Испытание смертью или Железный филателист

Мария Ивановна Арбатова Шуммит Датта Гупта

Испытание смертью или Железный филателист

Мария Ивановна Арбатова, Шуммит Датта Гупта

Испытание смертью или Железный филателист

Хотим выразить огромную благодарность за помощь в предоставлении материалов для сценария и романа

Руководителю Пресс‑бюро Службы внешней разведки Сергею Иванову

Заместителю руководителя Пресс‑бюро Службы внешней разведки Сергею Гуськову

Историку Пресс‑Бюро Службы внешней разведки Елене Барабановой

Президенту Международной контртеррористической тренинговой ассоциации Иосифу Линдеру

Мария Арбатова

Шумит Датта Гупта

Глава первая

КАМЕРИНО

Как всякий немец, Отто Шмидт любил жару. Жители Германии не избалованы жарой, считается даже, что умеренный и ровный немецкий характер обусловлен тем, что страна лежит в умеренном климатическом поясе.

А нынешняя жара в Камерино, уютно вписавшемся в Апеннины, пересекающие «итальянский сапог» с севера на юг, казалась блаженством. На высоте четыреста метров над уровнем море она не пекла, а ласкала и не шла ни в какое сравнение со знакомой Отто липкой жарой Средиземноморья и сухой, изматывающей жарой пустыни.

Он присел за столик маленького уличного кафе, пристроенного к стене древнего здания, и закурил. На фоне серого выщербленного камня стены пылали и кудрявились красноватые листья винограда. Солнце щедро заливало столик и безлюдную пыльную улочку, помнящую тяжелую поступь умбрийских камертиев.

На горизонте зеленела роща, и Отто казалось забавным, что посреди древних итальянских камней, совсем как в Германии, шелестят широкими листьями каштан, граб, ясень и даже дуб.

Он помнил, что фрукты поспевают в Камерино не так охотно, как в субтропических предгорьях Апеннин, где ветки трещат и подламываются под тяжестью плодов, а голова кружится от запаха цветов.

Но строгая чистота горной Италии манила Отто больше крикливой и пестрой стихии больших городов. Видимо, напоминала его уютную, сдержанную и четко выстроенную Германию.

Молодой официант вылетел из‑за барной стойки, как черт из табакерки. По блеску в глазах было ясно, что, как всякий итальянец, он извелся без общения в пустом кафе.

– Что желает синьор?

И впился в Отто радостными зелеными глазами. Это ведь миф, что итальянцы темноглазы, они в основном голубоглазы и зеленоглазы, как море, на которое они смотрели столько веков.

– Что порекомендуешь из местного? – спросил Отто на отличном итальянском.

– Если синьор первый раз в Камерино, советую «пан‑ночиато» и наш славный анисовый ликер «Варнелли»! Такого ликера синьор не попробует больше нигде!

– Я учился в Камерино в школе искусств имени Данте Алигьери. Правда, это было давно… Неси ликер и подскажи: я правильно иду в сторону старой церкви?

– Пойдете вверх по нашей улице, и церковь сама встанет у вас на дороге. Но, синьор, клянусь Мадонной, там совершенно нечего смотреть! Не понимаю, что вы, иностранцы, находите в этой свалке старых камней?

– Это не свалка старых камней, а жемчужина средневековой архитектуры! – назидательно поправил Отто.

Официант сделал гримасу, выражавшую полное недоумение. Похоже, он готов был болтать о чем угодно, лишь бы не выполнять заказ.

– Какая там жемчужина, синьор? Пыльные развалины, каких везде полно… – Тряхнул каштановыми кудрями и протестующе взмахнул руками, но так и не двинулся в сторону ликера.

– Сам подумай, кто бы взбирался на Апеннины в городишко на несколько тысяч человек, если бы не эти пыльные развалины? И как бы ты без них заработал себе на хлеб? – напомнил Отто.

– Синьор не знает, что наш город славится не развалинами, а университетом! К тому же здесь родился поэт Уго Бетти! Он попал в Первую мировую в немецкий плен и написал там книгу! – Официант похвастался таким тоном, словно был родней этому самому Уго Бетти. – И скажу вам честно, если б здесь совсем не было туристов, я бы с чистой совестью уехал в большой город, как мой младший брат! А эти призраки прошлого, синьор, создают обманчивую перспективу, чтобы не пускать нас в большой мир. Извините, забыл про ликер! Сейчас принесу!

Он неторопливо пошел за барную стойку и вернулся через пару минут с ликером.

– Раз вы учились в школе Данте Алигьери, то, наверное, вернулись найти кого‑нибудь? – спросил он с заговорщическим видом.

– Кого? – удивился Отто.

– Какую‑нибудь девушку из прошлого… – подмигнул официант. – И хотите глянуть на нее одним глазком, хотя прекрасно понимаете, что у нее уже пятеро детишек и ленивый лысый муж, которого не волнует ничего, кроме молодого вина и футбола. Но ложась спать, она вспоминает ваши свидания двадцатилетней давности!

– С чего ты взял? – усмехнулся Отто.

Этот парень, годящийся ему в сыновья, казался очень симпатичным.

– Так бывает! Не стесняйтесь, синьор, Антонио знает в этом городе всех и достанет любого из‑под земли. Конечно, прошлое не вернуть, но приятно искупаться в воспоминаниях.

Выдержав паузу, Отто спросил:

– А что, многие приезжают за этим?

– В том‑то и дело, что нет! – покачал головой официант и снова взмахнул руками – итальянцы ведь разговаривают руками больше, чем языком. – Для меня это было бы дополнительным заработком, ведь наше кафе попадается туристам первым! Я бы легко понял таких людей, потому что сам жду, когда осматривать наши руины приедет Романова!

– Романова?

Отто вздрогнул от неожиданно прозвучавшей фамилии, принадлежавшей русскому императорскому дому.

– Русская артистка, что играет Татьяну Романову в фильме «Из России с любовью»! Помните сцену, когда Джеймс Бонд и Романова плывут в лодке по каналам Венеции? Я смотрел «Из России с любовью» тринадцать раз! – Зеленые глаза парня засияли.

– Хочешь взять автограф?

– Зачем мне один автограф, синьор? Она нужна мне целиком! – Парень отчаянно замахал руками, словно Отто иначе не понял бы его слов. – Клянусь, синьор, если однажды она вот так, как вы, появится на нашей улице с фотоаппаратом, я уговорю ее выйти за меня замуж! Я простой официант, но после смерти дяди мне достанется обувная мастерская, потому что у него нет своих детей. Правда, он требует, чтоб я выбросил фотографию этой русской и женился на дочери нашего соседа Карло. Но вы ведь видели эту Романову?..

– Согласен, она красотка! – кивнул Отто и отметил про себя, что парень не умеет читать.

Ведь у Антонио была возможность ровно тринадцать раз прочитать, что спутницу Джеймса Бонда Татьяну Романову играет итальянка Даниэла Бьянчи. Все‑таки на дворе стоял 1979 год, люди вовсю летали в космос, изобретали новые материалы, считали на калькуляторах, в Южной Африке сумели пересадить человеку сердце… А этот парень с задворок Европы все еще не умел прочитать титры самого кассового фильма.

Фильм «Из России с любовью» о рыцаре плаща и шпаги английской спецслужбы, агенте 007, казался Отто смешным. И он смотрел его не тринадцать раз, как Антонио, а всего три. Непотопляемого Джеймса Бонда играл любимец женщин Шон Коннери.

Это была веселая галиматья про террористическую организацию СПЕКТР, советское шифровальное устройство «Лектор» и соблазнительницу из советского консульства в Турции Татьяну Романову.

В финале злобные преследователи умудрялись перестрелять друг друга; а агент 007, выйдя живым из всех передряг, приезжал в Венецию, чтобы плыть с русской Татьяной Романовой в идиллическом объятии на идиллической лодке по идиллической глади канала.

Отто читал, что фильм услужливо сняли после того, как президент Кеннеди назвал роман Яна Флеминга «Из России с любовью» одной из десяти главных книг своей жизни. И что именно этот фильм стал последним, увиденным Кеннеди перед смертью.

Еще Отто читал, что для сцены в катакомбах Стамбула нужны были крысы, а согласно сумасшедшим английским законам в кино запрещалось снимать диких крыс. Их заменили на белых лабораторных, намазав их порошком какао. Но крысы упоенно вылизывали друг друга и светлели к концу каждого дубля.

Так что съемки крысиной сцены пришлось перенести в Мадрид, поскольку кровожадные испанцы спокойно относятся не только к съемкам крыс, но даже к корриде.

Самым смешным в фильме для Отто были таблички на дверях советского консульства. Там было написано «ДЕРГАТ и ПИХАТ», наверное, имелось в виду «дергать и пихать». Отто немного знал русский.

– Я с детства собираю марки. У меня есть несколько ценных марок из СССР, – признался он, чтобы хоть как‑то поддержать русскую тему, значимую для официанта.

Но парня совсем не интересовали марки.

– Дядя говорит: Антонио, ты не умеешь работать, только болтать языком, тебе надо было стать политиком или священником! Я бы стал политиком, синьор, но у меня не было возможности закончить школу, – пожаловался официант. – Дядя воспитывал нас братом с тех пор, как отца застрелили за контрабанду, а мама умерла от разрыва сердца.

– У тебя благородный дядя, Антонио, – вежливо ответил Отто.

– Вы‑то сами‑то откуда будете?

– Из Западного Берлина.

– Из западной части Берлина?

– После Второй мировой нас, немцев, разделили. Неужели ты ничего не слышал о Берлинской стене?

– Я видел что‑то такое по телевизору. Но, может быть, это была Китайская стена? И как называют немцев, живущих в разных частях?

– Так и называют – западными и восточными немцами, – вздохнул Отто.

Ликер был хорош, Отто любил все крепкие напитки с анисом, кроме абсента.

Абсент, придуманный швейцарскими сестричками Энрио и назначаемый их другом лекарем от всех болезней, требовал большой осторожности. Лекарь бежал от Великой Французской революции, где лучшим лекарством считалась гильотина, и предпочитал абсент с анисовым вкусом остальным медикаментам.

В старой подшивке газеты «Нью‑Йорк таймс» Отто читал, что абсент в свое время стал «пороком прогрессивных женщин с надменным характером наравне с велосипедом и сигаретой». И что молодые француженки страдали циррозом печени чаще остальных потому, что пили абсент неразбавленным. Ведь корсет не позволял пить большими порциями, а до прихода в индустрию моды великой Коко Шанель они каждое утро утягивали тело шнуровкой.

В Алжире, где Отто прожил много лет, давно появились дешевые марки абсента, «спустившиеся» из бокалов богемы в грубые стаканы работяг. Напиток стал доступнее и вреднее.

А в некоторых странах он оказался в десять раз дешевле вина и превратился в настоящий яд, продаваемый в забегаловках без столов и стульев. Врачи говорили о наркотическом воздействии и неадекватном поведении любителей, но «абсентье» смеялись им в лицо.

В начале века швейцарский фермер, упившись абсентом, застрелил всю свою семью. И только после этого больше восьмидесяти тысяч человек подписали властям петицию с просьбой запретить напиток.

Вслед за Швейцарией задумалась Франция. Накануне великой войны 1914 года в палате депутатов прозвучало, что «пьющие пиво тевтонцы истребят пьющих абсент упадочных французов», а на улицах появились плакаты, на которых грудастая немка в остроконечной каске варила абсент «для врагов».

После 1915 года «винное лобби» добилось запрета жидкого наркотика во Франции, в Германии, Бельгии, Италии, Болгарии, США.

Отто любил историю, и, казалось, не было ни одной страны и ни одной детали, которую бы он не положил на полку огромной «библиотеки», уместившейся в его темноволосой бюргерской голове.

– Антонио, ты когда‑нибудь пил абсент?

– А что это? – насторожился парень. – Это немецкое вино?

– Это ликер, похожий на вкус на то, что ты принес, только с наркотическими свойствами. Его долго запрещали к производству, а теперь понемногу возвращают в Европу. Абсент пьют в тесных французских ресторанчиках, где все так орут, что почти не слышат друг друга. А там, где он запрещен, подают похожий на него пастис с банановым сиропом или самбуку. – Отто посмотрел рюмку на свет. – В Греции есть узо с таким же анисовым вкусом. А в арабских странах – арак, который становится белым как молоко, если добавить в него льда. Но ваш «Варнелли» не уступает им всем, даже мягче и богаче оттенками.

– Я пил только самбуку. Синьор объехал весь мир! А я не был нигде, кроме нашей дыры и окрестных деревень, – расстроился парень. – Вы, наверное, архитектор или художник, раз учились в школе Данте Алигьери?

– Нет, я езжу по странам и продаю машины и химикаты для химчистки нового поколения – несу людям прогресс! А штаб‑квартира нашей компании находится в Риме.

– Ездите по странам?

– Антонио, я бы, как и ты, сидел дома, если бы его не разрушили. Не мотался бы по свету и не засыпал каждый день на гостиничных простынях, – признался Отто. – Но я не могу видеть железобетонную уродину, делящую Берлин на Запад и Восток.

– Там, синьор, настоящая стена?

– Настоящая. И возле нее маленькая нейтральная полоска земли, говорят, ночью на ней танцуют тени погибших перебежчиков…

– Каких перебежчиков? – снова не понял Антонио.

– Представь, что твой Камерино разделили пополам. И на той половине остались родственники, друзья по школе, бывшие клиенты… и когда они пытаются перебежать к тебе, их расстреливают. А они просто не могут смириться с тем, что им больше не принадлежит весь Камерино!

– Бедные люди, я бы тоже не смог так жить, – покачал головой официант.

– Мне пора. Ариведерчи, Антонио! – Отто положил на стол деньги.

– Я всегда на месте, если понадоблюсь, – кивнул Антонио. – Вы меня огорчили историей про немцев, но знайте, теперь у вас в Камерино есть верный друг.

Отто улыбнулся и пожал парню руку. Он любил итальянцев с их детскостью, искренностью, порывистостью, забывчивостью и открытостью. Как говорится, для того, чтобы стать другом на севере, надо спасти человеку жизнь, а на юге достаточно дать прикурить.

Дорогие светлые ботинки Отто утопали в дорожной пыли. Разрушенная церковь медленно приближалась к нему, а он медленно приближался к церкви. На улице было по‑прежнему пусто, как бывает днем в маленьких итальянских городках.

Антонио оказался прав, местные устали жить среди остатков былой роскоши. Они ценили уникальные развалины церкви только в той мере, в которой она привлекала кошельки туристов.

Сегодня церковь не интересовала никого, кроме Отто. Он достал из сумки фотоаппарат, сфотографировал ее с разных ракурсов. Зашел внутрь. Мягкая поступь его шагов не разбудила дремавшую у входа пожилую нищенку, отчаявшуюся получить от туристов монетку.

Отто не наведывался в Камерино с тех пор, как закончил школу Данте Алигьери. И с раздражением отметил, как сильно разрушилась церковь за эти годы и что никто не задумывается, насколько еще хватит ее руин, хотя бы для привлечения туристов.

Потом споткнулся, сел на груду обвалившихся кирпичей, снял ботинок и вытряс из него натиравший ногу камушек. А когда выходил, кашлянул. Нищенка открыла глаза и окутала его профессионально слезливым взором.

Отто бросил монетку в ее жестяную банку от леденцов и вышел на улицу, чтобы сфотографировать церковь сзади.

Его пьянили изысканная пустая улочка, невероятно красивый профиль развалин, горный воздух и анисовый ликер «Варнелли».

Но Отто стряхнул все это, как абсентовое наваждение, и тихо сказал самому себе:

– Отпуск закончился, предстоит увлекательное и небезопасное приключение!

Глава вторая

МАЛАВИ, БЛАНТАЙР

Прежде Отто никогда не был в Малави. Не видел ее лесов, ежегодно восстающих из пепла после летних пожаров, устраиваемых лакированными пальмовыми листьями, сыплющими солнечных зайчиков в сухую траву.

Не сталкивался с буйством местных акаций, смоковниц, тунгов и жакаранды, не проезжал мимо зарослей тростника и папируса у болот, кишащих кровососущей нечистью. Не вдыхал сладости эвкалиптовых и свежести олеандровых рощ. Не ронял шляпу, задирая голову на пятнадцатиметровые мопане и баобабы.

Прежде Отто считал, что отлично знает и чувствует Африку, но только сейчас понял, что квинтэссенция Черного континента – его юг. Словно небесный диспетчер театрально преувеличил здесь краски, природу, богатства недр, энергетику земли и человеческих эмоций.

Блантайр считался финансовым и торговым центром Малави, здесь проживало около двухсот тысяч человек.

По дороге Отто был потрясен видом из окна машины – по сочно‑зеленым лесам разгуливали львы, слоны, антилопы, зебры, жирафы, бегемоты, буйволы, двурогие носороги, дикие свиньи, леопарды. Словно дорога пролегала не по стране, а по многокилометровому зоопарку. Правда, и запax стоял как в зоопарке.

Отто выбрал отель с хорошей репутацией. Вид из окна, к сожалению, не напоминал вида из окна машины, а был простеньким эпизодом из жизни колонизаторской резервации.

Зато в номере стояла тяжелая старинная мебелью, обтянутая яркой местной тканью, ванная была оформлена в игривом стиле ванных комнат Людовиков, на полу лежали шкуры, а в антикварной фарфоровой вазе топорщились угрожающие желто‑черные цветы.

Столы в ресторане хрустели безупречно накрахмаленными скатертями; а сигарная комната с мелкими околосигарными игрушками, в которые так любят играть богатые мужчины, словно целиком прилетела на самолете из Лондона.

О том, что ты в Африке, напоминал в отеле только рабский взгляд обслуживающего персонала. У черной прислуги в Европе взгляд был не такой.

Служащий за конторкой сразу же выдал Отто, как богатому постояльцу, приглашение в клуб для белых. Клуб располагался в помпезном особняке. Все годы колонизации белые прятались в подобных клубах от буйной южноафриканской реальности, пытаясь вести привычный европейский образ жизни.

Они старались не обращать внимания на неожиданности малавийской политической ситуации 1979 года, считая ее играми дикарей, не пересекающимися с их комфортным бытом. Примерно как взрослые не обращают внимания на возню в детской, и не заглядывают туда, пока из щели не повалит дым или не раздастся громкий плач.

Проехав множество неспокойных африканских стран, Отто отчетливо понимал, что перестрелки ведутся настоящими, а не холостыми патронами. И рисковал только потому, что в горячих точках люди как‑то особенно отчаянно покупали новые вещи, словно пытаясь схватить сегодня то, что завтра может им не понадобиться вовсе.

Как опытный коммерсант, Отто знал, что пятна крови лучше всего выводить с помощью машин – химчисток нового поколения. И начал в Блантайре с клуба для белых потому, что только такой клуб давал возможность сориентироваться, оценить местный рынок и завести полезные знакомства.

Он проводил в клубе целые дни и потихоньку становился своим. С ним начали здороваться, опекать и давать советы по продвижению химчисточного бизнеса, а это было главным условием успеха в незнакомой стране.

Вот и сегодня после переговоров с потенциальным покупателем Отто пришел в клуб в отличном настроении. Потенциальный покупатель хотел, чтобы его убеждали в необходимости новых машин химчистки и рассказывали историю чистой одежды с того самого часа, как в шестом веке до нашей эры финикийцы и галлы научились варить мыло из козьего жира и древесной золы…

Отто с удовольствием читал лекции по истории возникновения химической чистки, утешая себя тем, что если человек после этого не приобретает у него машину, то хотя бы получает полезные знания. Он много лет тренировал интуицию, но так и не научился определять реального покупателя с первой встречи.

Зайдя в клуб, Отто обошел столы для карточных игр и рулетку. Жужжание потолочных вентиляторов, стук стаканов у барной стойки, треньканье шарика рулетки, громкие разговоры на английском и немецком создавали полное ощущение Европы.

Отто выбрал столик, сидя за которым можно было видеть эстраду. Там за хорошо настроенным роялем сидел пожилой белый пианист в смокинге, а немолодая черная женщина необъятных размеров в платье с блестками пела под Эллу Фицджеральд.

За столиком сидел полузнакомый англичанин. Здесь все были полузнакомы потому, что, даже долго живя в Малави, ощущали себя в этой стране проездом. Когда к столу подошла столь же полузнакомая Тиана, Отто с англичанином играли в карты.

Отто уже пару дней встречал в клубе эту хрупкую, изысканную европейку с копной каштановых волос. Тиане, видимо, уже было сорок, на которые она не выглядела. И в ее манере одеваться и вести себя неумолимо просвечивали лихие шестидесятые – время свободолюбия и раскрепощения.

Отто ни разу не видел Тиану в джинсах, но по жесту, которым она отбрасывала с лица пряди длинных распущенных волос, понимал, что студенческие годы она проходила в джинсах, бусах из бисера, с холщовой сумкой на плече и лозунгом «Make love, not war!».

Тиана игриво заглянула в его карты, наклонившись критически близко, обдала душным запахом местных духов, засмеялась и сказала по‑английски:

– Зря вы, Отто, сели играть против англичанина! Немцы слишком серьезны и прямолинейны для карт. Они не умеют блефовать!

Она была очень женственной, что чуточку смягчало развязность. Впрочем, в белых клубах Африки собирался такой коктейль человечества, что, не зная биографии собеседника, было невозможно понять, где проходит граница между раскованностью и развязностью.

Особенно сложно это шифровалось у женщин, ведь кто‑то из них прошел западную феминистскую революцию и демонстрации в защиту своих прав; а кто‑то научился напору у пожилых черных женщин, не боящихся ни бога, ни черта.

Карты у Отто действительно были неважные. И он, не любивший проигрывать, решил отвлечь противника болтовней.

– Вы правы, Тиана. Картежники из немцев плохие, я рискнул сесть играть исключительно из своего природного упрямства, – согласился он по‑английски.

– Зато немцам иногда удается обыграть Англию на футбольном поле. Правда, правила футбола придуманы для идиотов – кто забил больше голов, тот и победитель, – добродушно вставил англичанин, имя которого Отто не расслышал, когда его представляли. – Это, наверное, самое понятное, что мы, англичане, подарили человечеству!

– Снимаю шляпу перед народом, который триста лет управлял Индией с населением в триста миллионов, послав туда всего триста тысяч человек. – Отто шутливым жестом приподнял несуществующую шляпу. – А вот у нас, немцев, блистательный блицкриг закончился позорным провалом. Назовите землю, на которую не ступала нога английского солдата или коммерсанта?

– СССР! – Англичанин поднял вверх указательный палец.

– Русских не побеждал никто, начиная с Наполеона. Европа пала к ногам Германии без боя, а русские задавили нас пушечным мясом и морозами. Ведь со стороны СССР погибло в пять раз больше солдат, чем со стороны Германии.

Отто дотошно изучал результаты войны.

– Вы, оказывается, совсем не патриот, – с иронией заметила Тиана.

– После фашизма стыдно считать себя немцем. Как говорил Эйнштейн: «Я пережил две войны, двух жен и Гитлера!» Первая мировая закончилась для нас частичным проигрышем и унижением, вторая – физическим и духовным разгромом. – Он отложил карты. – Я думаю, бог решил таким способом показать, что война – не призвание немцев. Призвание немцев – философия, литература, музыка, наука, искусство… все, что угодно, кроме войны.

– Вы углубились в политику потому, что расстроились от проигрыша? – попыталась снова кокетничать Тиана.

– Из меня плохой картежник. С гораздо большим удовольствием я поговорил бы о марках, но здесь, в Блантайре, ни одного клуба филателистов. Я сел играть не потому, что рассчитывал выиграть, а потому, что, когда сидишь спиной к певице, кажется, что это сама Элла Фицджеральд, – признался Отто.

А про себя вспомнил, как ходил с покойной женой на концерт Эллы Фицджеральд и Дюка Эллингтона, и как у нее горели глаза, и как она выстукивала в такт музыке по его коленке своей нежной рукой.

– Собираете марки? Мне казалось, что это занятие для маленьких мальчиков, – заметила Тиана презрительно.

Отто хлебнул кофе и кивнул:

– А я и есть маленький мальчик, и взрослею только тогда, когда говорю о работе.

– Знавал я в Лондоне старичка, который продал на аукционе марку за миллион фунтов! Причем какую‑то бракованную! – Англичанин тоже отложил карты и, щелкнув пальцами, позвал черного юношу: – Кумбени, виски с содовой!

– Да, сэр! – откликнулся черный старательный Кумбени в ярко‑красном национальном костюме и шустро побежал к барной стойке.

Англичане захватили территорию Малави, считая, что несут на штыках прогресс и борются с работорговлей. Как всякие носители прогресса на штыках, они немедленно разделились на части.

Одна часть принялась выкачивать из страны ресурсы, а вторая – насаждать христианство. В результате в малавийском сервисе появилась масса черных, свободно говорящих по‑английски и для получения работы объявляющих себя христианами.

– Бракованную? – удивилась Тиана и присела за столик.

– Наверное, это был «Маврикий». Первые марки Британской империи, выпущенные вне метрополии. Их напечатали с ошибкой в тексте. Мечта любого филателиста – хоть одним глазком глянуть на «Маврикия»! – вздохнул Отто.

О марках он мог говорить часами, а «Маврикий» означал для филателиста примерно то же, что Библия Гутенберга для букиниста. «Маврикиев» оранжевого и голубого цвета, с изображением профиля королевы Виктории, выпустили в конце девятнадцатого века. А слева от монаршего профиля напечатали «Почтовое отделение» вместо «Почтовый сбор оплачен».

– Я же говорю, занятие для маленьких мальчиков, – хмыкнула Тиана.

– Однажды к Эйнштейну подошла юная девушка и спросила, чем он занимается. Эйнштейн ответил: «Физикой». Девушка удивилась: «В вашем возрасте вы занимаетесь физикой?! А я закончила заниматься физикой еще год назад!» – попытался развеселить собеседников Отто.

– Сто раз слышала этот анекдот от мужа. Он тоже… был физиком. И поэтому наших домашних котов зовут Ньютоном и Эйнштейном.

Перед словом «был» Тиана взяла напряженную паузу. Отто положил карты, интерес к игре у него иссяк.

Англичанин предложил:

– Сделаем перерыв. Кумбени! Ты там уснул?

Черный официант подлетел со стаканом на подносе.

– И мне двойное виски со льдом, – заказал Отто. – Тиана, не выпьете с нами?

– От алкоголя у меня начинается приступ головной боли. – Тиана поморщилась. – Так почему бракованная марка стоила миллион?

– Кумбени, где мое виски? – рявкнул англичанин. – Знаете, что такое «поли‑поли»? Это традиционный африканский менталитет! Дословно переводится, как «не спеша». Их боги утверждают, что не надо никуда спешить, все, чему суждено произойти, и так произойдет!

– Несу, сэр! Вот ваш заказ! – услужливо пропел подлетевший Кумбени.

– Марки, о которых речь, были выпущены англичанином еврейского происхождения Джозефом Барнардом и обессмертили его имя в истории филателии! – провозгласил Отто. – Этот парень приехал на Маврикий зайцем…

– Маврикий – это остров возле Мадагаскара, оттуда в Англию везут сахарный тростник и моллюсков, – уточнил англичанин таким тоном, словно планета существует исключительно для поставок еды на столы британской аристократии.

– Барнард выпустил пятьсот марок, большинство из которых жена губернатора Маврикия приклеила на пригласительные открытки воскресных балов. И опечатка «Почтовое отделение» вместо «Почтовый сбор оплачен» вызвала переполох. Ходили слухи, что Барнард был слепым стариком. На самом деле этому проходимцу было чуть за тридцать!

– Все равно не понимаю, почему марка стоит миллион? – напомнила Тиана.

Отто посмотрел на ее красивые руки без маникюра, заметил у венки на запястье комариный укус. Вспомнил про новую мазь от комаров и москитов, взятую в путешествие. Подумал, что надо спросить, боятся ли ее местная муха цеце, скорпионы и термиты.

– Потому, что филателия чуть ли не единственная область, в которой дорого платят за брак. Историкам удалось доказать, что надпись была преднамеренной, поскольку марки с такими же надписями вышли в Америке на несколько месяцев раньше! – ответил Отто, смакуя виски.

Тиана была хороша собой, но уж слишком активно брала быка за рога, а Отто любил входить в отношения с женщиной по самостоятельно выстроенной схеме.

Впрочем, одна ее фраза сильно заинтриговала…

– А через двадцать лет в сюжете с «Маврикием» снова появились шаловливые женские ручки! Шерше ля фам! – улыбнулся Отто. – Жена бордоского купца, копаясь в бумагах мужа, нашла марки и смекнула, что их можно хорошо продать. Они пошли по рукам коллекционеров, пока не оказались у знаменитого Феррари. И тот организовал продажу на аукционе в 1921 году. Так «Маврикий» приобрел королевский статус!

– У вас тоже есть марки стоимостью миллион? – подняла натуральную бровь Тиана.

Надо сказать, Отто терпеть не мог женщин с выщипанными бровями.

– У меня скромная коллекция. Я коллекционер из любви к маркам, а не ради корысти. – Отто покопался в дорогом желтом кожаном портфеле, извлек оттуда лупу, пинцет и альбом в потертой кожаной обложке. После этого бережно, как кошка, переносящая за шкирку котенка, достал пинцетом с разных страниц альбома две маленькие марки и весело посмотрел на собеседников: – Найдите сходство и отличия между мужчинами на этих двух марках!

– Родезия. «Британская Южно‑Африканская компания». Один фунт. Это портрет английского короля с супругой, – сказал англичанин, разглядев первую марку в лупу.

– Верно. Это Георг Пятый с супругой Марией. Выпущена в 1910 году в честь его коронации. А теперь вторая марка?

– Незнакомый язык. Это тоже Георг, но в другом возрасте, – неуверенно ответил англичанин.

– Ваша версия, Тиана?

– Я согласна с Джорджем, – сверкнула та глазами. – А язык, возможно, русский.

– Русский. Но на второй марке последний русский царь Николай Второй, расстрелянный коммунистами. Это марка 1913 года из серии «К 300‑летию Дома Романовых» номиналом 5 русских рублей, – пояснил Отто.

– Но ведь это одно лицо! – удивилась Тиана.

– Они кузены. И вместе воевали в Антанте против нас, немцев, в Первую мировую. А германскую армию возглавлял король Вильгельм, который тоже был их кузеном! – засмеялся Отто.

– Получается, что история Европы всего лишь семейная драма, – покачал головой англичанин.

– Стыдно, что я не знала о родстве Георга и Вильгельма, знала только о родстве Николая и Вильгельма, – со значением заметила Тиана. – Ведь они вместе пытались помочь бурам, когда их уничтожали англичане.

– Британцы уничтожали не буров, а рабовладение на юге Африки, – уязвленно ответил англичанин. – И Вильгельм поддержал действия британцев. Особенно после того, как мы уступили Германии спорные острова в Тихом океане!

– Вы, англичане, боролись с рабством так, что первыми в мире создали концентрационные лагеря и применили тактику выжженной земли! – вспыхнула Тиана и встала.

– Не женское дело – обсуждать ведение войны, – усмехнулся англичанин.

– Объясните туристу, что вы так агрессивно обсуждаете? – взмолился Отто. – Тиана, сядьте, пожалуйста!

– Вероятно, миссис из буров, – ответил англичанин с непонятной интонацией. – И потому обожает небылицы своего дедушки!

– Миссис из буров, но изучала историю в Европе! И презирает тех, кто либо не знает ее, либо намеренно лжет! – Тиана взяла в руки сумку.

– Но вы ведь не бросите меня из‑за разных оценок Англо‑бурской войны? Предлагаю выпить за мир! – предложил Отто и крикнул: – Кумбени! Ты опять спишь стоя, как лошадь?

Кумбени подбежал к столику с очень странным выражением лица.

– Кумбени, что? Опять землетрясение или повстанцы? – с тревогой спросил англичанин.

– Нет, сэр! То есть да, сэр! Но сегодня они сюда не ворвутся! – суетливо закивал парень, прижимая к груди пустой поднос.

Отто предупреждали, что Малави – одна из самых сейсмоопасных стран Африки, да еще со шквальными ветрами по имени «мвера», летящими с Индийского океана вместе с жуткими грозами и водяными смерчами. Что в качестве компенсации за экстремальность климата природа щедро делится с населением полезными ископаемыми, предлагая чуть ли не всю таблицу Менделеева. Вплоть до урана.

Правда, все, что добывается, достается заезжим европейским жуликам. А местное население по‑прежнему живет в хижинах из высушенного ила, покрывает их соломой из сорго, работает на земле, лепит горшки без гончарного круга, режет по мыльному камню и слоновой кости, плетет циновки и корзины из пальмовых листьев и тростника и ткет из хлопка местную ткань «каллико».

Но о том, что повстанцы врываются прямо в клубы для белых, Отто не предупреждали. Он быстро посадил марки в прозрачные кармашки альбома, спрятал альбом в желтый портфель и щелкнул замком.

– То, что они не ворвутся, тебе гарантировал деревенский колдун? – повысил на официанта голос англичанин.

И тут в паузе между куплетами местной Эллы Фицджеральд, Отто отчетливо услышал выстрелы и увидел обращенные к нему с мольбой глаза Тианы.

– Они не ворвутся, сэр! Хозяин усилил охрану! – замотал головой Кумбени. – К тому же я не хожу к колдуну, я протестант, сэр. Иначе меня не взяли бы сюда работать!

– Чего хотят эти повстанцы? – спросил Отто.

– Они здесь всегда воют, а сейчас упали цены на табак и чай или что‑то в этом роде, – махнул рукой англичанин. – И их диктатор Хастингс Банда – точно такой же папуас, как этот Кумбени!

– Не такой же, он получил в Америке степень бакалавра философии и исторических наук! А еще окончил медицинский колледж Мехарри! – возразила Тиана тоном, подчеркивающим невежество собеседника, и села за стол.

– Перестаньте! – махнул рукой англичанин. – Черный, получивший образование, все равно не становится белее! Ноги бы моей здесь не было, если бы не их дешевый сахарный тростник!

– Согласен с вами. Не понимаю, как здесь живут? Просто каменный век! – поддержал его Отто. – Я предлагаю самые современные машины‑химчистки, работающие на фторхлористых углеводородах! А они отказываются и при этом чистят дорогую одежду керосином, после чего отправляют ее на помойку! Мне, как немцу, непонятна подобная логика. – И стряхнул микроскопическую пылинку со своих белоснежных брюк.

– Еще бы, у немцев «Ordnung muss sein» – «Порядок превыше всего», – засмеялся англичанин.

– Зря смеетесь! Благодаря немецкому национальному характеру мы быстро пришли в себя после Второй мировой, восстановили города, подняли экономику! – напомнил Отто. – А здесь, на юге Африки, люди живут вне цивилизации. Спросите хоть этого Кумбени, представляет он, что происходит в мире? Знает ли, что человек полетел в космос? Слышал ли о том, что такое атомная бомба?

– А вы большой специалист по атомным бомбам? – с вызовом посмотрела ему в глаза Тиана.

– Нет. Я большой специалист по тому, как чистить мех, кожу и замшу, не разрушая цвет и рисунок ткани! – обезоруживающе улыбнулся Отто. – Можете думать, что я тупой немецкий коммивояжер, но я готов доказать, что нация, которая пользуется современной химчисткой, – это нация, за которой будущее!

– Отто, все‑таки вы совершеннейший мальчишка, – покачала головой Тиана. И бросила на него долгий многообещающий взгляд, который пообещал бы еще больше, если бы дверь бара с грохотом не распахнулась и внутрь не ворвались несколько орущих на своем языке повстанцев.

Один из них начал ожесточенно палить по зеркалам, а остальные – по потолку и окнам. Певица завизжала голосом напуганной Эллы Фицджеральд и спряталась за роялем, который никак не мог скрыть ее объемные формы.

Пианист бросился на пол и прикрыл голову крутящимся табуретом от рояля. Кумбени, закрываясь подносом, начал что‑то кричать повстанцам на своем языке. Англичанин проворно метнулся в туалет. Но при этом люди, сидевшие за рулеткой, не двинулись с места, а привычно подняли руки вверх и продолжили игру.

Все это Отто видел боковым зрением, потому что в момент появления повстанцев автоматически сгреб Тиану в охапку, практически взлетел вместе с ней за массивную дубовую барную стойку, а приземлившись, накрыл ее своим телом.

Глава третья

БЛАНТАЙР. КЛУБ ДЛЯ БЕЛЫХ. ПРОВОДЫ

Прячась за стойкой, Отто и Тиана отчетливо слышали стрельбу, удары дерущихся, грохот падающей мебели, крики на разных языках. По интонации все это больше походило на импровизированную акцию устрашения, в которой нападающие пугали чуть больше, чем запланировали, а жертвы пугались чуть меньше, чем предполагала их безопасность.

На спину белого пиджака Отто сыпались осколки стекла и летели брызги алкоголя, кто‑то из повстанцев с подростковым наслаждением палил по бутылкам на барном прилавке.

Градус конфликта постепенно понижался, а потом, судя по шуму, в зал влетела толпа полицейских. Глаза Тианы были совсем близко, кокетство в них сменилось неподдельным ужасом. И Отто подумал, что без позы завоевательницы она значительно привлекательнее.

– Все в порядке, сэр! – Радостный Кумбени с поцарапанной щекой, наконец, свесился за стойку. – Можно выходить! Все безопасно!

Отто посмотрел в недоверчивые глаза Тианы и сказал:

– Кажется, обошлось… – Встал, подал ей руку, отряхнулся. – Кумбени, еще одно виски с содовой! – И бросился проверять, все ли в порядке с портфелем.

– Мне тоже виски с содовой! – жалобно попросила Тиана, поправляя платье.

– Ваш столик! – Кумбени торопливо смел полотенцем осколки стекла со столешницы и схватил пепельницу, в которой еще дымился окурок, брошенный Отто до прыжка за барную стойку.

Официанты за соседними столиками делали то же самое такими же привычными жестами.

– Обратите внимание, сэр! Ни одного рикошета! Это наша местная особенность, ведь стены и потолок из пробки! Повстанцы это знают! – заговаривал зубы Кумбени. – Уже несу виски! Ваш сосед покинул туалет и ушел, как только вошли полицейские, но не просил ничего вам передать!

– Повел себя как истинный джентльмен, – попробовал пошутить Отто, но Тиана не смеялась, она была бледна как полотно.

Бармен выскочил из подсобки, привычным жестом выхватил уцелевшие бутылки и начал очень быстро разливать напитки по уцелевшим бокалам, так что Кумбени прибежал с подносом через полминуты. Было даже странно, что он умеет так быстро обслуживать.

– Почему охрана дрыхнет, как мухи, напившиеся соком маракуйи? – прикрикнула на него Тиана.

Отто отметил, что пальцы у нее все еще дрожат.

– О нет, мэм! Они связались с полицией по уоки‑токи! – убеждал Кумбени. – Никто не думал, что повстанцы выломают дверь! Они всегда лезли через окна, но теперь хозяин приказал укрепить окна пуленепробиваемой смесью!

В «укрепленных» окнах не было половины стекол, и вентиляторы не справлялись с потоками душного воздуха.

– И сколько из них спасла эта смесь? – криво усмехнулся Отто. – Посоветуй хозяину купить пуленепробиваемую смесь для окон у другого колдуна! Если бы они прострелили мой альбом с марками, я объявил бы Малави войну!

Ему совершенно не нравилась перспектива погибнуть от шальной пули куражащихся повстанцев. С возрастом Отто все меньше и меньше жаждал подобного адреналина.

Пожилой белый пианист встал с пола, поправил пробор, тренькнул по клавишам; и певица, одергивая и оглаживая юбку мощными черными руками, низко запела:

– Summer time…

Отто был не только немцем, но и специалистом по чистой одежде, и белый летний пиджак в осколках стекла и разноцветных липких пятнах ликеров выводил его из себя. Он снял его, встряхнул, свернул и спрятал в портфель, обнажив мощный торс, обтянутый светлой тенниской. Вызвал такси и подвез Тиану до ее отеля. И все никак не мог распрощаться, стоя на крыльце отеля.

– Я не понял, почему этот официант – как его? Кумбени? – совсем не боится повстанцев? – спросил Отто.

– Возможно, они родственники… или их деревни дружат. У них практически первобытнообщинный строй. Повстанцы ненавидят белых потому, что здешний диктатор Хастингс Банда учился в США, – напомнила Тиана. – Они врываются куда ни попадя потому, что кровь кипит. Могут расстрелять первого попавшегося, особенно если пьяные или под наркотиками…

– Если б не эти черные психи, Блантайр был бы похож на маленький английский город, – заметил Отто.

– Вы вели себя как герой! Не ожидала такого от продавца химчисток! – Тиана подняла на него обожающие глаза.

Отто сдержанно ответил:

– Я немец и помню, что такое люди с автоматами. К тому же долго жил в Алжире в очень горячий сезон!

– Алжир – это северная страна?

– Тиана, для нас, немцев, северная страна – Исландия, а Алжир – страна на севере Африки!

– В Алжире красиво? – спросила она в интонации «увези меня туда».

– Очень красиво. Нигде в мире нет таких старых кварталов, как в Касьбе. Кажется, что там родились все арабские сказки. Именно в Алжире я потерял самое дорогое…

– Что? – насторожилась Тиана.

– Жена умерла при преждевременных родах. Мы не рассчитали сроки и поехали по моим делам в глубинку, почти в пустыню. Оказались в дороге без нормальной медицинской помощи… А надо было отправить ее рожать в Германию.

– Сочувствую, – прошептала Тиана.

– Но я не мог отправить ее одну в Германию, – добавил Отто.

Повисла пауза, наполненная баюкающим жужжанием насекомых. Отто вспомнил о хозяйке малавийских просторов, переносчице мучительной сонной болезни, – мухе цеце. Ведь он не намазался специальной мазью.

Вся надежда была на полосатую тенниску: муха цеце нападает на любой движущийся теплый предмет, даже на автомобиль, но не трогает зебру. Создатель специально раскрасил зебру так, чтобы муха цеце считала ее мельканием черных и белых полос.

– Я вас понимаю…

– Мой отец воевал с коммунистами и был убит. Мама погибла во время бомбежки. Это выталкивает меня из Германии, – пояснил Отто. – Наверное, поэтому я выбрал работу, которая заставляет мотаться по свету.

– Как говорят в ЮАР, мудрость приходит вместе со шрамами.

– А где ваш муж?

Снова повисла пауза. Тиана открыла сумочку и начала в ней сосредоточенно копаться, словно ответ был именно в сумочке. А потом закрыла ее, с остервенением щелкнув замком.

– Полагаю, в аду, – сказала она без всякого сожаления и сделала рукой неопределенный жест. – Он исчез…

– Вы расстались?

– Нет. Он просто вышел из дома и не вернулся.

– Повстанцы? – нахмурился Отто.

– Нет. – Она покачала головой. – До этого была попытка убить его в автокатастрофе, но не получилось.

– Откуда вы знаете? – удивился Отто.

– Я была за рулем… – совсем без эмоций ответила она.

– За что?

– За то, что в отличие от вас он кое‑что понимал в атомной бомбе. С тех пор я предпочитаю мужчин, которые в ней не понимают! И больше не будем об этом. – Она переменила интонацию на дежурную: – Долго пробудете в Блантайре?

– Пока ничего не складывается. Несмотря на мое упрямство, рассказы о растворителях пятен, безопасных для здоровья, оставляют их равнодушными! В Европе появилось поколение веществ негорючих, как перхлорэтилен, и чистящих так же мягко, как бензин… – почти рекламным тоном начал он, но осекся. – Но за неделю пребывания здесь у меня всего один бонус.

– Какой?

– Запах ваших волос… когда мы лежали за барной стойкой. Я тогда подумал: неужели моя жизнь оборвется в объятиях такой красивой женщины? Мы, немцы, очень романтичны.

– Отто, ну в каких объятиях? Вы швырнули меня за стойку, как мешок с одеждой в вашей химчистке! – Она наконец улыбнулась.

– Было мало времени на хорошие манеры. А вы надолго в Блантайре?

– Завтра уезжаю в Йоханнесбург.

– Я сразу понял, вы скучающая миллионерша‑путешественница.

– Неужели похожа? – Она снова улыбнулась.

– Хотите, расскажу вашу биографию? Вы учились в американском университете, ходили на демонстрации, посещали феминистские кружки, сочувствовали хиппи, ненавидели кружевные блузки, выбрасывали косметику и рассуждали о сексуальной революции под бокал мартини, – перечислил он. – Короче, поколение «Секс, наркотики, рок‑н‑ролл». А потом в вас влюбился такой же бунтующий миллионер. Угадал?

– Кое‑что угадали, – кивнула она.

– Я всегда побаивался таких женщин. Немецкому бюргеру понятнее женщина трех «К» – «киндер, кюхен, кирхе». И в клубе вас побаивался, пока они не ворвались. А когда ворвались, увидел, насколько вы беззащитны. – Отто сделал паузу и поменял тему: – Вы, наверное, уже осмотрели здесь все достопримечательности? Что посоветуете?

– Обязательно посмотрите озеро; говорят, в нем водится пятьсот видов рыб! Конечно, водопад Мерчисон, национальный парк. Мужчины едут сюда для охоты на крокодилов. Местные организуют ее за небольшую плату, у них даже есть поговорка: «Мы вынуждены выбирать между крокодилами и людьми».

– Не люблю охоту. Нечестно соперничать с животным, когда у тебя оружие, а у него только желание жить. А на озеро съездил бы с удовольствием. Составите компанию?

– Нет, – жестко отказалась Тиана. – Я приехала к местному колдуну, а не осматривать красоты.

– К колдуну? – От неожиданности Отто чуть не выронил портфель с любимыми марками.

– Он по национальности чева. Надевает пестрые тряпки, впадает в транс, кричит заклинания и поит меня варевом из трав. Самое удивительное, что после этих спектаклей надолго проходят приступы головных болей. – Она доверительно посмотрела ему в глаза и добавила: – В той автокатастрофе я отделалась черепно‑мозговой травмой.

– Колдуны, крокодилы… Слишком много экзотики! Хотите, найду вам хорошего немецкого врача?

– Европейские врачи мне не помогают. Уже попробовала. – Тиана пожала плечами.

– Тогда позволю себе спросить, что вы так нервно обсуждали с англичанином?

– Мы, буры, ненавидим англичан. Это не люди! – Глаза ее снова засверкали. – В Европе никому не интересно знать, что они тут творили! Они расстреливали без суда, держали пленных в скотских условиях, морили голодом, закалывали штыками обессиленных, не оказывали медицинской помощи, умерших вытаскивали из тесных камер только тогда, когда тела начинали разлагаться!

– Но ведь это уже история, – осторожно заметил Отто.

– Это история для вас, европейцев. А для меня это жизнь моего деда и его братьев! Потому я и пошла изучать историю! Об этом напоминает все, что англичане сделали в ЮАР. Все, что они изуродовали под свои порядки, даже сделали наше движение левосторонним! – пояснила она взволнованно и сменила тон на более официальный: – Отто, раз вы мой спаситель, приглашаю вас в Йоханнесбург на ужин. Ведь вы приедете туда продавать машины‑химчистки?

– Да, и очень скоро!

– Вот моя визитная карточка. Обещаю немецкую свинину с тушеной капустой! И конечно, пиво! – усмехнулась она.

– Так заманивают тупых продавцов растворителей пятен? – заметил Отто.

– Ах да, забыла… Еще обещаю к ужину пластинку Эллы Фицджеральд!

Глава четвертая

ЙОХАННЕСБУРГ, ЮАР. УГО

Приезд в Йоханнесбург Отто не стал откладывать. Население Малави не жаждало ходить в одежде, почищенной химчистками нового поколения. Вещи с неотстирывающимися пятнами отдавали деревенским прачкам. И те – не интересуясь «поколением веществ негорючих, как перхлорэтилен, и чистящих так же мягко, как бензин» – спасали их местной травой или горячей молитвой. Ровно в половине случаев трава и молитва не давали результата, и дорогая европейская одежда отправлялась в мусорный бак, откуда ее радостно забирали черные бедняки и перешивали на свой лад.

С точки зрения продажи химчисток, ЮАР выглядела перспективнее. И население там было во много раз больше, чем в Малави, и оно, несмотря на людоедский режим апартеида, кишмя кишело западными дельцами в дорогих костюмах.

Город Йоханнесбург выглядел таким же безумным, как и вся его история, начавшаяся с австралийского авантюриста Харрисона, накопавшего золота на территории поместья Ланглахте аж в 1886 году. После чего коллеги Харрисона бросились сюда со всего мира, и город возник как жилые кварталы, построенные для золотоискателей.

Отто поселился в самом центре Йоханнесбурга. Он предпочитал буржуазные отели со старинными, чуточку вытоптанными коврами, манерной антикварной мебелью и медленными деревянными лифтами.

И не сосчитать, во скольких номерах он просыпался по зову будильника, с напряжением вспоминая, что же за страна сегодня за окном. Все эти временные жилища давно слились для него в один среднеарифметический просторный уютный номер, столь же равнодушный, сколь и гостеприимный.

Нынешний отель, к сожалению, был новым, а номер неброским и вполне функциональным. Пожалуй, в нем не было ничего примечательного, кроме висящей над двуспальной кроватью кроваво‑красной картины, на которой был изображен букет цветов.

С точки зрения искусствоведческих знаний Отто, картина была стопроцентной мазней местного авангардиста, расковавшегося после учебы в Европе.

Впрочем, если бы не она, то современная бледная мебель, стены анемичного цвета и унылые жалюзи напоминали бы интерьер больничной палаты.

Отто приехал в логово беснующегося апартеида за заказами на химчистки. И его ни на секунду не волновала местная политика, самым громким событием которой была недавняя смерть в тюрьме основателя движения «Черного самосознания» Стивена Бико.

Отто меньше всего занимало происходящее в юаровских тюрьмах. Он почти ничего не знал о лидере борьбы с апартеидом, информация о котором передавалась местным населением из уст в уста.

А меж тем, почетный президент «Собрания темнокожих» Стивен Бико, исключенный из местного университета за пропаганду политических взглядов, и при жизни находился под жестоким надзором власти. Ему было запрещено покидать город, разговаривать более чем с одним человеком и публично выступать.

Его не разрешалось цитировать как в печати, так и в устной речи. Но именно цитаты Стивена Бико сыграли решающую роль в организации молодежных протестов против введения обязательного преподавания всех школьных предметов на языке африкаанс.

Африкаанс, являвшийся до начала XX века диалектом нидерландского, был языком белых завоевателей. А местное население разговаривало и хотело учиться на языках ндебеле, коса, зулу, сесота, тсвана, свази, венда и тсонга.

Молодежные протесты были жестоко подавлены полицией, а власти начали охоту на Бико. Его арестовали по подозрению в терроризме, по статье, дававшей тюремщикам любые полномочия. После допросов и пыток Бико был перевезен в тюрьму Претории и тут же скончался в тюремном лазарете.

Министр юстиции ЮАР объявил, что причиной смерти Стивена Бико стала политическая голодовка, но экспертиза показала, что это результат черепно‑мозговых травм.

Народные волнения после убийства Бико были жестоко подавлены, а организации, выступающие против политики апартеида, запрещены. Именно тогда Совет безопасности ООН и ввел эмбарго на ввоз и продажу оружия ЮАР.

Как добропорядочный немец и христианин, Отто, безусловно, осуждал апартеид, но как делец радовался отсутствию конкурентов. Смерть Стивена Бико в тюрьме Претории была для него чем‑то из телевизионных новостей, а не из реальной жизни.

Отто понимал, что в такой сумасшедший дом, как ЮАР 1979 года, едут только по‑настоящему рисковые парни. Поле для бизнеса казалось огромным, ведь прежде на землю ЮАР не ступала нога торговцев химчистками.

Размышляя об этом, Отто решил рискнуть по‑крупному – нанять самолет, чтоб развозить химчистки нового поколения по всей стране.

С одной стороны, черные повстанческие группы могли продырявить этот самолет не только по идеологическим соображениям, но и из чистой любви к пальбе по движущимся предметам.

Но с другой стороны, это все равно было меньшим риском, чем автомобильные путешествия по африканским дорогам, проложенным среди полей и прорубленным среди джунглей. Местные предупредили, что на подобных маршрутах к непредсказуемости повстанцев может прибавиться аппетит животного мира.

Идея самолета ласкала мальчишеское воображение Отто. Появление торговца новыми химчистками с неба само по себе выглядело как реклама технического прогресса и гармонично сочетало немецкую страсть к машинам и театральности.

Отто дал объявление с анкетой в местную скандальную газету «Citizen» о том, что ищет пилота с опытом работы в экстремальных условиях. И в ответ на объявление почтальон принес ему мешок заполненных анкет от самых невероятных людей. Судя по ответам, большинство из них видели самолет только в кино.

Перечитывая страницы, заполненные корявыми почерками суперменов и тех, кто хотел бы ими казаться, Отто выбрал немца примерно своего возраста, позвонил ему и назначил встречу в баре отеля.

Пилота звали Уго Ластман. Это был крепкий, сдержанный блондин невысокого роста. Говорят, высоким неудобно долго сидеть в кабине самолета – устают ноги. Глаза у Уго были стальными и по цвету, и по выражению.

Отто шокировали коротковатые брюки пилота и летняя обувь на босу ногу. Он считал пляжный стиль одежды на деловых переговорах дурным тоном, но сделал вид, что не обратил на это внимания, и протянул руку для крепкого рукопожатия.

Когда сели за барную стойку, Уго заказал кофе.

– Может, чего‑нибудь покрепче? – спросил Отто.

– Господин Шмидт, я – военный летчик и предпочитаю летать и обсуждать дела на трезвую голову, – резковато ответил Уго. – Из вашего объявления в газете я не понял, для чего вы ищете пилота?

По его интонации Отто стало ясно и то, что парню очень нужна работа, и то, что у него проблемы с алкоголем.

– А я, пожалуй, выпью виски с содовой! На меня плохо действует здешний климат, – приветливо улыбнулся Отто и закурил. – Тем более есть повод: не каждый день встречаешь в Йоханнесбурге западного немца. «Hier sind wir unter uns», в смысле «здесь все свои»!

– Я не западный немец, а просто немец. Родился здесь в тридцать девятом, – холодно уточнил Уго.

– Думаю, любой немец нашего поколения предпочел бы родиться здесь, а не в Германии, – доверительно заметил Отто и кивнул бармену: – Виски с содовой!

– Еще бы! Моих родителей занесло в Йоханнесбург предчувствие беды. – Голос Уго немного потеплел. – Они уехали из Германии до прихода Гитлера к власти.

– Можно только позавидовать… – вздохнул Отто.

– Тем более, что мой дед по матери – еврей. Он к тому времени уже умер, но отец, слава богу, переселил маму поближе к зулусам и подальше от газовых камер. – В понимании гитлеровских нацистов внешне Уго совсем не был похож на еврея, скорее на истинного арийца. – Здесь немецкая диаспора дружит с еврейской. Это у вас в Германии свой – чужой, а здесь по‑настоящему «все свои»!

– В стране апартеида?

– Господин Шмидт, никто не имеет права наставлять ЮАР с позиции старшего брата! Со Второй мировой прошло слишком мало времени, чтобы немцы учили других, как правильно жить! – Уго снова перешел на крайне нелюбезный тон.

– Мои родители не были нацистами и спасли несколько еврейских семей. Отец воевал с коммунистами и был убит. Мама погибла во время бомбежки. Мне было одиннадцать, и я тоже бы погиб, если б меня не отправили к дяде в Берлин. Так что я не готов брать на себя вину Гитлера! – не менее жестко ответил Отто, понимая, что пора переходить к теме встречи.

– Извините, не хотел обидеть, – потупился Уго. – Я сам военный пилот и не вижу, на кого сбрасываю бомбы.

– Как раз хотел об этом! Неловко нанимать военного пилота на такую приземленную работу, но нужен профессионал высочайшего класса. – Отто сделал паузу, понимая, что придется уговаривать.

– Высочайшего класса? – хмыкнул Уго, намекая на то, что Отто разбирается в пилотах, как свинья в апельсинах.

– Бизнес нашей фирмы – химчистки нового поколения. У нас отлично идут дела на африканском континенте, но есть места, до которых можно добраться только самолетом.

Повисла пауза, заполненная звоном стаканов, которые мимо них на деревянном подносе пронес черный официант.

– Вы это серьезно? – Стальные глаза Уго потемнели от обиды. – Вы приглашаете военного пилота впаривать какую‑то европейскую дрянь? Вы хоть прочитали в анкете, в скольких боевых операциях я участвовал?

И он решительно встал с табурета у стойки бара и стал копаться в кармане брюк, чтобы демонстративно расплатиться за кофе.

– Сядьте! Вы упрямый человек, но я тоже не подарок! Ваше унижение будет стоить очень больших денег! – остановил Отто почти приказным тоном. – Я не предполагал услышать от человека с такой биографией ничего иного. Но выбрал из сотни анкет вашу потому, что только вы сможете летать над джунглями, кишащими вооруженными черными!

Уго перестал копаться в карманах и посмотрел высокому Отто в глаза исподлобья.

– Могу только извиниться, что за этот гонорар не предлагаю вам убивать людей! В нашем бизнесе клиент всегда прав, а в вашем бизнесе клиент всегда виноват! – Отто умел деморализовать собеседника, иначе ему не удавалось бы так ловко заключать договоры.

Уго продолжал хмуро смотреть на Отто, но не двигался с места. Выдержав длинную театральную паузу и точно определив точку ее финала, Отто чуть сентиментально хлопнул окаменевшего Уго по плечу.

– Послушай, парень, нас, немцев, раскидало по всему свету! Что нам теперь делить друг с другом? Мне не важно, захочешь ты работать со мной или нет, у меня целый мешок анкет, я просто приглашаю выпить со мной!

В ответ на мат, поставленный в один ход, на лице Уго отразилась вся гамма раздражения, обиды, недоумения и растерянности.

Он мотнул головой, набрал полные легкие воздуха и выдохнул:

– Согласен!

И было совершенно не понятно, согласился он пить или летать с химчистками на борту.

* * *

Уже под вечер, набравшись по самые брови, они сидели в любимом гриль‑баре Уго «Radium Beer Hall». Дым щипал глаза и смывал облик посетителей до силуэтов, а Отто и Уго болтали, перебивая друг друга, и гасили сигареты в недоеденное куриное филе в остром соусе «пири‑пири» с помидорами и чесноком.

Название старейшего пивного зала Йоханнесбурга «Radium Beer Hall» переводится как «Пивной зал радий». Какое отношение к этому имел радиоактивный химический элемент, открытый Склодовской‑Кюри, так и осталось для Отто загадкой.

Стены благородно пестрели фотографиями довоенных футбольных команд, старинных плакатов и газетных вырезок. А джазовый коллектив, состоявший из отличных музыкантов, заставлял вибрировать затоптанный пол и оловянный потолок.

Отто отметил про себя, что если сюда ворвутся повстанцы, то оловянный потолок не погасит звуков выстрелов, как пробковый потолок в Блантайре.

Этому местечку было много лет, оно открылось в начале века как чайная, но было известно всему городу в качестве «shebeen» – адреса подпольной продажи алкоголя черным, ведь закон ЮАР запрещал им пить напитки белого человека.

Впоследствии заведение приобрело лицензию на вино и солод, а в 1922 году известная шахтерка пламенной речью призвала бастующих шахтеров принять участие в Восстании на Рифе. Она стояла прямо на стойке бара, говорила и размахивала тяжелой киркомотыгой. Именно такой запечатлела ее на века фотография, висящая на стене возле столика Отто и Уго.

Со временем бар купил известный футболист Джо Барбарович и сделал одним из самых престижных мест в городе. Так что Отто и Уго с трудом отыскали свободный столик.

– Они повезли меня на пикник в джунгли… Представляешь? В хижину из прутьев… Говорят, ты ночуешь здесь, мы – в соседней, а черные будут охранять от хищников! – рассказывал Отто, пьяно жестикулируя. – Кладу на рюкзак бритву и ремень. Утром просыпаюсь, чувствую, кто‑то рядом. Смотрю, два павиана. А на бритве и пряжке ремня играет солнышко, и они блестят. Павианы видят, что я открыл глаза, один хвать бритву, а другой – ремень с пряжкой! И прыг на верхушку пальмы! Представляешь? И я неделю ходил из‑за них небритый, и с меня падали штаны!

И они дуэтом захохотали тем грубым смехом, которым смеются в пивных плохо контролирующие себя мужчины.

– Кто ж кладет вещи там, где есть эти мерзкие твари? Мы в Гвинее жрали жареных обезьян и запивали джином! – Под воздействием алкоголя глаза у Уго превратились из стальных в нежно‑серые. – А потом трахали местных девок! Главное было убежать, пока не появится их родня из деревни! Клянусь, если не убежишь, тебе отрежут сначала яйца, а потом голову! А когда я воевал во Вьетнаме…

– Ты воевал во Вьетнаме? – удивился Отто. – Ты же не американец!

– Меня наняли австралийцы, как союзники американцев. Я же не тупой янки, чтобы рисковать жизнью за идею борьбы с коммунизмом! Только за большие деньги!

– Знаешь, что такое частная надпечатка?

– Нет, – помотал головой Уго.

– Это когда человек наносит на марку штамп с информацией, чтобы, пока письмо идет, эту информацию видели люди. Я видел в филателистическом журнале марку, на которой во время войны во Вьетнаме одна американка ставила частную надпечатку с лозунгом «Рrау for war!»

– Австралийцев было больше всех среди американских союзников, – бубнил Уго, пропустив мимо ушей филателистический пассаж. – Их много погибло, человек пятьсот или около того. Не понимаю, зачем они полезли к узкоглазым. В Австралии мало хороших военных пилотов…

В пивной было так шумно, что они с трудом слышали друг друга и потому громко орали.

– Хороших пилотов везде мало! Мне повезло, что ты прочитал объявление в газете! – Отто хлопнул Уго по плечу.

– Даже не представляешь, как тебе повезло! В моей жизни, Отто, было такое… Что я сам себе боюсь это сказать, не то что тебе! – Уго оглянулся и приложил палец к губам, словно кого‑то в баре занимала их пьяная болтовня.

– Не говори, если боишься! – Отто приобнял его за плечи. – Понимаешь, сто анкет бывших пилотов пришло в ответ на мое объявление в газете. А я выбрал тебя из ста претендентов!

– Бывших пилотов не бывает! – Уго резко снял его руку со своего плеча.

– Прости, неправильно сказал… хотел сказать, демобилизованных военных пилотов! Я выбрал тебя потому, что ты немец! Потому, что ты герой! Потому, что ты настоящий мужик! Мне стыдно нанимать боевого пилота, но это мой бизнес! Я не такой сильный и смелый, как ты, но я твой настоящий друг.

Отто изо всех сил пытался задружиться с этим парнем.

– Я тоже твой настоящий друг. Ты в этом убедишься! – Уго наконец ответно хлопнул Отто по плечу.

– Знаешь анекдот, как немцы пьют пиво?

– Нет, – помотал головой Уго.

– Пруссак, баварец и шваб пьют пиво. Вдруг к каждому в кружку залетает муха. Пруссак выливает пиво вместе с мухой и требует за это новую порцию. Баварец пальцами вынимает муху из кружки и продолжает пить пиво. А шваб вытаскивает муху и заставляет ее выплюнуть пиво, которое она успела проглотить!

И они снова загоготали, как два напившихся подростка.

– А еще знаешь, почему я тебя выбрал? Только не смейся!

– Говори, – подозрительно взглянул на него Уго.

– Потому, что ты Ластман! Знаешь, кто еще носил эту фамилию? Ластманом был учитель Рембрандта!

И они снова затряслись от хохота.

Как известно, немцу для полного счастья нужны пиво, сосиски, немно