Что случилось в России? Судьбы интеллигенции сквозь призму теорий стратификации

Большая загадка — это то, что происходит в России сегодня. В позднем Советском Союзе культурный капитал использовался так же, как во Франции. Была группа, обозначавшая себя как интеллигенцию и гордившаяся, если могла похвастаться многими поколениями образованных предков. Образование заменяло ей деньги. Старых денег, разумеется, ни у кого не было (а новые, если они и были, демонстративно расточать не представлялось возможным), но вот старое образование кое у кого имелось, и афишировать его не воспрещалось. Отдельные представители этой группы стихийно развили аналогию со старыми деньгами еще дальше, настаивая на том, что принадлежность к интеллигенции определяется очень ранним воспитанием, а подлинный интеллигент — это тот, чье образование остановилось еще в средней школе, а культурность закреплена на уровне рефлексов. Интеллигенция очень строго оберегала свои границы. Тому, кто хотел сойти за своего в ее кругу, надо было постоянно готовить себя к необходимости выдерживать долгие изнурительные разговоры о вокальных данных певиц из Мариинки. Очевидное отличие от Франции состояло в том, что интеллигенция не включала в себя политическую и административную элиту и вообще не была — и уже точно не чувствовала себя — доминирующей социальной группой. Культурность могла обеспечить вращение в кругу людей, которые при случае предложили бы вам работу в музее или НИИ, но, скорее всего, не в обкоме. Тем не менее складывается впечатление, что между административно-экономической элитой и интеллигенцией намечалось явное тяготение — дети второй, по крайней мере, часто стремились оказаться в окружении первой. Восленский обнаружил среди детей членов сталинского Политбюро директоров библиотек и театральных режиссеров. Кто знает, что было бы, если бы СССР просуществовал еще лет тридцать. Несмотря на спорадические попытки советской власти стереть различия между умственным и физическим трудом, в реальности образовательная система и высокая культура в СССР все больше работали как машины классового воспроизводства, работали они на интеллигенцию. На самых желанных факультетах самых недоступных вузов учились блатные дети двух видов: дети номенклатуры и дети преподавателей этих вузов и их интеллигентных друзей. А ничто так не способствует сближению, как совместные годы студенчества.

Но в 90-е годы распространилось ощущение, что культурный капитал стремительно теряет значение, которое он имел прежде. Было ли это так на самом деле — опять же до сих пор покрыто тайной. Данные по другим постсоветским странам (самые масштабные исследования проводились в Венгрии) демонстрируют, что там группы, приобщенные к высокой культуре, пережили трансформационный период куда благополучнее большинства прочих. Они быстрее находили новую работу, их дети чаще выбивались в новые элиты, и ощущение от десятилетий кризиса у них было менее тягостным. Венгерский опыт, разумеется, нельзя автоматически проецировать на Россию. Тем не менее, похоже, российская ситуация развивается в сторону конвергенции со всеми прочими. После периода потери интереса к нему непрактичное высшее образование вновь начинает пользоваться спросом. Самые дорогие специальности в Москве и Петербурге в последние годы уже не экономика и юриспруденция, а экзотические гуманитарные программы типа востоковедения. Те отрывочные российские данные, которые существуют в отношении жизненных траекторий, также показывают, что обладатели высокого культурного капитала по-прежнему в среднем преуспевают больше других, хотя это не вполне осознается ими самими. Советскую и постсоветскую интеллигенцию роднит склонность преувеличивать драматизм своего социального положения. Что, впрочем, не нивелирует значение культурного капитала, но делает его только действеннее. Главная хитрость дьявола классового воспроизводства состоит в том, чтобы убедить всех, что его не существует — или хотя бы что он таится не там, где его надо искать в действительности.

[1] Экономический капитал включает все экономические ресурсы индивида — как его доходы, так и имущество.

[2] Культурный капитал составляют все культурные ресурсы, которыми располагает индивид. Они могут быть трёх видов: институализированные (дипломы и звания, спортивные титулы), объективированные (владение культурными объектами) и инкорпорированные (знания и опыт, навыки, представления об эстетике, произношение и т. д.)^[90]:515. Инкорпорированный вид капитала по сути есть габитус.

[3] Символический капитал обозначает любой вид капитала (культурного, социального или экономического), имеющий особое признание внутри социального поля. Чаще всего символическим капиталом являются престиж, репутация и честь^[22]:53,103.

[4] Социальный капитал представляет собой совокупность реальных или потенциальных ресурсов, то есть всех видов капитала, связанных с принадлежностью к группе и вовлечением в устойчивую сеть социальных связей. Данный вид капитала имеет чёткие социально обусловленные границы применимости и базируется на взаимных обязательствах и взаимном признании^[57]:22. В специфически социологическом смысле понятие было концептуализировано Бурдьё в 1980 году и широко используется в современной науке^{[91]:231[92]:564}.