О трех истинно хороших женщинах. Всем известно, что хороших женщин не так-то много, не по тринадцать надюжину, а в особенности мало примерных жен

Всем известно, что хороших женщин не так-то много, не по тринадцать надюжину, а в особенности мало примерных жен. Ведь брак таит в себе столькошипов, что женщине трудно сохранить свою привязанность неизменной в течениедолгих лет. Хотя мужчины в этом отношении и стоят намного выше, однако и имэто не легко дается.

Показателем счастливого брака, убедительнейшим доказательством его,является долгая совместная жизнь в мире, согласии, без измен. В наше время —увы! — жены большей частью выказывают свои неустанные заботы и всю силусвоей привязанности к мужьям, когда тех уже нет в живых; по крайней мереименно тогда жены стараются доказать свою любовь. Что и говорить —запоздалые, несвоевременные доказательства! Жены скорее, пожалуй, доказываютэтим, что любят своих мужей мертвыми. Жизнь была наполнена пламенемраздоров, а смерть — любовью и уважением. Подобно тому как родители нередкотаят любовь к детям, так и жены часто скрывают свою любовь к мужьям,соблюдая светскую пристойность. Эта скрытность не в моем вкусе: такие женымогут сколько угодно неистовствовать и рвать на себе волосы, я же в такомслучае спрашиваю какую-нибудь горничную или секретаря: «Как они относилисьдруг к другу? Как они жили друг с другом?» Я всегда припоминаю по этомуповоду чудесное изречение: iactantius maerent, quae minus dolent [2354]. Ихотчаяние противно живым и не нужно мертвым. Мы не против того, чтобы онирадовались после нас, лишь бы они радовались вместе с нами при нашей жизни.Можно просто воскреснуть от досады, если та, кому наплевать было на меня прижизни, готова чесать мне пятки, когда я только-только испустил дух. Если,оплакивая мужей, жены проявляют благородство, то право на него принадлежиттолько тем, которые улыбались им при жизни; но жены, которые, живя с нами,грустили, пусть радуются после нашей смерти, пусть будет у них на лице тоже, что и в душе. Поэтому не обращайте внимания на их полные слез глаза ижалобный голос: смотрите лучше на горделивую поступь, на цвет лица иокруглившиеся щеки под траурным покрывалом: эти вещи раскроют вам гораздобольше, чем любые слова. Многие из них, овдовев, начинают расцветать, —разве это не безошибочный показатель их самочувствия? Они блюдутустановленные для вдов приличия не из уважения к прошлому, а в расчете нато, что их ждет: это — не уплата долга, а накопление для будущего. В днимоего детства некая почтенная и очень красивая дама, которая и сейчас ещежива, вдова одного принца, носила больше драгоценностей, чем положено понашим обычаям для вдов. Когда ее упрекнули в этом, она ответила: «По ведь яне завожу больше новых привязанностей и не собираюсь вновь выходить замуж».

Не желая идти вразрез с принятым у нас обычаем, я расскажу здесь лишь отрех женах, вся глубина любви и доброты которых по отношению к их мужьямтоже проявилась в момент смерти последних; однако эти примеры несколькоотличны от приведенных: здесь имели место крайние обстоятельства и женщиныпожертвовали своей жизнью.

У Плиния Младшего [2355], около одной его усадьбы в Италии, был сосед,который невероятно страдал от гнойных язв, покрывавших его половые органы.Жена его, видя долгие и непрестанные мучения своего мужа, попросила, чтобыон позволил ей самой осмотреть его, говоря, что никто откровеннее ее нескажет ему, есть ли надежда. Получив согласие мужа и внимательно осмотревего, она нашла, что надежды на выздоровление нет и что ему предстоит ещедолго влачить мучительное существование. Во избежание этого она посоветовалаему вернейшее и лучшее средство — покончить с собой. Но, видя, что у него нехватает духу для такого решительного поступка, она прибавила: «Не думай,друг мой, что твои страдания терзают меня меньше, чем тебя; чтобы избавитьсяот них, я хочу испытать на себе то самое лекарство, которое я тебепредлагаю. Я хочу быть вместе с тобой при твоем выздоровлении, так же какбыла вместе с тобой в течение всей твоей болезни. Отрешись от страха смертии думай о том, каким благом будет для нас этот переход, который избавит насот нестерпимых страданий: мы уйдем вместе, счастливые, из этой жизни».Сказав это и подбодрив своего мужа, она решила, что они выбросятся в море изокна своего дома, расположенного у самого берега. И желая, чтобы муж ее допоследней минуты был окружен той преданной и страстной любовью, какою онадарила его в течение всей жизни, она захотела, чтобы он умер в ее объятиях.Однако боясь, чтобы руки его при падении и от страха не ослабели и неразомкнулись, она плотно привязала себя к нему и рассталась с жизнью радитого, чтобы положить конец страданиям своего мужа.

Это была женщина совсем простого звания, но именно среди простых людейнередко можно встретить проявления необыкновенного благородства:

extrema per illos

Iustitia excedens terris vestigia fecit. [2356]

Две другие женщины, о которых я собираюсь рассказать, были богатые изнатного происхождения, а среди таких людей примеры доблести — редчайшееявление.

Аррия, жена консула Цецины Пета, была матерью Аррии младшей, жены тогосамого Тразеи Пета, что прославился своей добродетелью во времена Перона, ачерез этого своего зятя Аррия старшая была бабкой Фаннии (одинаковые имена уэтих двух жен и двух мужей, а также сходная их судьба привели к тому, чтомногие потом их смешивали) [2357]. Аррия старшая, когда ее муж, Цецина Пет, былзахвачен солдатами императора Клавдия после гибели Скрибониана [2358](сторонником которого он был), стала умолять тех, кто увозил его в Рим,позволить ей ехать вместе с ним. Она будет стоить им дешевле — убеждалаАррия солдат — и будет меньшей помехой, чем рабы, которые понадобятся им дляобслуживания ее мужа, ибо она одна будет убирать его комнату, стряпать иисполнять все другие обязанности. Но ей было отказано. Тогда она, не медля,наняла рыбачье суденышко и на нем последовала за мужем от самой Иллирии.Однажды, когда они были уже в Риме, в присутствии императора Клавдия, Юния,вдова Скрибониана, приблизилась к ней с выражением дружеского участия ввидуобщности их судеб, но Аррия резко отстранила ее от себя со словами: «И тыхочешь, — сказала она, — чтобы я говорила с тобой или стала тебя слушать? Утебя на груди убили Скрибониана, а ты все еще живешь?» Из этих слов Аррии,так же как из многих других признаков, родные ее заключили, что оназамышляет самоубийство и стремится разделить судьбу своего мужа. Ее зять,Тразея, умоляя ее не губить себя, сказал ей: «Если бы меня постигла такая жеучасть, как и Цецину, то разве ты захотела бы, чтобы моя жена — твоя дочь —покончила с собой?» — «Что ты сказал! — воскликнула Аррия. — Захотела ли быя? Да, да, безусловно захотела бы, если бы она прожила с тобой такую жедолгую жизнь и в таком же согласии, как я со своим мужем». Ответ этот усилилбдительность ее близких, которые стали внимательно следить за каждым еешагом. Однажды она сказала тем, кто ее стерег: «Это ни к чему: вы добьетесьлишь того, что я умру более мучительной смертью, но добиться, чтобы я неумерла, вы не сможете». С этими словами она вскочила со стула, на которомсидела, и со всего размаху ударилась головой о противоположную стену. Когдапосле долгого обморока ее, тяжело раненную, с величайшим трудом привели вчувство, она сказала: «Я говорила вам, что если вы лишите меня возможностилегко уйти из жизни, я выберу любой другой путь, каким бы трудным он ниоказался».

Смерть этой благородной женщины была такова. У ее мужа Пета не хваталомужества самому лишить себя жизни, как того требовал приговор, вынесенныйему жестоким императором. Однажды Аррия, убеждая своего мужа покончить ссобой, сначала обратилась к нему с разными увещаниями, затем выхватилакинжал, который носил при себе ее муж и, держа его обнаженным в руке, взаключение своих уговоров промолвила: «Сделай, Пет, вот так». В тот же мигона нанесла себе смертельный удар в живот и, выдернув кинжал из раны, подалаего мужу, закончив свою жизнь следующими благороднейшими и бессмертнымисловами: Paete, non dolet [2359]. Она успела произнести только эти трикоротких, но бесценных по своему значению слова: «Пет, это вовсе не больно» [2360]:

Casta suo gladium cum traderet Arria Paeto

Quem de visceribus traxerat ipsa suis:

Si qua fides, vulnus quod feci, non dolet, inquit;

Sed quod tu facies, id mihi, Paete, dolet. [2361]

Слова Аррии в тексте Плиния производят еще более глубокое впечатление иеще более значительны. И правда, нужно было обладать беззаветным мужеством,чтобы нанести смертельную рану себе и побудить сделать то же самое мужа, но,чего бы это ей ни стоило, тут она была и побудителем и советчиком; однакосамое замечательное в другом. Совершив этот высокий и смелый подвигединственно ради блага своего мужа, она до последнего своего вздоха былапреисполнена заботы о нем и, умирая, жаждала избавить его от страхапоследовать за ней. Пет, не раздумывая, убил себя тем же кинжалом; мнекажется, он устыдился того, что ему понадобился такой дорогой, такойневознаградимый урок.

Помпея Паулина, молодая и весьма знатная римская матрона, вышла замужза Сенеку, когда тот был уже очень стар [2362]. В один прекрасный деньвоспитанник Сенеки, Нерон, послал своих приспешников объявить ему, что оносужден на смерть; делалось это так: когда римские императоры того времениприговаривали к смерти какого-нибудь знатного человека, они предлагали емучерез своих посланцев выбрать по своему усмотрению ту или иную смерть ипредоставляли для этого определенный срок, иногда очень короткий, а иной разболее длительный, сообразно степени их немилости. Осужденный имел такимобразом иногда возможность привести за это время в порядок свои дела, ноиной раз за краткостью срока не в состоянии был этого сделать; если жеприговоренный не повиновался приказу, императорские слуги присылали длявыполнения его своих людей, которые перерезали осужденному вены на руках ина ногах или же насильно заставляли его принять яд; однако люди благородныене дожидались такой крайности и прибегали к услугам своих собственных врачейи хирургов. Сенека спокойно и уверенно выслушал сообщенный ему приказ ипопросил бумаги, чтобы составить завещание. Когда центурион отказал ему вэтом, Сенека обратился к своим друзьям со следующими словами: «Так как ялишен возможности отблагодарить вас по заслугам, то оставляю вамединственное, но лучшее что у меня есть, — память о моей жизни и нравах;если вы исполните мою просьбу и сохраните воспоминание о них, вы приобрететеславу настоящих и преданных друзей». Вместе с тем, стараясь облегчитьстрадания, которые он читал на их лицах, он обращался к ним то с ласковойречью, то со строгостью, чтобы придать им твердость, и спрашивал у них: «Гдеже те прекрасные философские правила, которых мы придерживались? Гдерешимость бороться с превратностями судьбы, которые мы столько лет сносили?Разве мы не знали о жестокости Нерона? Чего можно было ждать от того, ктоубил родную мать и брата? Разве ему не оставалось только прибавить к этомунасильственную смерть своего наставника и воспитателя?» Сказав это, онобратился к жене и, крепко обняв ее, — так как, подавленная горем, онатеряла и душевные, и телесные силы — стал умолять ее, чтобы она из любви кнему стойко перенесла удар. «Настал час, — сказал он, — когда надо показатьне на словах, а на деле, какое поучение я извлек из моих философскихзанятий: не может быть сомнений, что я без малейшей горечи, а наоборот, срадостью встречу смерть». «Поэтому, друг мой, — утешал он жену, — не омрачайее своими слезами, чтобы не сказали о тебе, что ты больше думаешь о себе,чем о моей доброй славе. Победи свою скорбь и найди утешение в том, что тызнала меня и мои дела; постарайся провести остаток своих дней в благородныхзанятиях, к которым ты так склонна». В ответ на это Паулина, собравшисьнемного с силами и укрепив свой дух благороднейшей любовью к мужу, сказала:«Нет, Сенека, я не могу оставить тебя в смертный час, я не хочу, чтобы тыподумал, что доблестные примеры, которые ты показал мне в своей жизни, ненаучили меня умереть как подобает; как смогу я доказать это лучше,чистосердечнее и добровольнее, чем окончив жизнь вместе с тобой?» ТогдаСенека, не противясь столь благородному и мужественному решению своей жены иопасаясь оставить ее после своей смерти на произвол жестокости своих врагов,сказал: «Я дал тебе, Паулина, совет, как тебе провести более счастливо твоидни, но ты предпочитаешь доблестную кончину; я не стану оспаривать этойчести. Пусть твердость и мужество перед лицом смерти у нас одинаковы, но утебя больше величия славы». Вслед за тем им обоим одновременно вскрыли венына руках, но так как у Сенеки они были сужены и из-за возраста его, и из-заобщего истощения, то он, очень медленно и долго истекая кровью, приказал,чтобы ему еще перерезали вены на ногах. Опасаясь, чтобы его муки не ослабилидух его жены, а также желая избавить самого себя от необходимости видеть еев таком ужасном состоянии, он, с величайшей нежностью простившись с ней,попросил, чтобы она позволила перенести ее в соседнюю комнату, что и былоисполнено. Но так как и вскрытие вен на ногах не принесло ему немедленнойсмерти, то Сенека попросил своего врача Стачия Аннея дать ему яд. Однакотело его до такой степени окоченело, что яд не подействовал. Поэтомупришлось еще приготовить ему горячую ванну, погрузившись в которую онпочувствовал, что конец его близок. Но до последнего своего вздоха онпродолжал излагать исполненные глубочайшего значения мысли о своемпредсмертном часе. Находившиеся при нем секретари старались записать все,что в состоянии были расслышать, и долгое время после смерти Сенеки этизаписи сказанных им в последний час слов ходили по рукам и пользовалисьвеличайшим почетом среди его современников. (Какая огромная потеря, что онине дошли до нас!) Почувствовав приближение кончины, Сенека, зачерпнувладонью смешавшейся с кровью воды и оросив ею голову, сказал, что совершаетэтой водой возлияние Юпитеру Избавителю. Нерон, узнав обо всем этом иопасаясь, чтобы ему не поставили в вину смерть Паулины, которая принадлежалак именитейшему римскому роду и к которой он не питал особой вражды, приказалсрочно перевязать ей раны, что и было исполнено его посланцами без ееведома, ибо она была без чувств и наполовину мертвая. Оставшись, вопрекисвоему намерению, в живых, она вела жизнь похвальную, вполне достойную еедобродетели, а навсегда сохранившаяся бледность ее лица доказывала, какмного жизненных сил она потеряла, истекая кровью.

Вот три истинных происшествия, которые я хотел рассказать и которые янахожу не менее увлекательными и трагическими, чем все то, что мы пообязанности измышляем для развлечения публики. Меня удивляет, что те, ктозанимается этим, не предпочитают черпать тысячи таких замечательныхпроисшествий из книг: это стоило бы им меньших усилий и приносило бы большепользы и удовольствия. Тот, кто захотел бы создать из них единое идолговечное произведение, должен был бы со своей стороны только связать искрепить их, как спаивают один металл с помощью другого. Подобным образомможно было бы соединить воедино множество истинных событий, разнообразя их ирасполагая так, чтобы от этого красота всего произведения в целом тольковыиграла, как, например, поступил Овидий, использовавший в своих«Метаморфозах» множество прекрасных сказаний.

В истории этой четы — Сенеки и Паулины — достойно внимания еще и то,что Паулина охотно готова была расстаться с жизнью из любви к мужу, подобнотому как Сенека в свое время из любви к ней отверг мысль о смерти. Нам можетпоказаться, что расплата со стороны Сенеки была не так уж велика, но, верныйсвоим стоическим принципам, он, я думаю, полагал, что сделал для нее неменьше, оставшись в живых, чем если бы умер ради нее. В одном из своих писемк Луцилию [2363]Сенека сообщает, что, находясь в Риме и почувствовав приступлихорадки, он тотчас же сел на колесницу и направился в один из своихзагородных домов, вопреки настояниям жены, пытавшейся удержать его. Сенекапостарался уверить ее, что лихорадка гнездится не в его теле, а в Риме.Вслед за тем Сенека пишет в упомянутом письме: «Она отпустила меня,строжайше наказав мне заботиться о моем здоровье. И вот, так как я знаю, чтоее жизнь зависит от моей, я начинаю заботиться о себе, заботясь тем самым оней. Я отказываюсь от преимущества, которое дает мне моя старость,закалившая меня и научившая переносить многое, всякий раз, когда вспоминаю,что с этим старцем связана молодая жизнь, предоставленная моим заботам. Таккак я не могу заставить ее любить меня более мужественно, то мне приходитсязаботиться о себе как можно лучше: ведь надо же расплачиваться за глубокиепривязанности, и, хотя в некоторых случаях обстоятельства внушают нам совсеминое, приходится призывать к себе жизнь, как она ни мучительна, приходитсяпринимать ее, стиснув зубы, ибо закон велит порядочным людям жить не так,как хочется, а повинуясь долгу. Кто не настолько любит свою жену или друга,чтобы быть готовым ради них продлить свою жизнь, и упорствует в стремленииумереть, тот слишком изнежен и слаб. Наше сердце должно уметь принуждатьсебя к жизни, если это необходимо для блага наших близких, нужно иногдаполностью отдаваться друзьям и ради них отказываться от смерти, которой мыхотели бы для себя. Оставаться в живых ради других — это доказательствовеликой силы духа, как об этом свидетельствует пример многих выдающихсялюдей; исключительное великодушие в том, чтобы стараться продлить своюстарость (величайшее преимущество которой в том, что можно не заботиться опродлении своего существования и жить, ничего не боясь и ничего не щадя),если знаешь, что это является радостью, счастьем и необходимостью для того,кто глубоко тебя любит. И как же велика награда за это, — ибо есть ли насвете большее счастье, чем представлять для своей жены такую ценность, чтотебе приходится дорожить и собой. Наказав мне заботиться о себе, моя Паулинане только передала мне свой страх за меня, но и усугубила мой собственный. Яне мог больше думать о том, чтобы умереть с твердостью, а должен был думатьо том, как невыносимо будет для нее это страдание. И я подчинилсянеобходимости жить, ибо величие души иногда в том, чтобы предпочесть жизнь».Таковы слова Сенеки, столь же замечательные, как и его деяния.