Инкременталистская модель. Основным оппонентом рационалистской концепции г

Основным оппонентом рационалистской концепции Г. Саймона выступил профессор Йельского университета Чарпьз Линдблом, разработавший собственную инкременталистскую модель принятия решений. По сути дела, его статья «Наука продвижения до конца», вышедшая в 1959 году на страницах журнала «Public Administration Review», открыла первую крупную научную дискуссию о природе и механизме принятия государственных решений, которая затем нашла свое продолжение в 1960-70-е годы. Так же, как Г. Лассуэлл и Г. Саймон, которые сделали авторские ставки, соответственно, на методологию психоанализа/бихевиорализма и когнитологии/менедже- риализма, Ч. Линдблом пытался найти свою собственную опору первоначально в теории плюрализма и групп интересов, разработанной в рамках политологии и политэкономии. При этом он считал, что инкрементализм должен выступить в роли одновременно и дескриптивной, и нормативной модели.

В чем же суть концепции инкрементализма? На такого рода вопрос дать однозначный ответ не просто, поскольку содержание концепции за несколько десятилетий довольно сильно эволюционировало, а ее основные идеи и положения не один раз пересматривались и перерабатывались автором вместе с его соавторами. И все же попробуем опредепить в «снятом виде» и в ретроспективном плане основные идеи и параметры концепции инкрементализма.

Сам термин «инкрементализм» (incrementalism) происходит от английского слова «increment», означающего в широком смысле постепенное нарастание ипи усиление какого-пибо процесса, а в более строгом математическом смысле —

В чем же состоят общие положения инкременталистской модели

принятия решений? Попробуем их последовательно перечислить:

— необходимо двигаться'умеренно, «малыми шагами», разбивая крупные проблемы на более мелкие и используя метод «проб и ошибок»;

— вместо разделения в содержании решений на ожидаемые результаты (ends) и средства их достижения (means) необходимо исходить из их единства, в заим о адаптации и взаимооборачиваемости при сравнении допустимых апьтернатив;

— основную роль при выборе решения имеют не столько рационализированный анализ и обоснование достижения идеально общих цепей, сколько наличие различных (а нередко и противоположных) интересов участвующих в принятии того или иного государственного акта индивидов и групп;

— нужно добиваться не столько эффективных, сколько «маргинальных» решений, дающих не радикальное изменение, а некоторое приближение к улучшению политической ситуации и состояния проблемы;

— в условиях разделения властей, когда целый ряд государственных решений принимается совместно органами различных ведомств и разными группами интересов, утверждение подобных актов выглядит как процесс взаимного приспособления и конкуренции игроков, вынужденных вести между собой трудную борьбу и долгий торг, но в итоге все же приходящих к общему знаменателю;

— анализ при принятии решений играет весьма ограниченную роль в сипу постоянного дефицита знаний и информации, ограничений и норм, ресурсов и времени, недостаточных способностей человеческого интеллекта справляться с проблемами, а также состояния перманентной неопределенности и слабой контролируемости внешней социальной среды. Последнее положение стало центральной темой книги «Процесс принятия политических решений» (1993), написанной Ч. Линдбпомом в соавторстве с Э. Вудхаузом. Уже в предисловии к этой работе авторы подчеркивают, что «существуют жесткие ограничения потенциальных возможностей политического анализа и прочих „рационапьных" методов изучения социальных проблем, в основном по причине неопределенности и рассогласованности фундаментальных фактов политической жизни, которые нельзя сбрасывать со счетов даже при самом строгом анализе». Выше уже говорилось, что за десятилетия, прошедшие после выхода первых работ Ч. Линдблома, его концептуальные взгляды на инкрементальное принятие политических решений претерпевали неоднократные Изменения. Если в 1950-60-е годы он выступает сторонником классического плюралистического подхода (в духе его коллеги и соавтора Р. Даля), то во второй половине 1970-х годов он переходит на довольно критические по отношению к современной представительной демократии позиции. В работе «Политика и рынки» (1977) им выдвигается тезис о политическом неравенстве и превосходстве корпоративных группировок бизнеса, еспи сопоставить их влияние в сравнении с другими группами интересов на процессы принятия государственных решений. Кроме того, американский ученый гораздо более скептически оценивает потенциал общенационального «демократического интеллекта», который вытесняется узким разумением бюрократии при разработке и осуществлении государственной политики. Если еще в середине 1960-х годов он пишет о принципе взаимного сближения или взаимоадаптации конкурирующих сторон (partisan mutual adjustment), то через полтора десятка лет он приходит к выводу о том, что в таких крупных и принципиальных вопросах повестки дня, как собственность и имущество, доход и благосостояние, бизнес-эпите и группам наемных работников плавно приспособиться друг к другу и мирно договориться между собой практически никогда не удавапось. Ч. Линдблом указывает также на существенную роль идеологии и стереотипов общественного мнения, которые формируются доминирующими группами интересов, в продвижении ключевых политических решений.

Инкрементапистская модель, содержащая критику рационалистского подхода Г. Саймона, в свою очередь была подвергнута критическому разбору. Ее оппоненты выдвинули ряд весьма серьезных контрутверждений. Во-первых, инкрементализм был признан маргинальным и консервативным подходом, который может привести к застою и стагнации в силу блокирования всех неотложных радикальных альтернатив. Во-вторых, он выглядит не слишком систематичным и объективным, поскольку дизайн решения оценивается не по системе критериев и иерархии преференций, а на субъективный и конъюнктурный «глазок» одного лица ипи группы лиц, принимающих решения. В-третьих, на практике инкрементапьный подход к выработке решений оказался ненамного дешевле по затраченным на него средствам, чем его рационалистский аналог. Таким образом, применять этот подход можно лишь в проблемных ситуациях с довольно узким диапазоном рутинных и стабильных, бесконфликтных и прогнозируемых условий, в основном связанных с краткосрочными и симплексными решениями. Как и синоптико-рационапи- стский подход Г. Саймона, инкрементализм оказался тоже уязвимым и с теоретической, и с практической сторон. Для того чтобы минимизировать слабости и использовать сильные стороны «ограниченной рациональности» Г. Саймона и «инкрементализма» Ч. Линдблома, некоторые ученые предприняли попытки разработать модель, соединяющую преимущества обоих концептов.

К числу наиболее известных из подобных попыток относятся разработанные в 1960-е годы «нормативно-оптимальная» (normative-optimal) модель израильского политолога И. Дрора и модель «смешанного сканирования» (mixed-scanning) Амитаи Этциони — профессора Университета Джорджа Вашингтона. В ряде специальных работ и учебников по публичной политике эти модели объединяют в так называемый третий, «средний или смешанный», подход к анализу принятия решений. Здесь возникает непростой вопрос: возможно ли вообще соединить «рационализм» с «инкрементапизмом»? Ведь в ограниченной «рациональности» Г. Саймона доминирует нормативное моделирование идеального типа эффективных решений единой организации, тогда как Ч. Линдблом пытается спуститься на брениую землю, испопьзуя в основном дескриптивный анализ реальных противоречий конкурирующих агентов, которых беспокоят скорее собственные интересы, чем обобщенно-рациоиальное обоснование оптимальных решений.

К чему все же, собственно, сводятся концептуальные взгляды на ППР И. Дрора и А. Этциони? Довольно критически оценивая модели Г. Саймона и Ч. Линдблома, И. Дрор предлагает дополнить их рядом элементов и положений. Во-первых, необходимо (вслед за Г. Лассуэплом) добавить к рациональному обоснованию решений еще и учет экстрарационапьных (extraratfonal) компонентов: эмоций и чувств, мотивов и интуиции, творчества и воображения, настроения и т. п. Во-вторых, нужно соединить прескрилтивный и дескриптивный подходы в единую модель «нормативного оптимапизма». «Вот если в чем и есть нужда, так это в модели, которая отражала бы реальность, будучи при этом направлена на ее совершенствование, — указывает И. Дрор, — и которую можно приложить к принятию государственных решений, ориентируясь на максимальное усилие в выполнении правильного политического курса». В-третьих, И. Дрор вводит в свою модель совокупность доминирующих ценностей общества, в рамках которого принимаются все государственные решения, хотя самой общественности он уделяет весьма скромное внимание, считая ее маргинальной. А вот так называемый «политико-управленческий персонал», куда попадают политики, бюрократы и эксперты, играет в принятии решений ключевые роли, и поэтому именно здесь надо внедрять научные знания и информационные технологии, также следует совершенствовать организационные структуры и оптимизировать управленческий процесс. Некоторые специалисты отметили, что подобные взгляды И. Дрора явно страдают известным «технократическим менеджериапизмом». Концепция «смешанного сканирования» А. Этциони несколько отличается от достаточно технократичной модели И. Дрора по ряду линий. Прежде всего, нормальное принятие и осуществление государственных решений не сводится в ней лишь к деятельности политической элиты и бюрократии, а выражается в совокупной активности всех социальных общностей (социума), которые А. Этциони именует «активным обществом». В работе «Активное общество» (1968) А. Этциони включает в данное понятие весь социальный контекст принятия политических решений (который имеет с последними «кибернетическую» связь), а именно коллективные социальные процессы и социетальное сознание, структуру власти и распределение знаний между разными сообществами людей, социальные нормы и ценности и т. д. А. Этциони не устраивает в полной мере ни рациональность Саймона, ни инкрементализм Ч. Линдбпома, хотя при этом он и стремится использовать ряд их идей. В целом ему представ- пяется вероятным, что серия даже малых шагов может породить крупные изменения. Но в то же время А. Этциони замечает, что в концепции инкрементапизма «нет ничего, что могпо бы обеспечить подобную аккумуляцию; эти ступеньки могут вести по кругу, направляя назад к стартовой точке, или дисперсно разбросаны одновременно по многим направлениям и ведут неизвестно куда»'. В силу этих обстоятельств нужно укрепить рационалистскую сторону этой модели.

А. Этциони предлагает свою логику конструирования модели ППР, пытаясь соединить элементы рационалистского и инкремент алистского подходов. Вначале нужен ие подробный, а широкий диапазон «горизонтального» сканирования «проблемы насквозь» (across the problem), с тем чтобы оперативно выбрать наиболее важные сектора, а вот затем уже можно по-рациона- листски детально и «вертикально» просканировать альтернативы внутри некоторых избранных и ключевых областей проблемы (some areas of the problem). При этом им различаются два типа политических решений: «фундаментальные» (имеющие стратегическую роль и долгосрочную перспективу) и «инкрементальные» (рутинные и краткосрочные). Фундаментальные решения обеспечивают базовое направпение государственной политики и задают контекстуальный диапазон для уже вторичных инкрементальных решений. В итоге своих рассуждений А. Этциони признает возможность улучшения принятия политических решений с помощью использования знаний, но лри этом замечает, что эти знания, как правило, опосредованы ценностями социума и сознанием социальных обществ. В своей более поздней работе «Моральное измерение» (1988) А. Этциони дает более скептическую оценку роли рациональных компонентов в принятии решений (их теоретического и эмпирического обоснования) в сравнении со значением человеческих ценностей и эмоций, то есть «субрациональных» его составляющих. Он довольно резко уходит от «старой рациональности», связанной с доминированием «логико-эмпирических» факторов принятия решений (научного знания и эмпирической информации), и выдвигает на первый ппан так называемые «нормативно-аффек- тивные» факторы (ценности и эмоции). А. Этциони отмечает по этому поводу, что старое «понимание, согласно которому люди стремятся найти наиболее эффективные средства достижения своих цепей, "сменилось новой моделью принятия решений, в рамках которой утверждается, что люди в основном выбирают эти средства на широком базисе эмоций и ценностных ориентиров и уже во вторую очередь на базе логико-эмпирических выводов». В каком-то смысле это заключение А. Этциони «замыкает круг» первых дискуссий 1940-60-х годов, которые начались с критики модели Г. Лассуэлла со стороны Г. Саймона за недостаточность учета рациональных компонентов в принятии решений, а завершаются некоей ревизией их роли и возвратом к приоритету ценностно-эмоциональных компонентов. Если в 1940-60-е годы вера в рациональное обоснование политических решений посредством знаний и информации, их силу и могущество разделялась в той ипи иной мере всеми участниками дискуссии, то за последние десятилетия XX века эта вера порядком ослабла, хотя совсем и не угасла, а лросто породила бопее взвешенные и трезвые оценки их места и роли.

3.4. МОДЕЛЬ «ВСЕОБЩЕЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ»

Модель «ограниченной рациональности» Г. Саймон отделяет от так называемой «всеобщей рациональности» (comprehensive rationality), которая связана с экономическим подходом к попи- тике и модепью рационального выбора. В свою очередь существует множество версий самой модели рационального выбора: «общественный выбор» (public choice), «социальный выбор» (social choice), «коллективный выбор» (collective choice), «теория игр» (дате theory), «рациональный актор» (rational actor) и т. д. Роль и влияние данного подхода на развитие социальных наук оказались весьма существенными, распространившись вначале на военную и политическую науки, а затем уже и на социологию. В числе классиков этого теоретико-методологического подхода оказалось несколько Нобелевских лауреатов: Кеннет Эрроу,

Джеймс Бьюкенен, Гэрри Беккер, каждый из которых стал одним из основателей целой научной школы — соответственно, так называемых Марксистской, Вирджинской и Чикагской школ рационального выбора. Парадигма рационального выбора, включившая в себя различные шкопы и направления, пережила за последние полвека несколько «волн»: в 1950-е годы выходят работы К. Эрроу «Социальный выбор и общественные ценности» (1951) и Э. Даунса «Экономическая теория демократии» (1957), заложившие исходные основы для становления этого научного подхода; в 1960-е годы появляются известные работы Дж. Бью- кенена и Г. Таллока «Расчет согласия» (1962), У. Райкера «Теория политических коалиций» (1962) и М. Олсона «Логика коллективного действия: Общественные блага и теория групп» (1965), в которых изложены основные принципы концепций «общественного» и «коллективного» выбора, а в 1970-х годах публикуются основополагающие труды У. Нисканена «Бюрократия и представительное правление» (1971), Дж. Стигпера «Гражданин и государство» (1975) и, наконец, знаменитая книга Г. Беккера «Экономический подход к человеческому поведению» (1976), в которых развертывается радикально-экономический взгляд на политический процесс вообще и на принятие людьми «внутри него» тех или иных политических решений. Если катализатором создания бихевиорапистской модели Г. Лассуэлла и рационалистской конструкции Г. Саймона выступили методологические идеи, пришедшие из традиционных психологии и философии, а также из новых организационной и информационной наук, то в становлении методологии рационального выбора подобную роль сыграпа классическая экономическая теория, а именно идеи А. Смита и И. Бентама. Не случайно многих теоретиков рационального выбора специалисты относят к так называемой Неоклассической школе, в рамках которой выдвигаются идеи об универсальности для решения социальных проблем экономического подхода и, соответственно, обосновывается эпистемологический универсализм модели «homo economicos». Например, лауреат Нобелевской премии 1993 года Гэрри Беккер утверждает, что с помощью рыночно-экономичес- кой модели можно определить основные механизмы политического поведения, и в том чиспе выбора людьми ключевых решений в политической жизни. Поскольку «экономический подход является всеобъемлющим, — утверждает Беккер, — он применим ко всякому человеческому поведению — в условиях денежных или теневых, вмененных цен, повторяющихся или однократных, важных ипи малозначащих решений, эмоционально нагруженных ипи нейтральных целей; он применим к поведению богачей и бедняков, пациентов и врачей, бизнесменов и политиков, учителей и учащихся». Лидер Чикагской школы рационального выбора предполагает, что в политике, как и в экономике, люди действуют в условиях рыночной конкуренции, где каждый из индивидов преследует свои приоритетные и стабильные цели, пытаясь максимизировать выгоды для улучшения своего положения.

Если попытаться сформулировать в обобщенном виде основные положения теории рационального выбора, отвлекаясь при этом от существующих между его отдельными школами и направлениями различий, то можно было бы выделить пять базовых «аксиом»: — методологический индивидуализм, содержащий идею о первичности индивида в качестве основного агента ипи актора политического процесса;

— акторы стремятся максимизировать собственные выгоды и минимизировать свои издержки в условиях рыночной конкуренции;

— акторы имеют осознанные интересы и определенные цепи, которых они стремятся достигнуть с помощью оптимальных средств;

— акторы делают сознательный и разумный выбор между альтернативами на основе стабильных преференций и рациональных правил;

— акторы обладают основной информацией о возможных альтернативах и их последствиях, необходимой для принятия ими решений.

Эти «аксиомы» некоторые политологи стали использовать при моделировании процессов эпекторального поведения граждан, при изучении голосования в представительных и законодательны* органах, принятия судебных и административных решений.

Ряд попыток исследования принятия решений в государственных органах, погики поведения политиков и бюрократов были предприняты сторонниками радикапьно-зкономического подхода Энтони Даунсом и Уильямом Нисканеном. Э. Дауне, как уже ранее замечалось, разработал основы экономического подхода к политике в известной монографии «Экономическая теория демократии» (1957). Через десять лет он публикует другую столь же значимую книгу — «Внутри бюрократии» (1967), где выясняет целый ряд вопросов о законах бюрократического управления и принятия государственных решений, типах администраторов и их мотивации и др. Э. Дауне начинает работу со смелого предположения о том, что в процессе принятия решений руководители преследуют в основном свои эгоистические цели и отстаивают собственные интересы в условиях конкурентного политического рынка. Сама первоначальная идея «политического рынка», согласно которой демократическая политика может по аналогии с экономическим рынком быть представлена как конкурентная борьба, принадлежит не Э. Даунсу, а Йозефу Шумпетеру. В своей известной книге «Капитализм, социализм и демократия» (1942) Й. Шумпетер пишет, что вполне можно проводить аналогию между экономическим рынком и политической конкуренцией в условиях демократии, которая представляет собой «такое институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения лутем конкурентной борьбы за голоса избирателей». Таким образом, в условиях представительной демократии образуется конкурентный рынок, на котором политики борются за лоддержку граждан и гопоса избирателей. Модель принятия решений в госсекторе, разработанная Э. Даунсом, содержит довопьно критическую оценку поведения администраторов и ведомств. По мнению американского ученого, бюрократические органы преследуют свои корпоративные интересы, действуя по внутриаппаратным «законам», которых он насчитывает более полутора десятков (например, «закон возрастания консерватизма», «неадекватного контроля за организацией»; «снижения координации»; «ослабления контроля» и ряд других). Э. Дауне пытается уйти от примитивного экономического редукционизма и вводит в свой концепт анализ типов мотивации работников административного аппарата, в соответствии с которыми он выделяет разные виды деятельности бюрократов. Так называемые «явные» типы корпоративных мотивов (впасть, доходы, престиж, комфортность и защищенность) им отгораживаются от «смешанных», куда попадают пичная лояльность организации, гордость за проведенную работу, ориентация на служение общественным интересам и контракт на выполнение определенного проекта. Э. Дауне приходит к выводу, что бюрократический процесс развивается по определенному замкнутому циклу, зачастую далекому от прямого выполнения общественных задач, что требует эффективного социального контроля над деятельностью госаппарата. При этом бюрократы пытаются максимизировать свои интересы в зависимости от бюрократических правип и мотивов, из которых они исходят в своей административно-управленческой деятельности.

От изложенной модели принятия государственных решений несколько отличается концепция американского ученого Уильяма Нисканена, полностью опирающаяся на неоклассический экономический подход. В своей работе «Бюрократия и представительное правление» (1971) У. Нисканен начинает с традиционной для Неоклассической школы предпосылки о максимизации собственных интересов со стороны чиновников. Принципы поведения частной фирмы, стремящейся к максимальному увеличению своей прибыли, У. Нисканен распространяет на государственные ведомства, которые по аналогии с корпорацией также стараются увеличить объемы своего бюджета и размер собственного аппарата. Получается, что бюрократические органы государства действуют почти так же, как и рыночные институты, пытающиеся расширить зону действия и принимающие решения о наиболее выгодном размещении своих ресурсов. При этом частные фирмы пытаются максимизировать разницу между средними уровнями затрат и прибыли, увеличивая отдачу от каждого потраченного доллара. Вместо этого органы госаппарата увеличивают размеры своего финансирования якобы с тем, чтобы поднять средний уровень результативности своей работы. В итоге У. Нисканен приходит к выводу о довольно затратном и экстенсивном характере принимаемых в государственном секторе решений, которые нередко выражают приоритетные интересы самой бюрократии. К сожалению, данный вывод У. Нисканена очень напоминает многие российские ситуации, связанные с принятием государственными органами решений, выЗначительно более умеренный подход к принятию политических решений обосновывается сторонниками концепции «общественного выбора» (public choice). Как пишет профессор Сас- секского университета Мэри Фармер, из самого названия «общественный выбор» видно, что разработчики данной модели «исходят из того, что политические решения и процессы, подобно экономическим, являются плодом индивидуальных решений или „выборов", но таких индивидуальных „выборов", которые связаны с совокупными результатами». Основы теории общественного выбора были заложены в совместной работе признанного лидера Вирджинской школы Нобелевского лауреата 1986 года Джеймса Бьюкенена*и его коллеги Гордона Таллока, названной «Расчет согласия» (1962). В этой попучившей широкую известность работе Дж. Бьюкенен и Г. Таллок исследуют механизм трансляции множества индивидуальных решений в совместные массовые акты в условиях так называемого рыночного демократического равновесия и свободной игры акторов с различными резупьтатами («суммами»). Далее выдвигается тезис, что при подобных усповиях решения по улучшению положения одной социальной группы за счет другой могут быть приняты не единогласно, а лишь большинством голосов, поскольку проигрывающая от подобного рода решения группа не станет за него голосовать. Отсюда следует и другое положение концепции общественного выбора, что при принятии решений следует избегать выдвижения конфронтирующих альтернатив, которые исключают поиск взаимовыгодной формулы интересов.

В более поздних работах Дж. Бьюкенен приходит к выводу о необходимости учитывать также и институциональные ограничения общественного выбора. Он вводит понятие «конституционных ограничений», под которым подразумевается совокупность правил игры и институциональных форм, ограничивающих эгоистическое поведение индивидов и призванных защитить общественные интересы. В противном случае индивиды, занимающие ключевые позиции в механизме принятия государственных решений, способны нанести обществу значительный ущерб, что реально и происходипо в России в начале 1990-х годов в ходе приватизации госсобственности. Таким образом, сторонники концепции общественного выбора пришли к выводу о том, что механизмы рыночного согласования интересов и поведения индивидов необходимо рассматривать в институциональной среде, содержащей конкретные структуры, правила и обычаи человеческого взаимодействия. Ряд специалистов по рациональному выбору специально изучал влияние структуры политических институтов на принятие решений. Например, при исследовании формирования повестки дня в Конгрессе США выяснилось, что весьма существенную, а иногда и определяющую роль для коллективного выбора конгрессменов играет система парламентских комитетов, отбирающих и вносящих на рассмотрение про- бпемы для законодательной работы. В последнее время поэтому предпринимается немало попыток соединить модели рационального выбора с неоинституциональным подходом. Довольно важным вкладом разработчиков модели рационального выбора в политическую теорию является поиск ответов на вопросы о критериях эффективности, правилах оптимизации принимаемых решений и о микро-макропереходах между индивидуальной и коллективной активностью. Во-первых, в оборот политологов были запущены многокритериальные матрицы преференций, «деревья целей», правила максимакса (максимизации выгод) и минимакса (минимизации издержек), способы сравнения альтернатив в условиях неопределенности и многое другое. Авторы учебника по рациональной технике принятия решений отмечают, что каждый ЛПР должен иметь хотя бы даже приблизительные представления о цепях и правилах принятия решений для отбора наилучшего его варианта. М. Эддоус и Р. Стэнсфилд далее пишут: «Принимающий решение сам выбирает, каким правилом ему воспользоваться, потому что для каждого случая применимо какое-то определенное правило». Другое дело, что в государственной политике во многих случаях принцип эффективности приходится сопрягать с принципами гуманизма, справедливости и этики, и поэтому оценка эффективности политических решений явно не может опираться только на принципы экономической выгоды, имеющие, скажем, хождение в бухгалтерском учете.

Во-вторых, методология рационального выбора способствовала разработке проблемы взаимной трансформации индивидуальных и коллективных действий в механизме принятия решений. К примеру, в социологической модели социального выбора Джеймса Коулмена выделяется так называемый «макро-микро-макропереход», который содержит следующие фазы взаимотрансляции индивидуального и коллективного:

1) «макро-микропереход», где макрообъект «задает» характер активности агента;

2) «микро-микропереход», где «заданный стимул» порождает «реакцию»; 3) «микро-макропереход», выполняющий функцию «обратной связи и агрегирования индивидуальных действий».

Концепция рационального выбора (или «всеобщей рациональности») вызвала довольно объемную и жесткую критику со стороны многих политологов. Одна из видных сторонниц теории рационального выбора профессор Калифорнийского университета (Ирвайн) Кристен Монро выделяет четыре основных направления этой критики. Во-первых, в силу того, что в разных странах и культурах могут существовать разные ценностные ориентации, связанные с разными традициями, нормами и обычаями, западное понимание рациональных критериев и оптимальных цепей может попросту не сработать в иной социокультурной среде (Апмонд, Экштейн и др.). Во-вторых, еще одно направление критического анализа связано с опровержением «аксиомы максимизации выгоды», поскольку пица, принимающие решения, в основном исходят из умеренного критерия «удовлетворительности», а не из идеальной «оптимальности». Кроме того, еще Г. Саймон замечал, что теория рационального выбора занимается в основном его результатами, а не внутренним процессом, и поэтому она должна уделять «особенностям поведения рационально действующих лиц (тому, как они справляются с неопределенностью и сложностью мыслительных процессов) не меньше внимания, чем объективным условиям окружающей среды, в которой принимаются решения». В-тре- тьих, ряд исследователей в области когнитивной психологии (А. Тверски, Д. Канеман, Словик и др.) продемонстрировали слабость других базовых аксиом рационального выбора, связанных с предположением о владении актором необходимой информацией и наличием стабильных преференций при выборе того или иного эффективного варианта решения. И более того, в-чет- вертых, даже сами ученые, работающие в рамках парадигмы рационального выбора (М. Опсон и др.), поставили под сомнение еще одну его исходную «аксиому» — положение о том, что индивиды в коллективных решениях и действиях преследуют лишь свои эгоистические интересы. Вообще же, в середине 1990-х годов в западной политологии развернулась довольно ожесточенная дискуссия в связи с выходом книги Д. Грина и Й. Шапиро «Патологии рационального выбора» (1994), где, по сути депа, содержится довольно убедительная критика оснований подхода и опровержение его наиболее радикальных версий. 3.5. МОДЕЛИ ГРУППОВОЙ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ

Следующий теоретико-методологический бпок связан с проблемой представительства социальных интересов в механизме принятия государственных решений. В этот бпок рассуждений входит анализ основных моделей репрезентации интересов при принятии решений государственными органами: плюрализма и элитизма, корпоративизма и марксизма. Несмотря на то что эти концепции сильно отличаются друг от друга по своим философским и политическим, идеологическим и социологическим основам, их все роднит пристальное внимание, которое уделяется проблеме представительства в государственной политике интересов гражданского общества, его отдельных групп и социальных общностей. Конечно же сторонники этих моделей представляют конкурирующие школы, ведущие между собой ожесточенную полемику, что особенно наглядно проявляется в дискуссиях между плюралистами и марксистами. И все же в силу того, что объект интерпретации у конкурирующих школ один и тот же — репрезентация интересов акторов в механизме принятия государственных решений, — в последние десятилетия между политологами разных направлений происходил оживленный обмен мнениями, полемическим результатом которого стало появление известного общего рынка идей, включающего тезисы и антитезисы, системы аргументации и их опровержения в виде контраргументов. Нередко, используя результаты самих научных дискуссий, конкурирующие модели развивали или изменяли свои конструкции, как это, например, происходило с неомарксистскими концептами. Рассмотрим же в отдельности каждую из выделенных моделей социально-политической репрезентации.

Наиболее известной моделью представительства интересов в государственной политике является плюрализм, причем связанный в первую очередь не с прямым демократическим участием, а с делегированием полномочий принятия государственных решений выборным политикам, а также назначенным последними администраторам. Модель афинской демократии, где граждане полиса сами напрямую принимали ключевые решения, не работает в современной комплексной организации государства, имеющего спожнейшую систему разделения властей по «вертикали» и «горизонтали», предполагающую существование довольно замысловатого и запутанного механизма согласований и блокировок со стороны различных институтов власти и управленческих ведомств. Кроме того, между органами власти и рядовыми гражданами при становлении системы представительной демократии сложились и такие посреднические организации, как политические партии и группы давления. На несовершенство представительной демократии как политического метода принятия решений на государственном уровне обращалось внимание Й. Шумпетером. Политический метод отражает то, «кем и как принимаются соответствующие политические решения» — подчеркивает австрийский ученый, продолжая далее, — приравнивая понятия „принятие решений" и „правление", мы могли бы определить демократию как правление народа». Однако такое определение, по его мнению, оказывается недостаточно точным. Необходимо разграничить решения, принимаемые избирателями на выбора* при голосовании за того или иного попитика, и совместные решения самих политиков, распоряжающихся полномочиями и ресурсами от имени голосующих избирателей и всего народа. Ведь нередко формула интересов, представленных в решениях, принятых на референдумах или плебисцитах всем населением, будет отличаться от их конфигурации, содержащейся в законодательных актах и тем более административных решениях, принимаемых «от имени и в интересах народа».

В концепции плюрализма, которая разрабатывалась и в рамках философии политики, и в границах собственно политической науки, как и в уже описанных рационалистских моделях, был поставлен вопрос о соотношении нормативно-прескриптивного и экспликативно-дескриптивного измерений плюралистического управления. Основной огонь критики плюрализма как раз и был направлен на опровержение тождества реальной системы представительства интересов и принятия решений в США и идеально- нормативной системы плюралистической демократии. При этом подобная критика исходила как «слева» — от неомарксистов и антизлитистов, так и «справа» — от консервативных элитистов. Сами же идеи демократического плюрализма уходят корнями в классические работы Дж. Локка, Т. Джеффесона, А. де Токвиля, Дж. С. Милпя, Д. Брайса, М. Острогорского и др. В XX веке особую известность приобрели работы американских ученых А. Бен- тли «Процесс управления» (1908) и Д. Трумэна «Управленческий процесс» (1951), где обосновывается тезис о более или менее равном представительстве интересов различных социальных групп в процессе государственного управления и принятия политических решений в США. С резкой критикой американской системы управления в 1950-е годы выступили Флойд Хантер и Чарльз Райт Миллс, атаковав с «левых» позиций реальную практику представительной демократии, явно расходившуюся с идеальной моделью плюрализма. Они лредъявили серьезные претензии к существующей в США системе государственного управления, заключающей в себе политическое неравенство, которое приводит к тому, что страной правят элитные группы меньшинства, тогда как большинство населения попросту отстранено от принятия политических решений.

Плюралисты попытались дать свои ответы на поставленные вопросы. Профессор факультета политической науки Йельско- го университета Роберт Даль провел специальное исследование процесса распределения власти и влияния в среднеамериканском городе Нью-Хейвен, результаты которого он изложил в своей известной монографии «Кто правит? Демократия и власть в американском городе» (1961). В самом начапе этой фундаментальной работы автор признает наличие серьезного социально-экономического неравенства между американскими гражданами в распределении самых разных жизненных ресурсов: материальных благ, образовательных знаний, социальных статусов, доступов к официальным лицам и т. п. Далее им 8 Принятие ПР совершенно резонно ставятся следующие вопросы: «Но если даже в Америке, с ее универсальным кредо демократии и равенства, существует значительный разрыв в условиях жизни различных граждан, не ведет ли это к появлению также сильного неравенства и в возможностях различных граждан оказывать влияние на решения разных государственных органов? Ну а поскольку граждане в демократической системе неравны в жизненных условиях, а потому неравны и в способности контролировать свои правительства, то тогда кто же в действительности здесь правит?». Итак, Р. Даль ставит вопрос «кто правит?», во многом ассоциируя его с другим вопросом — «кто принимает решения?». На эти вопросы, по его мнению, в политологии существуют три ответа и три основных варианта объяснения.

Во-первых, «парламентско-лартийный плюрализм», нашедший отражение в англо-американской литературе, где часто утверждалось, что в демократических системах избирательный и парламентский процессы являются легитимной основой для принятия государственных решений выборными политиками, основным агентом которого выступают политические партии, продвигающие своих деятепей в органы государственной власти и опирающиеся на голос избирателя. «При помощи своего голоса последний регистрирует свои преференции в отношении определения генерального направления государственной попитики, — отмечает Р. Даль, — и затем он уже не может выбирать, да и не нуждается в выборе того или иного политического курса». Во- вторых, это «функциональный плюрализм», согласно которому государственное управление осуществляется через деятельность групп интересов (или групп давления), причем позицию эту отстаивали в основном американские авторы (А. Бентпи, Д. Трумэн, Э. Латам и др.). И в-третьих, это «пессимистический» (по выражению Р. Даля) подход, разработанный сторонниками теории элит (Р. Линд, Ф. Хантер и др.). Ни одно из упомянутых объяснений не устраивает Р. Даля, и поэтому он предлагает свой собственный плюралистический подход. В чем же он состоит? Прежде всего, Р. Дал*> связывает систему впасти и влияния с механизмом принятия решений в Нью-Хейвене. Его методологический подход состоит в анализе политических решений с точки зрения влияния на них различных акторов, продвигающих разные альтернативы и разнообразные комбинации интересов. В связи с этим американский ученый отбирает четыре объекта политического регулирования (issue-areas): 1) городское развитие и реконструкция; 2) народное образование; 3) выдвижение кадров; 4) подготовку нового городского устава, — по поводу которых в 1950-е годы принимались те или иные решения. В результате анализа десятков городских решений Р. Даль приходит к ряду важных выводов. Во-первых, несмотря на неравенство сил, все группы граждан обладали определенным политическим потенциалом контроля над ресурсами и влиянием в различных областях городского управления. Во-вторых, вовсе не произошло кумуляции ресурсов в руках одной группы и, соответственно, монополизации влияния, что привело бы к установлению общего контроля над принятием городских решений. Отсюда Р. Далем делается вывод, что власть дисперсно фрагментирована между различными группировками, которые контролируют принятие решений в отдельных областях, но не всю городскую политическую систему в целом. Поэтому можно говорить о плюралистической модели городской системы.

Позднее, в 1970-90-е годы, взгляды Р. Даля эволюционируют в направлении так называемого «элитного плюрализма», где им все же признается особая роль элитных групп. Произошло это под влиянием довольно жесткой полемики с представителями концепций «элиты» и «господствующего класса». Вот что замечает Р. Даль в конце 1990-х годов по поводу возможности торга и сговора тех самых «дисперсированных» элитных групп, о которых он с большим оптимизмом писал 30-40 годами ранее. Он обращает внимание на теневую сторону плюралистической демократии, когда народ делегирует полномочия от своего имени принимать стратегические решения политической и бюрократической элитам> которые вовсе не демократически сторговываются между собой, инкорпорируя в «формулу интересов» государственного решения в первую очередь свои собственные приоритеты. А ведь еще в 1950-60-е годы Р. Даль считал, что в отношениях влиятельных группировок доминирует спасительная для плюрализма конкуренция, а не сговор за спиной народа. В конце XX века он более трезво оценивает роль политико-бюрократической элиты, которая многократно сильнее группировок обычных граждан3*.В качестве альтернатив ппюрапистскому подходу рядом школ политологов разрабатываются элитаристские, неомарксистские и, наконец, корпоративистские модели интерпретации государственной политики и принятия решений. В основе этих концепций лежат менее оптимистические и более реалистические (то есть, скорее, дескриптивные, чем нормативные) принципы согласования интересов различных социальных групп, а также политической элиты и государственной бюрократии, обладающей своими собственными корпоративными интересами. Рассмотрим очень кратко, в чем специфика интерпретации агентов ППР и формул интересов, ориентиров и регупятивов, определяющих правила принятия решений в трактовке данных концепций. Начнем с элитологических моделей. В ряду этого довольно широкого направления социально-политической мысли имеются сторонники правления элит, то есть «элитисты» (Т. Дай и др.) и их противники, «антиэлитисты» (Ч. Р. Миллс и др.). В этой части модель элит включает некоторые нормативные элементы. Если Т. Дай подходит к оценке системы принятия государственных решений при доминирующей роли квалифицированной и эффективной элиты с достаточно правоконсервативных и апологетических позиций, то Ч. Р. Миллс подвергает существующий status quo ожесточенной критике леворадикального толка. Если первый считает, что настоящая элита отстаивает общественные интересы, то последний уверен как раз в обратном, а именно в том, что лри принятии решений элитные группы озабочены прежде всего удовлетворением своих собственных нужд, а вовсе не интересов американской нации в целом. Другими словами, в широких рамках элитологии существуют прямо противоположные модели согласования интересов: от их гармонизации до навязывания обществу элитистских по своей природе решений. Еще одной довольно распространенной теоретической моделью, также претендующей на раскрытие социальной природы государственных решений, является неомарксистская концепция «господствующего класса». Представители этой позиции исходят из классической марксистской идеи о доминировании экономически господствующего класса собственников средств производства в механизме государственного управления и политической власти. Например, английский политолог Р. Мипибэнд обосновывает в своей книге «Государство в капиталистическом обществе» (1969) тезис, что господствующим в современном капиталистическом обществе классом буржуазии государственный аппарат используется не столько в качестве политического инструмента несправедливого распределения доходов и благосостояния, сколько для оказания дополнительного влияния на принимаемые решения задействуются ассоциации крупного бизнеса и личные связи в правительстве. Профессор Университета Ньюкасла М. Хилл замечает, что в основании подобной «инструменталисг- ской позиции лежит такой подход к рассмотрению власти, который имеет немало общего с элитическими взглядами и даже с радикальными версиями плюрализма (как это было с поздними (1977) работами Линдблома)». Другими словами, при анализе государственных решений прежде всего учитываются «капиталистические интересы», причем ничего другого и быть не может в государстве, существующем в условиях капитализма. В то же время некоторые неомарксисты (М. Хилл, К. Хэм и др.), сомневаясь в ключевой роли капиталистов в принятии государственных решений, добавляют к этому веберовскую идею о влиянии профессионалов: администраторов и политиков, экспертов и лоббистов. На близких к неомарксизму позициях стоит американский политолог Уильям Домхофф, на страницах своей монографии «Кто управляет Америкой?» (1998) отстаивающий тезис о стратегической роли «господствующего класса» в механизме принятия решений в современных законодательных и исполнительных институтах США. Он пишет следующее: «Господствующим классом принимаются и навязываются массам все важнейшие решения по экономическим, социальным и политическим вопросам, в содержании которых выражены в основном интересы владельцев и менеджеров крупнейших корпораций и банков». Подобная интерпретация «формулы интересов» акторов, участвующих в процессе принятия государственных решений, вызывает ряд критических возражений в силу своей редуктивно- сти и известной симплифицированности. «Оптимальная политика, вырабатываемая политической элитой, — замечает по этому поводу профессор Г. К. Ашин, — это обычно компромисс (в идеале — консенсус) в отношениях между различными классами и слоями общества, что в долгосрочной перспективе более всего отвечает интересам самого высшего класса, потому что пролонгирует существование и развитие социально-политической системы, ставящей высший класс в привилегированное положение». Таким образом, в рамках марксистского подхода порой слишком упрощенно трактуется сама система ориентиров и потребностей, лежащая в базе выработки тех или иных политических решений. Интересы крупных собственников заслоняют ропь таких акторов, как руководящие администраторы и рядовые чиновники госаппарата, профессиональные политики и партийные функционеры. Попытка определить роль административно-политической элиты и государственной бюрократии была предпринята в рамках концепций «главного управляющего» (core executive) английским политологом Родом Родесом. Он считает высшую бюрократию ключевым агентом всех важнейших государственных решений в современной Великобритании, которая сменяется гораздо реже, чем выборные политики, работая при разных правительственных кабинетах и получая тем самым определенную автономию и от экономической, и от политической элиты. Происходит своего рода «политизация» бюрократов, осуществляющих разработку, экспертизу и блокировку многих ключевых решений в государственном секторе, причем выборные политики не в силах заставить изменить привычные для чиновников ценностные ориентиры и правила игры, что бывает необходимо при изменении политической стратегии и тактики. В 1970-90-е годы широкую известность получила еще одна модель представительства и согласования интересов в государственной политике — современный корпоративизм (или неокорпоративизм). Один из лидеров данного направления профессор Стэнфордского университета Филипп Шмиттер дает следующее определение этой модели в своей знаменитой статье «Продолжается пи век корпоративизма?» (1974): «Корпоративизм можно определить как систему представительства интересов, в которой основные составляющие организованы в ограниченное число отдельных, обязательных, неконкурирующих, иерархически упорядоченных и функционально дифференцированных категорий, признанных и зарегистрированных (если не созданных) государством и наделенных представительской монополией внутри этой категории в обмен на осуществление контропя за отбором лидеров и выражение требований и поддержки». Ф. Шмиттером выделяются две основные формы корпоративизма: «государственная» и «социетальная». Еспи в рамках первой формы согласование интересов различных групп населения проходит под жесточайшим контролем автократического государственного аппарата (Италия и Германия эпохи фашизма), то социетальная форма возникает в Западной Европе и Северной Америке в период кризиса плюралистической системы представительства. По мнению ряда исследователей (С. П. Перегудов, Н. Ю. Лапина, И. С. Семененко и др.), корП°ративистская модель репрезентации интересов вполне адекватно отражает характер государственной политики в современен России. В чем же состоит кор- поративистский вариант согласования интересов при принятии государственных решений?

Во-первых, в отпичие от плюрализма, эпитизма и марксизма, где за государственным органом закреплены функции репрезентации интересов тех или иных общественных групп или классов, сторонники корпоративистскои модепи рассматривают государственные ведомства в качестве относительно автономного актора, а бюрократию — в виде отдесной корпорации. Во-вторых, государственные органы не должны быть пассивными «репрезентантами» чьих-то интересов, а призваны активно регулировать отношения между разными социальными группами и их политическими ассоциациями, как это происходит во многих развитых странах при взаимодействии предпринимателей-нанимателей и наемных работников, организаций бизнесменов и профессиональных союзов. В-третьих, это влечет за собой создание корпоративистских агентств, находящихся между государством и обществом, в результате чего многие общественные объединения инкорпорируются в механизм принятия государственных решений для осуществления совещательно-консультативных функций. Тем самым при государственных органах появляется целая система совещательных органов по различным направлениям государственной политики (экономической, социальной, молодежной, национальной и др.), куда входят представители порой противостоящих друг другу социальных групп и где происходят преодоление конфликтов, гармонизация интересов и выработка совместных вариантов политических решений. К примеру, государственные планово-бюджетные органы согласовывают инвестиционные решения и программы с крупным бизнесом в специальных совещательных комитетах, где оговариваются налоговые льготы, снижение тарифов, в то время как с профсоюзами достигаются соглашения о росте средней зарплаты и контроле над ценами. В цепом же применение корпоративистской модели в государственной практике способствует созданию системы «около- государственных» совещательных и согласительных агентств и как преодолению межведомственных барьеров, так и установлению «горизонтальных» связей между государственными и негосударственными агентами принятия решений. Корпоративистская модель тесно связана и оказала влияние на разработку другой достаточно новой концепции — попитико-управпенческих сетей.

3.6. МОДЕЛЬ ПОЛИТИКО-УПРАВЛЕНЧЕСКИХ СЕТЕЙ

Модепь попитико-управпенческих сетей (policy networks) и сетевой подход (network approach) спожипись относитепьно недавно в сравнении с марксизмом ипи плюрализмом. «Классовый, эпитистский, плюрапистский и корпоративистский подходы составляют четыре наиболее крупные объяснительные модели, — пишет один из основателей сетевого подхода Дэвид Ноук, продолжая далее: —... классовое, эпитистское, плюралистическое и корпоративистское объяснение обосновали постановку ряда провокативных вопросов, хоть и не дапи ответов относитепьно общего и особенного во впастных процессах, разворачивающихся в различных развитых странах». И в то же время упомянутый, еще совсем «юный», подход уже успел завоевать довольно широкую популярность среди политологов, а затем и сам стал оказывать влияние на развитие привычных и укрепившихся теорий. Каковы же основные истоки сетевого подхода?

Во-первых, идея существования сетей в обществе вошпа в оборот социальных наук в 1940-50-е годы, причем первоначально она использовалась для анализа межперсонапьных взаимоотношений и взаимосвязей в областях, находящихся на стыке социальной психопогии, социологии и теории организации. Во-вторых, в 1960-70-е годы идея сетей начинает проникать в политологические исследования, и прежде всего в анализ госу- дарственно-пубпичной политики. У сетевого подхода в начале его продвижения в политологию имелось два основных источника формирования: во-первых, сетевой анализ, пришедший из смежных социальных дисциплин, и во-вторых, имелся собственный исток, начало которому положено еще в довоенный период. В конце 1930-х годов известный для того времени в США политический аналитик Эрнст Гриффит замечал в своей книге «Демократия в тупике», что «в публичной политике существуют некие „вихревые образования", притягивающие представителей различных институтов, при этом в подобных „центрах активности" контакты людей происходят вокруг специфических проблем». Он добавляет далее, что «взаимоотношения между этими людьми — законодателями, администраторами, лоббистами и учеными, которых интересуют общие проблемы, складываются куда более тесные, чем в целом отношения между конгрессменами ипи администраторами». А в 1960-е годы была разработана непосредственно предшествовавшая становлению современной теории политико-уп- равпенческих сетей концепция «железных треугольников». Что же она собой представляла? Модель «железного треугольника» выражапа стабильное структурное образование, состоящее из членов профильных комитетов ипи подкомитетов, отраслевых административных ведомств и лоббирующих групп интересов, которые действовали в одной политико-управленческой сфере (например, в обороне, здравоохранении ипи энергетике). Для «железных треугольников» были характерны ограниченный допуск новых членов, корпоративная солидарность и, наконец, захват и «тихое» распределение между своими участниками ключевых ресурсов общества в той ипи иной области.

Концепция «железных треугольников» довольно скоро подверглась критике за неполноту и ограниченность со стороны видного американского политолога Хьюго Хекло. По его мнению, подобного рода взгляд исходит только из частного случая формирования сетей с весьма стабильным составом участников, объединявшихся для контроля за конкретными государственными программами и удовлетворения своих непосредственных экономических интересов. X. Хекпо посчитап, что в реальной попитике куда чаще скпадываются альянсы иного типа, которые он обозначил термином «проблемные сети» (issue networks). Что же он вкпадывает в это понятие? С его точки зрения, «пробпемные сети» выгпядят как довольно аморфные и изменяющиеся образования, создающиеся для решения одной определенной проблемы. Пробпемные сети включают в себя постоянно меняющуюся по составу совокупность участников, которые на разных фазах существования сети то «входят» в нее, то из нее «выходят». Чаще всего такие сети состоят из чиновников и депутатов, партийных активистов и представителей групп интересов, а также экспертов аналитических и академических организаций. При этом в различных сегментах сети интенсивность деятельности ее участников может время от времени повышаться, сама же их активность может быть обусловлена вовсе не только чисто материальными интересами, а также идеями и представлениями акторов о более эффективном варианте проведения той или иной государственной политики.

В 1970—80-е годы складывается целый ряд приложений сетевого подхода к анализу государственной политики: концепции попитико-управпенческих «сетей» Д. Ноука, «сообществ» (communities) Дж. Ричардсона, «потоков» (streams) Дж. Кингдо- на, «подсистем» П. Сабатьер и др. Все перечисленные концепции исходят из общей идеи повышения уровня сложности и комплексности государственного регулирования и управления общественными процессами. Известный социолог Мануэль Ка- стельс в своей нашумевшей книге «Подъем сетевого общества» (1996) доказывает, что в условиях развития информационного общества и новых коммуникативных технологий сетевая форма социальной организации становится доминирующей, образуя новую общественную морфологию и постепенно подводя к тому, что «впасть структуры оказывается сильнее структуры власти». «Принадлежность к той ипи иной сети или отсутствие таковой наряду с динамикой одних сетей по отношению к другим выступают в качестве важнейших источников власти и перемен в нашем обществе», — утверждает М. Кастельс, далее делая вывод о том, что «таким образом, мы вправе охарактеризовать его как общество сетевых структур (network society), характерным признаком которого явпяется доминирование социальной морфологии над социальным действием». Отсюда следует, что современные сетевые структуры создают новую комбинацию формальных и неформальных агентов власти, обеспечивающей управление и манипулирование людьми и образующей новую конфигурацию политических коммуникаций. В чем же состоят особенности политико-управленческих сетей среди прочих типов сетевых структур в обществе? Во-пер-

4Ь Кастельс М. Становление общества сетевых структур // Новая индустриальная волна на Западе / Под ред. В. Л. Иноземцева. М 1999 С.494.

вых, политико-управленческие структуры связывают воедино государственных и негосударственных акторов. «Внутриоргани- зованные сети дают нам возможность описать и проанализировать всех сколько-нибудь существенных попитико-управпенческих акторов — от представленных в парламенте партий и правительственных ведомств до бизнес-ассоциаций, профсоюзов, ассоциаций специалистов в различных областях и прочих общественных объединений», — отмечает один из основателей сетевого подхода Дэвид Ноук. Во-вторых, в политической сети действуют официальные нормы и неформальные правипа игры. В-третьих, в структуре сети между ее участниками идет интенсивный обмен властными, экономическими, информационными и прочими ресурсами, причем в основе подобного обмена лежат совместные интересы, устойчивые коммуникации, оциальные взаимозависимости и заключаемые между акторами конвенции. Л. В. Сморгунов, проанализировав целый ряд определений и характеристик категории «политическая (а точнее, лопитико-управленческая) сеть», дает следующее ее определение. «В цепом такая сеть, — подытоживает он, — есть система государственных и негосударственных образований в определенной сфере политики, которые взаимодействуют между собой на базе ресурсной зависимости в цепях достижения согласия по интересующему всех политическому вопросу, используя при этом формапьные и неформальные нормы». К этой формулировке можно было бы добавить, что важное место в сетях занимает определение формулы интересов, типов взаимодействий и совместных действий, а также внутрисетевые статусы, ранги и функции составляющих сети акторов. Каковы же внутренняя структура и основные типы полити- ко-управленческих сетей? Эти два вопроса тесно связаны между

собой, поскольку определение типа сети во многом зависит от внутренней конфигурации входящих в нее компонентов и взаимосвязей между ними. Одними из первых вопрос о внутренней структуре социальных сетей был поставлен Дэвидом Ноуком и Джеймсом Куклинским в работе «Сетевой анализ» (1982), где ими выделяются сетевые акторы и отношения между ними внутри сетей. Во-первых, акторы подразделяются на «центры», образующие главные попюса сетей в целом, и «клики», которые характеризуются более интенсивным внутренним обменом. Кроме того, между акторами существуют отношения, которые задаются и конституируются сетью в цепом. Отношениям между акторами присущи такие свойства, как «интенсивность», опе- рациализируемая посредством оценки объема передаваемого ресурса и частоты трансакций, а также «направленность», характеризующая вектор перемещений ресурсов между центром и периферией сети5*.

Далее Д. Ноук продолжает свой анализ компонентов политических сетей в различных сферах государственного управления (здравоохранения, энергетики, трудовых отношений), называя их «попитико-управпенческими доменами» (policy domains). С его точки зрения, в каждой обпасти государственного управления складывается собственная сетевая структура, или «домен». Из каких же компонентов состоит подобная отраслевая сеть? «На самом абстрактном концептуальном уровне внутреннюю структуру политико-управленческого домена можно сконструировать из четырех основных компонентов: политико-управленческих акторов; политических интересов; властных взаимоотношений и совместно- коллективных действий». Что все же стоит за этими базовыми компонентами? Во-первых, в число политико-управленческих акторов включаются только организованные группировки (а не индивиды или неоформившиеся группы), к которым принадлежат групповые объединения граждан или чиновников, их зонтиковые ассоциации (peak associations) и конечно же собственно государственные организации. Во-вторых, политические интересы проявляются в таких областях, как отраслевые объекты регулирования в цепом (образование, рыночное регулирование и т. д.), отдельные управленческие проблемы (повышение зарплаты, условия для малого бизнеса и т. д.) и «события», заключающиеся в оформлении той или иной совокупности интересов в рамках политического решения. В-третьих, под властными взаимоотношениями понимаются два базовых способа обмена ресурсами: информационный (идеи, факты и т. д.) и материальный (деньги, услуги и т. д.). И в заключение, четвертый компонент сетевой структуры — совместно-коллективные действия — в известном плане резупьтиру- ет соединение всех предыдущих частей модепи. Коллективные действия некой совокупности акторов могут быть выражены в формах совместной мобилизации (строительство коалиций ипи массовых движений), рекламной кампании (через СМИ и другие каналы), а также посредством скоординированного прямого лоббирования и продвижения их представителями общественных интересов в соответствующих государственных органах.

От конфигурации и характера связей между указанными выше компонентами во многом зависит тип сформировавшейся политико-управленческой сети. В качестве критериев выступают состав участников, характер связей между ними, уровень сплоченности и стабильности и др. Английские ученые Дэйв Марш и Род Родес выделяют два главных полюса типологизации политических сетей: «политико-управленческие сообщества» и «пробпемные сети». В чем же состоит разница между ними? «Политико-управленческие сообщества» характеризуются следующими чертами:

1) имеют относительно ограниченное членство, сознательно преграждая вхождение иных участников извне;

2) часто взаимодействуют и разделяют некие общие ценности;

3) обмениваются ресурсами при регулирующей роли лидеров;

4) поддерживают известный баланс власти между основными акторами.

А вот уже ранее упоминавшиеся «проблемные сети» имеют гораздо менее сплоченную структуру, В проблемных сетях все выглядит обратным образом:

1) сети эти весьма разнородные и широкие;

2) уровень контактов непостоянен, а соглашения нестабильны;

3) ресурсы участников сильно различаются, причем их нелегко аккумулировать для решения коллективных задач;

4) распределение власти в структуре очень неровное.

В сетевом подходе при всех его плюсах имеются известные затруднения. Во-первых, аналитические модели данного типа сконцентрированы на таких вопросах: как участвуют различные акторы в принятии политических решений и как выстраиваются отношения между ними? При этом фактически за кадром остается другой, не менее важный вопрос: почему и отчего происходит складывание сетей определенного типа? Во-вторых, структурный генезис сетевого подхода привел к такому пониманию их феноменологии, согласно которому для рассмотрения в основном берутся сети, обладающие стабильным, интенсивным и достаточно «статическим» видом54. На последний момент в последние годы стали обращать внимание уже не критики, а сами сторонники сетевой теории, которые считают, что нужно развивать подход далее, стараясь придавать моделям политико-управленческих сетей более «динамический», гибкий и адаптивный характер. Одной из последних попыток подобного рода стала заявка на создание так называемой «стратегической реляционной теории сетевой динамики». Ее авторы, британские политологи Колин Хэй и Дэвид Ричарде, изображают функционирование

34Некоторые попытки моделирования «административных сетей», правда скорее полукустарного характера, предпринимались и российскими авторами. См. об этом: Кордонский С. Рынки власти: Административные рынки в СССР и России. 2000. С. 103-134.

политических сетей в виде циклического процесса, состоящего из семи основных стадий: t) предсетевой, или предварительной; 2) складывания, или модификации сети; 3) работы сети; 4) трансформации сети; 5) упадка'сети; 6) окончания деятельности сети; 7) перестройки сети53. На первой, предсетевой, стадии правительственные чиновники ипи политики проводят консультации по тем или иным проблемам с широким кругом акторов, включающим группы интересов, партийную оппозицию, аналитические и экспертные центры. На второй стадии органы правительства заняты перестройкой старой или созданием новой политической сети, в процессе чего происходит распределение ипи перераспределение статусов и ролей между акторами. Третья стадия включает в себя уже собственно проведение консультаций и переговоров, в рамках которых ведется торг и заключаются формальные соглашения и неформальные сделки между государственными и общественными участниками сети. На четвертой стадии происходит трансформирование сети, связанное пибо с изменением ее функций (переходом от подготовки решения к его практической реализации), пибо обусповпенное обучением участников сети на собственном опыте работы с решением, что приводит к корректировке его цепей и задач. Дальнейшая эволюция сети может происходить по трем разным сценар