It doesn`t give you reason why. You could have chosen a different path in life

You could have chosen a different path in life.

The smile when you tore me apart.(с)

Lehm_90

01.11.2009

Иногда я думаю, что то, что стало происходить в моей жизни – сон, сказка, невероятное. Разве может такое быть? Вспоминая себя год назад хочется сказать: Я попал в сон. Я до сих пор не верю, я никогда не думал, что такое возможно. Порой мне становится страшно от этого. Ведь это по-настоящему происходит, а не снится, это не плод моей больной фантазии. Но больше всего я боюсь теперь это потерять, потому что тогда не станет меня. Я не знаю, как я смогу потом жить без этого, хотя отголоски сознания пытаются достучаться до моего разума, доказать ему, что всё временно и не бывает вечных вещей. Всему настаёт конец. Но теперь мне по-настоящему страшно, потому что я снова осознаю, что он для меня значит всё. Я так не боюсь потерять даже своих родителей, и это мучит меня. Ведь так не должно быть. Но так есть. Я не смог сказать «нет», я позволил, и теперь нет дороги назад. Я должен терпеть всё, хотя порой мне кажется, что это всё тщетно, и он не изменится никогда. Иногда я снова вижу в его глазах то, что было в самом начале, но на что я абсолютно не обращал внимания. Это редко, но это случается. Только я не могу понять, что это? Ведь я никогда не давил на него, и когда он предложил мне перевестись в Берлинский Университет, я не знал что думать, что говорить. Он захотел, чтобы я был с ним, он захотел начать всё сначала, с чистого листа. Хотя… я уже не раз слышал от него эти слова. Но в этот раз он искренне хотел всё наладить, хотел сблизиться. Иначе, зачем тогда бы он всё это затевал?

Всё хорошо, всё очень хорошо. Я только зря накручиваю себя. Ну подумаешь, пару раз не ночевал дома – это ещё ничего не значит, ведь так? Он приходит и говорит мне тысячи сладких слов. Ведь если бы он не чувствовал, то не говорил бы, ведь правда? Я уверен. Просто он – такой человек. Он не может иначе, и я стараюсь принимать его взгляды для того, чтобы не отравлять жизнь себе же. Но… вот он говорит, что мы на равных правах… но это невозможно, я не могу быть, как он. Я не осуждаю его, но сам бы так никогда не стал делать.

Но я очень-очень счастлив. А он очень хочет это видеть. Он постоянно спрашивает, счастлив ли я, и не жалею ли о своём выборе? В такие моменты мне хочется плакать. Он делает меня самым счастливым и он это знает. И злой человек никогда бы не пытался делать счастливыми других. Своих фанатов он очень любит, хотя они доставляют ему столько беспокойств. Кстати, того, что угрожал – поймали. Но у него очень печальная история. Я не хочу думать об этом. Я был вместе с любимым в полиции, когда тот тип давал показания. Наверное, просто сумасшедший - то, что он говорит – невозможно. Не хочу.

Разве будет человек, который ничего не испытывает говорить такие слова? Будет ли в его глазах то, что я постоянно вижу? Я никогда не думал, что он может быть таким. Друзья тоже не узнают его, говорят, что он таким ещё ни с кем не был. Он тоже так говорит. Когда мы вместе, то он всегда даёт мне столько любви и нежности, что этого достаточно, чтобы затопить весь мир. И что мне в данном случае мой разум, так называемый, когда это всего лишь игра больного воображения и паранойя. Ведь только любящий человек может быть ТАКИМ. Зачем оглядываться назад, когда есть настоящее? В настоящем он любит меня, и я это чувствую. А я обожаю его. Пусть он мне и не понятен… в чём-то. Но он говорит мне правду, всегда. Мы так договорились, и поэтому мне плевать, что говорят другие. Особенно А. Он просто завидует, хотя хочет доказать, что слишком хорошо и долго знал его. Нет, не знал. Никто из них его не знал и не знает. Он светлый, он искренний, он очень чистый и самый любящий человек на свете. А ещё он очень стеснительный, на самом деле. Когда я начинаю ему говорить о его достоинствах, у него щёки краснеют, это так мило...Не может человек сыграть, что он смутился, ведь так? Ему просто нужно создавать условия, чтобы он мог проявить себя в полной мере. А никто не может этого ему дать, и он сам об этом говорит. Я буду стараться, я буду очень стараться, как бы тяжело мне ни было.

Пора заканчивать, моя Мечта скоро вернётся. Я так счастлив, потому что сбылась сказка. До сих пор не могу поверить. И думать о плохом я не хочу. Он постоянно говорит, что я не должен этого делать, что я должен не просто верить ему, а быть уверенным в нём и его поступках. Ведь не будет человек, которому нет до меня дела, так говорить, стараться меня успокоить? Он бы просто брал от меня то, что ему нужно и всё, а ведь он обо мне думает. Люди могут меняться.

Люблю <3

Подобные записи Том делал в дневнике без общего доступа. Тем более, что с Элке он общался больше в сообщениях и по телефону, а пользователь Evann_666 перестал появляться в сети, соответственно их с Элке дискуссии прекратились. Захлопнув ноут, Леманн отбросил в сторону наушники и потянувшись, встал с дивана, чтобы отправиться в ванную. Билл должен был вернуться из студии через час, и нужно было и себя в порядок привести, и приготовить любимый коктейль брюнета. До этого Том в течении часа общался с родителями по Скайпу. Хотя общение было довольно односторонним, и вовсе не из-за плохой связи: Симона только и делала, что давала бесконечные советы, высказывала беспокойство по поводу того, почему Том такой бледный, пьёт ли витамины и вообще – как себя чувствует. Парню это действовало на нервы, но он слишком скучал по матери, чтобы возражать или избегать этого общения.

Том уже третий месяц жил в Берлине. Для родителей его переезд, конечно же, стал шоком. Перевод в Берлинский университет, да ещё и посреди курса, затянулся бы на долгое время, но Билл подключил к этому все связи Дэйва, и уже через неделю после того, как Том забрал документы из Фрайбургского, он был зачислен в Берлинский. Это, конечно же, вызвало море пересудов среди однокурсников, которые не преминули съехидничать на эту тему. И если Тому было абсолютно всё равно, то о его родителях так не скажешь. Ведь родители многих его универских приятелей были хорошими знакомыми либо Гордона, либо Симоны. И если знакомые Леманна-старшего хранили лишь многозначительное молчание, то приятельницы Симоны считали своим долгом «открыть» ей глаза на реальность и подсказать, как нужно воспитывать детей переходного возраста, и как лечить от гомосексуализма. На что Симона только отшучивалась, хотя ей всякие раз хотелось высказать каждой, из этих великих педагогинь, что Тому уже давно восемнадцать, что он влюблён, а не «просто перекинулся на мальчиков». Что это всё – его личное дело и дело ЕГО семьи, и что смотрели бы они лучше за своими отпрысками, которых чуть ли ни через день забирали в участок - либо за коксу, либо за дебош в клубе, либо за попытку изнасилования. Ведь самой ярой советчицей была именно Мария Меркель – проректор университета, яростная противница «гейской заразы», и мать одного из самых мерзких парней во Фрайбурге. Её сыну было предъявлено три обвинения в изнасиловании за последние полтора года, но она громче всех вещала о том, как поддерживать гетеросексуальность в мужчинах. И Симоне очень хотелось спросить, чем же гетеросексуальное изнасилование легче для психики, чем добровольные однополые отношения? Но фрау Леманн была слишком умна для того, чтобы опускаться на уровень этих подобий человеческих существ.

Билл не стал рисковать, селя Тома у себя, и снял для него квартиру недалеко от своей, за которую, разумеется, Том стал принципиально платить сам. Однако у себя почти не бывал, чем страшно нервировал Дэвида, которому пришлось хорошо побегать, прежде чем все капризы Каулитца были исполнены. Безусловно, в планы первого переезд Леманна в Берлин вообще не входил. Он очень надеялся, что через полгодика отношений парень отпадёт сам собой - попробуй ещё выдержи Билла, с его характером и гульками. Но этого не произошло, а выгораживать затяжной роман перед интересующимися Дэйву элементарно надоело – с какой стати? Только для того, чтобы каким-то герру и фрау Леманн спокойно жилось, а Билла не донимали вопросами на интервью? Более того, с переездом Тома в Берлин в Билле что-то изменилось. Первый месяц он был очень даже радостным, выглядел сногсшибательно, они даже умудрились записать новый клип, где певец был поистине великолепен. По выходным парни часто выезжали за город, в лес, где выгуливали собаку, которую завёл Билл сразу после переезда Тома в Берлин. Как-то вечером они сидели и болтали, и выяснилось, что оба парня страшно хотели иметь питомца в детстве, но ни одному, ни другому не разрешали мамы. Общим решением было выдвинуто требование Йосту – организовать приобретение собаки в кротчайшие сроки.

Но потом всё стало ухудшаться. Билл стал чаще зависать в клубах, без Тома, чаще напиваться до поросячьего визга, чаще стал мелькать в пикантных рубриках жёлтой прессы. Для Дэвида это означало только лишние расходы и нервотрёпку, вкупе с неработоспособностью подопечного. В марте должен был начаться тур по США, а значит, к этому времени Каулитц должен быть в форме.

- И кто это не удосужился меня дождаться? – разбудил Тома мурлыкающий шёпот на ухо.

- Прости, сегодня день был тяжёлый, три пары и…

- Задрот! – хихикнул Каулитц, забираясь к Леманну под одеяло, - Но я страшно тебя хочу…

- Я сплю. - Том улыбнулся в подушку и от Билла это не ускользнуло.

- Поэтому реагируешь, когда я тебя трогаю.

- А у меня есть выбор?

- У тебя – да, а у твоего шикарного тела – нет. - невинно прохлопав ресницами продолжил философствовать Каулитц, и убрав косички, стал покрывать затылок и шею Леманна короткими нежными поцелуями.

- Ты и в душе был уже? – не выдержав ласки, Том повернулся к нему, вглядываясь в любимые черты в темноте ночной комнаты.

- Тебя хоть пушкой буди. - чмокнув его в нос, Билл устроил голову на его плече, крепко обвив руками и ногами.

- Меня кое-кто выматывает. – ответный поцелуй и не менее крепкое объятие.

- У меня хорошие новости.

- М? – Том уже начал засыпать, а Билл снова его будил.

- Послезавтра улетаем на Мальдивы.

- Что? Как послезавтра? А как же учёба?!

- Леманн! Да всё будет нормально с твоей учёбой, я уже позвонил кому надо, тебя отпускают на две недели преспокойно. Больше вопросов нет?

- Но я… но мне к родителям тогда нужно…

- Ну, слетаешь к родителям завтра! – Каулитц раздражённо закати глаза, но в темноте этого не было видно, - Бл*дь, Том я думал скажу тебе, ты обрадуешься… - резко выпутавшись из тёплых объятий Билл потянулся за пачкой сигарет, что лежали на тумбочке.

- Ну чего ты обижаешься? Я ведь просто сразу думаю о том, что важно…- начал было оправдываться Том, абсолютно не понимая, чем же вызвал такую реакцию.

- Вот именно! Для тебя всё важно, кроме меня! – истерично пискнул Каулитц, вскакивая с кровати.

- Ну прости меня, сладкий. – Том вышел на балкон вслед за брюнетом, и нежно приобнял сзади, - Пошли внутрь, простудишься ведь.

- Мне на всё нас*ать!

- И на свой голос?

- Угу.

- И на злого Дэйва, который меня поимеет во все места, что я тебя не досмотрел.

- И на него. - продолжал хохлиться на холодном ветру Билл.

- И на меня? – почти шёпотом спросил Том.

- Нет. – после недолгой паузы произнёс Билл, будто взвешивая, что ответить.

- Так, когда у нас рейс?

***

Родители были, конечно, не в восторге о того, что Том прерывает учёбу, но поскольку возражений со стороны преподавателей не было и быть не могло, они не стали ничего говорить своему сыну, портя и без того редкие часы общения с ним. Том прилетел во Фрайбург рано утром, чтобы побыть с ними, зайти к Элке и с Эрихом, и наведаться ещё к парочке приятелей, которые продолжали с ним перезваниваться и общаться в сети, несмотря на политику остальных.

Когда Том появился на пороге, Симона крепко обняла его и не хотела отпускать, еле сдерживая подступающие слёзы. Раньше ей всё это казалось слишком сентиментальным, а она просто не представляла, что значит быть далеко от любимого сына. Отпустив его, она отметила, что не такой уж он и бледный, сетуя на качество веб-камеры, но внимательно вглядываясь в черты ребёнка, которые невероятно повзрослел за эти пару месяцев, она пыталась понять, что именно навевало такую тревогу внутри.

- Вы будете лететь на частном джете или обычным рейсом?

- Да обычным, а что?

- Мне как-то… не обращай внимания.

- Мам, ну перестань, всё будет отлично! Я и в Штаты летал, и ничего, и ты так не волновалась.

- Неспокойно мне, Том, ладно, не будем…

В этот момент вышел и герр Леманн, который не менее эмоционально, чем супруга, встретил сына, и через пять минут они уже сидели за столом и завтракали. Том рассказывал о своей новой жизни в Берлине, об успехах в университете, о новых знакомых и однокурсниках, аккуратно обходя тему Каулитца. После завтрака Симоне нужно было отвлечься на пару телефонных звонков, и Гордон, набравшись смелости (детям всегда кажется, что только они бояться реакции родителей, однако это не так – родители не меньше боятся реакции детей) задал Тому вопрос, который не решался задать последние полгода.

- Сынок, я должен спросить, хотя… это, вероятно, не моё дело и ты взрослый человек…

Том опасливо поднял взгляд на отца, который нервно потирая руки стал ходить туда-сюда по гостиной.

- Я слушаю, пап.

- Ты и Билл… вы… вместе? – казалось, сказав это, герр Леманн перестал дышать.

- Да.

Том ясно увидел, как широко открылись глаза отца, и как он нервно выдохнул, но совладав с собой, повернулся к нему лицом и попытался улыбнуться.

- Я понял это сразу.

Теперь пришла очередь Тома удивляться. Несколько раз моргнув, он уставился на отца, то открывая, то закрывая рот, но не в состоянии что-либо сказать. Воцарилась пауза. Герр Леманн стоял, тактично отведя взгляд в сторону, а Том всё смотрел на него снизу вверх, продолжая сидеть на диване. Через какое-то время он, всё-таки, совладал с собой и спросил, - Но как?

- Я – твой отец, Том, и хотя я не мог уделять тебе много времени, я очень любил и люблю тебя, а значит… Да и после твоего переезда я говорил с твоей матерью. Я прекрасно понимаю тебя…

- Ты, наверное, очень обижаешься, что я не говорил? – тихо проговорил Том, сжимая руками голову.

- Том, посмотри на меня, - отец присел рядом, кладя руку ему на плечо. Том поднял голову и встретился с мягким взглядом зелёных глаз, - Ты не обязан говорить об этом. Это – личное дело каждого человека. К тому же, я сам был молодым и прекрасно понимаю, что все эти приходу к родителям со словами «Вот моя девушка» - полная фигня! – Леманн старший усмехнулся, - Даже если такое у кого-то и бывает, то после тщательных поисков. Я никогда не знакомил родителей со всеми, с кем был на… на один раз. И если ты не уверен, что это – твой человек, ты не обязан сообщать об этом, тем более, отношения у вас не простые. Он из другой среды и вряд ли смог бы заходить к нам каждый вечер. Так в чём тогда проблемы?

- То есть, ты не сердишься? – с надеждой спросил Том, видя, что отец действительно настроен дружелюбно.

- Конечно нет.

- И не стыдишься, что твой сын…

- Давай не будем об этом. – Гордон прервал Тома, и как раз в этот момент к ним вернулась Симона. Они посидели ещё с полчаса, пока Том рассказывал теперь уже о них с Биллом. Фрау Леманн благодарно улыбнулась мужу, пока сын не видел. Для неё было очень важно знать, что он принял Тома, более того, сумел заговорить с ним об этом, и дать понять, что он, в первую очередь, их любимый сын и так будет всегда. Всё остальное было неважно. После этого они разошлись по своим делам – Гордону необходимо было появиться в офисе, Том собирался наведаться к Элке, а Симона ушла готовить обед, чтобы к возвращению мужчин всё было готово.

Настроение Тома не просто улучшилось, оно подскочило до высшей отметки. Ему казалось, что с плеч свалилась целая гора, которая столько времени на нём висела и не давала до конца вобрать воздух в лёгкие. Каждый раз волноваться о том, чтобы отец не узнал, чтобы не расстроить его, или чтобы он не выставил вдруг ультиматум – либо Билл, либо семья. Второго, естественно, Том боялся больше. А теперь стало очень легко, направляясь к дому брата и сестры, Том даже не заметил, что начал напевать сам себе.

Дверь ему открыл Эрих, у которого были только вечерние пары, и он был свободен до 16:00. Элке не было дома. Парни выпили пива, и Том начал рассказ о Берлине и том, как вообще он видит происходящее вокруг. Эрих был очень умным, и рассказывая ему что-либо, Том всегда знал, что получит не просто совет, но и объяснение ситуации, побочные факторы, цели и следствия какого-либо дела. Так и в этот раз, рассказывая, Том видел, что парень уже думает что-то. А поскольку дело касалось Йоста и Билла, то он был очень заинтересован во мнении Эриха.

- Том? – позади клацнула дверь, и раздался тихий голос Элке.

Леманн вскочил и быстро приблизившись обнял подругу, которая еле удерживала слёзы.

- Ты прямо как моя мама. - улыбнулся Том и чмокнул взволнованную девушку в щёку. Крепко обняв Леманна, она спрятала лицо в изгибе его шеи, тихо сходя с ума от любимого запаха, который она помнила все эти мучительные семьдесят семь дней.

- Ты надолго? – её глаза излучали одновременно невероятное тепло и тихое страдание.

- Только на час. – шепнул ей на ухо Том, мягко поглаживая по спине. Ему было очень спокойно и уютно, хотя он, конечно же, догадывался о её чувствах. Однако её поведение не давало повода даже самому быть хоть каплю свободнее. Чувствуя любовь, он отчётливо видел в ней друга, что она, собственно, и старалась показывать. Так бы они ещё и стояли, если бы Эрих не кашлянул в глубине гостиной.

- Я пойду сделаю кофе, а то смотрю уже напились пива. – через силу усмехнувшись, Элке мягко коснулась губами щеки Тома и быстро удалилась на кухню, исполнять свою угрозу. Парни переместились туда вслед за ней, хотя ей это не особо понравилось. Ей хотелось побыть одной, а главное – скрыть эти непрошенные слёзы от Тома. Больше всего хотелось сейчас утаить факт собственной привязанности, которая была очень далека от дружеской. Но похоже, это не получалось. Пока она хлопотала у кофеварки, Том продолжал оживлённо беседовать с её братом, но при этом она постоянно сталкивалась с его серьёзным, чуть обеспокоенным взглядом.

После кофе Эрих ушёл готовить материал для студентов, и Элке с Томом остались одни и какое-то время продолжали сидеть в полной тишине, глядя на догорающие свечи, которые девушка красиво расставила по все кухне. Леманн почувствовал, что должен поговорить с ней о том, о чём она хотела сказать перед его переездом в Берлин.

Тогда, сразу после того, как Билл предложил ему перебираться в столицу, Том первым делом рассказал об этом Элке. Это было на следующий день после её не сложившегося разговора с его матерью. Когда Том вернулся из Берлина, то сразу после пар в университете, на которых он пообещал быть отцу, направился к Элке, спросить, зачем она приходила? Она была грустной, и попросила дать ей хотя бы полчаса, и Том, конечно же, согласился, но радость его настолько переполняла, что он не выдержал, и рассказал ей о своих планах на ближайшие две недели. Он хорошо запомнил, как тогда она посмотрела на него, и внимательно выслушав, только крепко обняла и пожелала самой-пресамой удачи. Он почувствовал, что спугнул её, и когда спросил о том, что же она собиралась рассказать, то получил краткий ответ: «Потом как-нибудь. Главное, что у тебя всё хорошо». Он, может быть, и стал бы добиваться ответа, но тогда мозги были заняты совершенно другим, и поблагодарив её за понимание, он быстро ушёл домой, оставив её наедине с какими-то тяжёлыми думами. На самом деле, видя его бесповоротное желание уехать к Биллу, Элке просто не решилась говорить. Это было бы просто свинством с её стороны, как она считала. Хотя разум, беспристрастный и холодный, говорил ей, что это нужно сделать, и поскорее. Теперь она сидела напротив него, понимая, что он сейчас спросит. Но именно сейчас ей снова, больше всего на свете, не хотелось говорить. Ещё в прошлый раз она решила, что если сразу не сложилось (придя к Тому домой, она не застала его, а когда хотела поговорить во второй раз, он прервал её и дальнейший разговор был неуместен), то и теперь этого делать не стоит. К тому же, у Тома впереди две недели отдыха с Биллом, они будут только вдвоём, в отрыве от наскучившей цивилизации, а значит, многое может измениться. Иногда один день или пара часов могут изменить всю жизнь, так может, всё не так плохо? Тишину, воцарившуюся в их молчании, нарушил Леманн. Легонько коснувшись руки девушки, он заглянул ей в глаза.

- Что ты хотела сказать мне перед моим отъездом в Берлин?

- Том… - она тяжело вздохнула и посмотрела на него, пытаясь скрыть все свои чувства глубоко в себе.

- Я прошу тебя.

- Не об этом сейчас, это неважно, поверь. Это было совсем о…

- Ты не умеешь обманывать. Ты знаешь, что я дорожу твоим мнением. Я могу возражать, могу даже психануть, развернуться и уйти, но когда снова прихожу, ты всегда готова выслушать и поддержать. И мне ли не знать тебя за столько времени? Что случилось, Эл?

Внутри у Элке всё разрывалось, разлеталось на мелкие кусочки. Она сидела и молчала, не в силах оторвать взгляд от лица Тома, так красиво подсвечивавшегося мерцанием свечей. По её щекам медленно стекали солёные капли, но она их даже не чувствовала.

Она так и не сказала ничего, попросив Тома больше не спрашивать об этом. А он, понимая, что это связано с ним, только усугубил всё, подарив ей на прощание такой поцелуй, который дружеским уже не назовёшь. Усугубил потому, что Элке от этого стало ещё тяжелее. Ведь Том посчитал, что она просто влюблена в него, и страдает оттого, что он далеко, что он с Биллом, а не с ней. И подобное проявление его внимания, она восприняла как попытку откупа, одолжение из жалости к её чувствам, а это было в разы больнее, чем ничего. Отчасти, это так и было. Леманн рассудил так, как она и поняла. Cделал он это, безусловно, не как одолжение, а желая проявить нежность и подарить частичку тепла единственному человеку, который поддерживал его всегда и во всём. Что интересно, он ушёл от неё в прекрасном настроении, полагая, что мучившее её нечто, действительно решено, раз она не говорит, а он дал понять, что она ему дорога, хотя оба понимают, что есть Билл, а значит, Леманн не свободен. Элке же отпустила его с тяжёлым сердцем. Она долго смотрела из окна ему вслед, понимая, что происшедшее только что – это первое и последнее, что может быть. Прижав руку к пылающим губам, она пыталась навсегда запечатлеть в памяти вкус его поцелуя, проклиная себя и те ошибки, последствия которых заставляли её теперь проходить через всё это. Но, несмотря на такую сложную ситуацию в их отношениях в целом, она всем своим существом желала Тому счастья с Каулитцем, и очень, очень надеялась, что у них действительно многое изменится.

После позднего обеда, около пяти дня, Том попрощался с родителями и поехал в аэропорт. В дороге он смотрел на огни Фрайбурга, так рано засверкавшие из-за быстрого наступления темноты. Благодаря им, город не казался таким слякотным и мрачным, как днём. Поёжившись, Леманн порадовался тому, что скоро они с Биллом будут на Мальдивах, где солнце, океан и любовь, которая греет сильнее любого солнца. Уже в самолёте Том вспоминал тот день, когда он не хотел лететь к Биллу, когда вообще не мог больше терпеть. Оказалось, что переступить через себя не так уж и трудно, по крайней мере, во имя любви это делать даже иногда приятно. В конце концов принципы могут меняться, а любовь… Подумав об этом, Том закрыл глаза и продолжать мысль не стал. Он ещё сам не знал, так ли это?

***

- Ну ты идёшь?

- Билл, у меня всё тело болит, я лучше в бассейне посижу.

- А ну пошлиии!!! – заливаясь смехом, Каулитц попытался поднять обессиленную тушку Леманна с шезлонга, но попытка была тщетной, ровно как и предыдущие пять, - Ленивое создание, блин!

- Ты задолбал меня, - буркнул Леманн, жмурясь на ярком солнце и притягивая брюнета за руку, отчего тот не удержался и рухнул на него сверху.

- Думаю, ты не знаешь точного значения этого слова, Том, это кто кого ещё…

- С удовольствием поменяюсь с тобой местами, - Том стал нежно поглаживать спину и бока, лежавшего на нём Билла, - А то у меня и вправду всё тело ломит уже.

- И теперь ты хочешь, чтобы ещё и твой сладкий задик болел?

- Сладкий?

- Укушу, и будет солёный. Ты знаешь, я люблю попивать твою кровушку, - «хищно» поиграв бровями, прошептал Билл в самые губы своего любимого мальчика.

- Специально возбуждаешь? – чуть касаясь губ брюнета своими, шепнул Леманн, ощущая сквозь тонкую ткань пляжных шортов нехилое шевеление в плавках Билла.

- А то как же? – для убедительности поёрзал на нём Каулитц.

- И папарацци не боишься?

- Но ведь твой отец уже в курсе? – хихикнул Билл, продолжая имитирующие движения на паху Тома.

- А ты теперь будешь нагло этим злоупотреблять. – констатировал Том, поднимая худое, сопротивляющееся тело с себя, и быстро встав с шезлонга, направился к бассейну.

- Как хочешь, а я на берег! – крикнул Билл и скрылся за коттеджем.

Зайдя в воду, Том сел на ступеньку бассейна, и прикрыл глаза. Было до невозможности хорошо. Они с Каулитцем пробыли на Мальдивах неделю, оставалась ещё одна. Всё это время они спокойно гуляли по окрестным берегам, собирали ракушки, искали малолюдные места, катались на водных мотоциклах, плавали на яхте, спокойно ходили в ресторан поблизости. Это была совсем другая жизнь. Билл выглядел очень расслабленным и спокойным. Он ни разу за это время не заговорил о Дэвиде, о предстоящем туре, или о чём-либо ещё, связанном с работой или внешним миром. Он не вспоминал прошлого, постоянно повторяя, что хотел бы жить на вот далёком острове, чтобы вокруг не было ни папарацци, ни шума вечеринок, ни концертов. Просто так, как сейчас. Нежась на тёплом, мягком песке, в тени раскидистых пальм, Каулитц радовался как ребёнок, и часто повторял, что с Томом нужно жить именно в таком месте. Он говорил, что это – рай на Земле, а с такими, как Том нужно обитать именно в раю. А Леманн, в свою очередь, думал о том же самом, глядя на своего счастливого возлюбленного, у которого даже лицо изменилось буквально после двух дней пребывания на островах. Невероятная красота этих мест поистине завораживала. Парни часто встречали рассвет, сидя на пустынном побережье розового на восходе, и ярко-бирюзового в дневное время океана. Или точно также, держась за руки или просто обнявшись, провожали солнце в другое полушарие, по вечерам, стоя у кромки берега.

Каулитц был невероятно спокойным и тихим. Том любовался его расслабленным лицом, на котором все эти дни не было и грамма макияжа. Они могли упиваться поцелуями и просто ласкаться на берегу, пока тёплые волны нежно обволакивали, погружая их в песок. Леманн боялся думать о том, что происходило сейчас с ним. Каждый раз, засыпая и просыпаясь рядом со своим любимым, он пытался навсегда запомнить, сфотографировать в своей памяти эти сладкие моменты, когда они были по-настоящему вместе. Секс был просто невероятным, они могли подолгу не вылезать из постели, даря друг другу не тела, а себя самих. Главное, что оба ощущали это и говорили об этом друг другу, отдаваясь каждый раз, как последний, растворяясь и забывая обо всём на свете. Биллу казалось, что он счастлив, а Том был уверен, что счастлив Билл. Каулитц по-другому посмотрел на него, и теперь наслаждался всем, что видел в Томе – голос, жесты, походка, смех. Он любил смотреть, как тот ест банан, кокосовый орех, или как облизывает пальцы, перепачкавшись в быстро тающем шоколаде, как смешно морщит нос на солнце или размахивает руками, воюя с мошками, появляющимися под вечер. Точно также и Том, глядя на брюнета, подмечал каждую чёрточку в его образе, мысленно благодаря судьбу за дарованное счастье.

Мягкое движение воды рядом вывело Тома из полудрёмы, в которой он пребывал. Приоткрыв глаза, он увидел подплывшего к нему Билла.

- Просыпайся, соня! – задорно смеясь, Билл стал брызгать в него водой.

- Ну перестааань!

- Нет, Том, не спать мы сюда приехали!

- Ты нарываешься. Больше ты не уснёшь здесь, это я тебе обещаю! – посмотрев Биллу в глаза, Том спустился в бассейн полностью и стал надвигаться на Каулитца, с видом, который не предвещал тому ничего хорошего.

- Ты что делать собрался? – взвизгнул Билл, и когда Том оказался совсем близко, выпустил изо рта струйку воды, на секунду отвлекая его, и попытался убежать. Но не тут-то было. Том перехватил его поперёк талии, и развернув к себе, стал резко страстно целовать, скользя руками по телу брюнета и быстро проникая в те места, что находились под водой. Билл тихо простонал и обмяк в руках Тома, наслаждаясь его прикосновениями и нежно поглаживая его загорелые плечи и грудь.

- Ты… ты… - дар речи явно отказывал Каулитцу, и пытаясь что-то сказать сквозь этот порывистый поцелуй, он только смотрел на Тома затуманенным взором, считая пропущенные удары сердца, - Ты меня с ума сведёшь, ну нельзя же так… - застонал он Тому в губы, но через пару секунд встрепенулся и объявил: «А сейчас будет месть!»

Сказав это, Билл сделал глубокий вдох и нырнул под воду. Тут уже у Леманна искры из глаз посыпались. Под водой Билл молниеносно стянул его шорты вниз, сразу же обхватывая губами его вставший член. Застонав, Том подался бёдрами вперёд, сходя с ума от приятных ощущений, которые усиливало ласковое касание воды. Сделав языком и губами несколько настойчивых движений, Билл вынырнул, чтобы отдышаться и увидев состояние Тома понял, что дело необходимо продолжить.

- Пошли… - с трудом возвращая шорты Тома на прежнее место, шепнул Билл ему на ухо и потянул за руку.

Оказавшись в спальне, парни больше не могли себя сдерживать. Сладко целуя Билла, Том прижимал к себе прохладное, мокрое тело, которое вздрагивало от каждого прикосновения. Стянув с брюнета мокрые плавки, Том стал на колени, и проведя языком по лучикам его звезды-тату, взял в рот его полувозбуждённый член, всё ещё холодный после воды. Контраст горячего рта и холодной нежной кожи моментально дал результаты, и громко выдохнув, Каулитц потянул Тома за косички вверх, и тот нехотя поднялся, не желая отрываться от начатого, ощутив, как член Билла стал набухать от его ласк. Сливаясь в поцелуе, они продолжали ласкать друг друга руками везде, до куда могли дотянуться. Подтолкнув Билла к кровати, Леманн заставил его стать на четвереньки на самом краю, а сам пристроился сзади, покрывая всё ещё влажные бёдра и ягодицы любовника такими же влажными поцелуями. Исцеловав таким образом его поясницу, Том сам опустился на колени на полу сзади, и обсосав мошонку, скользнул языком в горячую розовую дырочку, вырывая из Билла протяжной, громкий стон. Лаская руками внутреннюю поверхность бёдер, Том постепенно перешёл к дрожащему худому животику, и чувствуя, что Биллу сейчас необходимы прикосновения, стал ласкать его член, дразня пальцем уретру, и размазывая смазку по головке подрагивающего члена, при этом максимально глубоко входя внутрь его тела языком. Каулитц громко стонал и выгибался в его руках, прося не останавливаться, но Том решил сделать немного иначе. С пошлым чмоком оторвавшись от вылизывания вожделенного колечка мышц, он юркнул на постель, и потянул Билла на себя, призывно широко разводя под ним ноги и впиваясь в его губы требовательным поцелуем.

- Тр*хни меня…

- Томми… - простонал Билл, услышав такой прямой призыв и ловя на себе одуревший взгляд Леманна. Том выгнулся под ним, давая почувствовать степень своего возбуждения.

- И это только лаская тебя… - прошептал он Каулитцу на ухо, тут же прикусывая холодную мочку, - Ты такой сладкий…

- Кто бы говорил. – мокро целуя шею Тома, простонал Билл, - Твоё тело вообще вне закона. Такое просто невозможно, на тебя нельзя смотреть и нельзя прикасаться. Невозможно устоять чувствуя твой запах, Том… - продолжал шептать Билл, постепенно спускаясь губами на грудь Тома и восхищённо окинув взглядом вздымающийся от тяжёлого дыхания торс, припал губами к тёмным соскам, превращая их своими ласками в упругие горошины. Разметавшиеся по льняной простыни чёрные косички создавали прекрасный фон загорелому лицу Тома, на которое Билл насмотреться не мог, то и дело отрываясь от поцелуев и заворожено глядя на чувственные губы, которые Том часто облизывал, заставляя одним этим действием волны мурашек пробегать по спине Каулитца. Прижав запястья Тома к кровати, Билл стал нежно посасывать его губы, не проникая глубоко в рот, обводя их контур языком и вдыхая его тихие стоны.

В комнате и без того было жарко - войдя, они настолько были заняты друг другом, что забыли включить кондиционер, и если в начале они оба были мокрыми от воды, то теперь тела блестели от испарины, создавая блики, которые завораживали обоих и заставляли ловить губами каждый любимый миллиметр. Рядом на тумбочке стояло масло, которым они часто умащали друг друга после загара, и вылив немного на ладонь, Билл сначала провёл ею по промежности Леманна, а потом обмазал свой напряжённый ствол, наблюдая за тем, как Том следит глазами за каждым его движением. Нежно надавливая на сфинктер, Билл ввёл сразу три пальца, Том вскрикнул, но он тут же поймал его губы своими и прикрыл его рот, начиная плавно растягивать. Нетерпеливо ёрзая под его движениями, Том пытался сильнее насадиться на пальцы, глухо постанывая ему в рот. Видя, что его мальчик уже готов, Билл освободил руку из горячего плена и не сдержавшись, резко вошёл, ощущая, как шёлковые стенки крепко обхватывают его изнывающее достоинство. Прогнувшееся под ним, горячее и до невозможности красивое тело вернуло в реальность, и хрипло прошептав Тому на ухо «Прости», Билл стал быстро, но предельно аккуратно входить в него, заставляя срываться на крики, и дурея от ощущения впившихся в его плечи ногтей. Том сомкнул ноги на пояснице Билла, давая ему самый лёгкий доступ, и стал делать встречные движения, любуясь красотой своего изящного возлюбленного, который неотрывно смотрел на него, точно также наслаждаясь его немного вульгарной сейчас красотой: И без того сочные губы Тома припухли от частых и долгих поцелуев, а щёки покрывал густой румянец, видный даже через золотистый загар. Ставшие чёрными, бездонные глаза, блестели из-под опущенных ресниц, а над сдвинутыми бровями, на лбу, выступили крупные капли испарины. Не в силах просто так смотреть на эту красоту, Билл провёл языком по блестящей шее Тома, убирая губами волосы, выбившиеся из косичек и прилипшие к влажной коже. Засосав место, где билась жилка, Билл прикусил её, слушая очередной, сводящий с ума стон, и перепорхнул губами к ямочке и острым ключицам, от которых на силу оторвался, продолжая глубокие, частые фрикции, и блуждая по любимому трепещущему телу безумным взглядом. Теребя пальцами раскрасневшиеся, искусанные соски, Билл стал входить максимально глубоко, постоянно надавливая на простату и доводя Тома до темноты в глазах. Схватив своего мальчика за бёдра, он резко толкнулся ещё несколько раз и с громким стоном кончил в него, чувствуя, как Тома накрывает не менее сильный оргазм и он сжимает его изнутри, и видя, как из бордовой головки его члена вылетают белёсые капли.

- Снова без рук. - пьяно улыбнулся Билл, нежно поглаживая плечи Тома кончиками пальцев. Они уже минут десять лежали так, сплетясь в объятиях, и слушая сбившееся дыхание друг друга.

- Я же говорил, с тобой мне вообще ничего не надо, чтобы… - не договорив, Том повернулся к Биллу лицом, и нежно поцеловал его зацелованные губы, - Тебя хочется всегда, хочется безумно, хочется много… - прикрыв глаза и чувствуя, как по телу разливается слабость, произнёс Том. Поглаживая Билла по татуированному боку, он быстро провалился в полудрёму, а вслед за ним и Билл, всё ещё смакуя на губах тёрпкий привкус его спермы, которую сразу слизал с его живота.

Проснулись они только вечером, и лениво потянувшись, Том посмотрел на довольное личико Каулитца:

- Пойдём кушать?

- Не хочу кушать, хочу на закат смотреть, - капризно протянул Билл, - а заодно искупаться. А то меня тут попачкал кто-то.

Хихикая и обмениваясь поцелуями, парочка покинула свой коттедж и направилась к побережью, где тихие звуки океана создавали чудесный фон садящемуся за пламенный горизонт солнцу. Плещась в воде, которая в этот момент была шафранового цвета, парни наслаждались тем, что сейчас им не нужно было никуда спешить и думать о том, как они выглядят или будут выглядеть завтра на снимках в газетах. Билл улыбался своей самой прекрасной улыбкой, той самой, что была у него в детстве, когда не на камеру и не потому, что так надо, а потому что так хотелось. Он чувствовал себя абсолютно счастливым, полностью отбросив то, что окружало его в обычной жизни. Солнце лениво заползло за край горизонта, оставив после себя розовый след на тёмно синем небе, в котором тут же стали появляться мерцающие звёзды. На востоке взошла луна, притягивая своим печальным белым светом взгляд Каулитца. Он вышел на берег первым, и сел на песке, переводя взгляд то на ночное светило, то на плещущегося в волнах Тома, то на звёзды, будто сравнивая, кто из них прекрасней. Именно сейчас он понял одну вещь, что своё солнце, свою луну и свою звезду он уже нашёл, но найти – мало, нужно сохранить. А ещё Каулитц хорошо знал себя – здесь всё так, как оно есть, но как только они вернутся назад в Германию… Щемящее чувство тревоги снова накрыло его, он понял, что не хочет терять Тома, что не хочет назад в «свою» жизнь, но в ней осталось ещё слишком много, чтобы от неё отказаться. По крайней мере, сейчас. Он не готов.

- Ну так что, теперь кушать? – сияющий Леманн возник напротив, и вывел Билла из постепенно ставших тяжёлыми мыслей.

- А теперь - да, обжорка моя маленькая. - ласково произнёс Билл, принимая руку Тома, который помог ему подняться.

***

- Только попробуй! Повторяю, ты пожалеешь.

- …

- Поэтому ты моментально хватаешь трубку?

- …

- А его тебе не жаль?

- …

- И думаешь, что он захочет тебя видеть после этого?

- …

- С х*я ли?!

- …

- Я знаю, что я дер*мо, и что дальше?!

В трубке раздались короткие гудки, и Каулитц швырнул её в угол автомобильного сидения. Авто медленно ехало по мокрой от дождя дороге, и уже через несколько минут, шурша шинами остановилось у его дома. К Тому он не поехал.

Квартира встретила его пустотой и небольшим беспорядком. Собаку он ещё два дня назад отдал одному из охранников, сказав, что на время. Билл включил свет, и оглядев территорию, прошёл на кухню, где хотел уже налить себе очередной за этот вечер бокал, и его рука с бутылкой уже зависла над ободком, но коричневая жидкость так и не коснулась дна. Убрав выпивку в шкаф, Билл распахнул окно и вдохнул влажный холодный воздух, пахнущий зимним дождём, который превратил пушистый снег в противную слякоть. Внутри разливалось непонятное чувство – почему-то вспомнились те дни, когда он возвращался домой один, когда его никто не ждал, когда он был, по большому счёту, безразличен всем, кроме тех, кто преследовал исключительно материальные цели. Вспомнилось время, когда он не думал, чуть ли не каждую минуту о том, что его действия принесут кому-то боль, что его взгляд на кого-то будет не так растолкован, что очередная, забывающаяся уже на следующее утро групповушка, будет иметь исход в виде несчастного взгляда глаз напротив, и будет припоминаться потом в течение месяца. А главное, что когда всё то же самое исходило от сотен людей, будь то поклонники, воители прессы или христианские организации, Билл не чувствовал абсолютно ничего, и его это не давило. Но теперь, когда всё это исходило от одного единственного человека, его это угнетало больше, чем когда либо. Несмотря на все протесты привычек и любви к себе, Билла постоянно точило чувство вины. И хотя каждый раз он отбрасывал его мыслями о том, что он так жил всегда и стыдиться нечего, и Леманн знал, на что идёт, тем не менее, ни чувство вины, ни раздражительность, никуда не уходили. Каулитц в какой-то момент с ужасом осознал, что причинять боль Тому он не может, что не до такой степени он сволочь, но это означало одно: Своим интересам и заботе о собственном спокойствии пришёл конец. Потому что раньше его не заботило то, что он – распоследняя дря*ь, а теперь он этим и мотивирует своё нежелание ранить Леманна, – Я не до такой степени скотина... А почему, собственно говоря? Почему нельзя продолжать жить так, как жил до этого столько лет и не задумывался?

Пройдя в гостиную, Билл опустился на диван, где его ещё раз посетили воспоминания о том, как чуть больше года назад, на этом самом диване, его съедало одиночество и желание услышать «Ты – не бл*дь бездушная». Он мечтал об этом и, кажется, получил. Потом он «взлетел» и летал в течении года, чувствуя себя нужным и прекрасным. Человеком, а не куклой. Но теперь это всё его не просто не радовало, а угнетало и убивало морально. Скорее всего, он просто подошёл к тому моменту в жизни, когда останавливаешься и смотришь на вопрос о «найти себя» под другим углом, и понимаешь, что быть собой не так уж просто. Какой ты на самом деле? И даже когда кажется, что нашёл сомневаешься – а ты ли это? Можешь ли ты быть тем, кем хочешь быть? В итоге это приводит к пониманию того, что стремления и возможности не всегда совпадают, и если больше не чувствуешь желания что-либо делать, то лучше этого… попросту не делать. Независимо от того, правильно это, или нет.

Но как должно быть теперь, когда всё зашло так далеко, Билл не знал. А ещё больше он не знал, как это объяснить Тому. Муки совести продолжались ещё около получаса, пока не зазвонил телефон, прорезая вату тишины, в которой находился Каулитц. Обеспокоенный голос Леманна, как с другой планеты, вернул к реальности, но именно это и вывело Билла. Наорав на обеспокоенного и ошарашенного парня, Каулитц отключил сотовый, хотя уже умирал от мук совести, раздражаясь на это ещё больше.

Том, разумеется, беспокоился. Ведь Билл сам сказал, что после очередной вечеринки он приедет. И когда в три часа ночи Билл не объявился, а позвонив Дэйву, Том узнал, что тот уехал уже два часа назад, вроде бы один, первой реакцией Леманна стал испуг – мало ли, что случилось с Биллом по дороге? Том прекрасно знал, что если Каулитц собирался куда-то, вернее к кому-то, он обязательно предупреждал, к ночи его не ждать, что он вернётся утром. Либо же тот просто отключал телефон, и Том даже не спрашивал ничего на следующий день.

Когда короткие гудки сменили возмущённый голос Билла, Том ещё какое-то время сидел в замешательстве, чувствуя, как его медленно накрывает тёмное и липкое чувство опустошенности и невысказанной обиды. По какому праву Билл так разговаривал с ним? Не он ли сам говорил, что дома будет рано? Не он ли потащил его за собой на Мальдивы, хотя мог поехать отдыхать сам, если так от него устал? Не он ли так пёкся о его, Тома, переводе в Берлин, чтобы быть вместе? Не он ли вообще это всё затеял? Леманн перебирал в мыслях события последнего года и не мог найти ни единой зацепки. Да, он мог иногда высказать какое-то недовольство, мог приревновать, и даже подолгу не разговаривать со своим взбалмошным возлюбленным. Но разве могли эти единичные случаи настолько повлиять? По крайней мере, так рассуждал Том, пытаясь оправдать внезапный взрыв Каулитца, пока тот, в свою очередь, в который раз убеждался в том, что попросту больше не может выдерживать контроля. Хотя если бы его кто-нибудь сейчас спросил, в чём же именно выражается контроль со стороны Тома, чётко выразить свои претензии он бы не смог.

Каулитц сильно изменился. Сразу после возвращения с островов он резко стал каким-то дёрганым и раздражительным. Постоянно срывался на парней из группы, вздорил с Дэвидом, который сверепел ещё больше, не понимая, что такое делал Билл на Мальдивах, что вернулся таким нервным, будто бы пропахал год без отпуска? Том видел, как любимый на него раздражается по пустякам. Да что там – его будто бы подменили, он стал ещё более резким и тяжёлым, чем был до отъезда. Примерно таким, каким был в самом начале их отношений. Том постоянно чувствовал себя лишним, каким-то ненужным, но всякий раз, задавая Биллу вопросы на эту тему, получал весьма однозначный ответ примерно такого содержания: «Не веди себя как беременная истеричка, Том. Ты меня задолбал уже своими вопросами о том, не хочу ли я расстаться. Если так хочешь знать, то пока – нет». В общем, и сегодня их недолгий телефонный диалог привёл к тому, что через полчаса оба сидели на кроватях, каждый в своей квартире, и в одиночестве потягивали из больших бутылок с этикеткой Jack Deniel`s. Один – от безысходности, а другой… от безысходности.

Так прошло пять дней. Каулитц не вылазил в студию, и Дэйв не мог завлечь его никакими коврижками. Андреас страшно злился, особенно когда приходил Том, небритый, осунувшийся и с красными глазами, и начинал выспрашивать о Билле, которого за эти три дня не видели даже охранники. В один из таких разов, когда уже третий раз за день Том звонил и спрашивал, не появлялся ли Каулитц, Анди «по-дружески» пригласил его в бар. Казалось бы, они никогда не были в хороших отношениях, их даже нельзя было назвать нейтрально ровными, потому что Анди постоянно отпускал неприятные шуточки в адрес Леманна, даже не стесняясь Билла. Но в этот раз дело было в том, что Дэвид Йост решил, наконец, поставить жирную точку в деле Леманна. Анди же был готов выступить в роли исполнителя, уже предвкушая то, как будет наслаждаться поверженным состоянием Тома, а Дэвид, глядя на рвение парня, только посмеивался сам про себя о том, насколько велико в человеке сидит зависть и ненависть. Ведь продюсер прекрасно знал характер Билла за столько лет, и как никто другой понимал, что Леманну сейчас не позавидуешь. Отчасти ему, хотя он был человеком-машиной для зарабатывания денег, было даже жаль парнишку, и ставя себя на место Анди он искренне признался себе, что ему было бы неприятно говорить Тому такие вещи. Однако Андреас и вправду был настолько пропитан злобой и ненавистью к сопернику, что уже вечером, после разговора с Йостом, он сидел в одном элитном баре с абсолютно безжизненным Леманном, мастерски играя в сострадание и желание сказать ему «чтобы он знал правду, какой бы она ни была». Каждый взгляд и вздох Тома, каждое изменение в бесцветной мимике он подмечал, внутри ликуя - насколько же справедлива судьба, наказав этого выскочку, так не вовремя влезшим в их Биллом процесс налаживания отношений! Андреас был далеко не уродом, но зависть неординарной внешности Тома настолько из него пёрла, что он еле сдерживал себя, когда Билл делал небольшое замечание по поводу того, как Том идеально вышел на той или иной фотографии. Анди и сам видел, что прекрасно вышел, да и Биллу не собирался возражать. Но комплекс усиливался, а внутренние комплексы, как известно, остаются если не на всю жизнь, то на очень длительное время. Вот и считал блондин, что Том ему с Биллом в чём-то помешал. Безусловно, последнее было исключительно плодом его же фантазии – Билл и не думал о продолжении отношений с Анди, или о том, чтобы перевести их на новый уровень, но с появлением Тома, вызывавшего у Каулитца бурный восторг, даже фантазиям не хотелось больше жить. Теперь же ему представлялась уникальная возможность станцевать на костях соперника, которой он и воспользовался.

- Понимаешь, Леманн, ты мне на самом деле очень нравишься. – прищурился блондин, отпивая из бокала, - Но ты должен знать вещь одну… ну как бы это сказать, не самую приятную. Но это только в прошлом, и я уверен, что сейчас это не так, и …

- Пойми меня, я не хочу сейчас выяснять, нужен ли я ему. У меня сейчас совсем другие проблемы, другие вопросы. Я рад, что ты пригласил меня поговорить, но у меня тоже есть что сказать. – тараторил Том, не поднимая глаз, - Я знаю, что вы с ним почти с детства дружите, ты его знаешь и хотел просто спросить твоего мнения, как…

- Но ведь ты ещё не услышал, что я хочу! - блондин вскинул брови и уставился на Тома, постукивая пальцами по столу.

Но Том словно не слышал его, начиная говорить о том, что больше всего беспокоится за состояние «тонкой натуры», вызывая у собеседника внутренний смех; о том, что если Билл не сможет петь, пребывая в плохом настроении, то это будет самым ужасным. Он говорил о том, что просто потерялся и не знает, что сделать, чтобы Билл был доволен. Андреас слушал его, пытался сделать участливый вид, кивал, но внутри только больше раздражался. Для него Билл был не более, чем шикарной куклой без начинки. Отчасти это было следствием их романа. Ведь зачастую, после них люди «забывают» о том, чем восхищались ранее. Анди как никто другой должен был знать, помнить, каким был Билл до тех пор, пока не попал на большую сцену. Он должен был помнить тринадцатилетнего мальчика, который мечтал исполнить все сочинённые им песни, записанные в потрёпанной школьной тетрадке. Именно он должен был беспокоиться о тонкой и ранимой душе Билла, творческой и неординарной личности. Но он не помнил обо всём этом. А потому сейчас, слушая Леманна, который с полусумасшедшим взглядом вещал о тендитной сущности, он лишь посмеивался и раздражался, хотя внешне играл великолепно, и Тому действительно казалось, что Анди горит тем же желанием помочь запутавшемуся Биллу.

В ходе разговора, однако, Анди отметил для себя несколько интересных деталей, и ещё раз поразился изворотливости Каулитца. В частности, он узнал от Тома, что тот сам платит за свою квартиру, также как и за учёбу. Каулитц преподносил своим знакомым всё так, что в переводе на обыкновенный язык звучало бы, как проживание с содержанкой. Собственно, через полтора часа Томовых излияний, Андреас даже проникся к нему состраданием, но его всё равно не хватило для того, чтобы ему расхотелось закончить начатое.

- Дело в том, что на самом деле Билл не намерен был сейчас заводить постоянные отношения. Мы все удивлены, что вы вместе. Но поверь, в его планы это никак не входило, может, именно поэтому ваши отношения сейчас переживают своего рода кризис. Может, он просто был не готов к ним, когда они начались?

- Но он сам так хотел, Анди! – встрепенулся Леманн, - Ты ведь знаешь, что заставить его что-либо делать – невозможно!

- Согласен, но есть один немаловажный момент… - сделав паузу, блондин затянулся, кривясь от тёрпкого дыма, - В мире шоу-бизнеса, как ты понимаешь, есть свои законы и свои… как бы получше это выразить… Свои пути достижения определённых целей. Сказав это, Андреас снова сделал паузу, выжидающе глядя на Леманна.

- И?

- А что если я скажу, что ваша встреча была запланирована изначально?

- То есть… - Том нахмурился, пытаясь понять, о чём именно речь.

- То есть Билл не выбирал тебя. Вернее сказать, выбирал из того, что было. Это был план нашего менеджмента. Тогда мы готовились к туру, нужно было подкинуть чего-нибудь остренького в медиа. Истории с девушками приелись уже давно, а вот «оказывается, Билл – гей» громче звучит, не так ли? Это пиар, Том, чистейшей воды.

- Ты хочешь сказать, что ему было всё равно? – до Тома стало доходить, о чём говорит блондин, но мысли путались и тормозились, как и бывает обычно в такие моменты. Когда тебе сообщают то, что в момент рушит все твои убеждения, твою веру, твои понятия, психика пытается отгородиться и защититься, притормаживая процесс обработки информации. Если бы каждый сразу понимал, что именно ему говорят и что происходит на самом деле в данный момент, то человечество сошло бы с ума.

- Я не исключаю, что сейчас он относится к тебе иначе.

- И ты… знал с самого начала? – Том невменяемым взглядом посмотрел Андреасу в глаза, а тот лишь утвердительно кивнул, - Все знали?

- От Билла зависел лишь выбор партнёра по внешним параметрам, и ты оказался в его вкусе. Он потом очень долго не знал, что с тобой делать. Грубо говоря, это мог быть кто угодно, лишь бы был. Прости.

Пулей вылетев из помещения, Том покинул бар, и поймав такси направился прямиком домой к Каулитцу. Глаза застилали слёзы. Том пытался выровнять дыхание и собраться, чтобы не устраивать истерики, а просто добиться правды. Ему сразу же вспомнились те немногие, но такие яркие разы, когда Каулитц элементарно унижал его перед людьми из своего круга. Как мог публично ущипнуть, погладить по коленке, или небрежно произнести «Знакомьтесь! Это Том, мой бойфренд!» Теперь в памяти всплывали взгляды этих людей в его сторону, частые подколы, сострадательные взгляды басиста и ударника, пренебрежение Анди и тихое неприятие Дэвида. Кто он для всех этих людей? Шл*ха? Очередная подстилка их звёздного мальчика? Просто вещь, которой можно попользоваться, а потом вышвырнуть? Именно это и чувствовал Том. Так у них с Биллом ещё никогда не было. Они могли ссориться, могли не разговаривать день, но не так, чтобы избегать друг друга столько времени. А Каулитц именно закрылся, ни разу, за пять дней, не предприняв попытки выяснить отношения.

Вскоре машина подъехала к дому, где жил брюнет. Охрана сразу узнала Тома, но впускать отказалась.

- Прости, парень, ничего личного. Но он нам платит и мы вынуждены. – сказал один из охранников, которым было явно не по себе сейчас. За это время они привыкли, что Том – негласный член группы, и недавний «указ свыше» был не из приятных, - Может, позвони ему? – охранник по имени Петер протянул Тому свой сотовый. Где-то внутри Том посмеялся сам над собой – в каком же он положении находится, что даже парень из охраны даёт ему свой телефон, понимая, что на звонок Тома Билл не ответит.

- Что случилось, Пет?

- Это я…

- Что ты хочешь?

- Поговорить.

- Нам не о чем говорить.

- Ошибаешься. Может и есть.

- Может, ты меня и шантажировать ещё начнёшь теперь? Вам всем только этого и надо. Мало ли, вдруг у тебя какие фоточки, или записи имеются? Скажи, сколько хочешь за них? Ты знаешь, я не жадный.

- Заткнись!

- Ладно, дай трубку Петеру.

- Проходи. - вернув сотовый в карман, сказал охранник, - И удачи тебе, Том.

Зайдя в лифт, он вспомнил недавнюю сцену в нём – ещё какие-то три месяца назад Билл, с криком «я тебя люблю», выскочил за ним босиком, даже не задумываясь о соседях. А когда одна из жительниц пришла к нему за «вознаграждением» за то, что не выложила в интернет весьма занимательный снимок, где он, Билл, стоит босиком в лифте и целуется со своим парнем, Каулитц, вообще не задумываясь, выложил ей столько, сколько она попросила – только бы Леманну не было проблем с родителями. Горько усмехнувшись, Том подумал о том, что теперь Билл точно также предлагает ему деньги за молчание. ДЕНЬГИ ЗА МОЛЧАНИЕ! Одна мысль о таком убивала, доказывая, что для Билла он просто такой же, как все, что ничего не изменилось за это время. Если Билл спокойно мог о таком подумать, или же просто использовать в общении с ним эту формулировку, то о чём он вообще собирается сейчас с ним говорить? Том вспомнил свои недавние мысли о том, как теперь одной проблемой стало меньше – отец узнал об их отношениях, и оказался не против такого расклада. Теперь можно было ничего не скрывать и не бояться. Только теперь стало очевидно, что скрывать, скорее всего, уже нечего. Пересиливая желание убежать и никогда больше не возвращаться к этой двери, Том неуверенно нажал на звонок.

- Проходи, - монотонно произнёс Каулитц, впуская Леманна в прокуренную квартиру, где Тома ждал ещё один неприятный сюрприз – на кровати, на той самой постели, где были ОНИ, возилась какая-то распатланная девка, малиновая помада которой отвратительно размазалась вокруг её губ. Сглотнув, Том перевёл взгляд на Каулитца, который стоял в не застёгнутой рубашке, из-под которой отчётливо виднелись следы всё той же гадко-малиновой помады. Переборов желание сделать что-то опрометчивое, Том развернулся и прошёл на кухню, где уже давно не было уборки, а в мойке скопились грязные фужеры и бутылки из-под виски, портвейна и ещё какой-то высокоградусной, дорогущей мути.

- Пошла вон! – услышал Том голос Билла из коридора, и уже через несколько минут за «гостьей» захлопнулась дверь. Обернувшись, Леманн увидел Каулитца, прислонившегося к косяку, и нервно колупающего маникюр, который не менял ещё с момента их отъезда на Мальдивы.

- Так что ты хотел? – хриплый голос неприятно шкрябал слух.

- Хотел задать один вопрос, хотя у меня их уйма. Всё же, задам один.

- Я весь во внимании. - сканируя Тома взглядом, произнёс Каулитц, - Может, в комнату пройдём?

- Нет.

- И всё-таки?- раздражённо выдохнул Каулитц, видя, что Том не собирается сдвигаться с места. А Том попросту не мог. Кухня была единственным местом, где не пахло недавно ушедшей девахой и сексом.

- Это правда? – тихо произнёс Том, глядя брюнету в глаза так, что тот сразу понял, о чём сейчас зайдёт речь, - Это всё… - Том взмахнул руками, - Это всё было планом Дэйва?

Билл кивнул, потупив взгляд. Том растерялся. Где-то в глубине души он надеялся, что Каулитц сейчас скажет «Нет», что по крайней мере скажет хоть что-то, а не просто промолчит. Хотелось, чтобы он сейчас, хотя бы, подошёл и сказал, что да, так было в начале, но сейчас всё изменилось, что он его любит, что это всё было обыкновенной ссорой. Но надежды растворялись в пустоте отчуждения. Том прекрасно чувствовал, что Билл – уже не его Билл, что это не ссора, а отдаление. Это конец. Понимая, что дальнейшие вопросы теперь ни к чему, да и пообещал сразу больше одного не задавать, Том направился назад в прихожую, с трудом сдерживая подступивший к горлу ком. Билл стоявший в дверном проёме просто выпустил его, всем видом показывая, что говорить, собственно, больше не о чем. Но эмоции, которых сейчас было слишком много, остановили Леманна у самой входной двери. Резко развернувшись, он снова прошёл на кухню, где так и стоял Каулитц, бездумно глядя в одну точку.

- Тогда скажи, за что?! – не выдержал Леманн, встряхивая его за плечи, - За что ты разыгрывал эту любовь? Кто её вообще просил?! Ну был я тебе никем, ну и оставался бы, за что ты это сделал?!

- Я люблю тебя… – абсолютно монотонным голосом произнёс Билл, будто перед ним никого не было, ну или, по крайней мере, не бьющийся в истерике парень.

- Что? – Том не поверил своим ушам, что слышит это сейчас. Зачем снова?

- Но я не могу так больше. Я ненавижу тебя за это.

- За что именно? Билл, ты слышишь, что ты говоришь?

- Я-то, как раз, слышу. Только ты ничего не понимаешь. Ты вообще ничего не понимаешь! Ты весь в своём счастье, радостный, летающий, а мне тошно. Мне плохо, Том, ты это понимаешь? Пло-хо!

- Но я же только стараюсь делать то, что хочешь ты, я, может быть, не знаю, чего хочет твоя душа, но стараюсь выполнять то, что ты хочешь. Чем же я не угодил, Билл? Что тебе нужно?

- Душа… - хмыкнул Каулитц, и попытался зажечь сигарету дрожащими пальцами.

- Да, Билл, душа! – уже не выдержал Том, - Меня интересует твоё состояние, мне хочется, чтобы тебе было хорошо, чтобы тебе было легко. Не об этом ли я думаю, когда молчу и слова не говорю на все твои загулы, на вот это вот?! – проведя пальцем по животу Билла, Том брезгливо поморщившись, показал Биллу остатки гадкой помады.

- А у меня нет души!

- Не мели чушь!

- Да кто ты такой, кто ты, чтобы мне указывать?! Ты просто группиз, вот кто ты! Ищешь способа подлечь под тех, кому повезло больше.

Говоря эти слова, Билл внутри был готов ко всему: Том даст ему пощёчину и уйдёт, громко хлопнув дверью. Ну, или не даст, но хотя бы обматерит и уйдёт. Или вообще, вышибет мозги, стукнув об стену или бутылкой по голове. Или просто развернётся и уйдёт, так ничего и не сказав. Но Том продолжал стоять, глядя на него во все глаза, из которых тонкими ручейками катились слёзы, и тихо повторял только одно слово: «Люблю». На душе стало ещё противнее, и совесть, с мерзким хрустом, доедала остатки собственной природы. Лучше бы Том сделал всё вышеперечисленное, чем после всего сказанного, продолжал стоять, да ещё и говорить это проклятое слово, которое Каулитц уже успел возненавидеть.

- У тебя ни капли достоинства не осталось, посмотри на себя! - предпринял Билл последнюю попытку отделаться от парня. Но реакции снова никакой не было. Из блестящих глаз, в которых плескался ужас, катились крупные слёзы. Губы, от которых было сложно оторвать взгляд, дрожали, шепча что-то о том, что он не верит, что любовь не может стать унижением, что будет ждать, - Прости меня, но я не могу! – почти провыл Каулитц, бросаясь Тому на шею.

- За что?

- За то, что я тебя так…

- Всё нормально, Билли. - обрывисто целуя за ухом прошептал Том, совершенно не обращая внимания, как от брюнета разит алкоголем и дорогими духами дешёвой девки.

- Вот за это я и ненавижу! – снова отталкивая от себя Тома, Билл истерично закричал, - Ненавижу! Ты давишь на меня!

- Но чем?! – закричал Том в ответ.

- Вот этим всем! – непонятно взмахнув руками, пискнул Каулитц, из глаз которого тоже капали слёзы, а по щекам пошли красные пятна.

- Чем? – обессилено опустившись на пол, повторил Леманн.

- Тем, что я не могу постоянно жить с сознанием того, какая я скотина, а ты весь такой замечательный, всепрощающий. Я ненавижу это постоянное чувство вины, что поступаю с тобой как-то не так! Меня доело чувство, которое только напоминает мне каждую минуту, какое же я де*мо. Меня выводит твоё вечное терпение, и я ненавижу тебя в эти моменты. Ненавижу за то, что прекрасно понимаю, что больше никто, НИКТО не способен и не будет меня, вот такую бл*дь, любить и терпеть. Никто больше, и это без-ыс-ход-ность! Ты понимаешь, что своим существованием только напоминаешь мне о том, что меня невозможно любить?!

- Ты сам себе протворечишь, Билл! Я же тебя люблю! Значит, можно любить! – прервал эту тираду Леманн, хватая брюнета за руки, но тот резко выпутался.

- Нет, я не противоречу! Потому что именно рядом с тобой я понимаю, что больше никто и никогда, понимаешь? Только ты. Потому что ты вот какой-то не такой, только ты терпишь, даже когда я откровенно сру тебе на голову, и чем больше ты это делаешь, тем безысходнее становится моё положение. Потому что я – такая шалава, что никто больше меня полюбить не сможет, и никогда не мог! И вот сейчас, выслушав столько дер*ма, ты продолжаешь стоять на коленях, и смотришь на меня этим собачьим взглядом. И снова напоминаешь, что такого, как я, может любить только один человек во всём белом свете! Вместо счастья ты приносишь мне грусть, это не добро, которое угнетает. То, что ты считаешь добром, любовью – это моральная смерть.

- Так неужели лучше, чтобы не любил никто?

- Да! Мне не нужно никакой любви, я не могу так жить, Том! Я устал чувствовать себя каким-то у*бком недоделанным, а рядом с тобой я именно так себя и чувствую.

- Да что же ты говоришь?! Ты с ума спятил, мальчик мой любимый, ты много выпил, с тобой что-то… – приподнявшись, Том обнял трясущиеся колени Каулитца.

- Поднимись.

- Я не могу.

- Ты не должен меня любить.

- А я не могу иначе.

- Ты меня просто… - Каулитц замолчал, проводя рукой по тугим косичкам на голове всхлипывающего парня. У него самого щёки были мокрыми от слёз, а рубашка и вовсе промокла насквозь, - У тебя есть всё… - он сделал паузу, а Том поднял на него заплаканные глаза, непонимающе глядя на своего идола, - Ты учишься. Вон, ни одного занятия не пропустил бы, если бы не я. Ты красивый. Тебе не нужна гора макияжа, чтобы хоть как-то выглядеть и соответствовать статусу. Ты даже не понимаешь, как это, когда нельзя спокойно выйти в супермаркет, не приведя себя в порядок, потому что все сразу увидят… - Билл всхлипнул, - У тебя есть родители, которые тебя любят, и ты их любишь – и дня не проживёшь, чтобы не поболтать с мамой, которая ещё и примет тебя таким, какой ты есть. Да что говорить? Даже отец, и тот оказался каким-то прямо ангелом во плоти. Ты можешь говорить с ними обо всём! Ты умный, красивый, любимый, а ещё талантливый. Ты просто так садишься и сочиняешь песню, стих, ты чудесно танцуешь. Ты всё умеешь, всё ты можешь, всё ты читал и всё знаешь. А что есть у меня? Кто я, Том, без всех этих подплачиваний везде и всюду, без софитов и макияжа, без толпы бизонок, которые поклоняются красиво обёрнутому члену? Сколько настоящих поклонников у меня есть, которые хотя бы не думают каждую секунду о моих г