III. Некоторые социологические факторы, нарушающие процедуру оценки в современном обществе 4 page

Наши отцы и деды могли обходиться без социологи­ческих теорий, так как взаимосвязи между институтами и че­ловеческой деятельностью в деревне или небольшом насе­ленном пункте были вполне очевидны и понятны каждому. Во времена наших предков социология существовала только на уровне здравого смысла; впоследствии бурное развитие инду­стриального общества и скрытое действие его сил превратили общество в загадку для отдельного индивида. Самый скрупу­лезный анализ его окружения не может раскрыть неискушен­ному уму того, что происходит в глубине, как различные силы концентрируются и воздействуют друг на друга.

Вера в то, что важнейшие проблемы образования и общественной деятельности можно решить лишь на основе здравого смысла, оказалась непрочной, когда различные должностные лица столкнулись с решением одной и той же проблемы. Практические правила были различными в разных областях - в образовании, судебной практике и т. д. - и опреде­лялись существующими традициями. Поэтому должностные лица имели различные мнения по отдельным вопросам

[464 ]

(по такому, например, как польза наказания), а также по-разному оценивали влияние среды на индивида.

К счастью, на протяжении последних десятилетий бы­ло накоплено много знаний в различных областях психологии и социологии. Детская психология, психология обучения, кри­минология, экспериментальная психология и психоанализ дали богатый материал, который был обобщен и интегриро­ван в науке о человеческом поведении. С другой стороны, социология тоже внесла свой вклад. Она изучала поведение человека в различных обществах на различных этапах исто­рического развития, а также поведение людей, принадлежа­щих к различным классам и находящихся в нашем обществе в различном социальном окружении. Она исследовала также воздействие на поведение человека таких социальных инсти­тутов, как семья, община, цех, группа; изучала поведение че­ловека в условиях социальной безопасности, как деятельность по улучшению экономических условий жизни, статуса или досуга, а также в условиях отсутствия социальной безопасности, т. е. в периоды социальных волнений, революций и войн.

В конце концов многочисленные случаи личной и со­циальной неадаптивности, вытекающие из особенностей раз­вития промышленного общества, стало невозможно рассмат­ривать, не учитывая накопленных знаний о природе человека. Эта отрасль социологии - еще одно связующее звено между науками, изучающими проблемы человека. Ведь вряд ли мож­но представить себе учителя, который не сталкивается ежед­невно в воспитании детей с трудностями, которые при внима­тельном рассмотрении представляют собой симптомы конф­ликтов внутри семьи, в обществе или между возрастными группами и т. д.

Есть и еще одна область социологической информа­ции, которую должен учитывать учитель, если он стремится дать своим ученикам не абстрактное образование, а хочет воспитать их для жизни в существующем обществе. Я имею в виду тот кризис культуры, который переживает наше обще­ство, изменения в духовной жизни, влияющие на поведение индивидов. Это прежде всего колоссальные изменения, свя­занные с развитием промышленной цивилизации, такие, как частичное и даже полное разрушение наших привычек, обы­чаев и традиционных ценностей. Это социальные процессы, способствующие распаду семьи и общества. Я имею в виду также изменение характера труда и досуга, влияющего на формирование личности или способствующего ее дезинтегра­ции. Я принимаю во внимание тенденции развития современ­ного общества, ведущие к разрушению его культурной жизни, к утрате связей между ученым, художником и обществом, снижению стандартов оценки общественных отношений

[465 ]

и усилению роли пропаганды. Было бы абсурдом оставлять учителя в неведении относительно социологических исследо­ваний, посвященных роли молодежи в современном обще­стве, а также наблюдений, показывающих, как состояние по­вышенной возбудимости, связанное с половым созреванием, и социальная смута способствуют формированию поколения, которое, будучи предоставлено самому себе, не сможет вы­держать надвигающихся трудностей. Одним словом, нельзя оставлять учителя в неведении относительно этих основных разрушительных тенденций, их причин и средств их преодо­ления, применявшихся более или менее успешно. Невозмож­но вернуться после войны, одной из самых бесчеловечных в истории, к условиям мирной жизни, не привлекая к этому про­цессу восстановления учителей для воспитания нового поко­ления. Сегодня, говоря о мире, который наступит после этой самой бесчеловечной войны, мы не можем предложить про­стое возвращение к довоенной ситуации. Существует насущ­ная потребность возрождения нашего общества. В прошлом привычки, обычаи и определенная жизненная философия передавались по наследству, и это позволяло индивидам иг­рать в обществе роли, более или менее заранее установлен­ные. В меняющемся обществе, таком, как наше, нам может помочь лишь соответствующее обучение, недогматический тренинг ума, позволяющий человеку возвышаться над собы­тиями, а не слепо подчиняться их ходу.

Лишь образованный ум в состоянии отличить истинные элементы, присущие традиции и обеспечивающие эмоцио­нальную стабильность, от тех взглядов и институтов, которые приходят в упадок, поскольку теряют свои функции и смысл в меняющемся обществе. Сам факт нашего незнания того, что промышленная цивилизация оказывает дегуманизирующее влияние на ум человека, является причиной образования того вакуума, в который льют свой яд шарлатаны от пропаганды. Если современный учитель осознает себя не просто школь­ным наставником, а учителем жизни, то он будет стремиться овладеть всеми доступными и необходимыми ему знаниями, чтобы справиться с возникшей перед ним задачей. Он попы­тается воспитать такое молодое поколение, которое будет сочетать эмоциональную стабильность с гибкостью ума, и он добьется успеха, если сможет связать проблемы, волнующие молодежь, с изменениями, происходящими в мире.

Подведем итог. Роль социологии состоит в первую очередь в том, что она помогает учителю преодолеть обособ­ленность и ограниченность схоластической концепции обра­зования, ориентируя обучение на нужды общества. Во-вторых, социология открывает возможность скоординировать процесс обучения с влияниями внешкольных учреждений, т. е. семьи,

[466 ]

церкви, а также общественного мнения, социальных служб. Нам открылось, что истинный смысл образования может быть определен, только если оно основано на тщательном изуче­нии всех социологических аспектов человеческого поведения. Социология способствует объяснению множества психологи­ческих конфликтов и случаев неудачного приспособления ин­дивидов, являющихся отражением неадекватного приспособ­ления к непосредственному социальному окружению. И нако­нец, социология позволяет понять глубинные корни упадка в области морали и культуры, вызванного дезинтеграцией тра­диции и господствующей социальной структуры. На академи­ческом языке это значит, что для надлежащего образования необходимы следующие курсы: 1) социология образования, 2) наука о человеческом поведении, 3) социология культуры, 4) изучение социальной структуры.

Во всех проанализированных до сих пор случаях соци­ология служила средством для гуманизации образования. Мы убедились в том, что в современном сложном и быстро меня­ющемся обществе образование может быть адекватным лишь тогда, когда учитель знает социальный мир, из которого при­ходят его ученики и для жизни в котором их надо подготовить, а также если он может оценить большую часть своих действий с точки зрения их социальных результатов. Во всех этих ас­пектах социология является необходимым дополнением к образованию в наш век, в какой бы стране и при какой бы со­циальной системе мы ни жили. Возникает вопрос, что еще может дать социология для образования применительно к данной стране и данному моменту.

III. Роль социологии в обществе воинствующей демократии

Ту же проблему можно сформулировать по-другому. Существует ли такой аспект социологии, который не только дает информацию по отдельным фактам и определенным причинным связям и тенденциям, но и способен также представить, кроме обзоров и описаний, синтетическую картину настоящей ситуации? Можно ли получить целостную эмпирическую информацию, кото­рая могла бы ответить на такие вопросы, как «Где мы находим­ся?», «Куда мы идем?», «Может ли социология сделать ценный вклад в формирование нашей общей политики?»

До начала войны такой синтетический подход к изуче­нию социологии столкнулся бы с трудностями. Тогда призна­валось, что информация об отдельных сторонах жизни обще­ства - необходимый элемент учебной программы, но никто и не думал о том, чтобы делать выводы с целью выработки син­тетического подхода.

[467 ]

Сегодня нет ничего более очевидного для думающих людей, чем потребность последовательной и объективной точки зрения на общество, его настоящие и будущие возмож­ности. Основное отличие довоенной демократии от нынешней состоит в том, что первая находилась на оборонительных по­зициях, заботясь главным образом о сохранении своего рав­новесия, тогда как сейчас мы знаем, что сможем выжить, только если нам удастся превратить ее в динамическую и во­инствующую демократию, которая будет в состоянии приспо­собиться к новой ситуации изнутри и в то же время отразить характер изменений, вытекающих из новых конструктивных идей. Идеи эти должны быть истинными и своевременными, а также привлекательными как для нашего молодого поколения, которое должно их отстаивать, так и для народов оккупиро­ванных стран Европы, ждущих такого руководства.

Недостаточное осознание социальной обстановки или, иными словами, отсутствие всесторонней социологической ориентации - одна из важнейших проблем настоящего момен­та. Поэтому предметом дальнейшего обсуждения я хочу сде­лать вопрос об осознании и причинах его подавления.

Под «осознанием» я понимаю не простое накопление рационального знания. Осознание, как на уровне индивида, так и на уровне общества, означает готовность увидеть цели­ком всю ситуацию, в которой мы находимся, а не только ори­ентировать свои действия на конкретные задачи и цели. Осознание выражается прежде всего в правильном диагнозе ситуации. Способный гражданский служащий может знать все формальности, необходимые для осуществления администра­тивных предписаний, однако он не осознает ни конфигурации политических сил, сделавших необходимым появление такого закона, ни социальных последствий этого закона для тенден­ций общественного развития. Эти политические и социальные реальности лежат в другом измерении, за пределами его осознания. Другой пример: молодой человек может быть умен и хорошо обучен для определенных целей, но тем не менее не осознавать скрытые страхи, мешающие его действиям и достижению цели. Осознав свой психологический тип и глу­бинные истоки своих страхов, он может постепенно научиться контролировать действующие на него факторы. Поэтому осоз­нание измеряется не только на уровне приобретенных знаний, но и на уровне способности увидеть уникальность нашей си­туации и овладеть фактами, которые появляются на горизонте нашего личного и группового опыта, но входят в наше созна­ние с помощью дополнительного усилия. Осознание не требу­ет знания трансцендентальных явлений, находящихся вне сферы человеческого опыта, таких, как духи или божество;

оно нуждается в знании фактов, которые становятся частью

[468 ]

нашего опыта, однако остаются вне сферы нашего внимания, так как мы не хотим осознать их.

Для настоящего специалиста в области образования эта сфера познаваемого, но еще непознанного должна быть очень важной и ценной. Что касается степени и качества осозна­ния, то я вовсе не считаю, что надо при всех обстоятельствах стремиться к высшей степени; конкретная ситуация индивида или группы, например нации, определяет степень желаемого и возможного осознания, а также пути его достижения.

Приведу еще один очень простой пример. Старый кре­стьянин может быть очень мудрым человеком и знать в силу своего опыта и интуиции, что он должен делать в любой жиз­ненной ситуации. Молодые крестьянские парни и девушки могут спросить его совета по всем жизненным проблемам, таким, как семья, жизнь, любовь и др. Он всегда сможет дать им хороший совет, исходя из обычаев и своего жизненного опыта, хотя он не в состоянии дать сознательное определе­ние всей жизненной ситуации, в которой живут он и его това­рищи. Об отсутствии такого осознания свидетельствует тот факт, что он считает законы своей жизни законами жизни во­обще, не понимая, что они есть законы того ограниченного социального мира, в котором он живет. Осознание жизненной ситуации может наступить для него как откровение, если он вдруг в силу стечения обстоятельств попадает из своей де­ревни в город и обнаружит, что его знания и мудрость не при­менимы к новой ситуации. Сначала он почувствует полную растерянность не только потому, что привык к совершенно иной социальной обстановке, но и потому, что его образ мыс­лей и оценок отличается от городского. Его выживание в но­вых условиях будет зависеть главным образом от его способ­ности приспособиться к новым потребностям, а это, в свою-очередь, будет зависеть от осознания им своей ситуации. Осознание в данном случае состоит в понимании того, что существуют два мира (сельский и городской), для каждого из которых характерен свой образ мыслей и действий. Отныне он должен будет каждый свой поступок сопровождать ясным пониманием той ситуации, в которой находится, и действовать в соответствии с этим осознанием. Такое осознание вовсе не будет мешать, вопреки ожиданиям многих людей, ни спонтан­ности его реакций, ни его привычкам. Скорее наоборот, осоз­нание поможет ему перестроить свое поведение и переориен­тировать свои жизненные ожидания.

Осознание становится необходимым не только при из­менении среды; любое другое изменение условий жизни тре­бует пересмотра наших привычек и переориентации ожида­ний. Если подросток, достигший половой зрелости, пережива­ет психологический и социальный конфликт, то необходимо

[469 ]

помочь ему осознать новую ситуацию. Сам факт такого осоз­нания часто способствует установлению нового равновесия. В связи с этим небезынтересно заметить, что если подросток проходит стадию половой зрелости без осознания им новой ситуации, велика вероятность того, что это осознание не на­ступит и позже, если только для этого не будут предприняты особые усилия.

Потребность осознания в обществе бывает разной в зависимости от темпа изменений и характера личных и груп­повых конфликтов, сопровождающих происходящие измене­ния. Пока в обществе преобладают медленное, постепенное развитие и безопасность, нет необходимости в глубинном осознании. Если же в обществе происходят внезапные изме­нения, то нельзя найти правильный образ действий, не опре­делив смысл этих изменений. В особенности это относится к лидерам в важнейших жизненных сферах, от которых другие люди ждут примера в мыслях и действиях; они рискуют поте­рять своих приверженцев, если не смогут сориентироваться в новой ситуации. В век изменения социология сохраняет свою функцию тщательного изучения и описания фактов, однако сущность ее вклада будет состоять в поиске нового направле­ния развития событий и новых требований времени.

Осознание не следует смешивать с классовым созна­нием в марксистском понимании, хотя последнее и представ­ляет весьма важную форму осознания. Классовое сознание -это осознание тех факторов, которые заставляют социальную группу или класс бороться против другого класса или осталь­ного общества. Классовое сознание намеренно игнорирует факторы, которые, несмотря на конфликты, способствуют сплоченности и сотрудничеству в обществе. С точки зрения классового сознания социальный мир воспринимается как борьба групп.

Классовое сознание является только частичным осоз­нанием, в то время как настоящее осознание обладает все­общностью: оно представляет собой осознание ситуации в целом, насколько это возможно для человека в данный исто­рический момент. В результате сопоставления и интеграции различных аспектов частичного группового опыта возникает синтетическая картина.

Для нашей страны были особенно характерны безо­пасность, благосостояние и постепенность изменений. Поэто­му отсутствовала необходимость в постоянном пересмотре существующего положения, и социальное осознание было не развито. Лишь теперь, в результате быстрых изменений, выз­ванных войной, и еще более стремительных изменений в бу­дущем возникает насущная необходимость соответствующего обучения национальных лидеров, в первую очередь учителей,

[470 ]

в результате которого они смогли бы понять смысл происхо­дящих изменений.

Совершится ли под давлением этих изменений ради­кальный психологический переворот или реформа - зависит главным образом от того, найдутся ли в стране лидеры, кото­рые будут в состоянии понять ту ситуацию, в которую попали они и их сограждане, и смогут ли они разработать модель ра­зумного приспособления. Там, где нет разумной модели -альтернативы быстро меняющимся привычкам и обычаям, складывается тяжелая ситуация, и у людей наблюдаются пси­хические расстройства.

Поскольку осознание представляет собой не знание как таковое, а установку сознания, то его развитие зависит не только от инструкций, но и от устранения определенных пре­пятствий, таких, например, как неосознанные страхи. Сопро­тивляемость почти всех общественных классов в нашей стра­не по отношению к определенным типам осознания объясня­ется не только счастливым развитием ее истории, обеспечив­шей постепенное приспособление к меняющимся условиям, но также намеренным уклонением от всяческих возможностей безоговорочного вынесения решений по судьбоносным про­блемам. В этом нельзя винить только отдельных индивидов или отдельные классы. В этом одинаково виноваты как кон­серваторы, так и сторонники прогрессивных взглядов, гово­рившие о пацифизме, в то время как враг уже стучался в нашу дверь. Миротворческая политика Чемберлена представляет со­бой не что иное, как еще один пример того же самого нежелания смотреть в глаза нелицеприятным фактам, которое было столь характерно для лейбористских кругов, отказавшихся перевоору­житься, хотя они и могли предвидеть результаты собственной неподготовленности. Такое искусственное подавление осоз­нания не находится ни в малейшей связи с расовыми разли­чиями. Это просто-напросто выражение определенного типа преемственности, постепенности изменений и определенного типа образования, что в своей совокупности способствовало формированию стиля жизни, несомненно обладающего красотой и эстетической ценностью. Для меня как социолога проблема заключается не в том, что представляет ценность само по себе, а в том, может ли в совершенно изменившихся условиях про­должаться подавление осознания; а если нет, то что с ним произойдет. Для рассмотрения этого вопроса необходимо более детально разобраться в причинах, его породивших.

Я хочу прежде всего сказать о двух методах, господ­ствовавших в академическом преподавании и во многом спо­собствовавших подавлению сознания у образованных классов общества. Затем я перечислю еще несколько факторов, дей­ствовавших в том же направлении.

[471 ]

Первым из вышеупомянутых методов является чрез­мерная специализация, которая ведет к нейтрализации истин­ного интереса к реальным проблемам и путям их разрешения. Специализация необходима в век высокоразвитой дифферен­циации; однако если не предпринимается никаких усилий, чтобы скоординировать результаты специальных исследова­ний и различные предметы, входящие в программу обучения, то объяснение этому может быть только одно: такая целост­ная картина нежелательна. В результате такого обучения, при котором каждый несет ответственность за одну область ис­следования, не связанную с другими, и никто не стремится рассмотреть ситуацию в целом, студенты оказываются со­вершенно неспособными не только к созданию синтетической картины, но и к критике вообще.

В существующих условиях осознание неизбежно воз­никает, а потребность в создании целостной картины не мо­жет быть полностью подавлена. Поэтому в настоящее время возникает опасность того, что ввиду отсутствия адекватного обучения методам синтеза студенты могут стать легкой добы­чей дилетанта или пропагандиста, использующих эту потреб­ность в целях своей партии.

В этой стране постепенность изменений и преемствен­ность традиций не только позволили избежать таких ситуаций, когда спорные проблемы становятся непримиримыми и тре­буют ясных определений, но и само социальное окружение создало такой психологический климат и стиль жизни, который в принципе избегает не только преувеличений, но и любого ясного определения ситуации. Для человека с континента од­ним из наиболее поразительных фактов является принятая здесь манера оставлять недосказанным то, что ясно говорит­ся в любой другой стране. Если двое англичан хранят между собой молчание по поводу определенных вещей, весьма ве­роятно, что оба прекрасно понимают друг друга и без слов. Мно­гое здесь не говорится, а просто осознается. Я, конечно, вовсе не имею в виду ни секс, ни деньги, ни власть. О них также не гово­рят, но по другой причине: этого требуют условности. В Анг­лии не принято выяснять нюансы различий во мнениях.

Я признаю существенную ценность такого стиля жизни, но должен указать и на его некоторые недостатки. В отноше­ниях со странами континента этот уклончивый неопределен­ный язык часто был причиной недоразумений. Однако еще большая опасность такого коллективного подавления осозна­ния заключается в том, что непонимание происходящих в ми­ре изменений и неспособность отреагировать на них обраща­ются против нации. Сегодня нам ясно, что на протяжении последних десятилетий в этой стране господствовали коллективные заблуждения, состоящие в игнорировании и

[472 ]

отрицании угрозы, исходящей от роста фашистских режимов в Италии и Германии. Люди просто не хотели нарушать свой покой и осуждали таких людей, как Черчилль, которые отва­живались говорить правду. В этом настроении подавленного осознания мы не замечали также и других больших измене­ний, происходящих в мире. В области экономики мы не хотели признавать, что система laissez-faire отжила свой век, что со­временная организация нуждается в координации, что необ­ходима определенная доля планирования, что возникает про­тивник в лице нового типа государства, действующего мето­дами механического грабежа.

Вторым фактором нашего академического преподава­ния, мешающим осознанию, было наше неправильное толко­вание терпимости и объективности как нейтрального подхода. Как демократическая терпимость, так и научная объектив­ность вовсе не препятствуют нам твердо стоять на своей точ­ке зрения и вступать в дискуссии о конечных целях и ценнос­тях жизни.

Однако как раз к этому и стремилось академическое преподавание. Методы преподавания наших демократических учителей напоминали осторожную дискуссию в гостиной, где каждый избегает высказываться по проблемам, которые мог­ли бы привести к жаркому спору в поисках истины.

Именно такой нейтральный подход способствовал формированию психологического климата, который с самого начала подавлял любую попытку провести различие между важными и неважными вопросами. Академический ум гордит­ся тем, что уделяет так много внимания пустякам и насмеха­ется над теми, кто отдает предпочтение серьезным пробле­мам. В этой связи следует упомянуть также и отживший прин­цип, гласящий, что не важно, что учить, а важен сам факт обучения для тренировки мозгов. На это хочется возразить следующее: почему бы не тренировать мозги, изучая действи­тельно нужные предметы? Неосознанная тенденция к нейт­ральному подходу в обучении и скрытое желание к самораз­рушению ведут к намеренному избеганию таких ситуаций, где необходимо изучать действительно важные вещи и занимать определенную позицию. Это напоминает отказ от тщательного изучения географии своей страны из страха, что враг может овладеть картами. Враг уж как-нибудь найдет способ изучить нашу географию. А такое образование и обучение, которое пытается помешать нам мысленно объять данный предмет в целом и занять определенную позицию, неизбежно воспиты­вает человека, не способного к реальному сопротивлению различным доктринам и пропаганде. Сталкиваясь с важными жизненными проблемами и чувствуя свою беспомощность, он с презрением позовет кого-нибудь более «умного», чтобы тот

[473 ]

попытался найти решение проблемы; у него постепенно вы­работается отвращение к мышлению вообще, а также ко вся­кого рода дискуссиям, т. е. сформируется по сути дела неде­мократический подход. Пока нашей стране не угрожал тотали­тарный враг, такая нейтральная позиция была просто пустой тратой человеческой энергии. Но когда противник разворачи­вает идеологическую кампанию, то лучшим антиподом его доктрине будет другая доктрина, более современная, но никак не нейтральная позиция. Именно с этого нужно начинать, ес­ли мы признаем, что только воинствующая демократия может выиграть настоящую войну, которая в конечном счете являет­ся войной идей.

Позиция воинствующей демократии вовсе не предпо­лагает, что на смену свободной дискуссии придет тоталитарная нетерпимость или что, устраняя нейтрализующие последствия суперспециализации, мы должны пренебречь специализацией вообще и превратить обучение в пропаганду. Он означает только, что в настоящей ситуации обучение неадекватно, если оно не учит человека осознавать целостную ситуацию, в которой он находится, так, чтобы после глубоких размышлений он был бы в состоянии сделать выбор и принять нужное решение.

Наряду с этими академическими методами нейтрали­зации ума действовали и другие, более основательные силы. Основной причиной того, что довоенная демократия не смогла выработать настоящее осознание, было опасение, что обсуж­дение жизненно важных вопросов может привести к распаду согласия, на котором базируется функционирование демокра­тии. Многие считают, что во время войны эта опасность уси­лилась, и именно поэтому они не отваживаются начать дис­куссию по проблемам мира и послевоенного восстановления. Они полагают, что обсуждение этих проблем угрожает внут­реннему единству, необходимому для победы в войне. Ясно, что рассуждающие таким образом люди попадают в затрудни­тельное положение. С одной стороны, очевидно, что без кон­структивных идей они не смогут вдохновить на борьбу ни свой собственный народ, ни другие народы, страдающие от фаши­стского ига. С другой стороны, они не допускают распростра­нения этих конструктивных идей, опасаясь их возможных по­следствий. Очень важно, чтобы мы посмотрели в лицо этому факту, тем более что наша демократия, особенно в нынешней ситуации, имеет чистую совесть; ей нечего терять, и она мно­гое может приобрести от роста осознания. Когда я говорю это, я вовсе не игнорирую тот факт, что как для победы в войне, так и для выживания демократии очень важно не подвергать опасности существующее в обществе согласие. Одна из существенных черт истинной демократии состоит в том, что различия во мнениях не убивают солидарность, пока существует единство

[474 ]

относительно метода достижения согласия, т. е. что мирное урегулирование разногласий следует предпочесть насиль­ственному. Демократия по своей сути - это метод социального изменения, институционализация веры в то, что приспособле­ние к меняющимся условиям и примирение различных инте­ресов могут быть обеспечены договорным путем - через дис­куссию, сделку и достижение договоренности.

До войны стремление различных политических партий и социальных групп к согласию и совместному решению было далеко не всегда очевидно, когда слишком многие полагали, что главная дилемма состоит в противоположности капита­лизма - будь то в демократической или фашистской форме, с одной стороны, и коммунизма - с другой. Это противоречие многие считали неразрешимым, так как единственными мето­дами урегулирования спорных вопросов были до сих пор классо­вая война, диктатура и полное уничтожение противника.

Сейчас я убежден в том, что в связи с войной и рас­пространением нацизма общая ситуация стала совершенно другой. Изменился лейтмотив истории, и если все партии про­должают твердить свои лозунги и не хотят солидаризировать­ся с тем общим делом, ради которого они борются и идут на большие жертвы, то это объясняется отсутствием осознания. Поистине замечательно, что действительный Leitmotif их борьбы может благодаря обстоятельствам полностью изме­ниться, однако люди, оставаясь в неведении относительно этих изменений, могут по-прежнему воспринимать политичес­кие альтернативы под углом зрения старых различий и проти­воречий. В этом смысле совершенно очевидно, что такие крупные решения, как развязывание мировой войны, и спор­ные вопросы, послужившие ее причиной, имеют непосред­ственное отношение к определению главной цели нашей борьбы в будущем.

Изменение лейтмотива заключается прежде всего в том, что если до войны главной альтернативой был выбор между капитализмом и коммунизмом, то сейчас она для за­падных стран состоит в выборе между свободой и демократи­ей, с одной стороны, и диктатурой - с другой. Это не означает, конечно, что исчезла социальная проблема, проблема соци­ального восстановления; она просто потеряла свое первосте­пенное значение. Это вовсе не предполагает, что мы создали такое счастливое государство, в котором исчезло противопос­тавление планирования и социальной справедливости, с од­ной стороны, и капитализма типа laissez-faire с ведущей ро­лью промышленности и финансов - с другой.

Непримиримость этого противоречия была несколько сглажена появлением новой проблемы, которая представля­ется всем партнерам еще более важной, чем предыдущие