Испытание медными трубами 6 page

– А у нее же внучка есть! Ну пусть ей кольцо подарит! – сказала Лена.

– Ты бы видела эту внучку! – повысила голос родственница. – Рост под два метра и вес под два центнера. Вся в черном, на голове косынка, как у разбойника повязана. В носу серьга, в брови – серьга. И в губе серьга. Размер ноги – сорок четвертый. Ей сапоги в Италии на заказ шьют. А она в сапогах – и зимой, и летом. Губы в черной помаде. На мотоцикле гоняет по всей Европе. А мотоцикл как хорошая машина стоит. В общем, неформальная у Таньки внучка. Мать с ней и то не общается. А ты говоришь – кольцо. Да оно ей как рыбе зонт. Так что пусть Танька сама в свои бирюльки играет!

Распрощались. Лена бросилась на кухню – еле спасла мясо. А картошка уже выкипела и начала подгорать, по кухне разнесся характерный запах. Лена открыла окно и стала размахивать полотенцем – выгонять дым. Раздался звонок, и все ввалились в квартиру одновременно – муж и дети встретились у подъезда.

– Пахнет вкусно. И знакомо, – сострил муж. Лена в спешке накрывала на стол. Сели ужинать. А после ужина Лена достала из холодильника коробку с пирожными.

– Вау! – закричали дети.

Счастью не было предела. Муж приподнял брови:

– И откуда у нас такая роскошь? С этого дня ты решила жить не по средствам?

– Родительница одна угостила. У нее свой кондитерский цех. Так что теперь беру, как видишь, борзыми щенками.

– Вкусные щенки! – оценила дочь.

И все рассмеялись.

«Как, однако, я ловко стала врать! Продолжаю на себя удивляться и узнавать себя с разнообразных и таких нестандартных сторон! – подумала Лена. – Это точно гены бабки Лидии. Та всегда была ловка по жизни».

Потом она делала с дочкой уроки, проверяла уроки у сына. У того обнаружилась двойка, и он шепотом умолял мать не открывать сей позорный факт главе семьи. Договорились, что двойку он исправит на следующем уроке. Дальше она читала дочке Гарри Поттера, и сын, читавший книгу к тому времени уже раз пять, примолкнул и тоже с удовольствием слушал.

Лена стояла под горячим душем, как вдруг в голову пришла ужасная и кошмарная мысль. Господи! Как она раньше об этом не подумала! Ей стало нехорошо, и она присела на край ванной. Она упустила самое главное – как объяснить появление денег мужу. Рассказать ему правду не представлялось никакой возможности. Он бы это не принял и не понял никогда, тем более от родной жены. И непонятно, какие возможны последствия – вплоть до самых резких, и не слов, а, возможно, действий. Он и со школьным другом разошелся, когда тот в разговоре между делом, за рюмкой водки, кстати, рассказал ему что‑то про свои «левые» дела. Откаты, что ли. Пытался объяснить, что так живет вся страна. Но Сережа был неумолим.

– Я знаю про другие ценности, – твердил он. – Я вырос на них. И перекраивать себя в угоду новому времени не собираюсь.

Расстались на том, что друг назвал его мудаком и ушел, громко хлопнув дверью. Больше они не созванивались никогда.

Всю ночь Лена терзалась, но, конечно же, так ничего и не придумала. Глупость какая‑то! Ну, не клад же она нашла, в конце концов. И не портфель с деньгами в подъезде. «Надо посоветоваться с умными людьми!» – под утро подумала она. Славе звонить не хотелось – она бы над ее проблемой только посмеялась и еще раз выставила Сережу в дурном свете. С Жанкой делиться было категорически запрещено, а слово Лена держать умела. «Элла!» – осенило ее. Лучший и самый правильный вариант. Она и умница, и сообщница. Не может такого быть, чтобы она не нашла выхода!

В этот год на Москву очень рано обрушился сезонный грипп – уже в конце октября. Директриса Лениной школы бесконечно строчила в департамент образования гневные факсы: требовала закрыть школу на карантин. И правда – в классах было по пять‑шесть учеников. Их объединяли, но учителей все равно не хватало. Поговаривали, что старается директриса не просто так – в Киеве у нее родилась внучка, и она, естественно, рвалась туда. Но ситуация действительно сложилась критическая. И наконец вышел приказ – школы закрыли на карантин на две недели. И дети, и учителя, конечно, были счастливы. Не рады были только родители – оно и понятно. Лена опять хлюпала носом, пила лекарства и тонны меда с лимоном, старалась держаться. Болеть сейчас ей было никак нельзя: предстояла целая куча разных и важных дел.

Она отправилась на Фрунзенскую, по дороге заехала в любимую кондитерскую на Патриарших, купила пирожных. У метро выбрала букет хризантем. Дверь ей открыла красивая и ухоженная женщина примерно Эллиного возраста.

– Маргарита, – представилась она и протянула Лене тонкую руку с прекрасным маникюром.

Лицо у нее было печальное, и глаза слегка припухшие. В руке она держала скомканный бумажный платок.

Лена вспомнила эту Эллину подругу, видела на похоронах у бабки. Маргарита, тяжело вздохнув, приняла у нее цветы и коробку с пирожными. Лена прошла в комнату. Элла полулежала на диване, в халате, укрытая пледом.

– Хвораю, – грустно сказала она.

– А что с вами? – спросила Лена, присаживаясь на край стула.

Та махнула рукой – какой интерес!

Зашла Маргарита и спросила у Лены, что она будет – кофе или чай. Лена попросила кофе.

– А ты, Эллуш? – Маргарита поправила Эллин плед.

– Чай, – слабым голосом ответила та.

Минут через десять Маргарита внесла поднос с пирожными и двумя чашками и пошла к выходу.

– А вы? – растерялась Лена.

– Общайтесь! – махнула она рукой и прикрыла за собой дверь.

– Переживает, – вздохнула Элла. – Был один уровень жизни, а стал совершенно другой. Трудно привыкнуть. От хорошего, знаешь ли…

– Что, все так плохо? – спросила Лена.

– А что хорошего? – почти возмутилась Элла. – Муж умер, деньги почти проедены. С сыном отношения ужасные. За дом надо платить? А там одна охрана в месяц стоит пятнадцать тысяч. Медицинская страховка – в американской клинике. Кредит за машину. А это, как ты понимаешь, не «Жигули». Домработница. Элла тяжело вздохнула и безнадежно махнула рукой. – Ну, ладно. Поныли и будет, – совсем другим голосом сказала она. – Всем сейчас нелегко. У тебя‑то что за дело?

Лена открыла сумку и достала оттуда плотный конверт.

– Это вам. А то как‑то несправедливо получается.

– А говорила, что помогаешь своей подруге бескорыстно! Значит, не совсем идиотка. – Элла открыла конверт. – Ну, спасибо! Мне, как ты понимаешь, это сейчас совсем не лишнее. Ну а ты не очень пострадала?

– Нет, – ответила Лена. – Об этом даже не думайте! Мне еще выдали премию!

Элла рассмеялась.

– Только за этим приехала? – строго спросила она.

– Нет, – честно сказала Лена и изложила суть своего визита.

– Проще простого! – усмехнулась Элла. – Здесь даже и думать нечего. Скажешь своему тирану, что я продала бабкину дачу в Кратове и отдала часть денег тебе, в качестве наследства. Ты же ее единственная родная внучка. Что, он будет проверять? Поедет в Кратово искать дачу, адрес которой ему неизвестен?

Лена даже закашлялась.

– План, конечно, гениальный, но, боюсь, что это будет выглядеть довольно странно.

– Ты имеешь в виду, что я бы вряд ли так поступила? – догадалась Элла.

– Ну, да, – смутилась Лена и, спохватившись, добавила: – Извините, ради бога.

– Да брось! Он так ошалеет от денег, что обо всем остальном даже не подумает. Ну, в конце концов, в старой ведьме проснулись человеческие чувства, – хихикнула Элла. – Или я совсем не способна на благородство? Я же не с папашей твоим чокнутым поделилась, а с тобой. А с тобой у нас всегда были хорошие отношения. Разве не так? Ну и не сволочь же я законченная, в конце концов! Да, и для верности и твоего спокойствия я лично открою тебе счет и переведу туда деньги.

Лена сидела, подперев лицо руками и качала головой.

– Вы гений, Элла! Абсолютный и не обсуждаемый! У меня просто гора с плеч! – Лена разревелась.

– Не увлажняй пространство, – улыбнулась родственница, – и так сыро. Да, и еще, Ленка, что я тебе советую – не называй мужу всю сумму. Будь умнее! Неизвестно, как жизнь повернет. Пусть у тебя будет своя, отложенная копеечка. Как говорила твоя бабушка, мужу‑псу не показывают ж… всю. Знаешь, всяко‑разно в жизни бывает. А у тебя – дети. Если мужик спрыгнет, ему твои дети будут до фонаря. А то, что у тебя получилось, – скажи Боженьке спасибо и мне заодно. Такие повороты нечасто в жизни случаются. И не мети от радости все подряд. Голову включай! А то как, опять же, говорила твоя бабка: есть – так и ж… честь.

Лена кивнула:

– Да, да. Вы, конечно, во всем правы. Абсолютно во всем. Так и сделаю.

– Послушная какая! – усмехнулась Элла.

В общем, обо всех технических моментах договорились: счет, сберкасса и прочее. Лена подошла к Элле и поцеловала ее в щеку. От той вкусно пахло сладковатыми французскими духами.

Маргарита проводила Лену в прихожей и на прощание опять протянула свою изящную руку.

– Не переживайте так, – для чего‑то сказала Лена и сильно смутилась. – Все будет хорошо!

Маргарита грустно усмехнулась и кивнула ей:

– Спасибо!

Лена нажала кнопку лифта и подумала о том, что и эта Маргарита вовсе не противная, как она думала раньше, а даже наоборот – приятная тетка. Короче, богатые тоже, как выяснилось, плачут.

Лена позвонила домой – сын сказал, что у них все в порядке, и попросил Лену не торопиться домой.

– Погуляй, мам. В кино сходи. Или по магазинам прошвырнись!

«Змей‑искуситель!» – подумала Лена и улыбнулась. Настроение у нее было замечательное! Просто давно не было такого настроения!

Она вошла в метро и решила поехать в центр, на Тверскую. Просто пошататься по магазинам, зайти в любимый книжный и в конце концов где‑нибудь приземлиться и выпить чашку хорошего кофе.

Когда она вышла из метро, на улице неожиданно распогодилось – небо неохотно раздвинуло плотные, низкие тучи, и показалось совсем нежданное, блекловатое и нерешительное солнце.

Лена проходила мимо роскошных витрин, останавливалась у понравившейся сумки или сапог, смотрела на ценники и вздыхала. «Здесь еще непреодолимый психологический барьер, – думала она. – Чтобы купить сумку за восемнадцать тысяч или сапоги за двадцать пять, надо быть Славой или Эллой. Надо родиться с другой ментальностью. С другой головой». Она медленно шла по Тверской и наслаждалась погодой и каким‑то незнакомым ей доселе чувством непонятной свободы. «Может быть, это чувство – отсутствие страха за завтрашний день? – размышляла она. – Или на меня так действуют внезапно свалившиеся деньги? Ведь говорят, что деньги возбуждают. Похоже, правильно говорят». Она зашла в меховой салон. Тут же, как черт из табакерки, перед ней возник продавец – узенький мальчик, в донельзя узких джинсах и свитерке, с серьгами в обоих ушах и с выщипанными бровями.

– Что желает дама? – манерно спросил он.

Лена растерялась. Две девицы у кассы с нескрываемым любопытством смотрели на нее во все глаза. Девицы были тоненькие, хорошенькие и абсолютно одинаковые.

Лена глубоко вздохнула и решительно сказала:

– Мне нужна шуба. Норка. Желательно – с капюшоном.

– Цвет? – подобострастно наклонился узенький мальчик.

– Скорее, темный. Но я не уверена, – четко ответила Лена. Страх почти прошел.

– Сорок восьмой? – почтительно уточнил продавец.

– Льстите, – усмехнулась Лена. – Шуба – уж точно пятидесятый.

Он радостно кивнул и бросился к стойке, на которой плотным и разноцветным рядом блестели и переливались под ярким светом хрустальных люстр шубы и жакеты. Ловким жестом фокусника он начал бросать на кожаный диван роскошные образцы. Потом подошел к Лене, ловким движением стянул с нее пальто и принялся накидывать ей на плечи одну за другой шубы. Он отходил на пару шагов, складывал руки на груди и на минуту замирал. Потом подскакивал к ней и смахивал неудачный, как ему казалось, экземпляр. Лена стояла столбом и чувствовала себя полной и законченной идиоткой. А «узенький» продолжал скакать, как блоха.

– Послушайте! – вскрикнула в отчаянии Лена. – А может быть, я сама посмотрю?

Девицы переглянулись и хором вздохнули. Лена подошла к стойке и начала перебирать шубы. Она посмотрела на ценники, и у нее подкосились ноги. «Нашла место! Дура!» – отругала она сама себя.

Но надо было доиграть этот спектакль до конца. Она решительно ткнула пальцем в одну из шуб. «Узенький» подлетел, вытащил шубу, и она увидела гримасу обиды на его хорошеньком личике. Шуба оказалась впору – длинная, роскошная, в пол.

– Нет, – засмеялась Лена. – Я в ней похожа на попадью.

– Другую длину? – Мальчик наклонил голову.

– В другой раз. – Лена скинула шубу и влезла в свое пальто. Девицы опять переглянулись и опять вздохнули. «Узенький» обиженно отвернулся к окну. Лена выскочила на улицу и рассмеялась. Ей почему‑то не было неловко, а было смешно. «Расту в собственных глазах, – удовлетворенно подумала она. – А раньше просто бы описалась от ужаса». Она вдруг почувствовала, что ужасно проголодалась. Она посмотрела на вывеску – отлично, пиццерия. Пиццу, как – увы! – все мучное, она обожала. Войдя в кафе, села у окна и стала смотреть, как по улице идут люди. Нет, не идут – бегут, спешат, торопятся. Обгоняют друг друга, задевают плечами, бесцеремонно проталкиваются. Тверская течет и гудит. Она грустно вспомнила другую Тверскую, тогда – улицу Горького. В субботу, после обеда, они с мамой и папой приезжали сюда гулять. Все остальные прохожие тоже гуляли – и тоже неспешно. Сидели в скверике за памятником основателю Москвы, кормили голубей. Знакомились друг с другом. Старики играли в шахматы, дети – в мяч или салки. Женщины ворковали и делились жизненным опытом. Мужчины читали газеты. А Лена с родителями шли в кафе‑мороженое «Север». Папа с мамой брали по бокалу шампанского и шоколадку, а Лене приносили в вазочке три шарика: пломбир, шоколадное и крем‑брюле. И все это великолепие было полито клубничным вареньем. Да, и конечно, лимонад: «Дюшес» или «Буратино». И это был праздник.

Лена заказала пиццу «Четыре сыра» и бокал пива. Призналась себе, что все очень вкусно. Не хуже кафе‑мороженого, просто разные вещи. В детстве проще получать радость. Душа и организм еще не отравлены действительностью и не думаешь, на какие деньги получаешь удовольствия. А в зрелости уже считаешь. Если на свои, честно и трудно заработанные, то чуть‑чуть жалко. Если на мужнины или близкого друга – испытываешь чувство неловкости. А если на совсем чужие – стыдно, халява какая‑то. А это всегда некомфортно для нормальных людей.

* * *

Через неделю Элла исполнила свое обещание – все было оформлено лучшим образом, не подкопаешься. И тем же вечером Лена решилась наконец рассказать все мужу. Поужинали, уложили детей. Лена налила чаю, открыла коробку конфет и села за стол напротив Сережи. Волновалась сильно – руки дрожали. Наконец изложила, нервничая и краснея. «Вру, как профессиональная гадалка», – продолжала она удивляться самой себе, но при этом понимала, что сказать мужу правду она бы никогда не смогла. И самое главное – он бы никогда не понял и не принял этой правды.

Сережа молчал. Потом вздохнул, встал и прошелся по кухне. Опять сел.

Потом медленно произнес:

– Вот, какие бывают на свете дела.

– Ты рад? – спросила Лена.

Он задумчиво проговорил:

– Знаешь, какое‑то странное чувство. Непонятное. Никогда мне ничего просто так в руки не сваливалось. В детстве мечтал о пожарной машине, большой такой, красной и блестящей. У моего приятеля такая была, я даже завидовал. Стыдно, конечно. Потом, подростком, о джинсах мечтал – настоящих, американских, темно‑синих. Но они стоили у спекулянтов двести рублей, а зарплата у мамы была – сто пятьдесят. В институте поехал в стройотряд, заработал. Но джинсы не купил – стало почему‑то жалко. Отдал деньги матери. Купили тогда новый холодильник и ей – новые сапоги. Как она радовалась! Всем подругам говорила: сын купил! Как‑то все с напрягом в жизни доставалось. И на себя всегда жалко было. Помнишь, я в свадебном костюме еще года четыре на работу ходил?

Лена кивнула.

– Это, наверно, очень плохо, – продолжал муж. – Ущербность сознания. Совок проклятый сидит – не изжить. А может, потому, что всю жизнь копейки считали – и с мамой, и с тобой. Это я потом узнал, откуда она деньги на нашу свадьбу взяла – алименты отцовские, копеечные, ни разу с книжки не сняла. На мою свадьбу откладывала, чтобы все как у людей. А платье себе на нашу свадьбу в долг купила. И потом этот долг год отдавала. – Он замолчал и посмотрел в окно, а потом добавил: – Да нет. Здорово, конечно. Просто с небес свалилось. Столько проблем можно решить. Деньги‑то огромные, шальные. Ты не расстраивайся – я в себя приду и начну радоваться. Даже, наверно, ошалею от счастья! – Он улыбнулся. – Нет, но ты мне скажи! Элла эта какова! Кто бы ожидал! Но родня есть родня. Даже такая. И даже она это под старость лет поняла! Хотя чудно это все, конечно. Никто от нее этого не ожидал. А человек оказался лучше, чем о нем думали. Приятно!

Потом они пошли спать. Но сон, конечно, не шел. Лежали, обнявшись – сначала молча, а потом начали мечтать. Лена сказала про шубу, про Париж и Диснейленд, про новую машину. Здесь начался спор. Сначала муж сказал, что вполне еще год‑другой можно поездить на старой. Лена расплакалась и обозвала Сережу жлобом. Он сначала обиделся, а потом согласился. Стали обсуждать модели. Лене нравились пузатенькие и глазастые француженки. А муж настаивал на японках или немках.

– Ты уж мне поверь, – говорил он, – в этом‑то вопросе!

Потом обсуждали Париж – решили, что ехать надо весной или летом. Здесь к консенсусу пришли быстро. А шубу решили покупать завтра же, на ВВЦ или в Сокольниках.

– Там дешевле, – сказала Лена, вспомнив бутик на Тверской.

Заснули под утро, крепко обнявшись.

Назавтра была суббота. После завтрака рванули по магазинам. Детей оставили дома – и они были счастливы.

Шубу купили довольно быстро – на рынке. Лена сразу поняла, что это то, что надо. Лучше не найдешь. Шуба была темно‑коричневого, шоколадного, цвета. Чуть ниже колена, с глубоким капюшоном, легкая, как пух, с изумительной тончайшей шелковой подкладкой внутри. Подошло сразу и все – и цвет, и фасон, и размер. Начали торговаться. Продавец скинул десять тысяч. Пустячок, а приятно. Вышли на улицу, и Лена прижалась к мужу: скорее бы зима!

Потом решили заехать за детьми и пообедать в ресторане – отметить покупку.

Дети опешили и начали суетливо одеваться. Лена вытащила из пакета шубу и повесила на вешалку, села на банкетку и зарылась лицом в меховой подол.

– Ты что, мам? – испугалась дочка.

– Пахнет вкусно, – засмеялась Лена.

Дочка ничего не понимала, а сын смотрел на родителей с недоумением и тревогой.

– Потом все объясню, – шепнула ему Лена.

Ресторан выбрали грузинский, недалеко от дома. В зале было полутемно, на стенах висели кинжалы и морды кабанов. На подоконниках стояли потертые медные кувшины – пузатые и узкогорлые. Заказали все, что пожелали: сациви (сын сказал «фу!»), пхали (Лена не знала, что это такое), хачапури (это обожали все), лобио, хинкали и, конечно, шашлыки.

– Не осилим, – испугалась Лена, увидев заставленный стол.

– Заберем с собой, – ответил муж.

– Неудобно как‑то, – растерялась Лена.

– Сейчас все так делают, – отозвался муж.

Лена удивилась: а он откуда знает? Все накинулись на еду. Было так вкусно!

– А хорошо быть богатыми, да, мам? – сказала дочь.

Муж и сын рассмеялись, а Лена тревожно посмотрела на Сережу.

– Просто папа получил премию на работе, – объяснила дочке Лена.

– Значит, все это скоро закончится, – грустно вздохнув, сказала девочка.

Все опять рассмеялись.

– Премия большая, – успокоила ее Лена. – Даже, может, хватит на поездку в Диснейленд.

Дети перестали жевать и уставились на родителей. А потом завопили на весь ресторан. Когда успокоились, сын серьезно сказал:

– Молодец, пап! Уважаю.

Сережа вздохнул, покраснел и опустил глаза. Лена предложила всем выбрать десерт. Дети, конечно, захотели мороженое.

В машине дочка уснула, а сын, сдвинув брови, сосредоточенно смотрел в окно.

Дома Лена весь вечер мерила шубу. Красовалась в ней перед зеркалом. Сережа, усмехаясь, снисходительно улыбался.

– А я думал, что тебя только Достоевский может так возбудить. Или Блок. Ну, или, в крайнем случае – я.

Лена радостно улыбнулась. Потом муж с ошарашенным и растерянным сыном рассматривали автомобильный журнал и ожесточенно спорили по поводу моделей машин. Лена укладывала усталую дочку спать. Та тихо спросила, можно ли написать Деду Морозу про игровую приставку. Лена сказала, что можно.

– А про голубую дубленку, как у Зойки? – совсем шепотом спросила она.

– Можно, – ответила Лена и подумала: «Маленькая аферистка. Короче, вся в мать».

А на утро все одновременно разболелись. У всех подскочила температура, полились сопли, начался сухой кашель.

– Погуляли, – мрачно прокомментировал муж.

Лена почему‑то почувствовала себя виноватой. Вызвали врача – конечно, грипп, и серьезный, с осложнениями. Нужно соблюдать строгий постельный режим. И – как всегда – много питья: морсы, компоты.

В общем, Лена выползла на кухню и стала варить клюквенный морс. Кому постельный режим, а кому – кухонный. Стояла у плиты, обливаясь потом, на дрожавших ногах. А через день все захотели есть. Лена позвонила соседке и попросила купить курицу, молоко и поставить все это под дверь. Потом она сварила большую кастрюлю бульона с рисом и предупредила, что есть они будут это три дня. Пока не съедят. Рухнула в постель и объявила, что ее больше нет ни для кого. Спала почти двое суток. Отдаленно слышала споры и крики детей. В голове мелькало: значит, все нормально, все живы. И она засыпала опять. Дней через восемь все постепенно оклемались. В квартире царил полный бардак. Лена села на диван и расплакалась. Сил совсем не было. Но все повели себя благородно. Муж взялся за пылесос, дочка неумело гоняла тряпкой пыль, а сын ожесточенно тер ершиком унитаз. На обед сварили картошку, вспороли банку сайры и открыли мамины соленые помидоры. Поев, все дружно рухнули в постель абсолютно обессиленные. Вечером смотрели по телевизору какой‑то детектив, Лена не особенно следила за сюжетом. Она поглядывала на своих близких и думала о том, какая она счастливая. Господи! Хоть бы не сглазить!

Карантин в школах закончился, хотя грипп все еще не отступал. Но родители возмущались, что дети без присмотра и совсем разболтались. Так хотя бы полдня в школе, на общественном питании.

В школе все сморкались и кашляли. Но скоро и дети, и учителя втянулись, и началась прежняя жизнь.

А настоящая зима все не приходила. На улице было слякотно, мокро и противно – типичная погода конца ноября. Лена мечтала о снеге и хорошем морозце и о том, чтобы наконец «выгулять» шубу. Каждый вечер она открывала шкаф и гладила ее.

– Просто как дитя родное, – смеялся муж.

А потом грипп свалил Жанку. Она позвонила и еле пропищала:

– Жрать нечего, лекарств нет.

– Я приеду, – с готовностью отозвалась Лена.

Жанка долго отнекивалась:

– Ты что, сумасшедшая? Я тебя не пущу. А вдруг заразишься?

Лена убедила ее в том, что она уже переболела, так что повторно заболеет вряд ли.

Она купила продукты, фрукты, овощи, соки и поехала к подруге.

Жанка валялась на диване с замотанным шарфом горлом. Кашляла сухо и хрипло, как собака лает. Лена возилась на кухне – варила овощной суп. Жанка орала из комнаты, что никакой суп она есть не будет, потому что, как женщина холостая, супов не готовит и не ест, а уж тем более овощных, и жалобно просила поджарить ей картошку. Лена вздохнула и принялась чистить и резать картошку, которую они съели с маринованными огурцами. Порезали колбаски. Жанка вытащила бутылку «Хеннесси».

– Ты что, спятила? – задохнулась от возмущения Лена. – Кто при гриппе пьет спиртное?

– Не кипиши, – спокойно остановила ее Жанка. – Я пью, и ты выпьешь. От этого хуже не будет. Только лучше. Тем более такой коньяк! У меня большой опыт! – И Жанка, хрипло рассмеявшись, со стуком поставила бутылку на журнальный столик.

Лена вздохнула – знала, Жанку не переспоришь, особенно в таком вопросе.

Короче говоря, налили по первой. Коньяк оказался действительно мягким и вкусным, но Жанка останавливаться на этом явно не собиралась. Лена сдалась, налили по второй. Жанка тонко порезала кружочками лимон и на каждый кружок насыпала молотый кофе, перемешанный с сахарным песком.

– Ну как закусь? – довольно ухмыльнулась она и добавила: – Уф, сразу полегчало.

Потом трепались о том о сем – короче, обо всем понемногу, но в основном, конечно, говорили о Жанкиных мужиках. Та отзывалась о них отнюдь не лестно: все они жлобы и потребители. Ни на одного из них она по большому счету не может рассчитывать. Любви нет, а есть один голый секс и времяпрепровождение. В общем, все пустое.

Лена глотнула коньяка и тихо сказала Жанке:

– А ты роди!

– Ага! – ответила та. – Без мужа, без родителей. Без братьев и сестер. Я же вообще одна на белом свете! – И Жанка разревелась.

Лена тут же пожалела о том, что сказала.

– А кто будет кормить моего ребенка? – продолжала реветь Жанка. – И на няню мне, между прочим, тоже еще надо заработать!

– Да, Жануль, извини. Ты, конечно, права. Это я бестактная дура.

Выпили еще по одной – запили обиду. Лена чувствовала, что уже прилично опьянела, да и Жанку, похоже, развезло, хотя по части выпивки она человек стойкий. В общем, ля‑ля‑тополя – и разговор свернулся на Славу. Заплетающимся языком Жанка выражала абсолютное и безоговорочное восхищение подругой.

– Сильна баба! Таких мозгов и такой хватки я ни у кого не встречала! Такое придумать! А главное – воплотить! – Жанка захлебывалась от восторга. – Жизнь у нее в Питере была ох не сахар! Даже голодали они с матерью. И это в наше‑то время! А как жизнь свою повернула! Гигант! Мозговой центр! Ее бы в ЦРУ или в МОССАД. Она бы и там порядочек наладила.

Лена молчала. Очень хотелось сказать просто, по‑бабьи: «Были бы у тебя такие возможности, такой исходный капитал, и ты бы распорядилась по‑умному. Грамотно. Хотя Славиных заслуг я не отрицаю». Но Лена молчала, как партизан на допросе.

А Жанку несло дальше. Она сползла с дивана на ковер и глотнула коньяк прямо из бутылки. «Скоро вырубится, – подумала Лена. – Уложу ее и поеду домой».

Жанка икнула и сказала шепотом:

– Знаешь, там такая история, ну, в общем, такая пурга! Я когда узнала – две ночи не спала. Не могла в себя прийти. – Она снова глотнула из горлышка и поманила Лену пальцем: – Слушай сюда!

Лена вздохнула, пожала плечами и придала лицу равнодушное выражение.

– В общем, однажды мы с Эдиком, Славиным мужем, нажрались. Так нажрались, что вспоминать страшно. Я потом два дня болела – подняться не могла. – Жанка уставилась в окно. На лице чувствовалась работа мысли. – Две бутылки коньяка и бутылка рома, по‑моему, – вспоминала она туговато. – А Эдик вообще на это дело слабоват и не на это – тоже. Как мне кажется. Хотя, может быть, я ошибаюсь. Такие маленькие и хиленькие иногда оказываются будь здоров! – И она хихикнула.

Лена покраснела, Жанка продолжила.

– Так вот, хиленький такой, дохлый. Нервишки слабые. Славка ему пить вообще не дает – он после пьянки неделю в себя прийти не может. Но Славка тогда в Париже была. У них там квартира. В шестнадцатом округе, между прочим! – Жанка многозначительно подняла кверху указательный палец. Лена знать не знала, что такое шестнадцатый округ, но поняла одно – это явно круто. «Ого! – подумала она. – Еще и в Париже квартира. А ведь Слава ни словом не обмолвилась. Вот уж кто не трепло!»

– А Эдик ко мне с тоски заскочил, – продолжала Жанка. – Друзей у него нет, человек он замкнутый и достаточно одинокий. В общем, вещь в себе. Ну, и мы с ним накатили, как я уже сказала. И тут Эдюшу понесло, он мне все выложил, а после на кухонном столе и вырубился. Мордой в капустный салат. Когда пришел в себя, ничего не помнил. Это я точно тебе говорю. Иначе бы помер от страха, а потом меня пришил. Сто пудов. – Жанка сделала страшные глаза. – Для таких, как они, пришить ничего не стоит, – прошептала она зловещим шепотом.

– Жан, может, хватит? – Лена кивнула на бутылку.

– Когда хватит, я тебе скажу, – честно пообещала Жанка.

Лена тяжело вздохнула: события принимали нежелательный оборот. Спать уложить Жанку, пожалуй, не получится. Лена с тоской посмотрела на часы. Она хорошо была знакома со своей школьной подругой.

– А тебе что, совсем не интересно? – возмутилась Жанка и громко икнула. – Такая вот ты у нас не сплетница! – усмехнулась она недобро.

– Валяй, рассказывай! – устало сказала Лена, окончательно поняв, что в данный момент Жанка и сон – вещи несовместимые.

Та села поудобнее, закурила очередную сигарету, тяжело вздохнула и прошептала:

– Вообще‑то, конечно, это страшная тайна!

– Тогда, может, не стоит? – со слабой надеждой спросила Лена.

Жанка замотала головой:

– Мне носить это в себе знаешь как тяжело? А ты моя лучшая подруга.

– В общем, решила мне жизнь облегчить, – вздохнула Лена.

Жанка кивнула и вдохновенно начала:

– Короче говоря, поженились они в Питере. Эдик учился в Мухинском, а Славка там натурщицей подвязалась. Любовь у них случилась безумная. Сумасшедшая любовь. Славка с матерью жила – бедствовали страшно. Мать все время болела. А Эдька жил в общаге – он был приезжий. Поженились. Родили ребенка. А жрать нечего. Тогда Эдька стал ювелиркой заниматься. Не золотом, нет, конечно, – тогда могли за это посадить – только серебром. Но таланты у него открылись необыкновенные. Просто нечеловеческие таланты. Стали появляться клиенты, деньги. Вещи он делал такие, хоть сейчас – в музей. Он и ходил в музей – смотрел на украшения и дома пытался повторить. Получалось. Копии были великолепные, с виду не отличить. Дальше – больше. Стали доставать золото – у бабулек питерских скупать. Современное золото не годилось. Потом какой‑то местный «левша» сделал ему клейма – точь‑в‑точь старинные. И Эдька начал упражняться с золотишком. Бродил по музеям, фотографировал. С каталогами возился. И стало получаться! Такие вещи делал – под восемнадцатый век, девятнадцатый. А продавать все это было же стремно! Такие сроки можно было получить! Реализацией занималась, понятно, Слава. Эдик к этому отношения не имел. Боялся до одури. В общем, решили они в Москву переехать. Москва большая, их здесь никто не знал. И дело потихоньку пошло. Вещи эти стоили таких денег, что они очень быстро разбогатели. Слава окружными путями находила клиентов – к тому времени появились нувориши, новые, огромные деньги. Да и вообще в Москве публика попроще в каком‑то смысле, много приезжих – необразованных, туповатых: дамочки из Лангепаса, Нефтеюганска. В каждом ухе – по коттеджу. Но им было очень в кайф покупать старые цацки – престиж. Можно сказать, что от бабушки‑дворянки осталось. Но Слава с Эдюшей, конечно, не зарывались – действовали очень тихо и осторожно. Открыли какой‑то бизнес, чтобы было понятно, откуда у них бабки. Отмывали, короче, – так это, что ли, называется. Про то, что Эдик ювелиркой занимается, конечно, никто не знал. Знали, что в прошлом – художник, картинки для удовольствия иногда малюет. А так – серьезные люди, серьезный бизнес. Но, конечно, боялись. Эдик вообще периодически, пару раз в год, в клинике неврозов лежал. Я ему говорю: можно, мол, открыть магазин. На Арбате или на Тверской, например. Так не рисковать. Да, вещи современные, но потрясающие. Эксклюзивные вещи. Наверняка нашлись бы покупатели. И немало. Но он объяснил, что очень много заморочек – конкуренты, бандиты, чиновники. Аренда в центре бешеная. А потом, все богатенькие хотят «Шопард», «Картье», «Тиффани». Пока себе имя сделаешь… Если еще сделаешь.