II. Домовой-доможил

Выделился из осиротелой семьи старший брат, задумал себе избу строить. Выбрал он под стройку обжитое место. Лес рубил "избяяой помочью": сто бревен — сто помочан, чтобы вырубить и вывезти каждому по бревну. Десятком топоров (успели повалить лес поздней осенью, когда дерево не в соку, и вывезли бревна по первопутку: и работа была легче, и лоша­ди меньше наломались. Плотники взялись "срубить и поста­вить избу", а если сладится хозяин с деньгами в этот же раз, то и "нарядить" ее, т. е. сделать внутреннее убранство, доступ­ное топору и скобелю. Плотники подобрались ребята надеж­ные, из 'ближнего соседства_; где испокон веку занимаются этим ремеслом и успели прославиться на дальние окольности. Помо­лились на восходе солнца, выпили "заручную" и начали тяпать от ранней зари до самой поздней.

Когда положили два нижние бревна — два первые венца так, что, где лежало бревно комлем, там навалили другое вер­шиной, приходил хозяин, приносил (водки, пили "закладочные". Под передним, святым углом, по желанию хозяев, закапывали монету на богатство, плотники сами от себя — кусочек ладану для святого. Пусть де не думают о них с бабьих бредней худо­го и не болтают, что они знаются с нечистой силой я могут устроить так, что дом для жилья сделается неудобным.

Переход в новую избу или "влазины", новоселье,— в особенности жуткая пора я опасное дело. На новом месте словно бы надо переродиться, чтобы "ачать новую тяжелую жизнь в потемках и ощупью. Жгучая боль лежит на сердце, которое не чует (а знать хочет), что ждет впереди: хотелось бы хорошего, когда вокруг больше худое. Прежде всего напрашивается не­отразимое желание погадать на счастье. Для этого вперед се­бя в новую избу пускают петуха и кошку. Если суждено слу­читься беде, то пусть она над ними и стрясется. За ними уже можно смело входить с иконой и хлебом-солью, всего лучше в полнолуние я обязательно ночью [12].

Искушенные житейским опытом хозяйки-бабы ставят икону в красный угол, отрезают один сукрой от каравая хлеба и кладут его под печку. Это тому незримому хозяину, который вообще зовется "домовым-доможилом". В таких же местах, где домовому совершенно верят и лишь иногда, грешным делом, позволяют себе сомневаться, соблюдается очень древний обы­чай, о котором в других местах давно уже я забыли. Кое-где (например, по Новгородской губ., около Боровичей) хозяйка дома до рассвета (чтобы никто не видал) старается три раза обежать новую избу нагишом, с приговором: "Поставлю я около двора железный тын, чтобы через этот тын ни лютый зверь не перескочил, ни гад не переполз, ни лихой человек но­гой не переступил и дедушка-лесной через него не загляды­вал". А чтобы был этот "замок" крепок, баба в воротах перекидывается кубарем также до трех раз и тоже с заученным приговорным пожеланием, главный смысл которого выражает одну заветную мысль, чтобы "род и плод в новом дому увеличивались".

О происхождении домовых рассказывают следующую ле­генду. Когда Господь, при сотворении мира, сбросил на землю всю непокорную и злую небесную силу, которая возгордилась и подняла мятеж против своего Создателя, на людское жилье тоже попадали нечистые духи. При этом неизвестно, отобрались ли сюда те, которые были подобрее прочих, или уж так случилось, что, приселившись поближе к людям, они обжились и пообмякли, но только эти духи не сделались злыми врагами, как водяные, лешие и прочие черти, а как бы переродились: превратились в доброхотов и при этом даже оказались с при­вычками людей веселого и шутливого нрава. Большая часть крестьян так к "им привыкла, так примирилась с "ими, что не согласна признавать домовых за чертей и считает их за осо­бую, отдельную добрую породу.

Никто не позволяет себе выругаться их именем. Всегда и все отзываются об них с явным добродушием и даже с нежностью. Это вполне определенно выражается во всех рассказах и согласно подтверждается всеми сведениями, полученными от сотрудников в ответ на программные вопросы по демонологии из разных концов Великороссии.

Каждая жилая деревенская изба непременно имеет одного такого жильца, который и является сторожем не только самого строения, но, главным образом, всех живущих: и людей, искотины, и птицы.

Живет-слывет он обычно не под своим прирожденным име­нем "домового", которое не всякий решится произносить вслух (отчасти из уважения к нему, отчасти из скрытой боязни оскорбить его таким прозвищем). А величают его за очевидные и доказанные услуги именем "хозяина" и за древность лет его жизни на Руси — "дедушкой" [13].

Поскольку все это разнообразие имен и прозвищ свидетельствует о живучести домашнего духа и близости его к людским интересам, постольку он сам и неуловим, и неуязвим. Редкий может похвалиться тем, что воочию видал домового. Кто ска­жет так, тот либо обманулся с перепугу и добродушно вводит других в заблуждение, либо намеренно лжет, чтобы похвастать­ся. Видеть домового нельзя: это не в силах человека (в чем со­вершенно согласно большинство людей сведущих, искусивших­ся долгим опытом жизни). И если кто говорит, что видал его в виде вороха сена, в образе какого-либо из домашних живот­ных, тот явно увлекается и строит свои догадки на том предпо­ложении, что домовой, как всякий невидимый дух с нечелове­ческими свойствами, наделен способностью превращаться, при­нимая на себя разновидные личины, и даже будто бы всего охотнее образ самого хозяина дома. Тем, кто пожелал бы его видеть, предлагают нелегкие задачи: надо надеть на себя, непременно в пасхальную ночь, лошадиный хомут, покрыться бороной зубьями на себя и сидеть между лошадьми, которых он особенно любит, целую ночь. Говорят даже, что если домо­вой увидит человека, который за ним таким образом подсмат­ривает, то устраивает так, что лошади начинают бить задом по бороне и могут до смерти забить любознательного. Верно и вполне доказано только одно, что можно слышать голос домо­вого (и в этом согласны все поголовно), слышать его тихий плач и глухие, сдержанные стоны, его мягкий и ласковый, а иногда и отрывисто краткий и глухой голос в виде мимоходных ответов, когда умелые и догадливые хозяева успевают оклик­нуть и сумеют спросить его при подходящих случаях. Впрочем, все, кто поумнее и поопасливее, не пытаются ни видеть этих духов, ни говорить с ними, потому что, если это и удается, добра не будет: можно даже опасно захворать. Впрочем, до­мовой по доброму своему расположению (к большакам семьи — преимущественно и к прочим членам — в исключение) имеет заветную привычку наваливаться во сне на грудь и да­вить. Кто, проснувшись, поспешит спросить его: "К худу или к добру?" — он ответит человеческим голосом, словно ветер листьями прошелестит. Только таким избранным удалось узнать, что он мохнатый, оброс мягкой шерстью, что ею покрыты даже ладони рук его, совершенно таких же, как у человека, что у него, наконец, имеются, сверх положения, рога и хвост.

Часто также он гладит сонных своею мягкою лапой, и тогда не требуется никаких вопросов — довольно ясно, что это к добру. Зла людям он не делает, а напротив, старается даже предосте­речь от грядущих несчастий и временной опасности.

Если он временами стучит по ночам в подызбице, или во­зятся за печью, или громыхает в поставцах посудой, то это де­лает он просто от скуки и, по свойству своего нрава, забавля­ется. Давно и всем известно, что домовой — вообще большой проказник, своеобразный шутник и, где обживется, там беззаботно и беспричинно резвится. Он и сонных щекочет, и кос­матой грудью на молодых наваливается также от безделья, ра­ди шутки. Подурит и пропадает с такой быстротой, что нет ни­какой возможности заметить, каков он видом (что, однако, уда­лось узнать про лешего, водяного я прочих духов — подлинных чертей). В Смоленской губернии (в Дорогобужском уезде) ви­дали домового в образе седого старика, одетого в белую длин­ную рубаху и с непокрытой головой. Во Владимирской губернии" он одет в свитку желтого сукна и всегда носит большую лох­матую шапку; волосы на голове и на бороде у него длинные, свалявшиеся. Из-под Пензы пишут, что это старичок малень­кий, "словно обрубок или кряж", но с большой седой бородой и неповоротливый; всякий может (увидеть его темной ночью до вторых петухов. В тех же местах, под Пензой, он. иногда при­нимает вид черной кошки или мешка с хлебом.

Поселяясь на постоянное житье в жилой в теплой избе, домовой так в ней приживается на правах хозяина, что вполне заслуживает присвоенное ему в некоторых местностях название доможила. Если он замечает покушение на излюбленное им жилище со стороны соседнего домового, если, например, он уличит его в краже у лошадей овса или сена, то всегда всту­пает в драку и ведет ее с таким ожесточением, какое свойствен­но только могучей нежити, а не слабой людской силе. Но одни лишь чуткие люди могут слышать этот шум в хлевах и конюш­нях и отличать возню домовых от лошадиного топота и шара­ханья шальных овец. Каждый домовой привыкает к своей избе: в такой сильной степени, что его трудно, почти невозможно вы­селить или выжить. Не достаточно для того всем известных мо­литв и обычных приемов. Надо владеть особыми притягатель­ными добрыми свойствами души, чтобы он внял мольбам и не признал бы ласкательные причеты за лицемерный подвох, а предлагаемые подарки, указанные обычаем и советом знахаря, за шутливую выходку. Если при переходе из старой, рассыпав­шейся избы во вновь отстроенную не сумеют переманить ста­рого домового, то он не задумается остаться жить на старом-пепелище, среди трухи развалин в холодной избе, несмотря на ведомую любовь его, к теплому жилью. Он будет жить в тоске и на холоде и в полном одиночестве, даже без соседства мышей и тараканов, которые вместе со всеми другими жильцами успевают перебраться незваными.

Оставшийся из (упрямства, по личным соображениям, или оставленный по забывчивости недогадливых хозяев, доможил предпочитает страдать, томясь и скучая, как делал это, между прочим, тот домовой, которого забыли пригласить с собой переселенцы в Сибирь. Он долго плакал и стонал в пустой избе и не мог утешиться. Такой же случай был и в Орловской губернии. Здесь после пожара целой деревни домовые так затоско­вали, что целые ночи были слышны их плач и стоны. Чтобы как-нибудь утешить их, крестьяне вынуждены были сколотить на скорую pyкy временные шалашики, разбросать подле них ломти посоленного хлеба и затем пригласить домовых на вре­менное жительство: "Хозяин-дворовок, иди покель на спокой, не отбивайся от двора своего".

В Чембарском уезде (Пензенская губ.) домовых зазывают в мешок и в нем переносят на новое пепелище, а в Любимском уезде (Ярославская губ.) заманивают горшком кашки, который ставят на загнетке.

При выборе в избе определенного места для житья домовой неразборчив: живет и за печкой, и под шестком, поселяется под порогом входных дверей, и в подызбице, и на подволоке, хотя замечают в нем наибольшую охоту проводить время в голбцах, дощатых помещениях около печи со спуском в подполье, и в чуланах. Жена домового "доманя" (в некоторых местах, напри­мер во, Владимирской губ., домовых наделяют семействами) любит жить в подполье, причем крестьяне при переходе в но­вую избу зовут на новоселье и ее, приговаривая: "дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу — как умею на­гражу".

Когда "соседка" поселяется на.вольном воздухе, например на дворе, то и зовется уже "дворовым", хотя едва ли представ­ляет собою отдельного духа: это тот же "хозяин", взявший в свои руки наблюдение за всем семейным добром. Его также не смешивают с живущими в банях баенными и банными (если он бывает женского пола, то называется "волосаткой"), с поселившимися на гумнах овинными и т. п. (см. о них далее). Это все больше недоброхоты, злые духи: на беду людей завелись они, и было бы большим счастьем, когда бы они все исчезли с лица земли. Но как обойтись без домового? Кто предупредит о грядущей напасти, кто скажет, какой масти надо покупать лошадей, какой шерсти выбирать коров, чтобы водились они подолгу? Если говорят, что скотина "не ко двору", то это значит, что ее невзлюбил своеобразный капризник "дворовый хозяин". Кто умеет слушать и чутко слышит, тому домовой сам своим голосом скажет, какую надо покупать скотину. Разъ­езжая на нелюбимой лошадке, домовой может превратить ее из сытого круглыша в такую клячу, что шкура будет висеть, как на палке. В Мелевках (Владимирская губ.) один домохо­зяин спрятался в яслях и увидел, как домовой соскочил с су­шила, подошел к лошади и давай плевать ей в морду, а левой лапой y ней корм выгребать. Хозяин испугался, а домовой вор­чит про себя, но так, что очень слышно:

— Купил бы кобылку пегоньку, задок беленький!

Послушался его и купил. И опять из-под яслей хозяин ви­дел, как с сушила соскочил домовой в лохматой шапке, в жел­той свитке, обошел кругом лошадь, осмотрел ее да и за­говорил:

— Вот это лошадь! Эту стоит кормить, а то купил какую-то клячу.

И домовой стал ее гладить, заплел на гриве косу и начал под самую морду подгребать ей овес.

В одной деревне Череповецкого уезда (Новгородская губ.) домовой, навалившись ночью на мужика и надавливая ему грудь и живот, прямо спросил (и таково сердито):

— Где Серко? Приведи его назад домой.

Надо было на другое утро ехать в ту деревню, куда про­дал хозяин лошадь, и размениваться. А там тому рады: и у них, когда вводили лошадь во двор, она фыркала и артачи­лась, а на другое утро нашли ее всю в мыле. Один хозяин в упор спросил домового, какой шерсти покупать лошадь, и до­мовой ему повелительно ответил: "Хоть старую, да чалую" и т. п.

Бывают лошади "двужильные" (переход от шеи к холке раздвоенный), в работу негодные: они служат только на домового. Кто об этом дознается, тот спешит продать такую лошадь за бесценок, потому что если она околеет на дворе, то, сколько лошадей ни покупай потом, все они передохнут (сче­том до 12-ти), и нельзя будет больше держать эту скотину. Вот только в этом единственном случае всякий домовой, как он ни добр нравом, бывает неуступчив, и, чтобы предотвратить его гнев, пробуют поколелую лошадь вытаскивать не в воро­та, а в отверстие, нарочно проломанное в стене хлева, хотя и это не всегда помогает.

Зная про подобные напасти и не забывая проказ и капризов домового, люди выработали по всей великой Руси общие для всех обычаи при покупке и продаже лошадей и окота, а также и при уходе за ними. Когда купят корову или лошадь, то повод от узды или ко­нец веревочки передают из полы в полу и говорят пожелания "легкой руки". Покупатель снимает с головы шапку и прово­дит ею от головы и шеи, вдоль спины и брюха "новокупки". А когда "новокупку" ведут домой, то из-под ног по дороге поднимают щепочку или палочку и ею погоняют. Когда же приведут корову во двор, погонялку эту забрасывают:

— Как щепочке не бывать на старом месте, как палочке о том же не тужить и не тосковать, так бы и купленная животина не вспоминала старых хозяев и не сохла по ним.

Затем "новокупку" прикармливают кусочком хлеба, а к домовому прямо обращаются и открыто, при свидетелях, кланяются в хлевах на все четыре угла и просят: поить, кормить, ласкать и холить и эту новую, как бывалых прежних.

С домашнего скота добрый домовой переносит свои заботы на людей. Охотнее всего он старается предупреждать о не­счастиях, чтобы умелые хозяева успели приготовиться к встре­че и отвратить от себя напасть заблаговременно. Люди догад­ливые в таких случаях без слов разумеют те знаки, какие он подает, когда ему вздумается. Так, например, если слышится; плач домового, иногда в самой избе, то быть в доме покойнику. "Если у трубы на крыше заиграет в заслонку — будет суд из-за какого-нибудь дела и обиды; обмочит домовой ночью — заболеет тот человек; подергает за волосы — остерегайся жена: не ввязывайся в спор с мужем, не грызись с ним, отмалчивайся, а то верно прибьет, и очень больно. Загремит домовой в поставце посудой — осторожнее обращайся с огнем и зорко поглядывай, не зарони искры, не вспыхнула бы непотушенная головешка, не сделался бы большой пожар и т. д. Плачет и охает домовой к горю, а к радостям скачет, песни играет, смеется; иногда, подыгрывая на гребешке, предупреждает о свадьбе в семье и т.п.

Все хорошо знают, что домовой любит те семьи, которые живут в полном согласии, и тех хозяев, которые рачительно относятся к своему добру, в порядке и чистоте держат свой двор. Если из таких кто-нибудь забудет, например, замесить коровам корм, задать лошадям сена, то домовой сам за него позаботится. Зато ленивым и нерадивым он охотно помогает запускать хозяйство и старается во всем вредить: заезживает лошадей, мучает и бьет скотину, забивает ее в угол яслей, кла­дет ее вверх ногами в колоду, засоряет навозом двор, давит каждую ночь и сбрасывает с печи и полатей на пол хозяина,, г хозяйку и детей их и т. д. Впрочем, помириться с рассержен­ным домовым не трудно, для этого стоит только положить ему под ясли нюхательного табаку, до которого он большой охот

ник, или вообще сделать какой-нибудь подарок, вроде разноцветных лоскутьев, старинной копейки с изображением Егорья на коне или просто горбушки хлеба, отрезанной от непочатого каравая. Однако иногда бывает и так, что, любя хороших хо­зяев, он между тем мучает скотину, а кого любит, на того на­валивается во сие и наяву, не разбирая ни дня, ни ночи, но предпочитая, однако, сумерки. Захочет ли домовой объявиться с печальным или радостным известием или просто пошутить и попроказить, он предпочитает во всех таких случаях принимать на себя вид самих хозяев. Только (как успевали замечать некоторые) не умеет он при этом прятать своих лошадиных ушей. В таком образе домовой не прочь и пособить рабочим, и угос­тить иного даже курительным табаком, и помешать конокра­дам, вырядившись для этого в хозяйское платье и расхаживая по двору целую ночь с вилами в руках, и т.. п. Под г. Орлом рассказывают, что однажды домовые так раздобрились для своих любимых хозяев, что помогали им в полевых работах, а одного неудачливого хозяина спасли тем, что наладили его на торговлю и дали возможность расторговаться с таким успехом, что все дивились и завидовали. Заботы и любовь свою к семь­ям иной доможил простирает до такой степени, что мешает тайным грехам супругов и, куда не поспеет вовремя, наказыва­ет виноватого тем, что наваливается на него и каждую ночь душит. При этом, так как всей нечистой силе воспрещено са­мим Богом прикасаться к душе человеческой, то, имея власть над одним телом, домовые не упускают случая пускать в ход и шлепки до боли, и щипки до синяков. Не успеет виновная, улегшись спать, хорошенько забыться, как почувствует в но­гах тяжесть, и пойдет эта тяжесть подниматься к горлу, а там и начнет мять так сильно, что затрещат кости и станет захва­тывать дыхание. В таких случаях есть только одно спасение — молитва, да и то надо изловчиться, суметь собраться с духом и успеть проговорить вслух ту самую, которую не любят все нечистые: "Да воскреснет Бог..." [14]

Пока наступит та блаженная пора, когда эта великая мо­литва громко раздастся на всю святую Русь и оцепенеет на­мертво вся нечистая сила, наивные деревенские хозяева долго еще будут темною ночью без шапки, в одной рубахе ходить в старый дом и с поклонами упрашивать домового пожаловать в новые хоромы, где в подызбице самой хозяйкой приготовлено

ему угощение: присоленный небольшой хлебец и водка в чаш­ке. Суеверия, основанные на воззрении на природу, тем дороги и милы простому, нетронутому сомнениями уму, что успокои­тельно прикрывают черствую и холодную действительность и дают возможность объяснять сложные явления самыми просты­ми и подручными способами. Проказами домового объясняют как ненормальные уклонения и болезненные отправления ор­ганизма, так и всевозможные случаи повседневной жизни. Вот несколько примеров. Усиленно катается по полу лошадь и му­чительно чешется об стенку и ясли не потому, что недобрый, человек посадил ей в гриву и хвост ветку шиповника, а потому что ее невзлюбил домовой. На утренней заре холеный инохо­дец оказался весь в мыле не оттого, что сейчас вернулся на нем молодой парень, всю ночь гулявший тайком от отца и ез­дивший по соседним поселкам с песнями и товарищами, а по­тому, что на нем ездил домовой. Поднялось у молодой бабы в крови бушеванье и почудилось ей, будто подходит к ней милый, жмет и давит, — опять виноват домовой, потому что, как только баба изловчилась прочитать "Отче", все пропало!