, так называемые громовые ключи, бьющие из-под камня и происшедшие, по народному по­верью, от удара грозы. Подле таких ключей всегда спешат по­ставить часовенку и повесить образа, по нынешним обычаям — Богоматери. В двух (известных нам) случаях в число св. колод­цев записаны те родники, которые вызваны были падением тяжелых колоколов, свалившихся с колоколен на улицу во время церковных пожаров и т. п. В этих неожиданных явлениях при­роды, принимаемых за знамения особой милости божией, ищут наглядных проявлений тайных и скрытых сил, не утрачивая сле­пой веры в эти силы и их целебное свойство и при неудачах. По­следние объясняются личным недостоинством, греховностью, недостатком веры и разнообразными мелкими упущениями под­готовительного и обрядового характера со стороны самих прибе­гающих к помощи. От этих же причин, между прочим, зависит тo, что и так называемая спорная вода не всегда и не везде проявляет издревле присущую ей чудесную силу. Эта вода, взятая из того места, где соединяется течение двух рек, имеет таинственную способность решить вопрос об участи труднобольных, нe встающих долгое время с постели: к животу или смерти ведет ix теперь таинственная судьба. Собственно же, как устья всех рек, так и источники главнейших из них не отличены особенными знаками народного почтения и признательности, хотя эти реки и сличаются иногда "кормилицами". Даже исток такой величайшей благодетельницы русского народа, перепетой и превознесенной, какова Волга, остается без всякого внимания, в полном пренебрежении. Вместо величественного сооружения, над истоком Волги высится часовня в виде сторожевой будки, сооруженная окольным людом. Конечно, местные жители бессильны, пограниченности своего кругозора, понять весь смысл мирового значения нарождающейся тут реки, и к тому же они не знают, что вода источника владеет целебною силою и заслуживает, не менее всех прочих, украшения богатым иконостасом.

За нашими главными и за некоторыми из второстепенных рек сохранились, в виде легенд, следы олицетворения их как живых существ богатырского склада. Это остаток древнего мифического представления, родившегося в ту эпоху, когда первые две реки (Западный и Южный Буг), указавшие славянам путь переселения из-за Карпат, прямо названы были Богом. Наиболее известен рассказ о споре Волги с Вазузой по поводу старейшинства. Эти две реки порешили окончить свой спор таким образом: обе должны лечь спать, и та, которая встанет раньше и скорее добежит до Хвалынского моря, будет первенствовать. Ночью Вазуза встала раньше и неслышно, прямым и ближним путем, потекла вперед. Проснувшаяся Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как надо. Но в Зубцове она догнала Вазузу, причем была в таком грозном виде, что соперница испугалась, назвалась меньшей сестрой и просила Волгу принять ее к себе на руки и донести до Хвалынского моря [82].

Другая сказка менее известна, но не менее замечательна. Волга оказывается любимою дочерью слепого отца и сестрою Ножи и Днепра. Отец задумал их выделить и объявил о том только обеим дочерям (Соже и Волге), а от непокорного сына Днепра скрыл о своем намерении. Днепр, однако, подслушал, так обещал отец наградить Волгу красивыми городами, Соже подарить лучшие места, а Днепру уделить мхи и болота. Первою проснулась Волга, прибежала к отцу со словами: "Батюшка, пора уходить". Слепой отец велел ей подойти ближе, ощупал ее и, убедившись, что она действительно Волга, так как тело у нее, как вообще у всех счастливых, обросло волосами, благословил ее идти красивыми местами, селениями и городами. Загремела Волга и ушла. Проснулся Днепр и, увидев, что Сожа еще спит, и решившись обмануть отца, обвернул руки паклей, так как тело у него было гладкое, и, подражая голосу сестры, сказался отцу Сожью. Слепой ощупал и поверил. Днепр бросился бежать, сколько набралось у него сил, разрывал горы, изгибался коленами — спешил, чтобы сестра тем временем не успела проснуться. Проснулась и Сожа: бежит к отцу, сказывается своим именем, но старику пришлось награждать ее лишь теми местами, кото­рые остались у него в запасе, т. е. мхами да болотами.

Этот же Днепр в олонецких былинах является в виде женщины, под именем Непры Королевичны[83]. На этот раз она вступает в богатырский спор на пиру у князя киевского с Доном Ивановичем. В единоборстве она осталась побежденной. Дон убил ее каленой стрелой и сам, в отчаянии, пал на ножище-кинжалище. Вот от этой-то крови и потекла Непра-река: "во глубину двадцати сажень, в ширину река сорока сажень".

Олицетворение рек на этих примерах, однако, не остановилось, в народной памяти сохраняются такие же рассказы относительно рек: Десны, Западной Двины, Шачи и Красивой Мечи. И хотя время уже успело стереть краски с этих мифических сказаний, тем не менее русский народ продолжает прояв­лять на время скрытые, но вечно живые верования.

Относительно прочих больших водоемов, каковы озера, дело обстоит несколько иначе. Одновременно с расширением новгородской колонизации по русскому лесному северу, озерам суж­дено было занять одно из видных мест как в истории самого заселения, так, в особенности, в истории распространения христианства. Начиная с первых опытов основания монастырей на озерных островах в окрестностях самого Новгорода (Кириллова на р. Волхов и Липенского на острове озера Ильмень, в середи­не XIII в.), большие и малые озера, которыми изобилует весь северо-запад новгородской области, служили приманкою для людей, искавших пустынного жития. Острова на них, дикие и пустынные, представляли многие удобства как для созерцатель­ной жизни, так и для благочестивых подвигов тех отшельников, которые искали полного уединения. Во всей громадной стране, известной под именем Озерной области, не много найдется таких больших и малых озер, на островах которых не было бы основано обителей, лишь бы только представлялась возможность устроиться на них малым хозяйством. На самом большом из озер всего света, и притом наиболее негостеприимном, Ладожском, на пустынной скале, в начале XIV столетия стоял монастырь Валаам­ский, давший происхождение трем другим монастырям на том же озере: Коневскому, Свирскому на р. Свири и на дальних островах Белого моря — Соловецкому. Тем же путем взаимного влияния и братской связи возникли, в течение того же столетия, но еще в большем числе, монастыри на островах другого обширного озера — Онежского (числом до шести). Последовательно затем на островах озер: Черемецкого, Кубенского, Белоозера и на бере­гах всех прочих озер явились отшельники, трудами рук своих прочищавшие дремучие леса, ставившие малые деревянные церкви и подле них утлые кельи, выраставшие потом в много­людные обители. Из последних многие приобрели огромное зна­чение и влияние. В народной жизни они имеют глубокий истори­ческий смысл, как образцы прочных хозяйств и пособники в за­илении громадных стран, до тех пор неизвестных и совершенно диких. Озера здесь стали заветными, священными местами для молитвенных посещений богомольного люда. Святыми эти озера не были названы, хотя они и были таковыми в истинном смысле этого великого слова. Однако за некоторыми из них оставлены кое-какие исключительные преимущества, вроде сохранения на поверхности воды следов того праведника, который к месту водворения проходил, как по суху, отчего сохранилась как бы тропa, в виде струи, выделяющаяся особым цветом. Не стесненная в старых формах олицетворения природы, народная фантазия и в применении к христианским порядкам не знает ни границ, ни удержу. Так, по народным представлениям, в светлый день Христова Воскресения "играет солнце", в полночь, предшествующую дню Крещения Господня, колышется вода в реках и озерах, трепететно разделяя праздничную радость всех слепо верующих и пр. [84].

Святыми названы народом другие небольшие озера, во множестве разбросанные по лесной России, и притом не только тех, которые оказались в соседстве с монастырями. С некоторыми из таких святых озер соединены поэтические легенды о потонувших городах и церквах. Из глубин этих озер благочестивым верующим людям слышатся звон колоколов, церковное пение и видятся кресты и купола затонувших храмов. Таковы из наиболee известных и выдающихся: в северо-западной Руси — озеро Свитязь близ гродненского Новгорода (Новгрудка), воспетое Мицкевичем, и Светлоярое в Керженских заволжских лесах, близ г. Семенова. Последнее до сих пор привлекает на свои берега тысячи народа, верующего, что в светлых струях пустынного, лесного озера сохраняется чудесным образом исчезнувший во времена нашествия Батыя город Большой Китеж [85].

При погружении св. и животворящего креста в воду из нее, силою и наитием св. Духа, изгоняется дьявольская скверна, и потому всякая вода становится безукоризненно чистою и непременно святою, т. е. снабженною благодатью врачевания не толь­ко недугов телесных, но и душевных. "Богоявленской воде" в этом отношении всюду придается первенствующее значение, и она, как святыня наивысшего разряда, вместе с благовещенскою просфорою и четверговою свечой, поставляется на самое главное место в жилищах, в передний правый угол к иконам. Освящен­ная по особому чину в навечерие Крещения Господня, эта свя­тая вода перед прочею, освящаемою в иное время, имеет то пре­имущество, что на случай смерти, при полной невозможности приобщиться св. Тайн, она может заменить их и, во всяком слу­чае, умиротворить беспокоящуюся совесть умирающего и близ­ких его. В обыкновенное время, при нужде, пьют эту воду не иначе как натощак. При этом существует повсеместное непоко­лебимое верование, что эта вода, сберегаемая круглый год до новой, никогда не портится (не затхнет и не мутится), а если и случится что-нибудь подобное, то это объясняется прикоснове­нием к сосуду чьей-либо нечистой руки. Точно так же повсюду сохраняется суеверное убеждение, что в верхних слоях освящен­ной в чашах воды заключаются наиболее благодатные силы, устраняющие недуги и врачующие болезни. Поэтому всякий спе­шит зачерпнуть воды прежде других, вследствие чего нарушается церковное благочиние криками и перебранкой, невообразимой суетней и толкотней, как на любом базаре.

Что касается неосвященной воды, то и к ней наш народ относится с большим почтением: вода, находящаяся в реках и озерах, имеющих истоки, безразлично почитается чистою, и при­том в такой степени, что исключительно ей одной поручается, например, охранение тех св. икон, которые, за ветхостью, приходят в негодность и теряют изображение ликов. Такие иконы благочестивая ревность не дозволяет предавать огню, а обязывает "пускать на воду", не иначе как с краткою молитвою, оправдывающей вынужденный прием. Охрана чистоты воды доведена в некоторых местах до таких крайностей, что никто из верующих не решится плевать в воду, а тем более производить в ней испражнения и т. п. Стихийная природная чистота воды, сделавшая ее единственным, верным и легким, очистительным средством, потребовала, в самые глухие времена язычества, особого себе чествования, выразившегося в торжественном празд­нике Купалы. Как предшественники этого главнейшего праздника, во многих местах еще сохраняются определенные дни, когда производится обязательно "обливание водой" — обычай, некоторых случаях успевший пристроиться к христианским праздникам[86]. Обливают холодной водой всех, проспавших одну из заутрень на неделе св. Пасхи (эти заутрени, как известно, совершаются согласно уставу, "порану"). В некоторых местах, как, например, в г. Весьегонске (Тверская губ.), тот обычай превратился в самостоятельное празднество. Вечером в день заговенья, на Петровский пост, здесь разрешается всякого проходящего по улице обливать из окон водой вполне безнаказанно, и если осмотрительный и догадается ходить по середине улицы, то все-таки и здесь он подвергается опасности: из-за ближнего угла на него налетает кучка молодежи с ведрами, наполненными на лучший случай колодезной водой, а то так и квасом, и даже квасной гущей. Крики, беготня и смех прекращаются только с заходом солнца. Ради тех же забав, но исключительно направленных молодыми ребятами против девушек, последних обливают водой (в Пошехонском уезде) на каждый второй день весенних летних праздников, в первый день Петровского поста (Моршанский уезд, Тамбовская губ.), когда не спасают хозяев в избах даже запертые двери, в чистый понедельник и в день Преполовения. Обычай обливания водой носит совершенно другой характер в тех случаях, когда он получает название "мокриды": в этой форме он сохраняет явные осколки цельных языческих праздников, устраивавшихся в предупреждение бездождия сопровождавшихся песнями и плясками на краях прудов и берегах рек.

В настоящее время в черноземной полосе России этот обычай стоит в следующем: мужики тайно сговариваются между со­бой и, когда бабы соберутся купаться, отправляются, крадучись, за ними "строить мокриду". Улучив время, они внезапно бросаются на купальщиц и, прежде чем те успевают раздеться, спихивают всех в воду с криками "дождь, дождь, приди к нам". При этом предполагается несомненный успех опыта, если все бабы примут его за невинную шутку и ни одна из них не изругается, не рассердится даже на детей, которые также стараются брызгаться, набравши воды либо в рот, либо в пригоршни. Во многих местах (между прочим, в Орловской губ. и уезде) за то же дело "вызова дождя" берутся сами бабы: сговорится их три или четыре и начнут с конца деревни "незазнама" обливать водой, т. е. всякого, кто ни попадется навстречу, при этом каждый об­литый, почитая обычай священным, не обижается и лишь шутя и добродушно выругается. Для пущей торжественности и при­дачи шуткам наибольшего оживления иных баб по нескольку раз спихивают в реки, а за неимением рек, мочат в колодцах. В Пензенской губернии стараются обливать лиц из духовного звания, и непременно с головы — чем вернее достигается цель прекращения чар колдуний, удерживающих дождь. В Рязанской губернии (в глухом Егорьевском уезде) девицы и непорочные вдовы, пребывающие во вдовстве более 10 лет, в белых рубахах, тайно от всех, ходят на ближний родник, расчищают его и молятся Богу. Во Владимирской губернии (в Меленковском уезде) такие же девицы, выйдя ночью в поле, читают акафист, потом пашут болото, а старухи расстилают на огородах рубахи, и если на них осядет роса, то это считают добрым признаком: будет дожь.

Прибегая к таким чрезвычайным мерам для вызова дождя, наш народ в то же время очень чтит дождевую воду. Выбегая на улицы босыми, с непокрытыми головами, деревенский и городской люд становится под благодатные небесные потоки первого весеннего дождя, пригоршнями набирает воду, чтобы вымыть лицо три раза: выносит чашки, собирая целебную влагу, и в крепко закупоренных бутылках сохраняет ее круглый год, до нового такого же дождя. Точь-в-точь так же чтит народ и речную воду, когда пройдет весенний лед и реки вскроются. Вот что пишет на этот счет известный знаток народного быта Ф. Д. Нефедов, из Костромской губернии: "Едва пройдет весною лед по рекам и ручьям, только что очистится вода, как все дети, взрос­лые и старики бегут на берег: зачерпывают пригоршнями воды и умывают три раза лицо, голову и руки. Обычай этот испол­няется не в одних деревнях и селах, но и по всем городам, не исключая губернского — Костромы".

Эти обычаи приводят нас к целому ряду суеверных гаданий, где воде предоставлено главное место, подобно так называемому отчерпыванию воды и прощению у воды. В первом случае (например, в Углицком уезде Ярославской губ., близ границы Ростовской) при болезни домашних животных или ввиду какой-либо неприятности окачивают водою крест или медный образок, стараясь спускать эту воду на уголья, облепленные воском и ранее опрыснутые богоявленскою водою; в то же время читают про себя самодельные молитвы и кропят и поят тех, кому нужно врачебной помощи. "Прощение у воды" испрашивается больным и обездоленным. Обычай этот покоится на том убеждении, что вода мстит за нанесенные ей оскорбления, насылая на людей болезни. Поэтому, чтобы избавиться от таких болезней, а воду опускают кусочек хлеба с низким поклоном: "Пришел-де к тебе, матушка-вода, с повислой да с повинной головой, прости меня, простите и вы меня, водяные деды и прадеды!" — отступая по одному шагу назад, до трех раз повторяют этот приговор с поклоном и, во все время заклинаний, стараются ни кем не разговаривать, не оборачиваться и ни одного раза, конечно, не налагать на себя крестного знамения. В вологодских краях верование в чары воды, без участия церковного ее освящения, приурочивается даже к великому четвергу, когда большуха-хозяйка, почерпнувши воды из колодца, святит ее тем, что пускает в ведро "серебрушку" (непременно серебряную монету ) и умывает ею ребят своих для здоровья. Тогда же девицы этой водой бегут на хмельник "до вороны" (пока эта зловещая птица не закаркала), умываются и молятся с приговором: "Пусть меня так же любят молодцы, как любят хмель добры люди", на Святках повсеместно при гаданьях девицы смотрят в воду, чтобы увидеть суженого-ряженого, а ворожеи — ворога, причинившего кому-нибудь вред. Колдуны на воду нашептывают, чтобы наслать беду на недруга, и вообще редкое гадание обходится без того, чтобы вода не играла в нем существенной роли. Так что выработался даже целый кодекс обрядов, которые, несмотря на самые неблагоприятные географические условия для обмена и заимствований, все-таки поражают своим сходством: сопоставленные рядом в цельной группе, они ясно свидетельствуют о су­ществовании всеобщей старой веры и являются в настоящее время не чем иным, как ее обломками. На развалинах этой старой веры, разрушенной христианством, наш народ и строит свое миросозерцание, причем одной рукой он держится за старую веру, а другой — за христианство. Эта обычная путаница старых и новых понятий приводит к поразительной неустойчивости народного мировоззрения: веруя, например, в гадания, наш народ в то же время верит, что есть несчастия, которых не устранишь гаданьями. "Воде и огню Бог волю дал",— говорит он в утешение и успокоение на те случаи, когда нарушается в природе равновесие и вода, в меру питавшая землю, из явной благотворительницы временно превращается в лютого врага, наво­дящего страх отчаяния. "Где много воды — там жди беды", "Хороши в батраках огонь да вода, а не дай им Бог своим умом нажить". Никакими гаданьями таких бед не предусмотришь, никакими заговорами не устранишь — остается одна надежда нa молитву о божьей помощи не только в то время, когда стряслось несчастье, но, главным образом, когда оно только что собирается и посещение его только возможно. Впрочем, в наше время, когда обмелели реки и повырублены леса, народ страдает не столько от изобилия, сколько от недостатка воды, и редкий год проходит без того, чтобы в любом русском селе или деревне православные не молились о ниспослании дождя. Выработаны даже своеобразные подготовительные приемы для такого рода коллективных молебствий.

Созвал староста сходку и не обсказывал, зачем потревожил, а прямо приступил к тому, чтобы порешили старички, сколько собирать с каждого двора пятаков на молебен и когда подымать иконы. Поднялась вся деревня на ноги, как один человек: за­ суетились и заспорили промеж себя бабы, как принимать иконы, чем ублаготворять духовных: надо печь пироги—на голодное их не примешь. Запрягли мужички лошадей в телеги — ехать за вином да сладкой наливкой. Двое выборных ушли звать на моль­бу батюшку-священника со всем причтом, посулили плату за общий молебен, да в особину, по гривне с дома; пообещали при­ слать за духовным подводу.

В назначенный день поднялись ранехонько: еще и звону в селе не было слышно. Натощак (не только никто ничего не ел, а даже воды не пил) отправились все, конечно, одетыми во все лучшее и чистое, отстаивать заутреню и обедню. После нее станут вынимать те иконы, которые укажет батюшка. Церковный фонарь принимает Старостин сын; больших херувимов (хоругви) берут молодые ребята, на очередь промеж собою. Иконы нести охотятся все бабы, а потому надо устанавливать порядок: наибо­лее чтимую икону понесет та девица, которая побойчее всех и покрасовитее; остальные иконы, по двое на каждую, принимают на руки, обернутые платками или полотенцами, другие бабы и несут, приложивши одним краем к плечам. Никаких разговоров богоносцам на все это время не дозволяется, и даже сельские колокола мешают тому, не переставая звонить вовсю, пока крестный ход можно видеть с колокольни.

В деревне, на площадке около колодца, уже все приготовлено и место излажено: вынесен стол, покрытый чистой скатертью, и поставлено на нем блюдо под святую воду; подставлены чистые скамьи под иконы. Учительница наладила умелых девиц, к ним пристали чернички — составился хор. Когда, во время водосвятного молебна, запели из канона: "Даждь дождь земле жажду­щей, Спасе!"— все пали на колена и на лицах молящихся, как в зеркале, отразилась вся гнетущая тоска от напряженных и не­сбывающихся надежд на благодатные теплые дождички.

С деревенской площадки иконы несут в поле "на зеленя" и, если попадается по дороге родник или хотя бы и высохший колодец, тут останавливаются и снова поют молебен, как бы вызывая иссякшую воду на знакомое старое место. Отдельные, частные молебны продолжаются по особым приглашениям в домах, и, когда все они окончатся, в более просторной избе начинается подкрепление сил и затем полное угощение в складчину досыта допьяна, чтобы искренне, от души, выговорилась благодарность: "За хлеб, за соль, за лапшу, за кашу, за милость вашу", во всяком случае, главная цель достигнута: пришли на мольбу в благоговейном настроении— разошлись успокоенными, с надеждою на милость божию.