Миф № 3

«БОГЕМСКИЙ ЕФРЕЙТОР»

«Богемский ефрейтор» – говорят, автором этой презрительной характеристики был не кто иной, как фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, один из выдающихся военачальников времен Первой мировой. Именно так он, занимавший в 1925–1934 годах пост германского президента, отозвался о представленном ему лидере набирающей силу политической партии – невзрачном человечке с забавными усиками, с гордостью рассказывавшем о своем фронтовом опыте. Почему богемский? Гитлер был родом из Австрии, а эта страна ассоциировалась у весьма престарелого фельдмаршала, который помнил дни своей юности куда лучше, чем недавнее прошлое, с австро-прусской войной 1866 года. Основные события той кампании разворачивались как раз в Богемии.

Слова Гинденбурга оказались крылатыми. С тех пор их повторяли бессчетное количество раз, главным образом когда речь шла о руководстве Гитлера военными действиями. Словосочетание «богемский ефрейтор» должно было подчеркнуть дилетантизм и непригодность человека, который возложил на себя командование огромной армией.

Действительно, полководческие способности Гитлера – одна из самых обсуждаемых в его биографии тем. Если отвлечься от союзной, да и немецкой пропаганды военных лет, то открыли ее после Второй мировой войны генералы вермахта, засевшие за воспоминания. Нестройный гул их голосов довольно быстро слился в единый хор, который и сложил начало весьма популярного до сих пор мифа о полном отсутствии военных способностей у фюрера.

Миф этот в самых общих чертах выглядит следующим образом: в течение всей Второй мировой войны Гитлер самым непосредственным образом вмешивался в руководство военными действиями. Будучи весьма самовлюбленным человеком, он не слушал ничьих советов и считал себя умнее профессиональных военных. Офицеры видели всю гибельность его приказов, однако вынуждены были в силу присяги повиноваться скрепя сердце и обливаясь горючими слезами. Конечно, кое-какие задатки у фюрера были, но в явно недостаточном количестве. К концу войны Гитлер вообще полностью оторвался от реальности, не желал никого слушать и в итоге отдавал совершенно бессмысленные приказы. В общем, именно он, по большому счету, помешал своим генералам выиграть войну или, по крайней мере, свести ее к более достойному для Германии финалу.

Мотивы немецких генералов понять можно. Им нужно было выставить себя как можно в более выгодном свете. Помимо присущего практически каждому автору мемуаров стремления к саморекламе военачальники вермахта стремились доказать свою полезность новым западным союзникам – недавним победителям. Смотрите, мы почти разбили этих русских… Отчего же они оказались в Берлине, а не вы – в Москве? А… Гитлер мешал, вестимо! А то бы мы выиграли мировую войну легко и изящно.

Эта версия была быстро подхвачена и растиражирована. Западными союзниками, стремившимися уверить всех в том, что Советский Союз вполне можно победить. Немцами, которые очень хотели почувствовать себя участниками «защиты Европы от большевизма» и гордиться своей армией, выполнявшей такую благородную миссию. Противниками нацизма, считавшими, что априорное отрицание у Гитлера каких-либо достоинств – это гораздо лучше и правильнее, чем трезвый научный анализ… В нашей стране история о «бездарном Гитлере, мешавшем своим генералам выиграть войну», приобрела популярность в начале 1990-х на волне переоценки ценностей и стала своеобразным зеркальным отражением рассказов о «бездарном Сталине, гнавшем солдат в бессмысленные наступления под дулом заградотрядов».

Своего логического завершения версия об ответственности Гитлера за поражение достигла уже в 1955 году в вышедшей в ФРГ книге Карла Рикера «Один человек проигрывает мировую войну». В ней автор прямо заявляет, что Германию привел к поражению «ряд тяжелых военных и политических ошибок, которые почти все прямо или косвенно были совершены Гитлером».

Мотивация создателей мифа вполне понятна и очевидна. Попробуем же определить, насколько он соответствует действительности. Для этого сначала обратимся к источнику мифа – к воспоминаниям немецких полководцев.

Эрих фон Манштейн в своей книге «Утерянные победы» (другой вариант перевода, лучше отражающий смысл названия, но почему-то у нас не прижившийся – «Проигранные победы») посвятил полководческому искусству Гитлера целую главу. Краткая выжимка из нее выглядит следующим образом:

«…Как военного руководителя Гитлера нельзя, конечно, сбрасывать со счетов с помощью излюбленного выражения «ефрейтор первой мировой войны». Несомненно, он обладал известной способностью анализа оперативных возможностей… Помимо этого, Гитлер обладал большими знаниями и удивительной памятью, а также творческой фантазией в области техники и всех проблем вооружения. Нет сомнения, что он своим знанием дела и своей чрезвычайной энергией способствовал ускоренному развитию многих отраслей вооружения. Но вера в свое превосходство в этих вопросах имела роковые последствия. Своим вмешательством он мешал постоянному развитию военно-воздушных сил и их своевременному усовершенствованию. Несомненно, он затормозил развитие и в области производства реактивных двигателей и атомного оружия…

…Если, как уже было сказано, Гитлер и обладал известным пониманием оперативных возможностей или быстро усваивал их, когда они излагались ему кем-то другим, то все же он не был способен судить о предпосылках и возможностях осуществления той или иной оперативной идеи. У него отсутствовало понимание соотношения, в котором должны находиться любая оперативная задача и вытекающие из нее пространственные факторы, с одной стороны, и потребность в силах и времени – с другой, не говоря уже об их зависимости от возможностей материально-технического обеспечения. Он не понимал или не хотел понять, что, например, каждая крупная наступательная операция помимо сил, потребных для первого наступательного боя, нуждается в постоянном пополнении новыми силами…

…И в области политики – во всяком случае, после успехов в 1938 г. – и в военной области Гитлеру недоставало чувства меры для определения того, что может быть и что не может быть достигнуто. Имея живое воображение, он хватался за всякую заманчивую цель, а результатом было то, что он дробил немецкие силы между несколькими целями одновременно или между различными театрами военных действий…

…Теперь я подхожу к тому решающему фактору, который составлял у Гитлера основу руководства: переоценка силы воздействия воли, его воли, которой якобы достаточно было воплотиться в убежденность даже у самого молодого пехотинца, чтобы подтвердить правильность его решений, чтобы обеспечить успех выполнения его приказов…

…Убежденный в том, что его воля в конечном счете восторжествует, Гитлер был, в общем, мало склонен к тому, чтобы принимать в расчет предполагаемые намерения командования противника. Так же мало был он готов признать даже самые надежные данные, скажем, о многократном превосходстве противника. Тем самым Гитлер оставил почву реальной действительности…

…Упорная оборона каждой пяди земли постепенно стала единственным принципом его руководства… В результате этого значительные немецкие силы оказывались не в состоянии избежать окружения. Только ведением маневренных боевых действий можно было бы реализовать превосходство немецкого командования и немецких войск и тем самым, возможно, добиться, в конце концов, ослабления сил Советского Союза…

…Наконец, следует еще отметить, что, хотя Гитлер постоянно подчеркивал, что он мыслит, как солдат, и охотно говорил о том, что военный опыт он приобрел на фронте, в действительности ему далеки были мысли и чувства солдата… Как ни старался Гитлер при каждом удобном случае подчеркивать свои качества бывшего фронтовика, у меня никогда не создавалось чувства, что судьба армии глубоко трогает его. Потери были для него лишь цифрами, свидетельствовавшими об уменьшении боеспособности. Как человека они едва ли серьезно трогали его…

…Эти недостатки могли бы быть компенсированы, если бы он был готов прибегать к советам разделяющего с ним ответственность опытного начальника Генерального Штаба или если бы он пересилил в себе чувство недоверия к последнему. Если бы он сумел дополнить недостающую ему подготовку и опыт в военной области (особенно в области стратегии и оперативного искусства) знаниями и умением начальника своего Генерального Штаба, то, несмотря на вышеупомянутые недостатки, мы все же могли иметь вполне удовлетворительное военное руководство. Но как раз на это Гитлер не был согласен.

…Гитлер полагал, что ему из-за его письменного стола все видно значительно лучше, чем командирам на фронте, хотя было само собой понятно, что многое на его оперативной карте уже устарело. При этом не стоит уже говорить и о том, что он не мог определить издалека, какое мероприятие на месте является правильным и необходимым. В его привычку все более входило стремление вмешиваться в управление группами армий, армиями и т. д. путем отдачи отдельных распоряжений, что вовсе не входило в его обязанности».

Не буду пока никак комментировать этот текст – я еще не раз вернусь к нему потом при рассмотрении конкретных операций Второй мировой войны. Пока сделаю два достаточно важных для нашей темы вводных замечания.

Первое. Если исходить из того, что именно и только Гитлер мешал своим полководцам выиграть Вторую мировую войну, значит, нужно предположить, что без него они бы эту войну выиграли. Разумеется, история не знает сослагательного наклонения, и проверить, «что было бы, если бы…», мы не можем. Но ту же самую историю не зря называют учительницей жизни. Потому что прекрасно известен другой пример, когда германским генералам совершенно никто не мешал, и тем не менее победы они добиться не могли.

Речь идет о Первой мировой войне. В начале ХХ века военная элита наслаждалась в Германской империи таким влиянием на политику страны, которой не имела ни до, ни после этого. Во многом по рекомендациям – и при активном содействии – военных политики сделали ставку на обострение июльского кризиса 1914 года, вылившегося в европейскую бойню. Именно военные в стенах Большого генерального штаба составили план молниеносной кампании, и никто – даже император – не рисковал вмешиваться ни в его разработку, ни в реализацию. С началом войны власть и влияние военных только нарастали, вплоть до того, что с 1916 года шеф Генерального штаба – уже упоминавшийся Пауль фон Гинденбург – стал фактическим диктатором Германии, а гражданским органам осталась роль покорных исполнителей воли военной верхушки. Военные вмешивались во все – в дипломатические отношения (те немногие, которые еще сохранились), в вопросы военной промышленности, сельского хозяйства, социальной политики… Итог – поражение и позорный Версальский мир, который на некоторое время выбил Германию из числа великих держав.

Причем винить в этом некого. Именно военные составили достаточно авантюрный по своей сути «план Шлиффена», который должен был гарантировать быстрый разгром Франции. Военные же – здесь в первую очередь нужно упомянуть шефа Большого генерального штаба начала войны Г. фон Мольтке (младшего) – реализовали этот план настолько плохо, что лишили себя шансов на молниеносную победу и перевели войну в затяжную стадию. Потом они почти четыре года искали выход из знаменитого «позиционного тупика», не в состоянии сосредоточить свои усилия на решении какой-то одной задачи. С течением времени действия германского командования носят все более отчетливый оттенок авантюризма: в 1917 году военные настаивают на объявлении «неограниченной подводной войны» против любого судоходства западнее Британии, что неизбежно должно было повлечь за собой – и повлекло – вступление в войну Соединенных Штатов с их огромными ресурсами. Проблемы с чувством меры продемонстрировала ситуация конца 1917 года, когда из войны вышла Россия. Вместо того, чтобы как можно скорее заключить умеренный мир и бросить все силы на запад, немецкие военные упорно пытались заглотить кусок побольше – кусок, которым Германия, по мнению ряда историков, в конечном счете и подавилась, потому что удержание огромных приобретений на востоке требовало сил, в которых отчаянно нуждались в других местах. С техническим чутьем у военной верхушки тоже было не все в порядке – во второй половине войны немцы совершенно проигнорировали появление такого нового оружия, как танк, посчитав его пустой игрушкой. Потом, конечно, схватились за голову, но было уже поздно: первые немецкие танки, больше напоминавшие коробки из-под ксерокса, успели только к титрам Первой мировой…

Ну как, неплохой список ошибок и недостатков? А теперь сравните его с тем, что Манштейн ставит в вину Гитлеру. Многовато совпадений, не правда ли? Так что, как видим, германские военные сами были отнюдь не безгрешны и с большим энтузиазмом выискивали соринку в чужом глазу. Единственное, что выгодно отличало их от Гитлера, – поражение в мировой войне они все-таки признали до того, как противник вступил на немецкую землю. Поэтому удалось обойтись без унизительной оккупации. Правда, не совсем ясно, насколько велика в этом заслуга немецких военных и насколько признанию поражения свершившимся фактом способствовала грянувшая в стране незадолго до заключения перемирия революция. Та самая, на которую уже через считаные недели генералы начнут сваливать ответственность за поражение, тщательно и с любовью создавая легенду об «ударе кинжалом в спину». Дескать, мы стояли уже на пороге победы, когда эти красные предатели устроили в тылу мятеж, ударив в спину непобежденной армии. В конце Второй мировой никакой революции не было, и ответственность пришлось свалить на любимого фюрера.

Теперь – второе из обещанных замечаний. В сегодняшнем – да и не только сегодняшнем – мире верховным главнокомандующим в случае войны становится глава государства. Лицо, как правило, сугубо гражданское и в специфически военных вещах по определению разбирающееся слабо. Почему же именно ему поручается столь ответственный пост? Разгадка – в знаменитой фразе Клаузевица: «Война – это продолжение политики другими средствами». Военные, разумеется, лучше других знают, как применить оружие, и в этом вопросе их компетентность никто не оспаривает. Но при этом надо помнить, что боевые действия и победа над врагом – это не самоцель, а средство, один из многих инструментов в арсенале политика. И только политический руководитель может решать, как и какой инструмент в данный момент использовать. Когда и как начать войну, на каких условиях ее закончить, стараться наголову разгромить противника или просто демонстрировать свою силу, не ввязываясь в кровопролитные сражения, – все это должны решать политики, а не генералы. Даже ход отдельных операций может определяться в большей степени политическими соображениями, чем военными. Захват какого-нибудь города может иметь важное символическое значение, а район, из которого лучше бы отступить по военным соображениям, может быть исключительно важен в экономическом плане… Генералы в этих ситуациях, конечно, могут ворчать, что им мешают заниматься своим делом, но вынуждены признавать главенство политиков.

У германских генералов с таким признанием всегда было туговато. Клаузевица они почитали, слова его многократно цитировали, но делали вид, что не понимают, о чем речь. Особенно после побед в войнах за объединение 1864–1871 годов, когда «полубоги» – так стали неофициально называть ведущих офицеров Большого генерального штаба – окончательно поверили в собственную гениальность. К слову сказать, в это же верят и многие современные исследователи – например американский военный историк Тревор Дюпуи, который в книге «Гений войны» развивает мысль о том, что именно германский Большой генеральный штаб стал «секретным оружием» немцев, позволившим им в течение многих поколений поддерживать высокую эффективность своей армии.

Если коротко: Гитлер, как политический руководитель, по определению обладал более широким кругозором и сферой ответственности, чем его генералы. Ограничиваться чисто военными соображениями при принятии решений он не мог в принципе. Поэтому его решения, кажущиеся абсурдными с военной точки зрения, могут иметь смысл, если посмотреть на них с другой стороны.

Именно так обстоит дело с военной техникой. И Манштейн в процитированном выше отрывке, и многие другие обвиняли Гитлера в том, что он пустил развитие германской военной техники по неправильному пути. В качестве примера приводится тот факт, что Третий рейх во Второй мировой войне не располагал дальнебомбардировочной авиацией, подобной британской или американской. Отсутствие у вермахта дальних бомбардировщиков считается многими исследователями важной причиной поражения Люфтваффе и Германии в целом. Приведу для примера лишь несколько цитат.

Ульф Тоомсваре: «Четырехмоторный стратегический бомбардировщик так и не был запущен в серийное производство. По мнению большинства историков, это оказало решающее влияние на весь ход Второй мировой войны». Михаил Зефиров: «Программа создания тяжелых бомбардировщиков была фактически свернута, что было тяжелой ошибкой руководства Люфтваффе». Подполковник в отставке Греффрат: небольшой радиус действия «стал ахиллесовой пятой ВВС Германии». Ответственность за это решение возлагается обычно на Геринга и, естественно, Гитлера. Это вполне справедливо. Вопрос только в том, было ли это решение ошибочным?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны рассмотреть три взаимосвязанных вопроса: во-первых, какой ценой Германия могла создать флот стратегических бомбардировщиков; во-вторых, где она могла бы применить их и, в-третьих, какова была бы эффективность использования такого рода машин.

Отвечая на первый вопрос, необходимо вспомнить, что Германия готовилась к войне и вела ее в условиях крайней нехватки ресурсов. Люфтваффе в 1935–1939 годах приходилось бурно наращивать численность как материальной части, так и квалифицированного персонала, что само по себе являлось весьма непростой задачей. В итоге к 1 сентября 1939 года в германских ВВС насчитывалось 3551 (по другим данным – 4333) боевых самолета, в том числе около 1200 двухмоторных бомбардировщиков, 400 пикирующих Ю-87, 770 одномоторных и 410 двухмоторных истребителей. По оценкам специалистов, четырехмоторный бомбардировщик обходится примерно на порядок дороже, чем одномоторный истребитель, и в 3–4 раза дороже, чем его двухмоторный собрат. Таким образом, Люфтваффе к началу войны могли позволить себе флот из 700–800 дальних бомбардировщиков только при условии полного отказа от машин всех других моделей. В ходе войны Германия произвела, по данным историка войны в воздухе Олафа Грелера, 119 296 боевых самолетов, львиную долю которых составляли одномоторные истребители. В пересчете на тяжелые бомбардировщики это составит не более 20 тыс. машин. Много это или мало? Напомним, что за годы войны США произвели 18 431 бомбардировщик Б-24 «Либерейтор» и 12 726 Б-17 «Летающая крепость». Об эффективности этой армады мы еще поговорим ниже.

Но абсолютно очевидна абсурдность отказа от всех типов машин в пользу тяжелых бомбардировщиков. В течение всей войны имевшейся у Люфтваффе авиатехники едва хватало для удовлетворения самых первостепенных потребностей, дальнейшее снижение ее численности привело бы к катастрофическим последствиям. Не отказ от тяжелых бомбардировщиков, а резкое уменьшение производства жизненно важных истребителей и ударных самолетов оперативно-тактического радиуса действия стало бы роковым решением руководства Люфтваффе. Скорее всего, война в этом случае была бы проиграна задолго до 1945 года.

Тем не менее предположим, что Германии удалось за счет привлеченных из других отраслей военного производства ресурсов (в первую очередь путем уменьшения производства одно– и двухмоторных самолетов) построить флот тяжелых бомбардировщиков. Отметим сразу, что масштабы этого флота не могли бы идти ни в какое сравнение с англо-американскими армадами 1943–1945 годов. Где Люфтваффе могли применить это оружие? На данный вопрос обычно дается четыре ответа.

Первый. Против Великобритании. Во время «битвы за Англию» 1940 года, по мнению ряда исследователей, Люфтваффе «недоставало бомбардировщиков дальнего радиуса действия». Однако, если проанализировать ход сражения, выясняется, что отнюдь не малая дальность бомбардировщиков, а недостаточный радиус действия и малое число истребителей предопределили неудачу Люфтваффе в 1940 году. Средние бомбардировщики, имея радиус действия 550 километров, могли поразить любые объекты на территории южной и юго-восточной Англии – наиболее развитых в промышленном отношении районов страны – и обеспечить поддержку высадившегося десанта. Именно нехватка истребителей и пилотов привела к тому, что Люфтваффе не удалось выполнить свои задачи.

Второй. Против СССР. Удары по промышленным предприятиям Советского Союза считаются до сих пор одной из главных «упущенных возможностей» Люфтваффе. Однако эвакуация советских предприятий на восток в 1941 году показала высокую мобильность отечественной промышленности, которая могла весьма быстро приспособиться к новой угрозе – как приспособилась германская в 1944 году. К тому же подобные удары, как и в случае с Британией, вполне могли наноситься средними бомбардировщиками. Просто эти машины были нужны для выполнения других, более насущных задач, и времени на стратегические рейды попросту не оставалось.

Третий. В Атлантике. Здесь возможны две области применения – для дальней разведки и непосредственных ударов по конвоям. Разведку на достаточно высоком уровне обеспечивали четырехмоторные ФВ-200, имевшиеся в ограниченном количестве модификации пассажирского авиалайнера. Что касается атак кораблей, то вопрос об их эффективности остается дискуссионным; в любом случае союзники быстро нашли бы противоядие в виде усиления зенитного вооружения и наращивания числа эскортных авианосцев.

Наконец, четвертый. Против США. Этот вариант, хотя и рассматривавшийся в высшем руководстве рейха, представляется полностью фантастическим – слишком неравными были бы силы атакующей и обороняющейся сторон.

Итак, ни одна из указанных целей, на наш взгляд, не могла оправдать тех затрат, которые пришлось бы понести Германии для создания флота тяжелых бомбардировщиков. Спору нет, если бы в Третьем рейхе каким-то чудом появилось несколько тысяч четырехмоторных бомбардировщиков с подготовленным персоналом, расходными материалами и инфраструктурой, немцы смогли бы найти им применение. Но чудес не бывает, и создание подобного флота потребовало бы гибельного сокращения производства в жизненно необходимых областях.

Вопрос об эффективности тяжелых бомбардировщиков тоже является спорным. Здесь мы можем опираться на данные англо-американских налетов на Германию. Многие исследователи (в частности, известный военный теоретик и историк Дж. Фуллер) считают их пустой тратой ресурсов. Как писал К. Беккер, «ночные бомбардировки британских ВВС в конечном итоге обернулись пустой и дорогостоящей затеей». Дневные удары американских бомбардировщиков до появления дальних истребителей сопровождения приводили к катастрофическим потерям: так, во время налета на Швайнфурт 14 октября 1943 года из 228 участвовавших Б-17, по американским данным, 62 были уничтожены и 138 повреждены при потерях с немецкой стороны в 35 истребителей. Германия позволить себе подобную расточительность не могла в принципе.

Именно в силу ограниченности ресурсов Германия не смогла создать свой флот тяжелых бомбардировщиков, хотя недостатка в весьма перспективных моделях в ходе Второй мировой не было. Однако руководство Третьего рейха вполне отдавало себе отчет в том, что строительство этих машин гораздо эффективнее подорвет мощь страны, чем любые усилия ее противников. Создание флота четырехмоторных бомбардировщиков не являлось реальной, а тем более выгодной альтернативой для Люфтваффе. Именно ставка на самолеты «поля боя», сделанная руководством германских ВВС, стала оптимальной в условиях ограниченных ресурсов. Именно нехватка последних, а никак не стратегических бомбардировщиков, и стала основной причиной неудач Люфтваффе во Второй мировой войне. Выбор Гитлера был сугубо правильным, более того – в тех условиях он был единственно возможным.

Еще одна ошибка Гитлера в отношении Люфтваффе, о которой любят говорить, – это его требование переделать прекрасный реактивный истребитель Ме-262 в скоростной бомбардировщик. Вот как об этом пишет бывший адъютант Гитлера Н. фон Белов:

«Ме-262 фюрер увидел впервые, и самолет произвел на него большое впечатление своим внешним видом. Он подозвал Мессершмитта и задал ему прямой вопрос: можно ли этот самолет выпускать и в качестве бомбардировщика? Мессершмитт подтвердил: да, он может нести две бомбы по 250 кг каждая.

Услышав его ответ, Гитлер произнес: «Так это же и есть скоростной бомбардировщик», – и потребовал считать Ме-262 лишь таковым. Мильх попытался подкорректировать решение фюрера в том смысле, что в такой модификации должна производиться лишь часть этих самолетов, что ему, однако, не удалось: Гитлер твердо настоял на своем требовании. Когда Геринг через несколько дней в разговоре с фюрером вернулся к этой теме, тот резко оборвал его».

Это решение Гитлера, принятое в ноябре 1943 года, часто считают едва ли не роковым – по мнению некоторых историков, оно задержало производство истребителей Ме-262, которые могли бы разогнать армады тяжелых американских бомбардировщиков над рейхом и спасти Германию от поражения. Сразу отметим явное преувеличение: спасти Германию от поражения в середине 1944 года – а Ме-262 вряд ли смогли бы появиться в больших количествах раньше даже при самых благоприятных условиях – не смогло бы уже, скорее всего, ничто. Даже атомная бомба. Как, впрочем, и любое «чудо-оружие» само по себе.

Вопрос заключается в том, почему Гитлер настаивал на приоритете скоростного бомбардировщика перед истребителем. Ответ прост: фюрер прекрасно понимал, что в скором времени англичане и американцы попытаются высадиться во Франции. Эту десантную операцию необходимо чем-то парировать, в том числе и с воздуха. Было очевидно, что немецкие Люфтваффе во Франции количественно намного уступают союзным и более или менее эффективного противодействия оказать не смогут. А если в наличии будет сверхскоростной реактивный бомбардировщик, который практически невозможно перехватить поршневыми истребителями, ситуация может радикально измениться. Очевидно, Гитлер прекрасно понимал, что второй фронт во Франции куда опаснее для рейха, чем удары с воздуха. Тем более что совсем от использования Ме-262 в роли истребителя он отказываться не собирался, о чем, кстати, упоминает и Белов.

Что же получилось в итоге? «Блицбомбардировщики» к высадке союзников во Франции не успели. Есть ли в этом вина Гитлера? Вопрос сложный. В любом случае куда больше в данном случае степень ответственности немецких авиастроителей, которые с начала войны демонстрировали просто-таки патологическую неспособность обеспечить продукцию высокого качества в установленные ими же самими сроки. Самыми яркими примерами могут послужить тяжелый истребитель Мессершмитта Ме-210, бомбардирвщик Хейнкеля Хе-177, ночной истребитель Фокке-Вульф Та-154. Реактивная авиация здесь тоже не исключение – торжественные обещания авиаконструкторов, которым Гитлер верил (а с какой стати, ему не верить специалистам?), практически никогда не исполнялись в срок. Возвращаясь к Ме-262, отмечу, что в воспоминаниях союзных летчиков, сражавшихся во второй половине 1944 года во Франции, мне неоднократно встречались упоминания о скоростных немецких реактивных бомбардировщиках, наносивших удары по аэродромам. Перехватить эти машины было просто нечем, поэтому союзникам приходилось считаться с их присутствием как с неодолимой силой, радуясь тому, что у немцев это «чудо-оружие» присутствует в единичных экземплярах.

Применение же Ме-262 в роли истребителей над рейхом начиная с осени 1944 года продемонстрировало, что, хотя они безусловно лучше поршневых Ме-109 и ФВ-190, но вовсе не являются неуязвимыми и, более того, несут иногда потери тяжелее, чем в состоянии причинить сами. В этот период уже четко выяснилось, что ахиллесова пята германских ВВС – вовсе не количество и качество самолетов, а нехватка подготовленных летчиков, которые могли бы на этих самолетах летать и сбивать, а также острый дефицит горючего, который особенно остро стал ощущаться после потери румынской нефти.

Что ж, закроем на этом военно-техническую тему и перейдем в область непосредственно военных решений. Надо сказать, что в этой области у Гитлера действительно нередко случались разногласия и даже конфликты с генералитетом. Вопрос в том, кто был прав в этих спорах?

Одним из первых стал в 1936 году спор о вводе германских войск в Рейнскую область. Этот район на западе Германии представлял собой в соответствии с положениями Версальского мирного договора демилитаризованную зону, в которой категорически запрещалось размещение германских воинских частей. Соответственно можно было ожидать, что державы Антанты – Франция и Великобритания – с оружием в руках будут отстаивать букву договора, если Третий рейх попытается его нарушить. Именно так рассуждала верхушка вермахта во главе с военным министром Вернером фон Бломбергом. Генералы предупреждали Гитлера, что германская армия сейчас совершенно не готова к войне, и столкновение с державами Антанты будет для нее гибельным. Тем не менее 7 марта 1936 года по приказу Гитлера несколько батальонов вермахта торжественно вошли в Рейнскую область. В течение нескольких дней во Франции обсуждалась возможность начала мобилизации, однако гора родила мышь: дело, по сути, ограничилось несколькими пламенными речами французских политиков. То же самое касается и Британии. Гитлер мог торжествовать победу.

Авантюра, лишь по счастливой случайности увенчавшаяся успехом? Нет, скорее вполне разумный риск. Гитлер прекрасно видел, что ни англичане, ни французы не горят желанием устраивать новую европейскую войну и с удовольствием пойдут на компромисс, если смогут при этом сохранить лицо. Особенно явно это проявилось в предшествующем, 1935 году, когда Третий рейх громогласно заявил о полном отказе от военных статей Версальского договора и начал с размахом строить вооруженные силы. Какого-либо эффективного отпора со стороны Парижа и Лондона это не встретило. Английское правительство вообще, казалось, было не прочь видеть в Европе сильную Германию в качестве противовеса Франции и Советскому Союзу и стремилось лишь держать под контролем ремилитаризацию рейха. Об этом свидетельствует англо-германское военно-морское соглашение, подписанное в том же 1935 году и полностью игнорировавшее существование Версальского договора.

«Если союзники не отреагировали на такое грубое попрание установленных им положений относительно германских вооруженных сил, то почему они должны начать войну из-за того, что немецкие войска разместились на немецкой же территории?» – спрашивал Гитлер. И оказался прав: именно под таким углом зрения рассматривало ситуацию английское правительство. Французы же помимо того, что не хотели войны, опасались действовать без английской поддержки: воспоминания о Рурском конфликте 1923 года, когда самостоятельные действия едва не окончились конфузом, были еще свежи. Правда, совсем французов со счетов Гитлер не сбрасывал – и отдал приказ при малейшей угрозе войска из Рейнской области вывести. Но выводить не пришлось.

Та же самая ситуация – предостережения генералов, рискованные действия Гитлера и конечный успех – повторялась раз за разом в течение последующих трех лет. Территориальное расширение Германии происходило либо при словесных протестах англичан и французов (как это было во время присоединения Австрии в марте 1938 года), либо при их прямом пособничестве (знаменитая Мюнхенская конференция в сентябре 1938 года, когда Чемберлен и Даладье на блюдечке преподнесли нацистскому фюреру западные районы Чехословакии, лишь бы избежать войны). Одним словом, Гитлер не ошибся в своих западных коллегах, с полным на то основанием назвав их впоследствии «жалкими червями». Только в марте 1939 года, когда Третий рейх оккупировал Чехию, уже не утруждая себя вообще какими-либо объяснениями по этому поводу, британское правительство дало гарантии Польше – правда, больше в качестве уступки общественному мнению и в надежде, что их никогда не придется выполнять. Но это была уже следующая фаза политики Гитлера, когда от военного шантажа он перешел к прямому провоцированию войны.

Пока же в споре «Гитлер против генералов» бывший ефрейтор выигрывал, причем всухую. Существовавшая в генералитете оппозиция режиму, и без того не слишком сильная и многочисленная, таяла, как снеговик под апрельским солнцем. В 1938 году Гитлер сумел еще больше укрепить свои позиции в вермахте благодаря так называемому «делу Бломберга – Фрича».

Суть дела заключалась в том, что в течение считаных месяцев два высокопоставленных военных – военный министр и командующий сухопутными войсками – лишились своих постов. Фельдмаршал фон Бломберг имел неосторожность воспылать поздней страстью к молодой девушке «из народа» Еве Грун, более того, жениться на ней. В качестве свидетелей на свадьбе присутствовали Гитлер и Геринг. Буквально через считаные дни сотрудники берлинской полиции обнаружили в архиве весьма любопытные документы, свидетельствовавшие о том, что свежеиспеченная фрау Бломберг в недалеком прошлом занималась проституцией и снималась на порнографических открытках. Сведения эти были доложены Герингу, который помимо всего прочего являлся главой прусской полиции. Тот в свою очередь поспешил доложить их Гитлеру, который возмутился и заявил, что брак должен быть немедленно расторгнут. При этом он действовал в полном соответствии с традициями прусского офицерского корпуса. В роли нарушителя этих традиций оказался как раз Бломберг, отказавшийся расторгнуть брак и подавший в отставку, которая была немедленно принята.

Геринг, несомненно, рассчитывал сам занять пост военного министра. Но жестоко просчитался: Гитлер решил, пользуясь удобным случаем, расширить свои полномочия. 4 февраля 1938 года он подписал декрет, гласивший: «Отныне я беру на себя непосредственно и лично командование всеми вооруженными силами». Одновременно был по обвинению в гомосексуализме, оказавшемуся впоследствии ложным, отправлен в отставку командующий сухопутными войсками Вернер фон Фрич.

Историки до сих пор не пришли к единому мнению о том, была ли отставка Бломберга результатом случайных событий или тщательно спланированной секретной операцией. Есть версия, что Гитлер при помощи своих спецслужб едва ли не специально «подложил» фельдмаршалу девушку с сомнительным прошлым. Так это или нет, для нашей темы принципиального значения не имеет. Главное то, что именно в феврале 1938 года Гитлер полностью сосредоточил в своих руках власть над вооруженными силами. Теперь он нес ответственность за ход военных действий.

В течение весны – лета 1939 года фюрер вел дело к войне. Именно к войне, а не к очередным территориальным уступкам со стороны соседей. По собственному признанию, больше всего он опасался, что в последний момент «вмешается какая-нибудь свинья и испортит все дело», предложив мирное урегулирование. Предположение небеспочвенное – многие в правящих кругах Англии и Франции готовы были для сохранения мира поступиться кусочком Польши. Другое дело, что Гитлеру это было уже не нужно.

Накануне войны благодаря искусной дипломатии ему удалось создать для Германии ситуацию гораздо более выгодную, чем в 1914 году. Было заключено соглашение о ненападении с Советским Союзом, отчаявшимся построить хоть сколько-нибудь надежную систему коллективной безопасности с участием англичан и французов и опасавшимся оказаться в дипломатической изоляции. Была практически стопроцентная уверенность в том, что «жалкие червяки» на западе не объявят войну и не помешают разгромить Польшу. Уверенность, оправдавшаяся в главном: хотя война была объявлена, никто и пальцем не пошевелил ради того, чтобы прийти на помощь полякам. Солдаты вермахта на востоке шагали по улицам Варшавы, а на западе играли в футбол с французскими солдатами. «Странная война» длилась до 10 мая 1940 года, когда Гитлер посчитал нужным ее прервать.

Как видим, все стратегические расчеты лидера Третьего рейха неизменно оказывались правильными. А призывавшие к осторожности генералы раз за разом ошибались. Естественно, это не могло не повлиять на отношение Гитлера к военной верхушке. Поэтому сразу же после победного завершения Польской кампании Гитлер стал настаивать на том, чтобы нанести удар на западе как можно скорее. Военные всячески противились этому, доказывая, что армия совершенно не готова к наступлению. В конечном счете все решила погода, не позволившая и думать о проведении масштабного наступления.

Между тем среди самих немецких военных разгорелся спор по поводу плана кампании против Франции. Исследование, проведенное генералом Генрихом фон Штюльпнагелем в сентябре 1939 года, показало, что о прорыве укрепленной линии Мажино, тянувшейся вдоль восточной границы Франции, до 1942 года не приходится и мечтать. Вывод, оказавшийся впоследствии совершенно ложным, – линия была прорвана в июне 1940 года далеко не самыми лучшими частями вермахта, входившими в группу армий «С». Однако осенью 1939 года Генеральный штаб во главе с Гальдером принял это как аксиому и составил план, во многом напоминавший план Шлиффена начала ХХ века – широкий обход линии Мажино через территорию Бельгии и Нидерландов. У этого плана было множество недостатков, главный из которых заключался в том, что именно этого от немцев и ждали по другую сторону фронта. Вместо внезапного выхода во фланг и тыл противника, который планировал Шлиффен, предстояла фронтальная схватка двух противостоящих армий в Бельгии. Собственно говоря, создатели плана это прекрасно понимали и не предполагали быстрого разгрома противника. Максимум, чего планировалось достичь, – переместить линию фронта в Северную Францию.

Такой ход событий решительно не устраивал как Гитлера, так и ряд офицеров в штабе группы армий «А», в том числе возглавлявшего его Манштейна. С осени 1939 года последний бомбардировал командование сухопутных войск (ОКХ) своими предложениями, которые, по сути, гораздо больше соответствовали концепции «молниеносной войны». В соответствии с этими предложениями группа армий «В» должна была по-прежнему наступать через Бельгию и Голландию, однако основной ударный кулак следовало сосредоточить в полосе группы армий «А», находившейся южнее. Этот кулак из подвижных соединений должен был стремительно прорвать оборону противника в Арденнах – горно-лесистой местности, которая считалась непроходимой для танков. Таким образом была бы достигнута внезапность и немецкие танки смогли бы фактически разрезать силы противника на две половины, пройдя по тылам вошедшей в Бельгию с юга англо-французской группировки. План смелый, но рискованный и потому оставленный Гальдером без внимания.

О том, что произошло дальше, данные расходятся. Манштейн в своих воспоминаниях пишет о том, что все изменилось в связи с его назначением командиром 38-го армейского корпуса в конце января 1940 года. 17 февраля он вместе с другими вновь назначенными офицерами был представлен Гитлеру в Берлине и получил возможность изложить ему свой план операций. Далее предоставлю слово самому Манштейну:

«Когда мы после завтрака стали прощаться с Гитлером, он пригласил меня в свой кабинет. Там он предложил мне изложить свою точку зрения об организации наступления на западе. Знал ли он уже от своего главного адъютанта о нашем плане и в какой мере он в этом случае был информирован, я не могу сказать. Во всяком случае, мне оставалось только удивляться тому, с какой поразительной быстротой он разобрался в той точке зрения, которую группа армий отстаивала в течение вот уже нескольких месяцев. Как бы то ни было, он вполне одобрил мои соображения. Через некоторое время была издана новая директива о наступлении».

План полностью совпадал с убеждениями Гитлера, который уже поздней осенью 1939 года предлагал Гальдеру аналогичный способ действий. Тогда Гальдеру стоило немалых усилий убедить фюрера, что его планы слишком рискованные, а их успех практически невероятен. Теперь же Гитлер убедился в том, что у него есть единомышленники. Следствием стало то, что план Гитлера – Манштейна был принят и увенчался блестящим успехом. Правда, есть данные о том, что Гальдер в начале февраля под давлением командующего группы армий «А» фон Рундштедта пересмотрел свои взгляды, но это для нас сейчас не принципиально. Главное то, что в этой ситуации полководческие таланты Гитлера оказались лучше, чем у его генштабистов. Не потому ли Гальдер после войны будет упорно утверждать, что именно фюрер мешал ему одерживать победы?

Одним словом, молниеносная победа над Францией была в 1940 году одержана во многом благодаря Гитлеру. Неизвестно, удалось бы Манштейну и его единомышленникам отстоять свою точку зрения, если бы верховным главнокомандующим был, скажем, Гальдер. Правда, по мнению многих историков, в ходе кампании Гитлер совершил страшную ошибку, которая стоила ему победы в мировой войне. Речь идет о знаменитом «стоп-приказе».

Ситуация выглядела следующим образом. 10 мая 1940 года немецкое наступление во Франции, Бельгии и Голландии началось. Танковые и моторизованные части группы армий «А», вырвавшись далеко вперед, фактически рассекают не только фронт, но и глубокий тыл противника. Слишком поздно поняв, в какую ловушку они попали, англо-французские силы, рванувшиеся в Бельгию навстречу группе армий «В», начинают отступать. Пути обеих группировок – немецкой и союзной – должны пересечься на побережье Ла-Манша, в Дюнкерке. Если немцы выйдут к проливу, бельгийская группировка союзников окажется отрезанной и будет уничтожена.

Заветная цель уже маячит перед Гудерианом, командиром идущего на острие прорыва 19-го корпуса. Как вдруг 24 мая поступает категорический приказ Гитлера: остановить наступление. «Мы лишились дара речи», – пишет Гудериан в своих «Воспоминаниях солдата». В итоге немецкие танкисты вынуждены были безучастно наблюдать, как более 300 тысяч английских и почти 30 тысяч французских солдат переправились через Ла-Манш и оказались в безопасности. Впоследствии только ленивый не бросит в Гитлера камень по этому поводу, обвиняя его в том, что он упустил верную победу.

В чем же дело? Где искать причину столь абсурдного приказа? Обычно таких причин называют три. Первая заключается в том, что Гитлер якобы не хотел наносить английским войскам решающее поражение, рассчитывая, что это поможет ему заключить мир с Британией в скором будущем. Надежды на такой мир действительно у фюрера имелись – совсем скоро, в июле, он обратится к английским лидерам с предложением решить конфликт полюбовно. Другое дело, что успехом это не увенчается. Вполне возможно, что Гитлер действительно попытался действовать в духе Бисмарка, который в 1866 году удержал военных от нанесения Австрии решительного поражения, чтобы не закрывать дорогу для сотрудничества с Веной в среднесрочной перспективе. Однако Гитлер не мог не понимать, что потеря армии является гораздо более серьезным стимулом к миру, чем ее чудесное спасение.

Вторая версия – Гитлер положился на заверения Геринга, который утверждал, что сможет разгромить англичан силами Люфтваффе. Варлимонт в своих воспоминаниях пишет об этом так:

«23 мая к концу дня Геринг сидел за тяжелым дубовым столом около своего вагона вместе со своим начальником штаба (генералом Ешоннеком) и начальником связи, когда пришли новости о том, что во Фландрии противник почти окружен. Он моментально среагировал. Ударив своим огромным кулаком по столу, он воскликнул: «Это отличный шанс для люфтваффе. Я должен немедленно переговорить с Гитлером. Свяжите меня с ним». В последовавшей затем телефонной беседе он всячески убеждал Гитлера, что это уникальная возможность для его авиации. Если Гитлер прикажет, чтобы эту операцию возложили только на Люфтваффе, он дает безусловную гарантию, что уничтожит остатки противника; все, что ему нужно, – это свободный доступ; другими словами, танки надо увести на достаточное расстояние от западного края котла, чтобы обезопасить их от наших бомб. Гитлер оказался столь же проворен, как и Геринг, утвердив этот план без дальнейших обсуждений».

Военно-воздушные силы действительно смогли нанести англичанам весьма чувствительные потери. На их счету – десятки вражеских кораблей и самолетов, тысячи убитых и раненых солдат, сгрудившихся на пляжах Дюнкерка в ожидании эвакуации. Хотя впоследствии о «чуде Дюнкерка» англичане заявили как о важной победе, солдаты, пережившие это «чудо», запомнили в первую очередь вой пикирующих бомбардировщиков и тонкие силуэты Ме-109, расстреливавших их с бреющего полета. В Британию солдаты прибыли, бросив все тяжелое вооружение и будучи полностью деморализованными. Боевую ценность эвакуированных соединений еще предстояло восстановить.

Тем не менее сорвать эвакуацию Люфтваффе не удалось. Встает вопрос: согласился Гитлер с доводами Геринга потому, что безоговорочно верил своему сподвижнику, или потому, что это вполне гармонировало с другими его соображениями? Конкретно речь идет о стремлении поберечь подвижные войска – третья причина, которой обычно обосновывают «стоп-приказ» Гитлера.

Действительно, немецкие подвижные соединения во Франции казались могучей танковой лавиной только их противникам. Вермахт не имел решающего преимущества ни в количестве, ни в качестве танков. Перевес достигался за счет организации и методики использования танковых частей. Однако даже прекрасно организованные танки имеют свойство ломаться и гибнуть под воздействием противника.

24 мая 1940 года кампания была далека от завершения. Первая ее фаза завершилась блистательной победой, но впереди была вторая. Франция еще была не разгромлена и вполне могла совершить очередное «чудо на Марне» – создать новый прочный фронт, как это произошло в 1914 году. « Так получилось, что после окончания первой фазы немецкого наступления оба противника снова противостояли друг другу на сплошном фронте вдоль линии Мажино до Кариньяна и далее вдоль Эн и нижней Соммы. Немцы должны были теперь снова прорывать этот фронт. Если вторая фаза наступления германской армии в такой короткий срок привела к полной капитуляции противника, то лишь потому, что он не смог занять достаточными силами оборону на сплошном фронте от швейцарской границы до моря, понеся такие большие потери в северной Бельгии», – пишет Манштейн в своих воспоминаниях. Таким образом, перед танковыми войсками стояли весьма масштабные задачи, которые нужно было решать как можно быстрее. Каждый день задержки позволял французам собраться с силами и организовать новую линию обороны.

Стоило ли рисковать этим, ввязываясь в бои с отступающими к Дюнкерку англо-французскими частями? Это сейчас иные любители истории в своих умозаключениях полагают, что стоило танкистам Гудериана войти на улицы Дюнкерка, как подходившая к городу с другой стороны полумиллионная группировка союзников немедленно бросит оружие и поднимет руки. Любителям истории хорошо: они могут принимать свои полководческие решения, сидя в теплой комнате спустя много лет после войны, точно зная положение дел у каждой из сторон, равно как и то, чем все в итоге закончилось. Для Гитлера капитуляция англичан и французов была отнюдь не очевидной. Скорее следовало предположить тяжелые бои с отчаянно пытающейся прорваться армией, бои, которые с немецкой стороны должны были вести танковые части, далеко оторвавшиеся от пехотных дивизий, в плохо подходящей для действий танков болотистой местности. Хорошо, если эти бои закончатся просто значительными потерями. А если противник все же прорвется? А французы тем временем выстроят новую линию обороны, прорывать которую будет нечем: потрепанные боями с окруженной группировкой танковые дивизии отчаянно нуждаются в отдыхе и пополнении… В результате может сложиться все тот же проклятый позиционный тупик, что и в 1914 году.

Не правильнее ли не гоняться за двумя зайцами, а наверняка пристрелить одного, более жирного – добить Францию? Группировка в Бельгии и так уходит со сцены – не будет ли правильнее построить ей, как учил Сунь-Цзы, золотой мост? Неизвестно, был ли знаком Гитлер с трудами китайского теоретика, но о том, что воля французского руководства к сопротивлению уже сломлена, он не знал совершенно точно. И в этой обстановке им было принято грамотное со всех точек зрения решение. «Разъясняя свое решение об остановке Браухичу и Гальдеру, он обосновывал его ожидаемым длительным и упорным сопротивлением англичан. Но фюрер не желал сковывать там свои моторизованные силы, а хотел как можно скорее высвободить их и перебросить на новый фронт для наступления на юг», – напишет потом в своих воспоминаниях фон Белов. Это в очередной раз говорит о том, что бездарным полководцем Гитлер никак не был.

Хочу лишний раз оговориться, чтобы не быть неправильно понятым: я вовсе не пытаюсь доказать, что Гитлер был величайшим военачальником всех времен и народов. Разумеется, он допускал серьезные ошибки, особенно ближе к концу войны, когда его здоровье было уже подорвано, а желаемое все чаще выдавалось за действительное. Однако наличие у Гитлера ошибок ни в коей мере не означает, что он помешал своим генералам выиграть мировую войну, как это иногда утверждается. К слову сказать, далеко не все представители элиты вермахта считали Гитлера плохим полководцем. К примеру, как пишет В. Мазер, «генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге и генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель считали его военным гением».

Но вернемся к сражениям Второй мировой. В августе – сентябре 1940 года на смену битвам на суше пришла масштабная битва в воздухе – так называемая «Битва за Англию». Она была направлена на завоевание господства в воздухе над Ла-Маншем и южными районами Британии для подготовки вторжения. Старт масштабному воздушному сражению дали так называемые «Дни орла» в середине августа, а завершилось оно по факту в середине сентября, когда немцы негласно отказались от масштабных налетов на Англию. Битва, длившаяся, таким образом, приблизительно месяц, четко делится на две фазы: до конца августа удары Люфтваффе в основном были направлены против аэродромов противника, в сентябре немцы переключились на Лондон и другие города.

Именно это переключение иногда считают ошибкой Гитлера, которая помешала ему победить англичан. Легенда выглядит следующим образом: в ходе августовских ударов Люфтваффе, конечно, понесли болезненные потери, но практически полностью разгромили британскую истребительную авиацию. Английские летчики были измотаны, самолетов не хватало… Казалось, победа близка. Но в ночь на 25 августа немецкие бомбардировщики случайно сбросили бомбы на Лондон. Решив, что это запланированная акция, британцы в одну из ближайших ночей бомбили Берлин. Узнав об этом, Гитлер пришел в ярость и приказал перенести всю тяжесть воздушных ударов на Лондон и другие британские города. В результате Королевские ВВС получили желанную передышку, которая позволила им восстановить свои силы и выиграть сражение. В итоге высадка не состоялась. Так из-за глупого приказа Гитлера Германия в очередной раз утратила верный шанс выиграть мировую войну…

Как и во многих легендах, кое-что в ней соответствует истине. В частности, изменение приоритетов воздушных ударов по приказу Гитлера – чистая правда. А вот оценка последствий этого приказа никакого отношения к реальной действительности не имеет. К концу августа выдыхаться стали отнюдь не Королевские ВВС, а Люфтваффе. Обусловлено это было множеством причин. Взять хотя бы ту, что сражения происходили над территорией Англии, и выпрыгнувший с парашютом британский летчик мог в тот же день вернуться на свой аэродром, а немецкий – попадал в плен. Да, отдельные английские эскадрильи были истощены, пилоты устали… но в целом в битве принимало участие не больше половины британской истребительной авиации. Англичане располагали весьма значительными резервами; их потери были меньше, чем у немцев, а производительность авиационных заводов – выше. В результате число боеготовых самолетов у англичан сохранялось примерно на одном уровне, у немцев – неуклонно снижалось, причем довольно быстрыми темпами. На смену опытным летчикам, прошедшим Польскую и Французскую кампанию, приходила молодежь из училищ. Именно это стало основной причиной поражения Люфтваффе.

Приказ Гитлера, конечно, не был мудрым и прозорливым. Но фатально глупым его тоже назвать нельзя. По большому счету, он не оказал серьезного влияния ни на ход боев, ни на результаты. И только потом его решили возвести в ранг рокового решения.

Впрочем, впереди было еще одно роковое решение – начало кампании против Советского Союза. Вдаваться в причины, по которым Гитлер принял его, мы сейчас не будем. Совершенно очевидно, что он не верил в нападение русских летом 1941 года (как об этом любят говорить российские ревизионисты), однако существование в непосредственной близости мощной независимой державы само по себе не могло устраивать лидера, стремящегося к мировому господству. Можно припомнить и хрестоматийную фразу «Все, что я делаю, направлено против России», и идеи о расширении «жизненного пространства» на востоке, и отсутствие других достойных задач для огромной отмобилизованной армии… Об этой смеси рациональных и иррациональных мотивов мы еще поговорим в одной из следующих глав. Во всяком случае, серьезной оппозиции среди военной элиты планы фюрера не встретили. Однако некоторые важные эпизоды Восточной кампании стали впоследствии поводом упрекать Гитлера в том, что он в очередной раз все испортил, вмешавшись в руководство боевыми действиями.

Первый такой эпизод касается знаменитого «поворота на юг» в сентябре 1941 года. Как известно, с самого начала операции «Барбаросса» события на различных участках советско-германского фронта развивались по-разному. В полосе группы армий «Центр», где действовали танковые группы Гота и Гудериана, стремительные танковые прорывы увенчались масштабными окружениями русских войск. Продвижение происходило весьма стремительными темпами, хотя уже к концу лета выяснилось, что знаменитая фраза Гальдера «Не будет преувеличением сказать, что кампания выиграна в течение 14 дней» все же, мягко говоря, является преувеличением. В полосе группы армий «Юг» дела шли не столь хорошо: танковая группа Клейста, столкнувшаяся с мощными советскими мехкорпусами, продвигалась вперед с трудом; в итоге немецкие войска, захватив Правобережную Украину, вынуждены были остановиться.

Что делать в этих условиях? Продолжать наступление на Москву или помочь Рундштедту, группа армий которого завязла на Украине? Генеральный штаб во главе с Гальдером придерживается первой точки зрения. Такое же мнение высказывает и командующий 2-й танковой группой Гейнц Гудериан. В своих воспоминаниях он напишет:

«Я был вызван в штаб группы армий «Центр» на совещание, в котором принимал участие начальник генерального штаба сухопутных войск. Он сообщил нам, что Гитлер решил наступать в первую очередь не на Ленинград и не на Москву, а на Украину и Крым. Для нас было очевидно, что начальник генерального штаба генерал-полковник Гальдер сам глубоко потрясен тем, что его план развития наступления на Москву потерпел крах. Мы долго совещались по вопросу о том, что можно было сделать, чтобы Гитлер все же изменил свое «окончательное решение». Мы все были глубоко уверены в том, что планируемое Гитлером наступление на Киев неизбежно приведет к зимней кампании со всеми ее трудностями, которую ОКХ хотело избежать, имея на это все основания…

Фельдмаршал фон Бок также меня хорошо понимал и после некоторого раздумья внес предложение, чтобы я отправился вместе с генерал-полковником Гальдером в ставку фюрера и в качестве фронтового генерала доложил непосредственно Гитлеру наши взгляды в отношении дальнейшего развития операций. Предложение фон Бока было принято…

Я немедленно отправился к главнокомандующему сухопутными силами. Фельдмаршал фон Браухич встретил меня следующими словами: «Я запрещаю вам поднимать перед фюрером вопрос о наступлении на Москву. Имеется приказ наступать в южном направлении, и речь может идти только о том, как его выполнить. Дальнейшее обсуждение вопроса является бесполезным». В ответ на это я попросил разрешения вылететь обратно в свою танковую группу, ибо при таких условиях не имеет смысла вступать с Гитлером в какие-либо объяснения. Однако фельдмаршал фон Браухич не согласился с этим. Он приказал мне отправиться к Гитлеру и доложить ему положение своей танковой группы, «не упоминая, однако, ничего о Москве!».

Я отправился к Гитлеру и в присутствии большого круга лиц – Кейтеля, Йодля, Шмундта и других доложил обстановку на фронте перед моей танковой группой, положение самой группы, а также о характере местности; к сожалению, при моем докладе не было ни Браухича, ни Гальдера, ни какого-либо другого представителя ОКХ. После того как я закончил свой доклад, Гитлер задал мне следующий вопрос: «Считаете ли вы свои войска способными сделать еще одно крупное усилие при их настоящей боеспособности?»

Я ответил: «Если войска будут иметь перед собой настоящую цель, которая будет понятна каждому солдату, то да!» Гитлер: «Вы, конечно, подразумеваете Москву!» Я ответил: «Да. Поскольку вы затронули эту тему, разрешите мне изложить свои взгляды по этому вопросу».

Гитлер дал свое разрешение, и я подробно и убедительно изложил ему все доводы, говорящие за то, чтобы продолжать наступление на Москву, а не на Киев… В заключение я обратился к Гитлеру с просьбой отодвинуть назад все остальные соображения, подчинив их прежде всего решению основной задачи – достижению решающего военного успеха. Все остальные задачи будут тем самым решены впоследствии.

Гитлер дал мне возможность высказаться, не прервав ни разу. Затем он взял слово, чтобы подробно изложить нам свои соображения относительно того, почему именно он пришел к другому решению. Он подчеркнул, что сырьевые ресурсы и продовольствие Украины являются жизненно необходимыми для продолжения войны. В связи с этим он упомянул о необходимости овладения Крымом, являющимся «авианосцем Советского Союза в его борьбе против румынской нефти». Я впервые услышал от него фразу: «Мои генералы ничего не понимают в военной экономике».

Гитлер закончил свою речь строгим приказом немедленно перейти в наступление на Киев, который является его ближайшей стратегической целью. При этом мне впервые пришлось пережить то, с чем впоследствии приходилось встречаться довольно часто: после каждой фразы Гитлера все присутствующие молча кивали головой в знак согласия с ним, а я оставался со своим мнением в единственном числе. Очевидно, он уже не раз произносил такие речи для обоснования своих более чем странных решений.

Я очень сожалел, что во время этого доклада, от которого зависело очень многое, может быть даже исход войны, не присутствовали ни фельдмаршал фон Браухич, ни генерал-полковник Гальдер. Ввиду того, что против меня единым фронтом выступало все ОКВ, я решил в этот день прекратить дальнейшую борьбу, ибо тогда я все еще верил, что смогу добиться встречи с главой государства с глазу на глаз и доказать ему правоту своих взглядов».

Как видим, Гитлер был далеко не одинок, издавая 21 августа приказ, в котором говорил о том, что быстрый захват Москвы не является приоритетной целью. Его поддерживала практически вся верхушка вермахта. То есть привычная по многим мемуарам схема «Гитлер против генералов» в данном случае, как и во многих других, попросту не работает. Впоследствии это списывалось на некую «демоническую силу» Гитлера, которая заставляла окружающих слепо верить в то, что он говорит, и полностью подчиняться любой его воле. С «демонической силой» мы еще разберемся в одной из следующих глав, пока отметим сам факт поддержки Гитлера значительной частью германского генералитета.

В итоге Гудериан должен был повернуть на юг и помочь группе армий «Юг» разгромить киевскую группировку русских. Это решение стало неожиданностью как для германских, так и для советских генералов. Возможно, именно по этой причине бросок «стремительного Гейнца» на юг увенчался потрясающим успехом: его войска соединились с авангардами танковой группы Клейста в глубоком тылу советских войск. В окружении оказался практически весь левый фланг советско-германского фронта. Количество одних только пленных, по немецким данным, составило 665 тысяч человек. Несмотря на то что эта цифра сильно завышена, масштабы катастрофы были огромны.

Но генералы все равно остались недовольны. Да, они выиграли сражение, но проиграли войну. «В августе наступил решающий поворотный момент. Гитлер отказался от немедленного прорыва на Москву. Таким образом, был упущен последний шанс», – писал начальник оперативного отдела Генерального штаба Адольф Хойзингер. Если бы танки Гудериана рванулись не на юг, а на Москву, то советскую столицу удалось бы взять до начала распутицы, и война была бы выиграна.

Попробуем по пунктам разобрать эту легенду. Первое: какими мотивами руководствовался Гитлер, отправляя 2-ю танковую группу на юг? Часто говорят о том, что значительную роль играли экономические соображения. Украина – это не просто название территории, это всесоюзная житница. Для немцев слово «Украина» еще с начала ХХ века прочно ассоциировалось с богатейшими сельскохозяйственными угодьями, способными завалить продуктами всю Германию. Восточная Украина – это одна из главных советских кузниц, это угольные копи Донбасса, это металлургические предприятия и харьковские машиностроительные заводы. Смысл даже не в том, чтобы захватить это все для Германии – хотя это, безусловно, важная задача, – а в том, чтобы лишить всего этого русских.

Но разве Гитлер не понимал, что захват Москвы и быстрое окончание войны и так передаст все эти богатства в руки немцев? Видимо, не понимал. И на то у него были веские основания. Германские генералы в своих выкладках почему-то исходят из допущения, что захват Москвы означал бы окончание Восточной кампании и капитуляцию Советского Союза. Порой создается такое впечатление, что вермахт не войну на уничтожение ведет, а в «царя горы» играет. Это тем более странно, что аналогичное допущение чуть больше века назад весьма дорого обошлось Наполеону, который тоже думал, что Москва – это ключ к победе. Он захватил древнюю столицу России, немного поскучал в Кремле, а потом с удивлением обнаружил, что война, оказывается, только началась!

Три года спустя на острове Святой Елены у французского императора было достаточно времени подумать над поведением этих странных русских. Германские генералы же, на свою беду, никаких выводов из французского опыта не сделали. Между тем до сих пор никто не сумел привести хоть одного убедительного довода в пользу предположения о том, что потеря Москвы привела бы к капитуляции Советского Союза. И весьма вероятно, что немцы, сумев занять Москву к началу октября, оказались бы в той же ситуации, что и Наполеон: русские не сдаются, куда наступать дальше – непонятно, да и распутица сковала все движения, коммуникации растянуты и кишат партизанами, фланги тоже растянуты, причем над южным нависает громадная группировка русских, взлетающие из Крыма бомбардировщики продолжают бомбить румынские нефтепромыслы. В Восточной Украине русские собрали богатый урожай, Харьковский тракторный завод продолжает в огромных количествах штамповать танки, до кавказской нефти далеко как до Луны пешком… Неприглядная картина, не правда ли? Но даже она построена на одном весьма спорном допущении, что немцы все-таки сумели бы взять Москву.

На самом деле за первые два месяца вермахт сумел усвоить несколько весьма неприятных истин. Во-первых, наличие танков и грузовиков не делает общий темп их продвижения более быстрым, чем у Наполеона. Во-вторых, русская оборона может напоминать каменную стену, о которую можно долго стучаться лбом. В-третьих, вырвавшиеся вперед подвижные группы легко могут сами попасть в окружение. Пока что это сходило им с рук, но это только пока. В-четвертых, надежды на то, что Россия окажется колоссом на глиняных ногах, который рухнет после первого же удара, оказались иллюзией…

Удалось бы в таких условиях взять Москву быстрым ударом? Советские военачальники считают, что нет. «Немецкие войска были не в состоянии с ходу взять Москву в августе, как планировали некоторые немецкие генералы. В случае наступления они оказались бы в более тяжелом положении, чем в ноябре и декабре 1941 г. под Москвой. Поэтому все попытки немецких генералов и военных историков свалить вину за поражение на Гитлера несостоятельны», – напишет после войны маршал Жуков. «Положение советских войск было очень сложным. И все же я считаю, что у немецких войск не было реальных шансов на продолжение крупномасштабного наступления на Москву. Им обязательно нужна была передышка, которая наступила в августе», – вторил ему маршал Рокоссовский. Конечно, советские маршалы – лица заинтересованные, хотя и не в большей степени, чем их германские коллеги. Но совершенно очевидно, что резервы, которые были в сентябре – октябре брошены советским командованием на южный участок фронта, чтобы закрыть образовавшуюся там з