Дзёрури

Театр кабуки, хорошо технически оснащенный с XVIII века, возник как попытка представить в исполнении живых актеров пьесы, которые исполнялись куклами. Но театр кукол не исчез. И сегодня театр бунгаку‑дза, созданный в Осака в конце XVIII столетия, дает традиционные представления по временам года, воплощенные волшебными марионетками. Подвижные куклы появились в Японии, вероятно, в начале X века, проникнув из Центральной Азии. Ими зарабатывали на жизнь нищие (кугуцу), которые группами бродили по архипелагу. Мужчины, добывая пропитание охотой, а женщины – торгуя своей привлекательностью, извлекали некоторую выгоду от своего передвижного театра: мужчины манипулировали куклами, женщины танцевали и пели. Впоследствии эти компании перешли на оседлый образ жизни, так как их талант начали использовать храмы. Театр марионеток стал служить религии – так куклы могли обеспечивать существование и выгоду для людей. Кукольники шли от деревни к деревне с коробкой на шее: в коробке хранились куклы, а сама она использовалась в качестве сцены.

Театр марионеток, такой, каким он является сегодня, родился из синтеза грубоватого действа и нового жанра популярных лирических народных песен. Эти длинные протяжные песни с грустными словами первоначально распевались в сопровождении сямисэна. Их называли дзёрури, от названия песни, которая определила успех жанра и рассказывала о любви красавицы Дзёрури и молодого вельможи Ёсицунэ. Приблизительно через сорок лет после ее появления, в первой половине XVII века, исполнение этих баллад стало сопровождаться кукольным действием, так и возник замечательный театр марионеток дзёрури. Не только в больших городах Осака, Киото, Эдо, но вскоре и в каждом городе процветала собственная школа дзёрури, разделяясь на соперничающие группы. Изменения начались благодаря Такэмото Гидай (1651–1714): замечательный певец дзёрури, он закладывает теоретические основы нового жанра и основывает гидаю‑буси – отныне официальную форму театра марионеток, в которой объединятся главные качества множества школ. Предопределенный судьбой союз драматургии Такэмото и поэтического таланта Тикамацу Мондзаэмона поднял старый театр дзёрури до уровня высокого искусства, которое повлияло и на японскую литературу, и на специфически японский способ переживать и выражать чувства.

Тикамацу Мондзаэмон (1653–1724) родился в знатной семье воинов и в возрасте девятнадцати лет поступил на службу к высокопоставленному лицу при дворе в Киото. Но он испытывал тайную страсть к театру, так что спустя десяток лет стал писать пьесы для одного из театров кабуки в императорской столице. Между тем фантазии актеров, свободно изменяющих оригинальный текст, так же как неискоренимая вульгарность жанра, который еще не достиг расцвета, оказались причиной того, что Мондзаэмон постепенно отдалялся от кабуки, и когда познакомился с дзёрури, то получил еще более основательную причину для разрыва. Он сочинил несколько длинных грустных песен в народном духе и послал их Такэмото Гидай. Замечательные произведения Мондзаэмона положили начало одному из прекрасных явлений японского лирического искусства. Театр марионеток требовал настоящей поэзии, так как, по замечательному выражению Поля Клоделя, «марионетка не актер, который говорит, но слово, которое действует».[65]Голос и душа певца вместе создают персонаж, который существует только через слово, и оно лишь потом воплощается в зрительном образе при помощи кукол. Найдя, таким образом, свой путь, Тикамацу, увлеченный военными сюжетами, множество которых было известно его самурайской семье, обратился к написанию исторических драм. Обосновавшись в Осаке в 1690 году, он стал свидетелем конфликтов, нередких в таком развитом городе. Сущность конфликтов заключалась в противостоянии личности своему социальному окружению, которое уже не соответствовало новым веяниям времени. Интриги внутри знатных феодальных семейств, драмы возлюбленных, которым закон запрещал вступать в брак, истории из жизни купцов Осаки питали глубокие размышления автора о своей эпохе. Так родилась драма нравов. На протяжении всей своей жизни Тикамацу будет писать исторические пьесы, такие как «Сражения Коксинга» – полупирата‑полурыцаря, сторонника восстановления в Китае династии Мин, – и трагедии непереносимых страстей, единственным выходом из которых оказывается совместная смерть.

Прощай, о мир, прощай, о ночь.

С кем можно нас сравнить,

тех, кто вступил на смертный путь?

В белом тумане мы исчезаем,

с каждым шагом вперед по дороге,

ведущей к кладбищу:

мечта из сна полна страданий.

Ах, сосчитали ль вы удары колокола?

Ведь из семи ударов,

что отделяют нас от утренней звезды,

шесть прозвучали.

И тот, что нам остался, дабы слушать,

последним эхом будет,

что мы услышим в этой жизни.

А в эхе повторит он,

что счастье в самоуничтоженье;

простимся ж с колоколом, а заодно и со травой, –

и взглянем на нее в последний раз, –

с деревьями и с небом;

плывущим облакам и дела нет до нас,

Большая Медведица, что отражается в воде,

блистает; и Ткачиха с Волопасом

снова соединились на мосту Небесном.

(Тикамацу Мондзаэмон. Самоубийство в Санэдзаки) [66]

Тикамацу, разумеется, величайший японский драматург, и благодаря его таланту поэзия, которая распевается речитативом, или проза, представляющая диалог, который произносился от имени марионетки, оказались плодотворным источником всей последующей драматической литературы. Непосредственные ученики Тикамацу, хотя и наделенные воображением и вдохновением не столь мощным, как талант их наставника, способствовали, однако, созданию превосходного репертуара для театра марионеток, который незамедлительно был заимствован театром кабуки. Такэда Идзумо (1691–1756) поместил, таким образом, в репертуар дзёрури историю знаменитого мщения сорока семи верных ронинов (Канадэнон тюсингура), Тикамацу Хандзи (1725–1783) обрабатывал сюжеты, взятые из жизни горожан, что принесло ему большой успех в Эдо.

После смерти великого Тикамацу стало придаваться большее значение сценической игре; это произошло как раз в то время, когда театр марионеток стал представлять действительно законченные спектакли. Постепенно куклы приобрели большую подвижность, большую гибкость, кроме того, элементы – глаза, брови, пальцы – начали двигаться независимо. В 1734 году Ёсида Бундзабуро усилил выразительность игры, изобретя новую технику манипуляции, которая требовала трех кукловодов для каждой марионетки: главный, стоявший в сандалиях на высокой деревянной подошве, приводил в движение голову, верхнюю часть туловища и правую руку куклы; один из его помощников направлял левую руку, другой – ноги. Поскольку кукловоды вынуждены были стоять на сцене, они были одеты в черное и носили маски, чтобы показать, что их, собственно, нет на сцене. Костюмы кукол – такие вскоре будут использоваться в театре кабуки – имели в игре марионеток особое значение: движения, в особенности движения длинных рукавов, выражали чувства персонажей. Певцы (таю), в исполнении которых, собственно, и выражалась душа драмы, принадлежали к двум школам, имена которых стали нарицательными, стали частью их псевдонимов – такзмото и таётакэ. Певец, которому аккомпанировал музыкант, играющий на сямисэне, стоял на платформе в правой части сцены. Марионетки и кукловоды двигались в середине сложной системы экранов и плоскостей, лишь намекающих на декорации, в которых происходило действие.

Театры марионеток и кабуки – порождение городской цивилизации эпохи Эдо: этот фактор, без сомнения, определял их успех, который сохраняется и в современном обществе.

Но

Совершенно иначе складывалась судьба театра Но, который образовался и достиг расцвета в период максимальной феодальной раздробленности. Знать предоставляла ему свои сюжеты и составляла его публику. Если Но и занимает особое место в японской цивилизации, причины этого заключаются в его пластике и славе его репертуара. Он взял самое лучшее в литературе, которая достигла своих вершин и выражала глубокие человеческие переживания. Театр Но происходил из пантомим, которые исполнялись во время больших праздников придворными в эпоху Хэйан (кидзоку‑саругаку), потому он сохраняет иератическую медлительность, цветистую пышность и простонародность своих истоков. Театр Но имеет только двух главных актеров: «исполнитель» (ситэ), который является певцом и танцором и ведет действие драмы, и «помощник» (ваки), который подает ему реплики или, противостоя ему, начинает действие. Другие персонажи сопровождают главных действующих лиц: у ситэ обычно один спутник – ситэ‑дзурэ и у ваки один или два – ваки‑дзурэ. Между ритмическим речитативом и пением актеры исполняют медленные танцы, которые, несомненно, имеют символическое значение. Танцы занимают много места, хор и оркестр своей рецитацией (дзи‑утай) комментируют события на сцене.

Актер театра Но становится человеком‑символом. Его костюм сам по себе является произведением искусства, соответствующим образцам XVI века. Ситэ носит деревянную маску, покрытую лаком (омотэ), черты и выражение которой передают сущность персонажа и характер пьесы. Существует более сотни этих масок, от маски спокойно улыбающейся девушки до искаженного гримасой лица страдающего призрака. Скрывающийся за той или иной постоянной маской, которая воплощает сущность его характера, ситэ выражает свои переживания и реакции в движении (ката), которое он детализирует в своей индивидуальной манере в соответствии с установленными правилами и условностями. Из этих движений рождается танец (но‑май), почти статичный, но исполненный внутреннего напряжения. Почти неподвижная поза, медленное движение рук, чуть поднятая голова для выражения сильных эмоций, ноги в белых носках скользят по гладкому деревянному полу сцены: один шаг назад обозначает разочарование или грусть, два шага вперед – волнение, возбуждение. Сложный ритм танца складывается из контрапункта движения и меняющегося темпа музыкального сопровождения.

Пьесы театра Но имеют несколько определенных сюжетов. Истории богов почерпнуты (ками‑моно) из мифологических сказаний, легенды об основании храмов. В них повествуется о деяниях какого‑то божества, красочные балеты – торжественные танцы молодого величественного бога (ками‑май); дергающиеся движения бога‑дракона (хатараки); придворный танец (гаку), исполняемый богом в облике грозного старого демона; изысканный син‑но‑ё‑но‑май, исполняемый престарелым богом, или тю‑но‑май привлекательной богини.

«Пьесы о людях» (отоко‑моно) или «пьесы Асуры» (сурамоно) рассказывают о том или ином сражении: «путь Асуры» ведет воинов в ад; там духи древних героев, утомленные непрекращающейся борьбой, в которую их вовлекают собственные страсти, умоляют священников о спасительных молитвах. Они в общемто представляют собой повествование о победе, смерти молодого принца, безжалостно убитого в бою или о трагической кончине старого воителя.

Вот каким образом изъяснялся дух Киоцунэ:

Тогда, взяв лодку, я удалился от берега без цели,

сердце исполнилось великой печали.

И в самом деле истинно, что превратности этого мира

всего лишь сны после мечты.

Подобно цветам весны Хёгэн,

красные листья кленов осени Юэй

развеялись и поплыли по морю.

Одинокая лодка ветром, что свистит на берегу,

отбрасывается в море,

словно торжествующим врагом.

Это сборище цапель в соснах…

Не знамена ли то бесчисленных Минамото

полощутся на ветру?

При мысли этой храбрость я утратил.

О горе!

После всего бренное тело, подобно розе, должно исчезнуть,

мимолетная фигура уносится волнами, подобно летящей былинке.

О, чтобы больше не страдать от безграничного отчаяния,

я решаю покончить с собой и броситься в море!

Не стану говорить: есть сосны в Ивасиро, –

просто наклонюсь вперед и выну флейту из‑за пояса.

Я сыграю чистую песню, я спою имаё, сочиню рёэй!

Прошлое, будущее предстают пред взором моим;

раньше или позже придется все кончить под легкой волной.

Прошедшее не вернуть. Время не остановишь,

сломана воля моя.

Я ничего не вижу в этой жизни,

лишь странствие, о чем не стоит и жалеть.

Для мира я – безумец, скажет кто‑то, другим же все равно.

Взгляд на луну, что в ночи спускается к западу!

В путь! Я буду ее сопровождать!

Хвала Амиде Будде! О Татагата Амида!

О, удостой меня принять! И с этим

молением последним я брошусь с лодки в волны,

которые уходят!

О скорбь!

Мой бедный труп погрузится среди других останков

в глубины моря.

(Дзэами. Киоцунэ) [67]

В «женских пьесах» (онна‑моно или кадзура‑моно – само название происходит от прически актеров, играющих женские роли) героиня может быть девушкой, богиней, изящно танцующим духом, привидением или старой женщиной, воскрешающей в памяти давно прошедшие времена. В других пьесах сюжетом избиралось сумасшествие (курии‑моно) или действия призраков, требующих мщения (онрио‑моно). Напротив, в «пьесах о современности» (гэндзай‑моно) на сцену выводились персонажи с драматической судьбой. Люди эти обитали в мире живых, что исключало эпическую или лирическую трактовку сюжета (которая ценилась выше всего). Наконец, динамичные истории о демонах (они‑моно или фэйри‑но‑моно) рассказывают о жестоких, нарушающих покой духах.

Традиционное представление театра Но включает пять сменяющих друг друга пьес, каждая из них должна была соответствовать одному из перечисленных типов и писалась на разные традиционные сюжеты. Во время праздников, например на Новый год, по поводу торжественного открытия нового сооружения или другого торжества ставился хореографический пролог; в прошлом это было молитвой о мире, процветании или богатом урожае на языке танца, он воспроизводил символику благосостояния, пришедшую из глубины веков и точное значение которой сегодня позабыто (окина). Между каждой постановкой Но, для того чтобы разряжать атмосферу, напряжение которой нарастало, вставлялась короткая комедия, часто почти фарс (кёгэн). Речь идет о веселых пародиях на театр Но, написанных на разговорном языке эпохи, которые безжалостно осмеивают и театр, и персонажей, которых он выводит на сцену, – вельмож, суровых воинов, священников. Кёгэн противопоставлял аристократическому и символическому театру Но народное видение вещей и успешно выражал низменное начало. Маски кёгэн, использовавшиеся гораздо реже, чем в театре Но, являют примеры чудесных карикатур.

Все актеры, певцы и музыканты театра Но тйлько мужчины. С детства они распределялись по группам, в зависимости от исполняемой роли; неписаный закон гласил, что каждый актер обязан исполнять роль только своего амплуа.

В спектаклях и фарсах символически использовались в качестве реквизита лишь несколько предметов. Спектакли исполнялись на гладком деревянном возвышении сцены, каждая из четырех ее сторон имеет в длину пять метров сорок сантиметров. На заднем плане (кодза) располагаются оркестранты, хор размещается справа, в узкой галерее. Два задника прикрывают заднюю часть сцены: правый украшен ветвями бамбука, на задней стенке в глубине изображена большая раскидистая сосна. От кодза наискось к левой стороне отходит галерея шириной один метр восемьдесят сантиметров. Но ее длина зависит от общего расположения сценической площадки.

Галерея ведет к кулисам, скрытым за разноцветным занавесом, из‑за которого медленно, мерным шагом выходят актеры. Сцену накрывает опирающаяся на четыре квадратные опоры кровля, как в буддийских храмах. Таким образом, даже сама театральная постройка говорит о том, что происхождение театра Но связано с религией.

Театр Но действительно происходит из многих источников, религиозных и светских. В эпоху Хэйан, чтобы развлекать толпу верующих, в синтоистских святилищах представляли пантомимы, окрашенные некоторой вульгарностью, которые назывались «народными комедиями» (сэммин‑саругаку). Пьесы, исполнявшиеся прямо перед буддийскими храмами, были назидательными: здесь бонзы сами исполняли магические танцы, мимические сценки, заклинания, предназначенные для изгнания демонов, а также для того, чтобы верующие лучше понимали смысл молитв и ритуалов. Рядовые исполнители «танцев и музыки полей» (дэнгаку) воспроизводили их на сельских праздниках на лоне природы. В эпоху Камакура стали представлять исторические драмы, которые в особенности были любимы японскими феодалами. Как и владельцы замков на Западе, они охотно привлекали труппы для того, чтобы поднимать интерес к праздникам, которые они устраивали, и придавать им больший блеск. При больших храмах актеры организовывались в труппы (дза). Среди четырех главных трупп в провинции Ямато Юсикидза (известная позже как Кандзе‑дза), принадлежащая храму Касуга в Нара, стала наиболее знаменитой. В ней раскрылся талант Канъами Киёцугу (1333–1384), одного из создателей этого удивительного синтетического театра. Дзёмио – размеренное пение буддистских псалмов, медленные движения сирабиоси – профессиональных танцовщиц – в ритме песнопений, роскошные костюмы эннэнмаи, танцы монахов больших храмов Нара или Киото с фольклорными элементами (кусэмай) – все это, так же как и традиции саругаку и дэнгаку, постепенно сплавлялось воедино в театре Но. Слава к театру пришла в 1374 году, когда Канъами Киёцугу, которому помогал его сын Мотокиё, сыграл перед сегуном Асикага Ёсимицу, которому настолько понравилось представление, что он принял труппу на службу. Отныне театр Но был допущен в высокие сферы столичной культуры и приобрел глубину и блеск, присущие рафинированной цивилизации. Талант сына, Дзэами Мотокиё (1364–1443), должен был довести до совершенства искусство, у истоков которого стоял отец. Мотокиё написал более ста пьес Но и важные теоретические труды о «секретах традиции Но», связывая с театром принцип югэн, вдохновлявший литературу с эпохи Камакура. Так вырабатывался сложнейший язык жестов, для понимания которого требовалась эмоциональная и интеллектуальная общность автора, актеров и зрителей.

После смерти Дзэами театр Но процветал благодаря замечательной труппе Кандзэ‑дза и талантливости других трупп провинции Ямато. Именно в то время были основаны школы Компару, Конгё и Хоссо, которые существуют и в наши дни в формах, дошедших с XV века, различаясь некоторыми деталями. Новые школы театра Но стали очень популярны в разных классах общества. Однако так не могло долго продолжаться, так как с эпохи Эдо театр Но превратился в искусство, предназначавшееся для класса самураев. Вследствие этого народные формы театра, кабуки и театр марионеток, стали более популярны и жизнеспособны.

Театр Но принял свою современную форму, полную условности и церемониальности, в эру Гэнроку. Именно в этот момент была создана пятая школа Но – Кита. Официальная отмена военного сословия в эпоху Мэйдзи, так же как мимолетная мода на пренебрежение национальными традициями, заставили забыть о красоте этого театра, от него отвернулась публика, которая, поощряемая правительством, ориентировалась на Запад. Любопытно, что как раз американец, знаменитый генерал Грант, герой войны между Севером и Югом, оказавшись в Японии проездом в 1879 году, был поражен великолепием театра Нои высказал свое мнение. Так японцы снова открыли для еебя театр Но. Начинался новый путь к славе. Позже Мисима Юкио, как Кокто,[68]вынужден был приложить усилия для того, чтобы приспособить к современному миру главные сюжеты традиционных пьес.

Три формы классического театра – Но, дзёрури и кабуки, столь различные и противоречивые по своей природе и художественным средствам, обладают общей чертой – постоянно излучаемой энергией в понимании того, что их сюжеты говорят, связывая прошлое и настоящее, о духовной преемственности жизни как в потустороннем, так и в нашем мире. Все происходит так, как если бы японский театр в целом сохранил воспоминание о священных плясках, которые вплоть до XIV века заменяли театральное представление.

Бугаку

Двор, получивший во время Реконструкции Мэйдзи «ведомство музыки» (гагаку‑рё), сохраняет старинные музыкальные формы, заимствованные на протяжении почти тринадцати столетий со всех сторон Азии. Танцы бугаку в некоторых случаях представлялись при дворе, куда иногда допускалась избранная публика. Другие спектакли, слегка отличавшиеся от них и доступные более широкой аудитории, исполнялись в морском святилище Ицукусима в Хиросиме, в Ситэннёдзи в Осаке, в храме Мэйдзи в Токио или в Тосёгу в Никкё. Эти танцы исполнялись на открытом воздухе, на квадратном возвышении сцены. В наши дни один, два, четыре или шесть танцоров выступают одновременно, в то время как прежде они могли быть гораздо более многочисленными. Представление бугаку начинается с воинственного танца (энбу) и заканчивается просто слушанием музыки без сопровождения танца (хокэйси). Лютня (бива) и арфа (сё) дополняют своим волнующим звучанием оркестр, в состав которого входят духовые и ударные инструменты: флейты (отэки), флажолет (хитирики), флейты Пана (со), барабан (тайко), медные гонги (сёко) и маленькие ручные барабаны (сан‑но‑цуцуми) трех видов.

Танцоры выстраиваются в одну линию по сторонам эстрады. Одни одеты в платье красного цвета, другие – зеленого, в соответствии с происхождением танцев, которые они исполняют.

Поскольку эти танцы когда‑то пришли из Кореи (Санкан‑гаку) и королевства Бохай (Боккай‑гаку), из Китая и Индии, они действительно принадлежат к двум разновидностям: ухё (или у‑май) для двух первых и сахё (или са‑май) – для вторых. Эти деления соответствуют двум культурным влияниям, на волне которых в Японии оказывались сокровища, иногда уже позабытые на обширных пространствах Азии. Корейские королевства Силла в середине V века и Пэкче столетием позже, Когурё в VII столетии передали Японии несколько первых образцов континентальной музыки. В 612 году, во время правления знаменитой императрицы Суйко и правительства регента Сётоку, некий Мимаси из Пэкче представил элементы гигаку, маски которых, хранящиеся в Сёсоине, доказывают древность этого экзотического явления. Танец гигаку происходит из Центральной Азии – с Тибета и из Индии. Сегодня он малоизвестен, но его элементы можно видеть в удивительном популярном «танце льва» (сиси‑май). Танцор мотает из стороны в сторону головой, на которую надета большая львиная голова из дерева, волос и бумаги, прыгает, издает создающие впечатление щелкающих челюстей звуки, для того чтобы прогнать злых духов.

Но в VIII веке, в период расцвета эпохи Нара, появился подлинный бугаку, то есть придворная музыка и танцы династии Тан в Китае. Тогда же из Китая в Японию добрались и «танцы тигра» (торагаку). По своему происхождению это были танцы Юго‑Восточной Азии, в то время как индийский брахман и священник в Ринюкоку (Линь Икуо на китайском языке) – современный Вьетнам – ввели танцы, названные ринюгаку (танцы лин‑и). ВIX столетии, когда Япония начинает переходит^ к зрелости, императоры Сага (809–823) и Ниммё (833–850) собрали эти разрозненные элементы, из которых после нескольких позднейших изменений составился современный бугаку. Благодаря таланту музыкантов, таких как Ото‑но Киёками или Овари‑но Хамамуси, репертуар танцев и музыкальных произведений, созданных при дворе, расширялся, обогатился новыми сочинениями, узнавшими свой золотой век. Конечно, их развитие зависело от злосчастного положения обедневшего и опечаленного двора, но начиная с XVI века покровительство сёгуната извлекло их из забвения, вернув к жизни. Эти танцы – их ритуальные движения, замедленность, напряженный на грани возможного ритм, жесты – сохранились до наших дней, говоря о невидимых движениях мировых сфер.

Кагура

Музыка и придворные танцы должны были оказать значительное влияние на старинные танцевальные формы, присущие архипелагу. Назывались эти музыкальные формы кагура или, первоначально, ками‑но кура, то есть «местопребывание богов». Именно так сегодня их интерпретируют танцовщицы (мико) и священники синтоистских святилищ. Эти танцы тесно связаны с верой в присутствие богов, предполагается, что они должны либо способствовать тому, чтобы боги материализовались, либо развлекать и умиротворять их. Например, ритм тинкон‑буё создается размеренным топотом, назначение которого – успокоить дух демонов и таким образом защититься от них. В начале эпохи Хэйан в 1002 году император Итидзё устанавливает типы ритуальных танцев, подобающих императорскому святилищу (ми‑кагура), и определяет церемонии, которые должны исполняться при жертвоприношениях Аматэрасу о‑миками, божественной прародительнице императорской семьи. В продолжение веков эти церемонии изменялись, создавался все более сложный ритуал, который сохранился до наших дней.

Перед одним из зданий императорского дворца, Оммэйдэн, на открытом воздухе (ниваби) перед алтарем зажигается огонь, к которому приходит император, чтобы выразить свое почтение какому‑либо из богов. Затем в сумерках прибывает корифей (ниндзё), на него возлагается руководство обрядами кагура. За ним следует группа музыкантов, человек десять. Не спеша они занимают место, которое им предписано распорядком церемонии. Так начинается мистерия; один за другим оркестранты начинают свою партию (флейты, флажолета или кото). Затем играет в унисон весь оркестр, выходят певцы, которые начинают исполнять ниваби‑ута («песня огня»), а затем атимэвадза, приглашение, обращенное к богу моря. Считается, что божество присутствует, и колдовское действо начинается. Песня призыва (торимоно‑ута), сопровождающаяся дважды пляской ниндзё, прославляет по очереди священную силу, создает эффект воздействия при помощи талисманов: ветви священного дерева (сакаки), коллажей (митекура), палки (дзё), бамбука (саса), меча (кен), секиры (хоко), тыквы‑горлянки (хисаго) и клена (кацура). За этим следуют другие песни и танцы, менее торжественные и более близкие, без сомнения, к тому, что собой некогда представлял старый японский фольклор. Церемония длится до рассвета, с появлением утренней звезды (акабоси) звучит пение, которое ее приветствует и возвещает возвращение богини в свое царство, то есть возвещает конец ритуала.

Как и во всех древнейших цивилизациях, танец первоначально был в Японии чрезвычайным средством, которым люди воздействовали на богов. Большая оригинальность архипелага состоит в том, что театр Но никогда не забывал это достоинство жеста.