Выводы. Кровь, страх и мутные воды тунисской политики

Утверждение нового правительства, конечно, не поставило точку в череде кризисов тунисского переходного периода, но по меньшей мере, открыло в них новую главу – и служит вполне приемлемой развязкой.

Как уже отмечалось, сам правительственный кризис был предопределен институционально, принятой схемой демократического транзита. Вопрос в том, насколько предопределено было его разрастание и превращение в кризис общенациональный, и соответственно, стоит ли ожидать его повторения, возможно, в более жестких формах? И наконец, какую роль сыграла эскалация кризиса в тунисской политической жизни?

По сути дела убийство Шукри Биль‘ида стало катализатором тех общественных и политических процессов, которые ранее развивались вне зависимости друг от друга, и одновременно свело их воедино.

Доминантой общественной жизни последних двух лет была проблема идентичности, или – говоря более обще, но и более точно – проблема смыслов социального бытия как такового. Она существовала и раньше, но только после революции была названа и приобрела ключевое значение в социальной жизни. Давнему ее существованию – свидетельств множество: и мода на ношение хиджаба, начавшаяся еще при Бен Али, и «бум гименопластики», и нескончаемые самоубийства по всей стране в 1990-е и 2000-е годы. Революция 14 января, на первый взгляд, к этой проблеме отношения не имела, и в основе ее лежали совсем иные причины – коррупция, безработица, относительная депривация и тому подобное.

Однако главные ее лозунги – свобода, справедливость и национальное достоинство – носили ярко выраженный моральный и ценностный характер. Эклектичный и полумодернизированный режим Бен Али год из года (не специально, конечно) уничтожал все нормальные смыслы общественного бытия: боровшийся с исламизмом и за прогресс, он фактически, отмел архаичную религиозную систему ценностей. Одновременно – коррумпированный, основанный на клановых связях и презрительно относящийся к правам человека (несмотря на бесконечные разговоры о них), он не мог принять и системы либеральной. В результате две части тунисского общества – модернизированная элита и не вполне модернизированная основная масса – хоть и по-разному, ощущали и отсутствие справедливости, и утрату достоинства, и нехватку свободы. Причем каждое из этих понятий понималось обеими частями по-своему. В результате постреволюционной демократизации общественной жизни Тунис (как и Египет, и другие страны Арабского Пробуждения) столкнулся с двумя проектами будущего: исламским и либеральным, причем носители их не просто принадлежали к разным социальным слоям, но и жили, словно в двух совершенно разных и почти непересекающихся реальностях.

Убийство Шукри Биль‘ида (как два года назад самосожжение Мухаммеда Буазизи) заставило две эти реальности столкнуться, что привело, прежде всего, к поляризации общества и определению позиций. Одни громили штаб-квартиры ан-Нахды, другие их защищали; одни шли к МВД, другие – туда же, но через три дня. Одни в ужасе предрекали гражданскую войну и обвиняли власти переходного периода в фактической легализации салафизма, другие говорили: «Ан-Нахда – это мое сердце, моя душа, воздух которым я дышу… Я поддерживаю ее от А до Я, каждый пункт ее программы, каждую ее фракцию – от одних крайних до других». Одни кричали 6 февраля: «Тунис свободен, Ганнуши – пошел вон!», другие три дня спустя призывали к изгнанию «клуба Ла Марсы» (Ла Марса – аристократический пригород столицы, место обитания богатых вестернизированных слоев общества. «Клубом Ла Марсы» тунисцы презрительно называют всю старую).

Однако помимо взаимной нелюбви и непонимания был еще и общий страх перед уже начавшимся насилием, и он оказался важнее. Именно протест против насилия привел полтора миллиона человек на кладбище Джаллаз 8 февраля, и именно о нем говорили лозунги на демонстрации исламистов 16 февраля: «Насилие – красная черта!».

Что же касается политической элиты, то и ее убийство Биль‘ида вынудило, прежде всего, определить свои позиции, и вывести партии из того несколько аморфного и раздробленного состояния, в которое они впали после октября 2011 года. Наличие такого числа партий, как в постреволюционном Тунисе, естественно для переходного периода в любой стране, но непродуктивно и невозможно в нормальной демократической системе. На протяжении двух лет медленно шел процесс слияния партий в разного рода блоки, однако и процесс шел медленно, и существенной разницы между блоками не наблюдалось. Более того – неясным оставался и основной критерий блокирования партий. Для некоторых это было отношение к религии и арабо-мусульманской идентичности (Нида’ Тунис vs ан-Нахда), для некоторых – отношение к действующей власти (Тройка vs оппозиция), для некоторых – позиции по социально-экономическим вопросам (либералы vs центристы vs крайне левые).

Все это сопровождалось личной конкуренцией в каждом политическом спектре, борьбой за лидерство между партиями внутри блоков, стремлением исламистов создавать «буферные» партии (условно светские, но лояльные им), внутренней гетерогенностью самих исламистов и стремлением многих из стана победителей воспользоваться всеми бонусами, которые дает власть. Это могло тянуться и далее до бесконечности – увлеченные аппаратными играми партии все меньше внимания уделяли собственному электорату и, в общем, не спешили решать срочные социально-экономические вопросы (или хотя бы предлагать их решения). Однако выход людей на улицы и жесткое обозначение ключевой проблемы страны придало всем политическим силам недостающий импульс.

Последующие события стали проверкой на прочность для всех без исключения, высветили слабые и сильные стороны каждой партии. Кроме того они не только привели в результате к формированию двух антагонистических лагерей – светского и исламистского (об их существовании и примерном составе все догадывались и ранее), но и обозначили возможность появления третьего лагеря – умеренно исламистского, национально ориентированного. Точно также как страх заставил искать примирения тунисское общество, заставил он (и в еще большей степени) искать примирения тунисские элиты. Формирование Али ал-Арайидом правительства с большим количеством беспартийных (притом явно не симпатизирующих ан-Нахде) было результатом именно страха перед насилием, царящим, как в рядах исламистов, так и в рядах светской оппозиции.

Добро оказалось сделанным из зла. Больше делать его было действительно не из чего.

Источник: Россия в глобальной политике, 23.05.2013. URL: http://globalaffairs.ru/global-processes/Nemnogo-krovi-v-mutnoi-vode-15979