Фольклор и этнография

В компаративистских исследованиях также пытались использовать фольклор вкупе со всем тем, что могло в нем сохраниться от предшествующих эпох. Основной принцип этого метода бесспорен, хотя в большинстве случаев фольклор является материей столь же обширной, сколь и трудно определимой. Это равным образом касается этнографии и «народных преданий», сущность и время возникновения которых часто остаются неясными. Термин «фольклор» с одинаковой легкостью описывает как масштабные исследования Фрэзера о народах, называемых «первобытными», так и моду на волынку на летних туристических праздниках в Бретани в XX веке, а, может быть, даже французские легенды о Гаргантюа и Мелузине. Все эти феномены, разумеется, должны быть изучены, но требуют разных подходов.

Надо ли уточнять, что народная память в любом случае не может восходить к кельтскому периоду? Когда один бретонский gwerz (жалобная песнь – Г.Б.) сообщает о событиях времени Людовика XV, это почти крайняя хронологическая граница фольклора. Попытки интерпретации галльских или галло-римских религиозных фактов посредством фольклорных аналогий или современных предрассудков представляют собой чистую утопию. Под такими заголовками, как «французская мифология» или «мифология Швейцарии», если они означают что-то другое помимо области исследования, не может скрываться ничего, кроме поспешных обобщений или рискованных сопоставлений, так как очевидно, что ни Франция, ни Швейцария не обладают национальной мифологией за исключением нескольких общих мифологем во всем фольклоре. Плохо верится, что кальвинизм мог позволить существовать галльской мифологии в фольклоре Севенн или кантона Женева. Однако с методологией и терминологией обращаются весьма бесцеремонно.

Мифологические темы могли сохраниться в народных легендах в виде весьма точных, но случайных реминисценций, и найдется лишь несколько ирландских и считаное число бретонских сказок (некоторые из них были одновременно спасены и разорены Эмилем Сувестром в «Бретонском очаге» (Le Foyer Breton)), которые могли бы послужить отчетливой иллюстрацией этих тем. Наиболее поразительный пример связан с бретонской «ночной прачкой», которая функционально наследует Морриган, ирландской богине войны. Но эти мифологические темы уже непонятны самим рассказчикам. Более того, они мигрируют вместе со сказками, в которые включены, так что их национальная принадлежность представляется подчас неопределенной.

Речь отнюдь не идет о том, что мы утверждаем или подразумеваем превосходство или ничтожность той или иной дисциплины. Необходимо констатировать и напомнить в этом случае, что у каждой дисциплины есть свои методы и свои собственные цели. Невозможно и не должно рассматривать ирландский миф как настоящую литературу – он, конечно, ею не является – между тем как мифологические схемы четырех ветвей валлийских «Мабиноги» уже подверглись средневековой литературной обработке, и фольклор всех кельтских (и бывших кельтских!) стран представляет собой долгую и глубокую деградацию предшествующей мифологии, вызванную христианством. Если можно без особой трудности, зная темы и мотивы, спуститься от мифологии к фольклору, то обратное действие, даже с богатой фольклорной документацией, абсолютно невозможно, когда предшествующая мифология неизвестна: фольклористы должны определять в своем материале древнее и новое, оригинальное и недавние наслоения.