Партия воинов Нагуаля

Когда дон Хуан решил, что пришло время познакомить меня с его воинами, они изменил мой уровень осознания. Затем ясно дал мне понять, что он сам никоим образом не будет влиять на то, как меня встретят, и предупредил, что если им взбредет в голову меня избить, то он не сможет их остановить. Они могут делать со мной все, что захотят, но только не убивать. Он вновь и вновь подчеркивал, что воины его партии являются точной копией воинов его бенефактора, но некоторые женщины еще более свирепы, а все мужчины уникальны и могущественны. Поэтому моя первая встреча с ними может быть похожей на падение вниз головой.

С одной стороны, я был встревожен и нервничал, но с другой – меня разбирало любопытство. Мысли бешено плясали в моей голове. В первую очередь меня интересовало, как выглядят эти воины.

Дон Хуан сказал, что у него есть выбор – или направить меня на запоминание сложного ритуала, как это было сделано с ним самим, или же сделать встречу предельно произвольной. Он ожидал знака, чтобы решить, какой вариант избрать. Его бенефактор делал нечто подобное, только он настоял, чтобы дон Хуан научился ритуалу до того, как появится знак. Когда дон Хуан высказал свои сексуальные мечты о том, как он будет спать с четырьмя женщинами, его бенефактор истолковал это как знак, отбросил ритуал и кончил тем, что препирался, как торговец свиньями, из-за жизни дона Хуана.

В моем случае дон Хуан хотел получить знак прежде, чем учить меня ритуалу. Этот знак был дан, когда мы с ним проезжали пограничный городок в Аризоне, и полицейский остановил машину. Полицейский решил, что я – незаконно въехавший иностранец. Лишь после того, как я предъявил ему свой паспорт, который он счел вначале поддельным, и другие документы, он разрешил нам ехать дальше. Все это время дон Хуан сидел на переднем сидении рядом со мной, и полицейский как будто не замечал его. Он был сфокусирован исключительно на мне. Дон Хуан решил, что это и есть тот знак, которого он ждал. Он истолковал его так, что мне будет очень опасно привлекать к себе внимание, и сделал вывод, что мой мир должен быть миром совершенной простоты и открытости. Сложный ритуал и помпезность для меня не подходили. Он заметил, однако, что минимальное соблюдение ритуала при знакомстве с его воинами будет в порядке вещей. Я должен начать с приближения к ним со стороны юга, потому что именно в этом направлении идет непрекращающийся поток силы. Жизненная сила течет к нам с юга и оставляет нас, уходя на север. Он сказал, что единственный вход в мир Нагуаля идет через юг и что ворота образованы двумя женскими воинами, которые будут приветствовать меня и позволят мне пройти, если сочтут это возможным.

Он привез меня в город центральной Мексики, к дому на окраине. Когда мы пешком со стороны юга приблизились к нему, я увидел двух массивных индеанок, стоявших в полутора метрах друг от друга, лицом к лицу. Они находились примерно в 10-12 метрах от двери дома, стоя на твердой, спекшейся почве.

Женщины выглядели необыкновенно мускулистыми и крепко сбитыми. У обеих были иссиня-черные волосы, заплетенные в длинную косу. Они походили друг на друга, как сестры: одинакового сложения, примерно 160 см. ростом и до 70 кг. весом. Одна из них была очень темной, почти чернокожей, другая – намного светлее. На них была типичная одежда индейских женщин центральной Мексики – длинное свободное платье, шаль и самодельные сандалии.

Дон Хуан остановил меня в метре от них. Он повернулся сам и заставил меня повернуться к женщине слева от нас. Он сказал, что ее зовут Сесилией и что она сновидящая. Затем он резко повернулся, не дав мне времени что-либо сказать, и заставил меня стать лицом к более темной женщине. Он сообщил, что ее имя Делия и она сталкер. Женщины кивнули мне. Они не улыбнулись, не двинулись пожать мне руку и не сделали ни одного приглашающего жеста.

Дон Хуан прошел между ними, как если бы они были двумя опорными столбами ворот. Он сделал несколько шагов и обернулся, как бы ожидая, что женщины пригласят меня пройти между ними. Секунду женщины спокойно смотрели на меня. Затем Сесилия пригласила меня войти, как если бы я стоял на пороге настоящего дома.

Дон Хуан показывал дорогу к дому. У входной двери мы встретили очень худощавого мужчину. На первый взгляд он выглядел молодым, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что ему около шестидесяти. Он производил впечатление постаревшего ребенка – небольшого роста, худощавый, с проникновенными темными глазами. Он был подобен эльфу или тени. Дон Хуан представил его мне как Эмилито, сказав, что это его курьер, помощник во всех делах, который будет рад приветствовать меня сам.

Мне показалось, что Эмилито действительно наиболее подходящее существо, чтобы приветствовать кого бы то ни было. Его улыбка излучала радушие, зубы были идеально ровными. Он пожал мне руку, вернее, скрестил обе свои руки, обхватив ими обе мои. Казалось, он преисполнен удовольствия. И можно было поклясться, что он в экстазе от радости видеть меня. Его голос был очень мягким, а глаза светились.

Мы прошли в большую комнату. Там находилась еще одна женщина. Дон Хуан сказал, что ее имя Тереза и что она является курьером Сесилии и Делии. Ей было, вероятно, чуть больше двадцати лет, и выглядела она как дочь Сесилии. Она была спокойна и молчалива, но очень дружелюбна. Мы прошли за доном Хуаном в заднюю часть дома, где располагалась крытая веранда. Стоял теплый день. Мы сели за стол и после скромного обеда разговаривали, пока не перевалило за полночь.

Эмилито был за хозяина. Он очаровывал и развлекал всех своими экзотическими рассказами. Женщины раскрылись. Они были для него великолепными слушателями. Слышать их смех доставляло подлинное наслаждение. Они были поразительно мускулистыми и телесно живыми. В одном месте, когда Эмилито сказал, что Сесилия и Делия являются для него как бы двумя матерями, а Тереза – дочкой, они схватили его и подбросили в воздух, как ребенка.

Из двух женщин Делия выглядела более рассудительной, более земной. Сесилия же была, пожалуй, более отчужденной, но она, казалось, обладала большей внутренней силой. Она производила впечатление более нетерпимой или более нетерпеливой. Ее вроде бы раздражали некоторые из рассказов Эмилито.

Тем не менее, она была явно заинтригована, когда он рассказывал свои, так называемые, «истории вечности». Каждую историю Эмилито начинал словами: «Знаете ли вы, дорогие друзья, что…». История, которая произвела на меня наибольшее впечатление, была посвящена неким существам, по его словам, существующим во вселенной и сильно напоминающим людей, но не являющимися ими. Эти существа были всецело захвачены движением и обладали способностью заметить малейшее колыхание внутри себя или снаружи. Они были настолько чувствительны к движению, что это стало их проклятием. Движение причиняло им такую боль, что пределом их мечтаний являлось обретение покоя.

Эмилито пересыпал свои легенды вечности самыми непристойными шутками. Из-за его необычайного дара рассказчика я понимал каждую из его историй как метафору или притчу, при помощи которой он нас чему-нибудь учил.

Дон Хуан сказал, что Эмилито просто докладывает о том, чему он был свидетелем в своих путешествиях по бесконечности. Роль курьера состояла в том, чтобы путешествовать впереди Нагуаля, подобно лазутчику в военных операциях. Эмилито уходил к границам второго внимания, и все, чему он являлся свидетелем, затем сообщал остальным.

Вторая встреча с воинами дона Хуана прошла так же без осложнений, как и первая. Однажды дон Хуан перевел меня в повышенное осознание и сказал, что меня ждет вторая встреча. Он велел мне ехать в город Закатекас в северной Мексике. Мы прибыли туда ранним утром. Дон Хуан сказал, что здесь у нас будет просто остановка и что нам надо передохнуть до завтрашнего дня, когда нам нужно будет прибыть на вторую официальную встречу, чтобы познакомиться с восточными женщинами и воином-ученым из его партии. Потом он растолковал мне тонкий и запутанный момент выбора. Он сказал, что мы встретили Юг и курьера в середине второй половины дня, потому что он сделал индивидуальную интерпретацию правила и выбрал этот час как символизирующий ночь. Юг в действительности был ночью, теплой, дружелюбной, уютной ночью, и на самом деле мы должны были бы идти на встречу с теми двумя южными воинами после полуночи. Однако это оказалось бы для меня неблагоприятным, потому что я имел направленность к свету, к оптимизму – тому оптимизму, который сам гармонично трансформируется в загадку тьмы. Он сказал, что именно это мы и проделали в тот день. Мы наслаждались компанией друг друга, пока не стало совершенно темно. Я еще удивился тогда, почему никто не зажигает лампу. Дон Хуан сказал, что восток, напротив, является утром, светом и что мы будем встречать восточных женщин завтра в середине утра.

Перед завтраком мы пошли на площадь и сели на скамейку. Дон Хуан сказал мне, что он оставит меня здесь подождать его, пока он сделает кое-какие дела. Он ушел, и вскоре после его ухода подошла женщина и села на противоположном конце скамейки. Я не обратил на нее никакого внимания и стал читать газету. Через минуту еще одна женщина присоединилась к первой. Я хотел пересесть на другую скамейку, но вспомнил, что дон Хуан специально подчеркнул, чтобы я сидел здесь и никуда не уходил. Я отвернулся от женщин и словно забыл об их существовании. Они сидели тихо, и вдруг с ними поздоровался какой-то мужчина, остановившись лицом ко мне. Из их разговора я понял, что женщины ждали его. Мужчина извинился за опоздание. Он явно хотел сесть. Я отодвинулся, освобождая ему место. Он пышно поблагодарил меня и извинился за причиненное беспокойство, а затем сказал, что они, будучи сельскими жителями, совершенно теряются в городе и что однажды, когда они ездили в Мехико, чуть не попали под машину. Он спросил меня, живу ли я в Закатекасе. Я сказал «нет» и уже хотел было оборвать разговор, но в его улыбке было что-то уж больно обаятельное. Он был пожилым человеком, хорошо сохранившимся, для своего возраста. Он не был индейцем, а напоминал благородного фермера из какого-то сельского местечка. На нем были костюм и соломенная шляпа. Черты его лица были утонченными, кожа казалась прозрачной, нос имел высокую переносицу, рот был маленьким, окаймленным тщательно подстриженной, седой бородкой. Здоровье, казалось, переполняло его, и в то же время он выглядел хрупким. Он был среднего роста и хорошо сложен, но в то же время создавал впечатление, что худощав, почти истощен.

Он поднялся и представился как Висенте Медрано, сказав, что приехал в город по делам только на один день. Затем указал на женщин и сообщил, что это его сестры. Женщины встали и повернулись к нам. Они были очень худенькими, лицом темнее брата и намного моложе его. Одна из них вполне могла быть его дочерью. Я заметил, что кожа у них не такая, как у него, а суше. Обе женщины имели очень приятную внешность. У них были такие же утонченные черты лица, а глаза светились чистотой и спокойствием. Они были ростом около 160 см., одеты в прекрасно сшитые платья, но со своими шалями, туфлями на низком каблуке и темными, хлопчато-бумажными чулками выглядели зажиточными селянками. Старшей, казалось, было уже за пятьдесят, младшей – лет на десять меньше.

Мужчина представил их мне. Старшую звали Кармела, младшую – Эрмелинда. Я встал и слегка пожал им руки. Я спросил, есть ли у них дети. Обычно этот вопрос был верной завязкой разговора. Женщины рассмеялись и одновременно провели руками по своим животам, показывая, какие они стройные. Мужчина спокойно объяснил, что его сестры – старые девы, а сам он закоренелый холостяк. Полушутливым тоном он поведал мне, что его сестры, к сожалению, чересчур мужественны; не имея женственности, делающей женщин желанными, они не смогли найти себе мужей.

Я сказал, что вряд ли они проиграли, если учесть, что в нашем обществе женщины частенько довольствуются ролью прислуги. Они не согласились со мной, возразив, что ничего не имели бы против того, чтобы быть служанками, если бы только нашлись мужчины, пожелавшие стать их хозяевами. Младшая сказала, что суть проблемы здесь состоит в том, что их отцу не удалось научить их вести себя так, как полагается женщинам. Мужчина со вздохом пожаловался, что их отец был настолько деспотичным, что даже помешал ему жениться, ибо намеренно не учил его, как стать женихом. Все трое вздохнули и помрачнели. Меня душил хохот.

После некоторого молчания мы опять уселись. Мужчина сказал, что если я еще немного посижу на этой скамейке, у меня появится шанс встретиться с их отцом, который еще достаточно бодр для своего преклонного возраста. Он добавил смущенным тоном, что отец собирался повести их позавтракать, так как у них самих никогда не бывает денег. Тесемка кошелька всегда находились в руках у отца.

Я опешил. Эти старые люди, выглядевшие так бодро, в действительности были подобны слабым зависимым детям. Я попрощался и поднялся, чтобы уйти. Мои собеседники настаивали, чтобы я остался. Они заверяли меня, что их отцу будет приятно, если я составлю им компанию за завтраком. Я не хотел встречаться с их отцом, но в то же время меня одолевало любопытство. Я сказал им, что сам жду кое-кого. При этих словах женщины начали посмеиваться, и затем все трое разразились хохотом. Я почувствовал себя в глупом положении, и мне захотелось убраться оттуда. В этот момент показался дон Хуан, и я понял их маневр. Я не находил его забавным.

Мы все поднялись. Они еще продолжали смеяться, когда дон Хуан сообщил мне, что эти женщины были Востоком, что Кармела – сталкер, а Эрмелинда – сновидящая, а Висенте – воин-ученый и его старейший сотоварищ.

Когда мы покидали площадь, к нам присоединился еще один человек, темный индеец старше сорока лет. Он был одет в джинсы Levi's и ковбойскую шляпу. Выглядел он ужасно сильным и мрачным. Дон Хуан представил его мне как Хуана Туму, курьера и помощника в изысканиях Висенте.

Мы прошли несколько кварталов до ресторана. Женщины держали меня под руки с двух сторон. Кармела сказала, что надеется на то, что я не слишком обиделся на их шутку, ибо у них был выбор – прямо представиться или немного подурачить меня. К последнему варианту их склонило мое снобистское поведение, когда я повернулся к ним спиной и даже хотел пересесть на другую скамейку. Эрмелинда добавила, что следует быть предельно смиренным и не иметь ничего, что следовало бы защищать, даже свою собственную личность. Собственная личность должна быть предохраняемой, но не защищаемой. Проявляя к ним высокомерие, я не предохранял себя, а просто защищался.

Я пребывал в склочном настроении. Их маскарад выбил меня из колеи. Я начал спорить, но прежде, чем я успел высказать свое мнение, ко мне подошел дон Хуан. Он сказал женщинам, что мне надо простить мою задиристость, потому что нужно очень много времени, чтобы счистить весь тот мусор, который подбирают в этом мире светящиеся существа.

Хозяин ресторана, в который мы пришли, знал Висенте и приготовил нам изысканный завтрак. Все были в прекрасном настроении, но я никак не мог освободиться от своего недовольства. Тогда по просьбе дона Хуана Хуан Тума начал рассказывать о своих путешествиях. Он был очень конкретен. Я был загипнотизирован его сухими отчетами о вещах, выходящих за пределы моего понимания. Наиболее захватывающими мне показались его описания неких лучей света или энергии, которые, как будто, пересекают Землю. Он сказал, что эти лучи не колеблются и не изменяются, как все остальное во вселенной, но фиксированы в определенной структуре. Эта структура совпадает с сотнями точек светящегося тела. Эрмелинда поняла так, что все эти точки находятся в нашем физическом теле, но Хуан Тума объяснил, что поскольку светящееся тело достаточно велико, некоторые точки удалены чуть ли не на метр от физического тела. В каком-то смысле они вне нас, но это не так. Они находятся на периферии нашей светимости и поэтому принадлежат общему телу. Самая важная из этих точек находится в 30 сантиметрах от живота, на 40 градусов правее воображаемой линии, идущей прямо вперед. Хуан Тума сказал нам, что это центр сбора второго внимания и что этим центром можно манипулировать, мягко поглаживая воздух ладонями. Слушая Хуана Туму, я забыл о своем гневе.

Предметом следующей встречи с миром дона Хуана был Запад. Дон Хуан пространно предупредил меня, что первая встреча с Западом – очень ответственное событие, потому что именно она, так или иначе, решит, что я буду делать впоследствии. Он насторожил меня, сказав, что это событие станет для меня испытанием, поскольку я чересчур негибок и считаю себя важной персоной. Он сообщил, что к Западу, как и следовало ожидать, нужно приближаться в сумерках – во время суток, трудное само по себе, и что его воины Запада чрезвычайно могущественны, смелы и откровенно безумны. В то же время я встречусь там с мужским воином, являющимся человеком за сценой. Дон Хуан призвал меня сохранять предельную осторожность и терпение, потому что женщины не только безумствовали, но, как и мужчина, являлись самыми могущественными воинами, каких он когда-либо знал. По его мнению, они были непререкаемыми авторитетами во втором внимании. Дальше эту мысль дон Хуан не развивал.

Однажды, как бы под влиянием внезапного решения, он сказал, что пришло время отправиться на встречу с западными женщинами. Мы доехали до какого-то города на севере Мексики.

Перед наступлением темноты дон Хуан велел мне остановить машину у большого неосвещенного дома на окраине города. Мы вышли, и дон Хуан несколько раз постучал в парадную дверь, но никто не ответил. У меня было ощущение, что мы приехали не вовремя, дом казался пустым.

Дон Хуан продолжал стучать, пока, казалось, не устал. Он велел мне сменить его и стучать без остановки, потому что хозяева плохо слышат. Я спросил, не будет ли лучше возвратиться попозже или на следующий день. Он велел мне продолжать барабанить в дверь.

После бесконечного ожидания дверь медленно приоткрылась, и какая-то странно выглядящая женщина поинтересовалась, не собираюсь ли я проломить дверь или разозлить соседей и их собак. Дон Хуан сделал шаг вперед, чтобы что-то сказать, но женщина вышла наружу и с силой оттолкнула его в сторону. Она стала грозить мне пальцем, вопя, что я веду себя так, будто весь мир принадлежит мне, будто только я один существую на этой земле. Я запротестовал, что делал только то, что мне велел дон Хуан. Она спросила, велел ли мне дон Хуан выламывать дверь. Дон Хуан попытался вмешаться, но опять был отметен в сторону.

Женщина выглядела так, будто только что встала с постели. Наш стук, наверное, разбудил ее и она надела платье из корзины с грязным бельем. Она была босая, ее волосы с проседью были взлохмачены. У нее были красные, как пуговки, глаза. Она была домашней женщиной, но каким-то образом страшно внушительной, довольно высокой, около 170 см, темной и ненормально мускулистой. Ее голые руки были покрыты буграми мышц. Я заметил, что у нее очень красивой формы икры. Она смерила меня глазами с головы до ног, возвышаясь надо мной, и прокричала, что не слышит моих извинений. Дон Хуан прошептал, что мне следует извиниться громко и ясно.

Как только я это сделал, она улыбнулась и, повернувшись к дону Хуану, обняла его, как ребенка. Она укоряла его, что не нужно было позволять мне стучать, так как мои прикосновения к двери очень скользкие и беспокоящие. Она взяла дона Хуана за руку и повела его в дом, помогая переступить высокий порог. Она называла его «миленьким старикашечкой», а дон Хуан смеялся. Мне было дико видеть, что он ведет себя так, как будто ему приятна та чушь, которую несла эта ужасная женщина. Заведя «миленького старикашечку» внутрь дома, она сделала мне знак рукой, как будто отгоняя прочь приблудившуюся собаку, и рассмеялась над моим недоумением. Ее зубы были большими, неровными и темными. Затем она как будто переменила решение и сказала, чтобы я вошел.

Дон Хуан направился к двери, которую было едва видно в конце темного холла. Женщина распекала его за то, что он не знает, куда идет. Она провела нас через еще один темный холл. Дом, казалось, был огромным, но в нем во всем не было света. Женщина открыла дверь в очень большую и практически пустую комнату. Там стояли только два старых кресла в центре под самой тусклой электрической лампочкой, которую я видел в жизни. Это была старомодная длинная лампочка.

Еще одна женщина сидела в одном из кресел. Первая женщина села на пол на небольшую соломенную циновку и прислонилась спиной к другому креслу. Затем она прижала колени к груди, совершенно при этом обнажившись. На ней не было нижнего белья. Я ошарашено уставился на нее.

Отвратительно грубым голосом женщина спросила меня, почему я так уставился на ее влагалище. Я не знал, что сказать, и потому начал отнекиваться. Она вскочила и, казалось, была готова ударить меня. Она потребовала, чтобы я сказал, что глазел на ее влагалище потому, что не видел влагалища никогда в своей жизни. Я чувствовал себя виноватым, был крайне смущен и также раздосадован тем, что она поймала мой нескромный взгляд.

Женщина спросила дона Хуана, что я за Нагуаль, если никогда не видел влагалища. Она повторяла это вновь и вновь, крича во весь голос, обежала вокруг комнаты и, остановившись у сидящей женщины, потрясла ее за плечи и, указав на меня, сказала, что я – мужчина, ни разу в жизни не видевший влагалища. Она смеялась и издевалась надо мной.

Я был подавлен. Я чувствовал, что дон Хуан должен был что-то сделать, чтобы избавить меня от этого унижения. Я вспомнил, как он говорил мне, что эти женщины бывают совершенно безумными. Он недооценил их, эта фурия была готова стать клиенткой психбольницы. Я взглянул на дона Хуана в поисках поддержки и совета. Он смотрел в сторону и выглядел таким же растерянным, хотя мне показалось, что я поймал злорадную ухмылку, которую он скрыл, отвернув голову.

Женщина легла на спину, задрала юбку и велела мне смотреть, сколько душе угодно, вместо того, чтобы бросать взгляды украдкой. Я, по-видимому, покраснел, судя по тому жару, который чувствовал на лице и шее. Я был так раздражен, что чуть не потерял контроль над собой. Мне хотелось проломить ей голову.

Тут сидящая в кресле женщина внезапно поднялась и, схватив первую за волосы, рывком поставила ее на ноги, совершенно без видимых усилий. Она посмотрела на меня сквозь полуприкрытые веки, приблизив лицо почти вплотную к моему. Ее запах был удивительно свежим.

Очень высоким голосом она сказала, что мы должны перейти к делу. Обе женщины стояли теперь рядом со мной под электрической лампочкой. Они не были похожи. Вторая женщина была старше или просто так выглядела, ее лицо было покрыто толстым слоем косметической пудры, придававшей ей вид клоуна. Ее волосы были ровно уложены в шиньон. Она казалась спокойной, только у нее постоянно дрожали нижняя губа и подбородок.

Обе женщины были одинаково высокими и сильными на вид. Они угрожающе нависли надо мной и долгое время пристально на меня смотрели. Дон Хуан не прерывал их затянувшегося разглядывания. Старшая женщина кивнула головой, и дон Хуан сказал мне, что ее зовут Зулейка и что она сновидящая. Женщину, открывшую нам дверь, звали Зойла и она была сталкером.

Зулейка повернулась ко мне и спросила, верно ли, что я никогда не видел влагалища. Дон Хуан не мог больше сдерживаться и начал хохотать. Жестом я показал ему, что не знаю, как отвечать. Он прошептал мне на ухо, что будет лучше, если я отвечу, что не видел, иначе я должен буду приготовиться к тому, чтобы описать его, потому что это будет следующим, что Зулейка от меня потребует.

Я так и ответил, и Зулейка сказала, что сочувствует мне. Затем она велела Зойле показать мне свое влагалище. Зойла легла на спину под лампочкой и раздвинула ноги. Дон Хуан смеялся и кашлял. Я умолял его вывести меня из этого сумасшедшего дома. Он опять прошептал мне на ухо, что будет лучше, если я хорошенько рассмотрю то, что мне показывают, иначе нам придется оставаться здесь до второго пришествия. После моего тщательного и внимательного изучения Зулейка сказала, что теперь я могу хвастаться тем, что я – знаток, и что если я опять наткнусь на женщину без трусов, то уже не буду таким бесстыдным и вульгарным и смогу оторвать глаза от ее промежности, потому что уже видел влагалище.

Зулейка очень тихо повела нас во внутренний дворик. Она сказала, что там есть некто, ожидающий встречи со мной. Во дворике было так темно, что я едва мог различать силуэты остальных. Затем я увидел темные очертания человека, стоящего в нескольких футах от меня. Мое тело ощутило непроизвольный толчок.

Дон Хуан тихо заговорил с этим человеком, сообщая ему, что привел меня для встречи с ним. Он назвал этому человеку мое имя. После секундного молчания дон Хуан сказал мне, что его зовут Сильвио Мануэль и что он – воин темноты и фактический лидер всей партии воинов. Затем Сильвио Мануэль заговорил со мной. Я подумал, что у него какой-то дефект речи, так как его голос был приглушенным и слова вылетали зарядами, как мягкое покашливание.

Он велел мне подойти поближе. Когда я попытался приблизиться к нему, он отдалился так, как будто завис в воздухе. Он провел меня в еще более темный конец зала, неслышно двигаясь спиной вперед. Он пробормотал что-то, но я не разобрал, что именно. Я хотел заговорить, но в горле у меня пересохло и першило. Он два или три раза повторил мне что-то, пока до меня не дошло, что он приказывает мне раздеться. В его голосе и окружающей темноте было что-то завораживающее, и я не смел ослушаться. Сняв с себя одежду, я стоял совершенно голый, трясясь от страха и холода. Было настолько темно, что я не знал, здесь ли еще дон Хуан и двое женщин. Я услышал тихое продолжительное шипение из источника в нескольких футах от меня и, ощутив прохладный ветерок, понял, что Сильвио Мануэль, выдыхая воздух, обдувает им все мое тело.

Затем он попросил меня сесть на мою одежду и смотреть на яркую точку, легко различимую в темноте и излучавшую, как мне казалось, слабый янтарный свет. Я смотрел на эту точку, казалось, несколько часов, пока внезапно не сообразил, что точкой был левый глаз Сильвио Мануэля. После этого я уже смог различить контуры его лица и тела. В зале было не настолько темно, как казалось сначала. Сильвио Мануэль приблизился ко мне и помог подняться. Меня захватило то, что я мог с такой ясностью видеть в темноте. Мне даже стало все равно, что я раздет и что, как я теперь видел, женщины наблюдают за мной. Очевидно, они тоже могли видеть в темноте, так как в упор смотрели на меня. Я хотел одеть брюки, но Зойла выхватила их у меня из рук. Обе женщины и Сильвио Мануэль долгое время разглядывали меня, затем дон Хуан, возникнув из ниоткуда, вручил мне мои туфли. Зойла повела нас по коридору к открытому дворику с деревьями. Я различил темный силуэт женщины, стоящей в центре дворика. Дон Хуан заговорил с ней, и она что-то пробормотала в ответ. Он сказала мне, что она южная женщина, зовут ее Марта и что она является курьером двух западных женщин. Марта добавила, что она может поспорить, что я еще никогда не знакомился с женщиной, будучи совершенно голым. Потому что нормальным является сначала знакомиться, а уже потом раздеваться. Она громко рассмеялась. Этот смех был таким приятным, таким чистым и молодым, что по мне пробежала дрожь. Ее смех перекатывался по всему дому, усиливаясь темнотой и тишиной вокруг. Я взглянул на дона Хуана, ища поддержки. Его не было, не было и Сильвио Мануэля. Я остался один с тремя женщинами. Забеспокоившись, я спросил у Марты, не знает ли она, куда ушел дон Хуан. И как раз в этот момент кто-то схватил меня за кожу подмышками. Я взвыл от боли. Я знал, что это Сильвио Мануэль. Он поднял меня так, словно я вообще ничего не весил, и стряхнул с меня туфли. Затем он поставил меня в низкий бак с ледяной водой и опустился к моим коленям.

Я оставался в баке довольно долго, пока все они пристально изучали меня. Затем Сильвио Мануэль поднял меня и поставил рядом с туфлями, которые кто-то аккуратно поставил рядом с баком.

Дон Хуан опять вынырнул из ниоткуда и вручил мне мою одежду. Он прошептал, что мне следует одеться и побыть еще некоторое время, чтобы не показаться невежливым. Марта подала мне полотенце. Я оглянулся, разыскивая остальных женщин и Сильвио Мануэля, но их нигде не было видно.

Марта, дон Хуан и я оставались в темноте, продолжая разговор. Марта говорила вроде бы с доном Хуаном, но именно я был ее основным слушателем. Я ждал, когда дон Хуан подаст мне знак, что пора уходить, но он, казалось, наслаждался оживленной беседой с Мартой. Она рассказывала ему, что Зойла и Зулейка в этот день находились в высшей точке своего безумия. Затем она добавила для меня, что почти все время они бывают в здравом уме.

Как бы открывая секрет, Марта рассказала нам, что причиной того, что волосы у Зойлы были в таком растрепанном виде, было то, что, по крайней мере, треть их была волосами Зулейки. Случилось так, что они прониклись друг к другу исключительно теплыми чувствами, и одна помогала другой делать прическу. Зулейка заплетала в косу волосы Зойлы, как делала это уже сотни раз, но, находясь вне контроля, вплела в волосы Зойлы и часть своих. Марта сказала, что когда они поднялись, то тут же началась суматоха. Она бросилась им на помощь, но, пока она успела добежать до комнаты, Зулейка уже одержала верх и, будучи в этот день более рассудительной, чем Зойла, решила отрезать ту часть волос Зойлы, которая была сплетена с ее волосами. В суматохе она ошиблась и вместо Зойлиных обрезала свои волосы.

Дон Хуан смеялся так, как если бы это было презабавнейшей вещью на свете. Я слышал мягкий кашель, подобный смеху, из темноты в дальнем конце дворика. Марта добавила, что ей придется сделать для Зулейки шиньон, пока у нее не отрастут волосы.

Я смеялся вместе с доном Хуаном. Марта нравилась мне, а две других женщины были мне отвратительны. Меня просто тошнило от них. Марта же, с другой стороны, казалась образцом спокойной и тихой целенаправленности. Я не мог видеть черты ее лица, но она казалась мне очень красивой. Звук ее голоса увлекал.

Очень вежливо она спросила у дона Хуана, не соглашусь ли я чего-нибудь поесть. Он ответил, что я чувствую себя скованно в присутствии Зойлы и Зулейки и что у меня может разболеться живот. Марта заверила меня, что обе женщины ушли, взяла меня за руку и провела через абсолютно темный зал в неожиданно хорошо освещенную кухню. Контраст оказался болезненным для глаз. Я остановился в дверях, привыкая к свету.

Кухня имела высокий потолок, была современной и удобной. Мы сели. Марта казалась молодой и очень сильной женщиной, у нее была полная чувственная фигура, круглое лицо, небольшие рот и нос. Ее иссиня-черные волосы были заплетены в косу и уложены вокруг головы.

Я подумал, что ей, наверное, так же любопытно рассмотреть меня, как и мне ее. Мы сидели, ели и беседовали очень долго. Я был очарован ею. Она была необразованной женщиной, но своей беседой околдовала меня. Она развлекала нас подробными описаниями нелепых поступков, совершенных Зойлой и Зулейкой, когда они были сумасшедшими.

Когда мы отъехали, дон Хуан выразил свое восхищение Мартой. Он сказал, что она, пожалуй, представляет собой наилучший среди всех известных ему образец того, как решимость может влиять на человеческое существо. Без опыта и без всякой подготовки, за исключением своего несгибаемого намерения, Марта успешно справлялась с самой трудной из всех вообразимых задач, взяв на себя заботу о Зойле, Зулейке и Сильвио Мануэле.

Я спросил у дона Хуана, почему Сильвио Мануэль не пожелал, чтобы я взглянул на него при свете. Он ответил, что Сильвио Мануэль находился в своей среде, в темноте, и что у меня еще будут бесчисленные возможности увидеть его. Во время же первой встречи полагается, чтобы он оставался в границах своей силы – во мгле ночи. Сильвио Мануэль и эти две женщины жили вместе, потому что они были сплоченной группой потрясающих магов.

Дон Хуан посоветовал мне не делать скороспелых выводов о западных женщинах. Я встретился с ними, когда они были вне контроля, но это отсутствие контроля относится только к внешнему поведению.

У них есть внутреннее ядро, которое неизменно. Так, в минуты самого глубокого безумия они способны смеяться над своим собственным поведением, как будто наблюдают представление, разыгрываемое кем-то другим.

С Сильвио Мануэлем все обстояло иначе. Он не был сумасшедшим ни в коей мере. Фактически именно его глубокая трезвость давала ему возможность эффективно взаимодействовать с этими женщинами, потому что они находились на разных полюсах.

Дон Хуан сказал, что Сильвио Мануэль таким родился, и все окружающие признавали его отличие от них. Даже его бенефактор, который был жестким и непреклонным со всеми, уделял Сильвио Мануэлю очень много внимания. Дону Хуану потребовались годы, чтобы понять причину такого предпочтения. Благодаря чему-то необъяснимому в своей природе Сильвио Мануэль, войдя однажды в левостороннее осознание, уже никогда из этого состояния не выходил. Его постоянное пребывание в повышенном осознании вкупе с великолепным руководством его бенефактора позволило ему не только прежде, чем кому-либо иному, прийти к заключению, что правило является картой и что действительно существует другой род осознания, но также и к действительному проходу в этот другой мир осознания. Дон Хуан сказал, что Сильвио Мануэль безупречнейшим образом уравновесил свои исключительные достижения тем, что поставил их на службу общей цели. Он стал молчаливой силой за спиной дона Хуана.

Последняя из серии моих предварительных встреч состоялась с северными воинами дона Хуана. Дон Хуан поехал со мной в город Гвадалахару. Он сказал, что место встречи находится рядом с центром города. Встреча должна была состояться в полдень, потому что Север представляет собой середину дня. Мы вышли из гостиницы примерно в 11 часов утра и неторопливо пошли через центр города. Я шел, не глядя по сторонам, озабоченный предстоящей встречей, и с разгона налетел на какую-то даму, выходившую из магазина. Она несла кучу пакетов с покупками, которые рассыпались по всему тротуару. Я извинился и стал помогать ей собирать их. Дон Хуан попросил меня поторопиться, так как мы рискуем опоздать. Дама, казалось, не вполне пришла в себя от моего могучего толчка. Я поддержал ее.

Она была высокой худенькой женщиной, лет шестидесяти, очень элегантно одетой. Она была изысканно вежлива и приняла вину на себя, сказав, что отвлеклась, высматривая своего слугу. Она производила впечатление дамы из общества. Затем она спросила, не могу ли я помочь ей отыскать слугу в толпе. Я повернулся к дону Хуану. Он сказал, что наименьшее, что я могу сделать после того, как чуть не убил ее, это помочь ей.

Я взял ее покупки, и мы вернулись в универмаг. Неподалеку я заметил индейца, стоявшего в толпе с растерянным видом, жалкого и неуместного. Дама окликнула его, и он подошел к ней, как побитая собака. У него был такой вид, будто он собирался лизать ей руки.

Дон Хуан ожидал нас у магазина. Он объяснил даме, что мы торопимся, а затем назвал мое имя. Дама мило улыбнулась и протянула мне руку, здороваясь. Я подумал, что в молодости она, вероятно, была восхитительна, поскольку и сейчас она достаточно красива и привлекательна.

Дон Хуан повернулся ко мне и внезапно сказал, что ее имя Нелида, что она – Север и сновидящая. Затем он повернул меня к слуге и сказал, что его зовут Хенаро Флорес, что он человек действия, воин действия в партии. Мое удивление было полным, и они втроем расхохотались. Чем большим было мое замешательство, тем сильнее, видимо, это их забавляло.

Дон Хенаро раздал покупки группе детей, сказав им, что эта добрая леди купила все это им в подарок – это ее добрый поступок сегодняшнего дня. Затем мы молча прошли примерно полквартала. Мой язык совершенно не слушался меня. Внезапно Нелида указала на магазин и попросила минутку подождать, потому что она выбрала там нейлоновые чулки, которые для нее отложили. Улыбаясь, она посмотрела прямо на меня сияющими глазами и сказала, что магия там или не магия, но ей нужно носить нейлоновые чулки и кружевное белье. Дон Хуан и дон Хенаро засмеялись как два идиота. Я уставился на Нелиду, потому что ничего больше делать не мог. Что-то в ней было чрезвычайно земным, и в то же время она выглядела почти небесным созданием.

Она ребячливо попросила дона Хуана поддержать меня, потому что я собираюсь брякнуться в обморок. Затем она вежливо попросила дона Хенаро сходить в магазин и взять ее заказ у определенного продавца. Когда он пошел внутрь, Нелида, казалось, изменила свое решение и позвала его обратно, но он, видимо, не расслышал ее и исчез в магазине. Она извинилась и пошла за ним. Дон Хуан надавил мне на спину, чтобы успокоить. Он сказал, что я встречусь с другой северной женщиной – Флориндой, наедине и в другое время, потому что она будет звеном, соединяющим меня с другим циклом, с другим настроением. Он описал Флоринду как точную копию Нелиды или наоборот.

Я заметил, что Нелида настолько утончена и стильна, что я не удивился бы, увидев ее в журнале мод. Тот факт, что она так красива и изящна, вероятно, родом из Франции или северной Италии, удивил меня. Хотя Висенте тоже не был индейцем, его деревенская внешность не так выделялась. Я спросил дона Хуана, почему в его мире есть неиндейцы. Он сказал, что воинов партии Нагуаля выбирает сила, а ее планы выведать невозможно. Мы торчали у дверей магазина уже более получаса. Дон Хуан, казалось, потерял терпение и попросил меня зайти внутрь и предложить им поторопиться. Я вошел в магазин. Это было небольшое помещение, из которого не было второго выхода. И никого нигде не было видно. Я спросил продавцов, но они ничем не могли мне помочь.

Я бросился к дону Хуану и потребовал объяснений по поводу того, что произошло. Он сказал, что они или испарились в воздухе, или улизнули, пока он похлопывал меня по спине. Я разъярился и сказал ему, что большинство его людей – шуты и паяцы. Он смеялся до слез. Он сказал, что я – идеальный объект для розыгрышей. Моя самозначительность делает из меня презабавнейшего субъекта. Он так хохотал над моим раздражением, что вынужден был прислониться к стене.

Ла Горда тоже описала мне свою первую встречу с воинами дона Хуана. Ее версия отличалась только конкретными фактами, форма была той же. Пожалуй, воины были с ней чуть жестче, но она поняла это, как попытку стряхнуть с нее ее сон, а также как естественную реакцию на то, что она считала своей отвратительной личностью.

Когда мы пересмотрели мир дона Хуана, то поняли, что он был копией мира его бенефактора. Его можно было рассматривать как состоящий из групп или домов. Имелась группа из четырех независимых пар женщин, похожих на сестер, которые жили и работали вместе. Другая группа состояла из трех мужчин одного возраста с доном Хуаном, бывших очень близкими к нему. Группа из двух мужчин помоложе – курьеров Эмилито и Хуана Тумы. И, наконец, группа из молодых женщин, южных воинов Марты и Терезы, которые казались родственницами. В другое время мир казался состоящим из четырех отдельных домов, находящихся в отдалении друг от друга в различных районах Мексики. Один был образован двумя западными женщинами, Сильвио Мануэлем и их курьером Мартой. Следующий состоял из восточных женщин, Кармелы и Эрмелинды, а также Висенте и курьера Хуана Тумы. Еще один – из южных женщин, Сесилии и Делии, курьера дона Хуана – Эмилито и курьера Терезы. Последний – из северных женщин, Нелиды и Флоринды, и дона Хенаро.

Согласно дону Хуану, его мир не имел такой гармонии и равновесия, как мир его бенефактора. Единственные две женщины, которые полностью уравновешивали друг друга и выглядели как двойняшки, были его северные воины Нелида и Флоринда. Нелида однажды говорила мне, что и группа крови у них была одинаковая.

Для меня одним из самых приятных сюрпризов явилась трансформация Зулейки и Зойлы, которые показались мне столь отвратительными при первой встрече. Как и говорил дон Хуан, они оказались самыми трезвыми и спокойными, преданными своему делу воинами, каких только можно себе представить, и я не мог поверить своим глазам, когда увидел их вновь. Период их безумия прошел, и они выглядели хорошо одетыми мексиканскими дамами, высокими, темными и крепкими, со сверкающими глазами, подобными осколкам блестящего темного обсидиана. Они смеялись и подшучивали надо мной по поводу нашей первой встречи, как если бы ее участниками были другие, а сами они не имели к случившемуся никакого отношения. Я легко мог представить себе кошмар дона Хуана с западными воинами его бенефактора. Я абсолютно не мог себе представить, чтобы Зулейка и Зойла могли превращаться в тех невыносимых, тошнотворных существ, которых я встретил в первый раз. После мне неоднократно приходилось быть свидетелем их метаморфоз, но я никогда больше не мог судить о них так сурово, как сделал это после первой встречи. Их выходки потом вызывали у меня главным образом печаль.

Но самым большим сюрпризом оказался для меня Сильвио Мануэль. В темноте нашей первой встречи он представлялся мне сверхсильным гигантом, внушительным мужчиной. На самом же деле он был малюткой, хотя и ширококостным. Его тело было телом жокея, небольшим, но ладно скроенным. Он показался мне похожим на гимнаста. Его физический контроль над телом был таким замечательным, что он мог, раздувшись, как лягушка, стать вдвое толще, чем был на самом деле, напрягая все мышцы своего тела. Он устраивал поразительные демонстрации того, как можно разъединять свои суставы и ставить их затем на место без малейших признаков боли.

Глядя на Сильвио Мануэля, я всегда испытывал глубокое и незнакомое чувство страха. Он казался мне похожим на пришельца из другого времени. Цвет его кожи был палево-темным, как у бронзовой статуи. Черты его лица были острыми, а горбатый нос, толстые губы и широко расставленные щелочки глаз делали его похожим на стилизованную фигуру с фресок майя. Большую часть дня он был дружелюбным и теплым, но как только сгущались сумерки, становился неизмеримо далеким. Его голос менялся. Он садился в темном углу и позволял темноте поглотить себя. Все, что оставалось от него видимым, – это его левый глаз, который не закрывался и приобретал странное сияние, подобно глазам кошек.

Второй темой, затронутой в нашем общении с воинами дона Хуана, был вопрос о контролируемой глупости.

Дон Хуан однажды дал мне краткие объяснения, когда рассказывал о двух категориях, на которые, в обязательном порядке, делятся все женские воины, – о сновидящих и сталкерах. Он сказал, что все воины его партии применяют искусство сновидения и сталкинга как часть своей повседневной жизни, но женщины, образующие планету сновидящих, и те, что образуют планету сталкеров, являются главными авторитетами в соответствующей деятельности.

Сталкеры – это те, кто взваливает на себя тяготы повседневного мира. Они ведут все дела, и именно они имеют дело с людьми. Все, что хоть как-то относится к миру обычных дел, совершается через них. Сталкеры практикуют контролируемую глупость, точно так же, как сновидящие практикуют искусство сновидения. Другими словами, контролируемая глупость является основой сталкинга, так же как сны являются основой сновидения. Дон Хуан сказал, что, вообще говоря, самым большим достижением воина во втором внимании является сновидение, а самым большим его достижением в первом внимании – сталкинг.

Я неправильно понял то, что воины дона Хуана делали по отношению ко мне при нашей первой встрече. Я принял их действия за трюкачество, и это мнение так и осталось бы у меня до сего дня, если бы не идея контролируемой глупости. Дон Хуан сказал, что их действия со мной были мастерским уроком в искусстве сталкинга. Он добавил, что его бенефактор обучал его этому искусству прежде всего остального. Для того, чтобы выжить среди воинов своего бенефактора, ему приходилось учиться этому искусству ускоренным темпом. В моем случае, по его словам, поскольку мне не пришлось самостоятельно бороться с его воинами, сначала я должен был научиться сновидению. Когда настанет нежный момент, появится Флоринда и введет меня в сложности сталкинга. Никто другой не может квалифицированно разговаривать со мной об этом, они могут только давать мне уроки прямой демонстрации, что они и делали при нашей первой встрече.

Дон Хуан подробно объяснил мне, что Флоринда является одним из самых выдающихся практиков искусства сталкинга, поскольку она была обучена каждой его тонкости его бенефактором и четырьмя его женскими воинами- сталкерами. Флоринда была первым женским воином, попавшим в мир дона Хуана, и из-за этого она станет моим личным проводником не только в искусстве сталкинга, но и в загадке третьего внимания, если я когда-нибудь туда попаду. Дон Хуан не стал углубляться в этот вопрос дальше. Он сказал, что все это подождет до тех пор, пока я не буду готов сначала учиться искусству сталкинга, а затем войти в третье внимание.

Дон Хуан говорил, что его бенафактор не жалел времени на него и на других воинов во всем, что относилось к овладению искусством сталкинга. Но применял сложные розыгрыши, чтобы создать подходящий контекст для гармонического соответствия между буквой правила и поведением воина в повседневном мире, когда он взаимодействует с людьми. Он считал это единственным способом убедить их в том, что при отсутствии самозначительности единственный способ, которым воин может взаимодействовать с социальной средой, – это контролируемая глупость. Разрабатывая свои ситуации, бенефактор дона Хуана обычно сталкивал действия людей и действия воинов с командами правила, а затем отходил в сторону и предоставлял естественной драме разворачиваться самостоятельно. Глупость людей некоторое время занимает главенствующее положение и вовлекает воинов в свое течение, как и следует из естественного хода событий, но только для того, чтобы, в конце концов, быть побежденной более всеохватывающими замыслами правила.

Дон Хуан рассказывал нам, что сначала он был возмущен контролем бенефактора над участниками ситуации. Он даже высказывал ему это в лицо. Бенефактора это не задело. Он возразил, что его контроль – не более чем иллюзия, созданная Орлом. Он только безупречный воин, а его действия были смиренной попыткой отразить Орла, как в зеркале.

Дон Хуан сказал, что та сила, с которой его бенефактор приводил свои замыслы в исполнение, исходила из его знания того, что Орел реален и окончателен и что все, что делают люди, является абсолютной глупостью. То и другое вместе дает начало контролируемой глупости, которую бенефактор дона Хуана описывал как единственный мостик между глупостью людей и тем окончательным, что диктует Орел.

ЖЕНЩИНА-НАГУАЛЬ

Дон Хуан рассказывал, что когда он находился под опекой двух западных женщин, чтобы те очистили его, он также попал под начало северной женщины, сравнимой с Флориндой, сталкером номер один, обучавшей его основам этого искусства. Она и его бенефактор дали ему действенные средства для того, чтобы взять под свою опеку троих мужчин-воинов, одного курьера и четырех женщин- сталкеров, которые должны были составить его партию.

Восемь женщин-видящих из группы его бенефактора были брошены на поиски отличительных конфигураций светимости и не встретили никаких затруднений в обнаружении мужских и женских воинов подходящего типа для партии дона Хуана. Однако бенефактор не позволял этим видящим собирать найденных ими воинов. Дону Хуану было предоставлено самостоятельно применить на практике принципы сталкинга и заполучить[13] их.

Первым воином был Висенте. У дона Хуана не хватало мастерства в искусстве сталкинга, чтобы втянуть его. Его бенефактор и северные сталкеры вынуждены были проделать основную работу. Затем пришел Сильвио Мануэль, позднее – Хенаро и, наконец, Эмилито – курьер. Флоринда была первым женским воином, за ней последовала Зойла, затем Делия и, наконец, Кармела. Дон Хуан говорил, что его бенефактор непреклонно настаивал, чтобы все взаимодействие с миром проходило исключительно на языке контролируемой глупости. Конечным результатом явилась потрясающая команда практиков, задумывавших и исполнявших самые сложные планы.

Когда все они достигли определенного мастерства в искусстве сталкинга, его бенефактор решил, что для него пришло время найти женщину-нагуаль. Придерживаясь своей политики – помогать каждому помогать самим себе, он не спешил вводить ее в их мир до тех пор, пока они не только стали мастерами сталкинга, но и дон Хуан не научился видеть. Хотя дон Хуан и очень сожалел о времени, потраченном на ожидание, он признавал, что их совместные усилия в том, чтобы заполучить ее, укрепили связывающие их узы и как бы вдохнули вторую жизнь в их решение посвятить себя поиску собственной свободы.

Его бенефактор начал разворачивать свою стратегию по вовлечению женщины-нагуаль с того, что внезапно стал ревностным католиком. Он потребовал, чтобы дон Хуан, будучи наследником его знания, ходил с ним в церковь как его сын. Он водил его к мессе ежедневно. Дон Хуан сказал, что его бенефактор, будучи очень располагающим к себе и красноречивым, в церкви знакомил его со всеми как своего сына, костоправа.

Дон Хуан, в то время, по его собственным словам, – неотесанная деревенщина, был подавлен тем, что, попав в общество, оказался вынужденным вести беседы и рассказывать о себе. Он утешался мыслью, что у его бенефактора должны быть высшие причины для всего, что он делает. Он пытался наблюдать за ним и выяснить, какие же это причины. Действия его бенефактора были неизменными и казались совершенно искренними. Как образцовый католик, он завоевал расположение множества людей, и особенно приходского священника, весьма его уважавшего и считавшего своим другом и доверенным лицом. Дон Хуан не мог представить себе, зачем ему все это нужно. Ему даже приходила в голову мысль, что его бенефактор на самом деле принял католицизм или же спятил. Он еще не понимал того, что воин не теряет рассудка ни при каких обстоятельствах.

Недовольство дона Хуана вынужденными посещениями церкви прошло, когда его бенефактор начал знакомить его с дочерьми тех людей, с которыми он уже был знаком. Это ему нравилось, хотя он и чувствовал себя не в своей тарелке. Дон Хуан решил, что его бенефактор помогает ему улучшить его речь. Он не был ни обаятельным, ни красноречивым, а его бенефактор говорил ему, что Нагуаль, по необходимости, должен быть и тем и другим.

Однажды в воскресенье, во время мессы, после почти целого года практически ежедневного посещения церкви, дон Хуан узнал, зачем в действительности он туда ходил. Он стоял на коленях рядом с девушкой по имени Олинда – дочерью одного из знакомых его бенефактора. Он обернулся, чтобы обменяться с ней взглядами, что уже стало обычным после нескольких месяцев их почти ежедневных встреч. Их глаза встретились, и внезапно дон Хуан стал видеть, видеть ее как светящееся существо – и тут же сам увидел ее двойное строение. Олинда была двойной женщиной. Его бенефактор знал об этом с самого начала и избрал труднейший путь для того, чтобы ввести дона Хуана в соприкосновение с ней. Дон Хуан признался нам, что этот момент произвел на него ошеломляющее впечатление.

Его бенефактор знал, что дон Хуан увидел. Его миссия по сведению вместе двух двойных существ была закончена успешно и безупречно. Он поднялся и окинул взглядом всю церковь. Затем вышел, не оглядываясь. Ему больше нечего было там делать.

Дон Хуан сказал, что когда его бенефактор вышел посреди мессы, все головы повернулись за ним. Дон Хуан хотел последовать за ним, но Олинда смело схватила его за руку и удержала на месте. Тогда он понял, что сила видения принадлежит не ему одному. Какая-то искра пробежала между ними, и они оказались связанными. Дон Хуан вдруг сообразил, что месса давно закончилась и что они находятся уже не в церкви. Его бенефактор пытался успокоить мать Олинды, рассерженную и смущенную неожиданным и непозволительным проявлением их привязанности.

Дон Хуан понятия не имел, что делать дальше. Он знал, что ему надлежит разработать план. У него были для этого возможности, но важность события заставила его потерять уверенность в своих силах. Он забыл о своей подготовке сталкера и погрузился в интеллектуальные раздумья о том, следует ли обращаться с Олиндой в рамках контролируемой глупости.

Его бенефактор сказал, что ничем помочь ему не может. Его долгом было столкнуть их. На этом его ответственность заканчивалась. Теперь долгом дона Хуана было предпринять необходимые шаги для того, чтобы заполучить[14] ее. Он предложил, чтобы дон Хуан учел даже возможность жениться на ней, если только это будет именно тем, что здесь поможет. Только после того, как она сама по своей воле придет к нему, он сможет помочь ему, вступив с ней в контакт как Нагуаль.

Дон Хуан начал с формальных ухаживаний. Ее родители не приняли его, потому что и подумать не могли о ком-нибудь из другого общественного класса, как о паре для своей дочери. Олинда не была индеанкой. Ее родители были среднего достатка горожанами, имеющими небольшое собственное дело. Отец вынашивал другие планы относительно дочери. Он пригрозил отослать ее, если дон Хуан не откажется от своего намерения жениться на ней.

Дон Хуан сказал, что двойные существа, особенно женщины, необычайно консервативны, даже робки. Олинда не была исключением. После внезапной вспышки в церкви она была охвачена осторожностью, даже страхом. Ее собственная реакция испугала ее.

В качестве стратегического маневра его бенефактор посоветовал дону Хуану отступить. Так, чтобы это выглядело уступкой желанию ее отца, которому поведение девушки не понравилось, причем это мнение разделяли все, кто был свидетелем инцидента в церкви. Люди сплетничали, что их выходка была столь неприятна его отцу, что тот, будучи таким ревностным католиком, даже перестал ходить в церковь.

Бенефактор сказал дону Хуану, что воин никогда не бывает осажденным. Находиться в осаде означает, что имеешь какую-то личную собственность, которую могут подвергнуть осаде. У воина же ничего в мире нет, кроме его безупречности, а безупречности ничто угрожать не может. Тем не менее, в битве за собственную жизнь, вроде той, которую вел Нагуаль, чтобы заполучить женщину-нагуаль, воин должен стратегически использовать все доступные средства.

В полном соответствии с этим дон Хуан, чтобы получить эту девушку, решил использовать известное ему мастерство сталкинга. С этой целью, чтобы похитить девушку, он привлек Сильвио Мануэля, чтобы тот применил в этих целях свое магическое искусство, которое даже на той ранней стадии было поразительным.

Сильвио Мануэль и Хенаро, который был настоящим сорвиголовой, пробрались в дом девушки, переодевшись женщинами-прачками. Был середина дня, и все готовили пищу для большой группы родственников и друзей, приглашенных к обеду. Предполагались неофициальные проводы Олинды. Сильвио Мануэль рассчитал, что люди, увидев двух незнакомых прачек с узлами белья, решат, что это связано с вечеринкой Олинды, и ничего не заподозрят. Дон Хуан предварительно снабдил Сильвио Мануэля и Хенаро всей необходимой информацией о привычках живущих в доме людей. Он рассказал им, что прачки обычно несут свои узлы выстиранного белья внутрь дома и оставляют их в кладовой для глажки. Неся здоровенный тюк белья, Сильвио Мануэль и Хенаро прошли прямо в нужную комнату, зная, что в это время Олинда будет там.

Дон Хуан рассказывал, что Сильвио Мануэль, подойдя к Олинде, гипнотической силой заставил ее потерять сознание. Они положили ее в мешок, обернули его простынями с ее постели и вышли, оставив принесенный с собой тюк. В дверях они столкнулись с ее отцом. Тот не обратил на них никакого внимания.

Бенефактор, узнав об этом маневре, совершенно вышел из себя. Он велел дону Хуану немедленно вернуть девушку домой. Совершенно обязательно, сказал он, чтобы двойная женщина пришла в дом бенефактора по своей собственной свободной воле, пусть без намерения присоединиться к нему, но хотя бы из любопытства.

Дон Хуан считал, что все пропало. Вероятность незаметно доставить ее в дом была слишком мала. Однако Сильвио Мануэль нашел решение. Он предложил, чтобы четыре женщины из партии дона Хуана понесли женщину по пустынной дороге, где дон Хуан спасет ее. Сильвио Мануэль предложил, чтобы женщины притворились, будто похищают ее ради выкупа. Где-нибудь на дороге кто-то увидит их и бросится в погоню. Преследователь догонит их, и они бросят мешок так, чтобы не осталось сомнений в серьезности их намерений. Преследователем же будет, естественно, дон Хуан, который чудесным образом окажется в нужном месте в нужное время.

Сильвио Мануэль требовал действий предельно жизненных. Он велел женщинам завязать девушке рот, так как к тому времени она, конечно, очнется и начнет верещать в мешке. Он велел им бежать несколько миль по дороге, неся мешок, затем спрятаться от своего преследователя и, наконец, после действительно утомительной гонки они должны были бросить мешок так, чтобы девушка могла быть свидетелем отчаянной схватки между доном Хуаном и четырьмя женщинами. Сильвио Мануэль сказал женщинам, что все должно выглядеть предельно реально. Он вооружил их палками и велел побить ими дона Хуана поубедительнее, прежде чем он прогонит их прочь. Среди женщин особенно легко впадала в истерику Зойла. Как только они начали колотить дона Хуана, она вошла в роль, и представление захватывало дух. Она наносила дону Хуану такие могучие удары, что у того на плечах и на спине тело стало сплошной раной. Еще мгновение, и похитители, казалось, одержат победу. Сильвио Мануэль был вынужден выйти из укрытия и, притворившись прохожим, напомнить им, что это лишь розыгрыш и что им пора убегать.

Таким образом, дон Хуан оказался спасителем и защитником Олинды. Он сказал ей, что сам не сможет отвезти ее домой, так как сильно избит и изранен. Но он отправит ее туда со своим набожным отцом. Она сама помогла ему дойти до дома его бенефактора. Дон Хуан рассказал, что ему не понадобилось изображать раненого, он весь истекал кровью и с трудом добрался до дверей собственного дома.

Когда Олинда рассказала его бенефактору о происшедшем, то его желание рассмеяться было настолько сильным, что ему пришлось скрыть свой смех, притворившись рыдающим. Дону Хуану перевязали раны и уложили в постель. Олинда начала было объяснять, почему ее отец не принял его, но не закончила. В комнату вошел бенефактор дона Хуана и сказал ей, что ему кажется, судя по ее походке, будто похитители повредили ей спину. Он предложил выправить ее, пока не возникли осложнения.

Олинда заколебалась. Он напомнил ей, что похитители не шутили – они чуть не убили его сына. Это напоминание подействовало. Она прошла на половину бенефактора и позволила нанести ей хороший удар по лопатке. Лопатка щелкнула, и Олинда вошла в состояние повышенного осознания. Он открыл ей правило, и она, как и дон Хуан, приняла его полностью. Не осталось ни сомнений, ни колебаний.

Женщина-нагуаль и дон Хуан нашли друг в друге завершенность и спокойствие. Дон Хуан говорил, что чувство, которое они испытывали друг к другу, не имело ничего общего с привязанностью или потребностью. Это было, скорее, разделяемое ими обоими физическое ощущение, что внутри них сломан некий зловещий[15] барьер и они являются одним и тем же существом.

Дон Хуан и его женщина-нагуаль, как и предписывало правило, несколько лет работали вместе, чтобы собрать группу из четырех женщин- сновидящих, которыми оказались Нелида, Зулейка, Сесилия и Эрмелинда, и трех курьеров – Хуана Тумы, Терезы и Марты. Их обнаружение стало еще одним событием, которое прояснило для дона Хуана прагматическую природу правила: все они были именно такими, какими должны были оказаться согласно правилу. Их приход означал начало нового цикла для каждого, включая бенефактора дона Хуана и его партию. Для дона Хуана и его партии это означало цикл сновидения, а для бенефактора и его партии – период ни с чем не сравнимой безупречности в поступках.

Бенефактор объяснил дону Хуану, что когда его в молодости познакомили с правилом как со средством освобождения, он очутился на седьмом небе от счастья. Свобода для него была реальностью за ближайшим углом. Когда он дорос до понимания природы правила как факта, его надежды и оптимизм удвоились. Позднее же его жизнь затопила трезвость. Чем старше он становился, тем меньше шансов он видел для личного успеха и успеха партии своих воинов. В конце концов он убедился, что вне зависимости от того, что они делают, шансы против того, чтобы их незначительное[16] человеческое осознание когда-нибудь полетело свободно, слишком велики. Он смирился со своей судьбой и с поражением. Он сказал Орлу из самой своей глубины, что он рад и гордится тем, что подпитает его осознание, и пригласил Орла к этому.

Дон Хуан рассказывал, что такое же настроение разделялось всеми воинами партии его бенефактора. Свобода, о которой говорилось в правиле, была чем-то таким, что он считал недостижимым. Они уловили отблески той уничтожающей силы, которой был Орел, и почувствовали, что у них нет ни одного шанса выстоять против нее. Все они, тем не менее, согласились, что проживут свою жизнь безупречно, без всяких на то причин, кроме самой безупречности.

Дон Хуан сказал, что его бенефактор со своей партией, несмотря на чувство своей несоразмерности[17] или, может быть, по причине этого чувства, нашли свою свободу. Они вошли в третье внимание, хотя и не группой, а один за другим. Тот факт, что они нашли проход, был конечным подтверждением истины, содержащейся в правиле. Последним покидал мир осознания повседневной жизни бенефактор. Действуя в соответствии с правилом, он взял с собой женщину-нагуаль дона Хуана. Когда они оба растворились в полном осознании, дон Хуан и его воины как бы взорвались изнутри. Он не мог найти другого сравнения, чтобы описать чувство, охватившее их при насильственном забвении всего, чему они были свидетелями в мире его бенефактора.

Кто никогда ничего не забывал, так это Сильвио Мануэль. Именно он привлек дона Хуана к непосильному труду по вторичному сведению вместе всех членов их группы, которые разбрелись, кто куда. Затем он погрузил их в задачу отыскания целостности самих себя. Им понадобились годы, чтобы выполнить обе эти задачи.

Дон Хуан очень много говорил на тему забывания, но только в связи с их огромными трудностями в том, чтобы вновь собраться и начать все сначала, но уже без своего бенефактора. Он никогда не объяснял им, что это значит – забыть или найти целостность самого себя. В этом отношении он был верен учению своего бенефактора – только помогать нам помогать самим себе.

Для этого он обучил Ла Горду и меня совместному видению и сумел показать нам, что хотя человеческие существа и кажутся видящему светящимися яйцами, но яйцевидная форма – лишь внешний кокон – оболочка светимости, скрывающая крайне интригующую, захватывающую, гипнотическую сердцевину, состоящую из концентрических колец желтоватой светимости цвета пламени свечи. Во время нашего последнего сеанса он позволил нам видеть людей, снующих вокруг церкви. День был на исходе, смеркалось, и существа внутри своих прочных светящихся коконов излучали достаточно света, чтобы ясно освещать все вокруг. Зрелище было чудесным.

Дон Хуан объяснил, что яйцевидная оболочка, казавшаяся такой яркой, на самом деле была тусклой. Светимость исходила из сияющей сердцевины. Оболочка же фактически затемняла это сияние. Дон Хуан открыл нам, что для того, чтобы освободить это существо, оболочка должна быть сломана. Она должна быть сломана изнутри и в нужное время, точно так же, как проламывают скорлупу существа, вылупляющиеся из яиц. Если им не удается этого сделать, они задыхаются и погибают. И так же, как существа, вылупляющиеся из яиц, воин не может проломить оболочку своей светимости раньше положенного срока.

Дон Хуан сказал нам, что потеря человеческой формы является единственным средством сломать эту оболочку, единственным средством освобождения светящейся сердцев