Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Июля 1990 года. В этой закусочной на стенах висели атласные Элвисы





В этой закусочной на стенах висели атласные Элвисы. Две официантки курили одну на двоих сигарету и говорили об Элвисе. Посетителей не было.

– Вера его видела, – говорит толстая официантка. – На вечеринке в «Блу Доум».

– Елки‑палки! Он умер, повторяю тебе, он умер. У‑М‑Е‑Р. – Официантка поворачивается к нам. У нее насморк. – Что желаете?

– Мы сами устроимся за столиком, – говорит мама, и официантка тут же теряет к ней интерес.

Нам нет нужды изучать меню – мы помним его наизусть. Слушаем болтовню официанток и разглядываем семнадцать изображений Элвиса. Плакаты, которые покупаешь на автострадах, висят над каждым столиком. Над нашим столом на Элвисе белый комбинезон и ремень с бляшкой «ЛЮБОВЬ». Он в постоянном движении, даже на атласе.

– Элвис умер, когда тебе было три года, – говорит мама, и обе официантки таращатся на нас. – Ну, перестал жить.

Мы заказываем три сандвича: с куриной отбивной, с фрикадельками, с тунцом и сыром. Заказываем кока‑колу, луковые колечки и картофель в мундире. Пока готовится заказ, мы идем в туалет и умываемся. Потом за едой с помощью ложек, вилок и пакетиков сахара прокладываем себе дорогу из Айдахо в Фиштрэп, штат Монтана.

– Мы доедем туда за несколько часов, – говорю я, и мама соглашается.

– Думаю, мы будем в Массачусетсе через неделю, – говорит она. – С такими темпами мы отпразднуем твой день рождения в Миннесоте.

В Миннесоте. Мой день рождения. Я совершенно о нем забыла. Когда толстая официантка приносит нам еду, я размышляю о том, каким был бы мой день рождения дома. Наверное, устроили бы шумную вечеринку с сюрпризом на заднем дворе. Возможно, совершили бы ночной круиз на одном из служебных суден, на которых наблюдают за китами. С диджеем и специально уложенным паркетным полом. Возможно, в ногах кровати, когда я бы проснулась, меня ждала огромная коробка с подарком. Внутри красное платье, расшитое блестками, на тонюсеньких бретелях – я всегда мечтала о таком платье, но мама уверяет, что я в нем похожа на малолетнюю проститутку. И папа завел бы маму ко мне в спальню – на ней было бы платье из тафты, а на нем модный смокинг с галстуком‑бабочкой. Мы бы спустились к лимузину и отправились в самый шикарный ресторан отведать отварных лобстеров. За столом нас обслуживал бы шикарный молодой блондин, он пододвинул бы мне стул, развернул салфетку и принес шампанское, не спрашивая, сколько мне лет.

В Миннесоте этому не бывать. Но, вероятно, и в Сан‑Диего моим мечтам не суждено было сбыться. Отец на день рождения не явился бы или нас не было бы дома. Его не было дома, когда я вчера пыталась дозвониться из мотеля. Я звонила, когда мама купалась в ванной, но, возможно, она догадалась. Как ни старайся, от нее я свои чувства скрывать не умею.

И дело совсем не в том, что я сильно по нему скучаю. В любом случае я собиралась повесить трубку, услышав его голос. С другой стороны, было бы приятно его услышать. Даже услышать, что он по мне соскучился, было бы приятно. Мне хотелось думать, что папы нет дома, потому что он поехал следом за нами. Перед моим мысленным взором разворачиваются голливудские мелодрамы: отец опускается на колени и просит маму вернуться домой, а потом заключает ее в объятия, запечатывая рот длинным киношным поцелуем. Я представляла эту картину, но понимала, что заблуждаюсь.

Мама, которая начала рыться в кошельке, выгружает все его содержимое на покрытый крошками стол.

– В чем дело?

Она поднимает на меня глаза.

– Мы не можем расплатиться. Вот и все.

Должно быть, она шутит. У нас полно денег. Мы бы раньше заметили. Мама нагибается через стол и шепчет мне:

– Спроси, берут ли они чеки.

Я бочком подхожу к толстой официантке и своим самым задушевным, чуть хрипловатым голосом спрашиваю, принимают ли они чеки.

– Мы просто пытаемся рационально использовать наличные, – добавляю я.

Толстуха отвечает, что принимают, но голос от печки, откуда‑то из глубины, кричит, что нет. Ни в коем случае. Слишком много приезжих. Слишком много чеков возвращается неоплаченными.

Я возвращаюсь к столику. Они что, заставят нас драить пол зубными щетками? Или придется обслуживать столики? Я сообщаю маме, что нам не повезло.

– Подожди, там, в бардачке, я видела пять долларов.

Я радуюсь – можете представить, безумно обрадоваться пяти баксам? Но потом вспоминаю, что этими деньгами мы расплатились за проезд по дороге. Мама бросает на меня сердитый взгляд и продолжает считать деньги в кошельке. У нас доллар и тридцать семь центов.

Мама закрывает глаза и морщит нос – именно таким у нее становится выражение лица, когда она продумывает «большой план».

– Я выйду первая, а ты сделаешь вид, что пошла меня искать. Это будет выглядеть естественно.

Еще бы! Что она за мать, если оставляет ребенка в ресторане, потому что по глупости не взяла с собой денег? Я смотрю исподлобья, как она встает и смотрится в зеркальце.

– Я забыла помаду в машине, – щебечет она всем семнадцати Элвисам. – Диана!

Она наступает мне на правую ногу на случай, если я не поняла намека.

– Да, тетушка Люсиль?

– Подожди здесь. Я сейчас вернусь.

По пути она улыбается официанткам. Я барабаню пальцами по пластиковому столу. Делаю вид, что пью из пустого стаканчика с колой. Пересчитываю ряды стаканов за стойкой бара (двадцать семь), пытаюсь угадать имена официанток. Ирма и Флоранс. Делия и Бабз. Элеонора, Уинфред, Тельма.

Наконец я вздыхаю.

– Не знаю, куда она подевалась, но я опоздаю на балет, – громко говорю я, размышляя, посещают ли жительницы Айдахо балетную школу, и подхожу к официанткам. – Вы не могли бы приглядеть за нашими вещами? Похоже, моя тетушка ушла и потерялась.

Я издаю глупый подростковый смешок и развожу руками: мол, что поделаешь?

– Конечно, дорогая. Без проблем.

Я выхожу. Кровь пульсирует у меня под коленками. Вот так и становятся преступниками. Пока мне кажется, что меня видно из закусочной, я иду медленно, а потом мчусь как сумасшедшая.

Мама ждет в заведенной машине. Я запрыгиваю в салон и облегченно вздыхаю. Мама все еще парализована страхом или волнением – не знаю, чем именно. Я касаюсь ее руки, лежащей на ручке настройки, и кажется, что воздух выходит из нее, как из спущенной камеры.

– Чуть не попались, – говорит она.

Мама вытирает верхнюю губу воротником рубашки. Я не знаю, плачет она или смеется. Опускаю окно. Что будет дальше? И с улыбкой поворачиваюсь к ней – только потому, что так ветер не бьет мне в лицо.

 

Джейн

 

 

Этой ночью мне снится, что я летаю. Я часто видела этот сон: в детстве, когда вышла замуж за Оливера, перед рождением Ребекки. Сон всегда одинаковый: я бегу что есть мочи, а потом подпрыгиваю, оттолкнувшись ногами, и взлетаю. Чем выше я поднимаюсь, тем страшнее становится. Люди внизу кажутся крошечными, а машины игрушечными, и тут я начинаю терять контроль над собой. Начинаю беспокоиться, как буду приземляться: боюсь, что обязательно столкнусь с деревом, полечу кувырком и посадка окажется не слишком мягкой. И все‑таки это удивительный сон. В детстве я мечтала, чтобы он снился мне каждую ночь. Я думала, если часто буду видеть его, то наконец научусь приземляться.

– Привет, – говорит Сэм, когда я просыпаюсь, и это самое прекрасное слово, которое мне доводилось слышать.

Он входит в комнату с плетеным подносом, на котором дыня, хлопья и свежая малина.

– Я не знаю, любишь ли ты кофе.

– Люблю, – отвечаю я. – Со сливками и без сахара.

Он поднимает палец вверх и исчезает, а потом возвращается с исходящей паром чашкой и присаживается на край кровати. Он смотрит, как я пью кофе. Я ожидаю, что буду испытывать неловкость от его взгляда, но ошибаюсь. Если честно, я никогда еще не чувствовала себя так хорошо. Сегодня мне все нипочем. Я могла бы пешком пройти километров восемьдесят. Или просто следовать за Сэмом по пятам – вот было бы здорово!

– Как спалось?

– Отлично, – отвечаю я. – А тебе?

– Отлично.

Наши взгляды встречаются, и Сэм краснеет.

– Послушай, я кое‑что хотел сказать о вчерашней ночи.

– Ты же не станешь извиняться, нет? И говорить, что это была ошибка?

– А ты? – смотрит на меня Сэм.

Я не могу сосредоточиться под его пристальным взглядом, от него у меня дух захватывает.

Эти глаза… Боже мой!

– Я думаю, – нерешительно говорю я, – мне кажется, что я тебя люблю.

Сэм не сводит с меня глаз.

– Я беру выходной.

– Тебе нельзя. Нужно управлять садом.

– Я заметил, что когда ты рядом – целуешься или ругаешься, неважно, – мне на все наплевать.

– Начнутся разговоры. Дойдет до Ребекки.

– Она все равно узнает. Она умная девочка. Кроме того, я заслужил отдых. Для этого у меня и работает Хадли. Зачем брать заместителя, если никогда не покидаешь свой пост? – Он наклоняется и целует меня в лоб. – Я скажу им, что мы возвращаемся в постель.

– Сэм! – восклицаю я, но, к своему удивлению, ничуть не огорчаюсь. Хочу, чтобы весь мир знал, как мне хорошо, как я способна любить!

Я переставляю поднос на пол, беру ягодку и вытягиваюсь на скомканных простынях. Моя ночная рубашка – та шикарная шелковая, что я купила в Северной Дакоте, – вывернута наизнанку.

Раздается стук в дверь. Я встаю с кровати и открываю.

– Сэм, – говорю я, но это Ребекка, и мы в унисон зовем Сэма.

Она застывает в нерешительности, в ту ли комнату постучала. Я тяну за ворот, чтобы прикрыть вырез ночной рубашки, мысленно подивившись точности выражения «схватить за шиворот».

– Сэма нет, – негромко отвечаю я.

Ребекка продолжает осматривать комнату в поисках улик. Наконец наши взгляды встречаются.

– Вообще‑то я искала тебя. Хотела спросить Сэма, не знает ли он, где ты. По всей видимости, знает, – медленно говорит она.

– Это не то, о чем ты подумала, – поспешно оправдываюсь я.

– Держу пари, это именно то, о чем я думаю.

Прямо в сердце, но мне становится лучше – разве не этого я ждала?

– Я пришла сообщить тебе, что сегодня мы с Хадли собираемся съездить в город. Хотела спросить, не хочешь ли и ты с нами. – Она вновь смотрит поверх моего плеча. – Но, вероятно, у тебя есть дела поинтереснее.

– Вы не можете ехать в город. Хадли не может. Сэм пошел сказать, что сегодня он здесь главный.

– Скажите пожалуйста! Прямо из уст босса?

– Держи себя в руках! – спокойно предупреждаю я.

– Держать себя в руках? Мне? Кажется, проблема не во мне. Это не я изменяю своему мужу.

Инстинктивно я вскидываю руку для удара. Потом, покачав головой, опускаю ее.

– Мы позже это обсудим.

– Ты просто омерзительна! – кричит Ребекка, бессильно сжимая кулаки. – Поверить не могу, что ты так поступила с папой! Поверить не могу, что ты так поступила со мной! Что бы ты ни думала, он все равно тебя любит. Ты же знаешь, он едет сюда. И что ты намерена делать?

Она разворачивается и убегает по лестнице.

Сэм застает меня у открытой двери.

– Она была здесь, – говорю я. – Ребекка. Теперь она меня ненавидит.

– Она не может тебя ненавидеть. Дай ей время.

Но его слова не могут сдержать моих рыданий. Он обнимает меня, гладит по плечам. Ночью эти руки творили чудеса, но сейчас все изменилось. Между мной и моей дочерью произошел разлад. Этого он исправить не в силах.

В конце концов Сэм оставляет меня одну. Говорит, пойдет убедиться, что Джоли знает, что и чем сегодня опрыскивать. Он целует меня перед уходом и говорит, что я красавица. У двери он оборачивается:

– У тебя рубашка надета наизнанку.

Я бросаюсь к окну, которое выходит в вымощенный кирпичом внутренний дворик перед домом. Если прижаться щекой к подоконнику, лицо не так горит. Я такая эгоистка! «Ладно, Джейн, – успокаиваю я себя. – Побыла счастливой – и хватит. Просто забудь. Придется как‑то собирать себя по частям. Когда Сэм вернется, я так ему и скажу. Скажу, что все могло бы сложиться в другое время и в другом месте. Если бы я была лет на десять моложе, если бы он занимался интеллектуальным трудом. А потом пойду искать дочь. Понимаешь, скажу я, ты опять должна меня полюбить. Неужели ты не видишь, от чего я ради тебя отказалась?»

Я рассеянно смотрю, как вверх по холму идет Хадли. На нем синяя фланелевая рубашка, которая тут же напоминает мне об оттенке глаз Сэма. Неожиданно входная дверь Большого дома распахивается и выбегает Ребекка. Она все еще в слезах – я вижу это по тому, как вздрагивают ее плечи. Она подбегает к Хадли и прижимается к нему.

На секунду я вспоминаю, что Хадли и Сэм ровесники.

Хадли оглядывается. Я вижу, что он переводит взгляд на второй этаж, и отступаю от окна. Подглядываю из‑за притолоки, как Хадли поцелуями высушивает слезы с лица моей дочери.

Так продолжается несколько минут. Я слежу за каждым их движением. Она же ребенок. Еще ребенок. Что она понимает! Но как Хадли может так поступать? В том, как Ребекка выгибается, как поглаживает спину Хадли, есть что‑то знакомое. Потом меня осеняет: когда Ребекка кого‑то ласкает, она очень похожа на меня!

Мне кажется, что я сейчас закричу или меня вырвет. Я отступаю от окна, чтобы больше этого не видеть. В комнату входит Сэм. Интересно, а он их тоже видел?

– У тебя такой вид, как будто ты увидела привидение, – говорит он.

Когда он пересекает комнату и выглядывает в окно, Хадли уже отодвинул Ребекку на безопасное расстояние. Между ними, по крайней мере, полметра.

– Что? – удивляется Сэм. – В чем дело?

– Я так не могу! Это нечестно по отношению к тебе, нечестно по отношению к моей дочери. Нельзя думать только о себе. Все было чудесно, Сэм, но мне кажется, что мы должны остаться друзьями.

– Назад пути нет. Нельзя признаться человеку, что любишь, и отправить его на седьмое небо от счастья, а при следующей встрече избавиться от него, как от ненужного хлама.

Он подходит ближе и кладет руку мне на плечо. Я чувствую, как его прикосновение прожигает меня насквозь, и сбрасываю его руку.

– Да что на тебя нашло?

– Ты их видел? Хадли и Ребекку? Вы с ним, Сэм, ровесники. Он чуть ли не переспал с моей дочерью.

– Хадли никогда бы так не поступил. Наверное, Ребекка сама на него вешалась.

Я от удивления открываю рот.

– Ты на чьей стороне?

– Я просто хочу, чтобы ты взглянула на ситуацию здраво.

– Хорошо, выражусь по‑другому, – говорю я. – Если я еще раз увижу его рядом с дочерью – задушу собственными руками.

– А при чем здесь наши отношения?

– Если бы я так сильно не увлеклась тобой, – объясняю я, – наверняка бы заметила, что происходит между Ребеккой и Хадли. – Сэм целует меня в шею. Меня словно обухом ударило: именно в этой позе я только что застала свою дочь и лучшего друга Сэма. – Ты меня отвлекаешь.

– Знаю. И делаю это намеренно. – Я начинаю протестовать, но он прикрывает мне рот рукой. – Дай мне всего один день. Обещай мне.

Я так и не увидела Джоли до нашего отъезда из сада. Сэм говорит, что он внизу, опрыскивает органическими пестицидами сектор оптовой продажи. Я хочу увидеть Ребекку до отъезда, но ее нигде не видно.

Сэм ведет голубой пикап к природному заповеднику в пятидесяти километрах к западу от Стоу. Филиал национального общества Одюбона представляет собой большую, обнесенную забором территорию, где водятся олени, виргинские филины, серебристые лисы, дикие индейки. Тропинки окружают нетронутые места, где обитают животные: нам видны пруды с поваленными деревьями, высокая золотистая трава, сломанные оленями ветки. Мы бродим по заповеднику, держась за руки; здесь нас никто не знает. Поскольку сегодня рабочий день, тут почти никого нет. Лишь несколько пожилых посетителей, которые посматривают на нас с таким же любопытством, как и на дикую природу. Я слышу, как одна старушка, проходя мимо нас, шепчет своей подруге: «Молодожены».

Мы с Сэмом часа три сидим там, где обитают олени. «Здесь, – гласит надпись, – живут самка с самцом». Самца мы видим сразу – он пьет из озера, но самку среди пятнистой листвы разглядеть не удается. Мы полчаса стараемся ее найти, но в конце концов сдаемся.

Потом мы сидим на низкой длинной скамье, глядя друг на друга, и пытаемся рассказать о своем прошлом. Я вспоминаю о родительском доме в Ньютоне, о поездке Джоли в Мексику, о коктейльных вечеринках в институте и о девочке с волчьей пастью, которая три года была моей любимой ученицей. Рассказываю о том, как Ребекке зашивали подбородок, об авиакатастрофе. И наконец – о знакомстве с Оливером.

Сэм, в свою очередь, рассказывает мне о своем отце, о выступлениях на собраниях в профтехучилище, о практически исчезнувшем сорте яблок, который он пытается возродить, о местах, о которых он читал и хотел бы посетить. Мы договариваемся, что поедем путешествовать вместе, и составляем целый список стран, куда отправимся. Как будто это случится на самом деле…

– Раньше я о многом мечтала, но мечты так и не сбылись, – признаюсь я.

– Почему?

– Родилась Ребекка, – просто отвечаю я.

– Она уже достаточно взрослая.

– По всей видимости, нет. Я сегодня утром ее не видела. Нельзя решать все самой, когда тебе всего пятнадцать лет.

Сэм усмехается.

– Я ослышался или ты познакомилась со стариной Оливером, когда тебе было пятнадцать?

Я собираюсь возразить, что тогда было другое время, но останавливаюсь.

– И посмотри, к чему это привело.

– Мне кажется, что ты слишком бурно реагируешь.

– Тебе так кажется, потому что ты не ее мать, – отрезаю я, собираюсь с духом и говорю: – Я хочу, чтобы ты уволил Хадли.

– Уволил? – Сэм не верит своим ушам. – Я не могу. Он мой лучший друг.

Я встаю, пытаюсь разглядеть самку оленя.

– Они просто не пара. Я точно знаю, что он Ребекке не пара. Ради всего святого, он на десять лет ее старше. – Я замолкаю и поворачиваюсь к Сэму. – Молчи, ничего не говори.

И вдруг я вижу ее – она выходит из зарослей с грацией балерины. Олениха высоко поднимает ногу и, изящно наклонив голову, втягивает носом воздух. За ней стоит карамельного цвета олененок. Никто не говорил, что у них есть олененок.

– Сэм, я здесь ненадолго, – мягко говорю я. – Мы оба это знаем.

Сэм встает, руки он засунул в карманы.

– Ты выдвигаешь ультиматум?

– Нет.

– Выдвигаешь, – настаивает он. – Если я хочу быть с тобой, придется что‑то решить с Хадли. Но даже в этом случае победа будет временной.

– Что ты имеешь в виду?

Сэм хватает меня за плечи.

– Пообещай, что уйдешь от него. Вы с Ребеккой можете остаться у меня в Стоу. Мы поженимся, у нас будет куча детей.

Я грустно улыбаюсь.

– У меня уже есть дочь. Я слишком старая, чтобы рожать еще.

– Ерунда! – восклицает Сэм. – И ты это знаешь. Будем жить в Большом доме, и все будет чудесно.

– Будет чудесно… – повторяю я его слова. – Приятно об этом мечтать.

Сэм заключает меня в объятия.

– Я поговорю с Хадли. Я что‑то придумаю. – Он опускает голову на мое плечо. – Чудесно.

 

В Большом доме нас встречает только Джоли. Дело близится к вечеру, он зашел попить чего‑нибудь холодненького. Когда мы входим в дом, Сэм хватается за пояс моих шорт.

– Прекрати! – смеюсь я, шлепая его по рукам. И тут замечаю брата. – Ой! – Я поправляю одежду. – Нас поймали на горячем.

– Где вы были? – удивляется Джоли.

Он так же шокирован при виде нас, как и Ребекка. Кстати, где она?

– В заповеднике, – отвечает Сэм. – А где остальные?

– Пошли на рыбалку. И Ребекка с ними.

– Сэм, можно тебя на пару слов? – спрашивает Джоли.

Сэм смотрит на меня: так мы и знали. Мой брат уводит Сэма в кухню и открывает кран: все всякого сомнения, он не хочет, чтобы я подслушивала.

Я направляюсь в уютную комнатку, где включен телевизор. Идут местные пятичасовые новости. Я боком усаживаюсь в кресло, мои ноги перевешиваются через подлокотник. Диктор рассказывает о пожаре в Дорчестере, во время которого погибли три человека. Потом за спиной ведущей появляется знакомый логотип. Откуда он мне знаком?

– А сейчас, – произносит ведущая, – мы передаем слово Джоан Галлахер, которая находится на прямой связи из Глосестера, где уже три дня проводится операция по спасению самки горбатого кита, запутавшейся в рыболовных сетях. Джоан, тебе слово…

– Поверить не могу, – вслух произношу я. – Эти киты меня преследуют.

– Спасибо, Энн, – отвечает журналистка. – Я стою спиной к заповеднику Стеллваген Бэнк – основному месту кормежки нескольких групп горбатых китов у Восточного побережья. Многие с тревогой следят за судьбой Марбл, самки горбатого кита, которая три дня назад запуталась в сетях, оставленных рыболовным судном. Впервые ее заметила береговая охрана, но прошло двое суток, прежде чем удалось установить точное местонахождение Марбл. Сегодня доктор Уинди Макгилл, директор Провинстаунского центра прибрежных исследований, предпринял попытку освободить доведенного до отчаяния кита.

Камера выхватывает надувную лодку, качающуюся на волнах океана. В лодке два человека.

– К доктору Макгиллу присоединился его коллега доктор Оливер Джонс, выдающийся морской биолог, широко известный во всем мире своими исследованиями поведения горбатых китов. – Камера приближает лицо Оливера, который низко наклонился, чтобы отвязать нейлоновую веревку. Я не могу пошевелиться. – Доктор Джонс изучает китов у побережья Калифорнии, но случайно оказался в окрестностях Бостона и предложил свою помощь, когда узнал о несчастье с Марбл. Оба ученых на надувных лодках «Зодиак» смело отправились к местонахождению кита в сорока километрах от берега.

Показывают задранный нос лодки, которая вновь обретает равновесие и ударяется о поверхность океана.

– Оливер! – Я прикрываю рот рукой.

Сэм с Джоли уже покинули кухню. Они стоят по обе стороны от меня и смотрят репортаж.

– А это не… – подает голос Джоли, но я цыкаю на него.

Камера снова направлена на девушку‑корреспондента.

– После трех с половиной часов опасной работы Марбл освободили. Она тут же присоединилась к нескольким другим китам. И, вероятно, самый трогательный поворот в этой истории: помощь необходима и самому выдающемуся спасателю, доктору Джонсу.

– Джонсу? – переспрашивает Сэм.

Камера выхватывает лицо Оливера, его голубые глаза и кофейного цвета кожу.

– Джейн, – его хриплый голос дрожит. – Ты нужна мне. Надеюсь, ты увидишь это… Надеюсь, что у вас с Ребеккой все хорошо. Я не могу без тебя.

– Молчи, ничего не говори, – просит Сэм.

Оливер достает из бумажника фотографию – на ней мы с Ребеккой. Не самый лучший снимок.

– Если кто‑то видел мою жену или дочь, пожалуйста, позвоните, – просит Оливер.

Я хватаю Сэма за руку. Я даже не замечаю, как сделала это.

– Это Оливер. Мой муж.

Оливер смотрит на меня мучительно честными глазами. Как много он видит? Знает ли он, что я наделала?

– Я люблю тебя, – говорит мне Оливер, мне одной. – И пусть весь мир об этом знает.

 

Джоли

 

 

После выпуска новостей Сэм ретируется. Ссылается, что у него есть дело, но не говорит какое. Он вообще ничего не говорит моей сестре.

– Идем. – Я беру Джейн за руку. – Поможешь приготовить мне ужин.

Она безвольно следует за мной на кухню. Опускается на стул с решетчатой спинкой.

– Джоли, – вздыхает она, – что я наделала?

Я достаю из холодильника салат и морковь. Я не гурман, но салаты готовить легко.

– Это ты мне скажи.

Она поднимает голову, глаза у нее сумасшедшие.

– А может быть, нам убежать? Если мы поедем прямо сейчас, Оливер нас не догонит.

– Нельзя тащить за собой Ребекку. Она нездорова. Она еще ребенок.

– Я говорю не о Ребекке, – бормочу я. – Я говорю о Сэме.

Я роняю морковку, которую чистил, в раковину.

– Ты же знала, что Оливер отправится вас искать. Ты сама мне об этом говорила. И ты не хотела думать о том, что будет, когда он приедет.

– Я и сейчас не хочу это обсуждать.

– Ты права: наверное, если мы не будем о нем вспоминать, он и не появится. – Я бросаю нож в раковину. – Хорошо. Тогда давай поговорим о другом. Поговорим о Сэме.

– Я не хочу о нем говорить, – отвечает Джейн.

– Посмотри мне в глаза. – Она не поднимает голову. – Что происходит?

Когда я разговаривал с Сэмом в кухне, он отделывался общими фразами. Я все узнал от Ребекки, которая сегодня утром со слезами прибежала ко мне. «Дядя Джоли, – рыдала она, – я ее ненавижу! Я ее ненавижу!»

– Ничего, – вздыхает Джейн. – Не хочу тебя обманывать. Ты сам понимаешь, что происходит. Все вокруг знают.

– Расскажи сама, – велю я, хочу услышать это от нее.

Я ожидаю, что она признается, что переспала с Сэмом. Но вместо этого она наклоняет голову и говорит:

– Сэм – тот человек, в которого я не могла не влюбиться. Моя вторая половинка.

– А как же Оливер?

Джейн смотрит на меня.

– Дополнительное препятствие.

– Ты знаешь Сэма всего пять дней. Как можно сделать такой вывод за пять несчастных дней?

«Он совсем тебя не знает, – думаю я. – Мы с тобой вместе уже тридцать лет. Это мы с тобой связаны».

– Помнишь, что я сказала, когда мы сюда только приехали?

– Что Сэм упрямая свинья.

– Кроме этого, – улыбается Джейн. – Неужели я это говорила? Что ж, еще я сказала, что жду знака свыше. Сказала, что всю жизнь ждала, когда настанет время и я искренне смогу сказать, что я на седьмом небе. И при этом не обманываться. Сейчас как раз это время.

– А еще ты сказала, что после этих пяти минут счастья вернешься к Оливеру. Вернешься к прежней жизни и никогда не станешь жаловаться на судьбу.

– Но это раньше. Откуда мне знать, что эти пять минут истекли? Я пообещала, что вернусь к прежней жизни, когда они закончатся. Но они еще не кончились. Пока еще нет, Джоли.

Я начинаю рассказывать сестре о Ребекке, об утреннем происшествии. Я рассказываю ей об этом, чтобы сменить тему, – так я могу не думать о том, что Джейн и Сэм вместе. Ребекка подбежала ко мне и рассказала, что видела. Она спросила: «Значит, мои родители разведутся? Это означает, что я больше никогда не вернусь домой?»

Я смотрел на племянницу и разделял ее чувства. Вспоминал, каково это – заползать в уютную кровать Джейн, прятаться под одеялом и слушать бушующие внизу ссоры между мамой и папой. Все казалось не таким громким и страшным, когда меня обнимала Джейн.

Даже папа стал заходить в комнату к Джейн по ночам. Сначала я думал, что он приходит за тем же ощущением безопасности, за которым приходил туда я. Решил, что у каждого свои страхи, каждый что‑то предпочел бы забыть, даже папа. Я начал медленно улавливать различия, но к тому моменту, когда все понял, Джейн перестала пускать меня к себе в комнату. Как раз в то время она и начала меняться: у Джейн набухла грудь, я стал замечать волосы у нее под мышками. Она не пускала меня в комнату, когда переодевалась. Не пускала к себе под одеяло. Вместо этого мы сидели на покрывале и играли в карты.

Я чуть не умер, когда она уехала в колледж. Она уехала из дома одна. И хотя сестра приезжала почти каждую неделю, это было уже не то. Я всегда надеялся, что она вернется ко мне, но вместо этого она вышла замуж за Оливера Джонса.

Сегодня утром я сказал Ребекке, что Джейн всегда будет ее мамой. Посмотри, сказал я, с каких малых лет она начала заботиться обо мне. Но теперь я бы не отказал Ребекке в логике. «Твоя мама вернется», – заверил я, но она поморщилась при этих словах. Она хотела знать, как долго придется ждать. Хотела знать, сколько еще людей пострадает. А еще она спрашивала, почему именно Джейн должна принимать окончательное решение?

«Какое решение?» – поинтересовался я.

В ответ Ребекка расплакалась: «Неужели ты не видишь, что она пытается сделать?»

Я обо всем рассказываю сестре. Она нервно накручивает волосы на палец.

– Не понимаю, Джоли. Ты всю жизнь меня поддерживал. Ты постоянно говорил, что я уделяю себе мало внимания. Что я заслуживаю лучшего. И когда по прошествии пятнадцати лет я наконец‑то решаю воспользоваться твоим глупым советом, ты говоришь, чтобы я не торопилась. Ты уж определись, – просит она. – Не стану я врать Ребекке. Я все ей расскажу, только не сегодня. Дай мне немного времени. Я никогда ничего в жизни не просила. А только давала, давала и давала. Неужели мне отказано в такой малости?

– Да, – слишком поспешно отвечаю я.

Джейн выходит из себя.

– Чего ты от меня хочешь?

– Вернись ко мне. Я всегда хотел, чтобы ты вернулась ко мне, – бормочу я.

– Я не слышу, – раздражается Джейн.

Я прокашливаюсь.

– Я сказал, что хочу, чтобы ты вернулась ко мне.

Она воздевает руки.

– Я и так вернулась к тебе. Проехала больше пяти тысяч километров. И что в результате – выслушиваю нотации?

В день, когда Джейн вышла замуж за Оливера, в день, когда она поцеловала меня в щеку и сказала, что еще никогда не была так счастлива, со мной что‑то произошло. Я совершенно определенно почувствовал, как раздулась и сжалась моя грудная клетка, и понял, что чувствуешь, когда разбивается сердце. Я молча отвернулся от сестры, но она, поглощенная приемом гостей, этого даже не заметила. Я пообещал себе, что больше никогда не позволю так себя обидеть.

Продолжая следить за Джейн, я оставался на расстоянии. Практически сразу после ее замужества я начал путешествовать, перескакивал из колледжа в колледж, потом в другой конец Соединенных Штатов, отправился в Мексику, Бангладеш, Марокко, Азию. Найдя самый простой выход, я все увеличивал, насколько мог, расстояние между нами. Я всегда желал ей только самого лучшего, потому что она столько для меня значит. Поэтому, когда у них все закрутилось с Сэмом, я дал свое благословение. Я хотел, чтобы она досталась ему. Если уж не может достаться мне.

Она заключает меня в объятия, и на минуту я возвращаюсь в детство, где любовь можно было спрятать под подушку.

– Прости, я не хотела на тебя кричать.

Раньше я думал о смерти и о кремации. Я хотел, чтобы мой прах поместили в кожаный мешочек, который Джейн носила бы на шее. Раньше я представлял, как она зимой надевает много одежды – водолазки, свитера, длинные мешковатые кофты, но ближе всего к ее сердцу нахожусь именно я.

«Больнее ты меня ранить уже не сможешь», – думаю я.

– Не волнуйся, – улыбаюсь я, – я никогда не ладил с твоими женихами.

Джейн от меня на расстоянии вытянутой руки. Она открывает рот, чтобы что‑то сказать – что? – но опять его закрывает.

Как раз в этот момент в кухню влетают Ребекка и Хадли. Ребекка оседлала Хадли и открывает дверь ногой. Они только‑только переступают порог, как Хадли едва не роняет ее на пол. Оба смеются так заливисто, что не сразу замечают в кухне меня и Джейн.

– Помешали? – спрашивает добродушный, улыбающийся Хадли, отряхивая джинсы.

– Нет, – отвечает Джейн. – Абсолютно не помешали.

Он не сводит глаз с Ребекки, которая намеренно долго поднимается с пола. Смешно, но они с Джейн уже одного роста.

 

Сэм

 

 

Видели бы вы выражение ее лица, когда в телевизоре появился этот парень. Она вся как‑то съежилась изнутри. Чуть со стула не упала. И повторяла его имя: Оливер.

Я бы все отдал за то, чтобы оттащить ее от телевизора. Дать ей успокоительное, чего‑нибудь покрепче – не знаю что. Может быть, просто прижать к себе. Но при виде ее лица у меня внутри все сжалось. Я должен был что‑то сделать. Не мог же я просто опуститься рядом с ней на колени, когда во весь цветной экран показывают ее чертова мужа. Поэтому я струсил. Я сбежал, сказав, что у меня есть дела в поле. Но вместо этого я пошел прогуляться в лесу, граничащем с садом.

В это время года здесь туча комаров и болотистая почва. Часть леса превратилась в стихийную свалку, даже для соседних фермерских хозяйств. Тут прямо на тропинке валяются старая эмалированная ванна и несколько сломанных стиральных машин. Но зато стоит тишина, такая тишина, что слышно, как щелкает мозг, перескакивая от идеи к идее.

Я далеко зашел и оказался у основания сгоревшего дотла дома. Остался только небольшой круг из камня с разрушенным камином с одной стороны. Отец говорил, что это строение датируется тысяча семисотым годом.

В детстве мы с Хадли часто сюда приходили. Когда нам было лет по девять, мы строили себе убежища, притаскивали из сарая балки и старые доски, пытаясь сколотить какую‑нибудь загородку. У нас был свой пароль: «Джесс» – в честь нашего любимого игрока из «Ред Сокс». Мы встречались каждый день на закате, и было слышно, как мамы зовут нас ужинать с разных сторон леса.

Мы вместе с Хадли с семи лет. А это целых восемнадцать лет. Дольше, чем Ребекка вообще живет на свете. При других обстоятельствах я бы отстоял его. Он мой лучший друг. Он знает, что делает; он не стал бы заводить легкую интрижку с пятнадцатилетней девочкой. Но я уверен на сто процентов: то, что со мной сейчас происходит, случается раз в жизни. Я не могу видеть, когда Джейн расстраивается, отчасти из эгоизма – мне больно видеть, как она страдает.

Когда я возвращаюсь в Большой дом, все уже поужинали. Джоли моет посуду. Он говорит, что Джейн наверху.

– А Хадли где? Мне нужно с ним поговорить.

– Мне кажется, он сидит на заднем крыльце с Ребеккой. А что?

Но у меня нет времени отвечать. Иду к задней двери и сразу понимаю, что чему‑то помешал. Ребекка с Хадли качаются на скамье‑гамаке, а когда слышится скрип двери, отскакивают в разные концы.

– Привет, – неопределенно говорю я. – Помешал?

Они качают головами. В присутствии Ребекки я испытываю неловкость. Ощущаю, как она прожигает меня взглядом. Я дергаю ворот рубашки, чтобы стало прохладнее.

– Что случилось? – спрашивает Хадли. Он чуть осмелел, даже приобнимает Ребекку, положив руку на спинку скамьи.

– Мне нужно с тобой поговорить. – Я поворачиваюсь к Ребекке. – Наедине. – Я открываю дверь‑ширму. – Я подожду здесь.

Дверь за мной захлопывается.

Хадли спрашивает, насколько длинный у нас разговор.

– Может, выпьем по пивку, если ты не против.

Я слышу, как Ребекка спрашивает: «Идти обязательно?», но что отвечает Хадли, не знаю. Он входит в дом с широкой улыбкой и хлопает меня по спине.

– Идем. Ты платишь?

Мы отправляемся в «Ребро Адама» – ресторан с большим баром, куда частенько заглядывают банды мотоциклистов. Мы там не частые гости, но я не хочу вести разговор в месте, где мы завсегдатаи, потому что потом, входя в эту дверь, я каждый раз буду вспоминать, как предал своего лучшего друга. Мы с Хадли занимаем столик у двери, приспособленный к игре в пакку‑ман, с двумя салфетками и подносом. Рыжеволосая официантка с высоким начесом спрашивает, что мы будем пить.

– Виски «Гленфиддик», – заказываю я. – Два.

Хадли удивленно поднимает брови.

– Ты женишься или скоро станешь отцом? Что за повод?

– Я должен задать тебе вопрос. Что у вас с Ребеккой?

Хадли усмехается.

– А у вас с Джейн?

– Брось, – говорю я, – сейчас разговор не об этом.

– Сэм, я в твои дела не вмешиваюсь, и ты в мои не лезь. – Приносят виски, и Хадли поднимает свою рюмку. – Будь здоров!

– Она совсем ребенок. Джейн очень расстроена.

Хадли бросает на меня сердитый взгляд.

– У Ребекки своя голова на плечах, она взрослее любого из нас. Я бы не стал связываться с ребенком, Сэм, если бы считал, что поступаю неправильно.

Я делаю большой глоток виски. Напиток обжигает мне горло, и кажется, что теперь слова польются легче.

– Я бы тоже не ввязывался, если бы не считал, что поступаю правильно. – Я кручу рюмку. – Я думаю, тебе лучше ненадолго уехать.

Хадли недоуменно таращится на меня.

– О чем ты?

– Я говорю о том, что тебе лучше взять отпуск. Уезжай из сада. Навести маму, – советую я, – она с Рождества тебя не видела.

– Ты так поступаешь ради ее чертовой мамаши?

– Я так поступаю ради себя. И ради тебя. Поступаю так, как считаю правильным.

– Это она тебя попросила, да? Она заставила тебя это сделать. Мы с тобой знакомы всю жизнь. Не могу поверить, что ты это говоришь.

– При чем тут Джейн? – сбивчиво отвечаю я. – Речь о нас с тобой.

– Ну конечно! Господи! – Он ударяет кулаком по столу, глубоко вздыхает и встает. – Ладно. Я хочу знать одно: почему никто не спрашивает нас с Ребеккой? Я хочу знать: почему чертов мир все решает за нас?

– Это ненадолго. На неделю. Может быть, на две. Я просто хочу дать Джейн немного времени. Ты ее не знаешь, Хадли. Она не просто богатая стерва. У нее на самом деле была непростая жизнь.

– Да? Что ж, а ты совсем не знаешь Ребекку! – отвечает Хадли. – Ты не знаешь, что я чувствую рядом с ней. Она верит в меня больше, чем собственные родители. Черт, я поделился с ней самым сокровенным. О чем даже тебе не рассказывал. Что бы я ни делал, куда бы ни шел, она не выходит у меня из головы.

Хадли опирается ладонями о стол.

– Ты вообще с ней разговаривал, Сэм? Она пережила авиакатастрофу. Она больше заботится о матери, чем та о ней. Будь уверен, она знает о ваших отношениях. Считаешь, что Джейн пришлось несладко? Тогда посмотри, в какую даль она потянула с собой собственного ребенка.

Хадли залпом выпивает свой виски и тянется за моим.

– Если хочешь знать, люблю ли я ее, – ответ «да». Если хочешь знать, стану ли я о ней заботиться, – стану. Никто, похоже, лучше меня этого не сумеет. – Хадли смотрит на меня, и в его взгляде видна решимость, которой я раньше не замечал. – Думай не о том, как я поступаю с Ребеккой, Сэм. Подумай, как с ней поступает Джейн.

– Послушай, – гну я свое, – сделай это для меня. А я отплачу. Клянусь!

Хадли сглатывает и непонимающе моргает. Он ищет, что бы еще выпить, но наши рюмки пусты.

– Да уж.

– Хадли…

Он поднимает руки, заставляя меня замолчать.

– Мне не нужны твои объяснения. Не хочу вообще об этом слышать, ясно? Я хочу получить расчет. – Я киваю. – И послушай меня, Сэм. Лучше реши все миром. Потому что ты заставляешь меня покинуть человека, который мне небезразличен. Рано или поздно я за ней вернусь, как бы долго ты ни удерживал меня на расстоянии. Я найду ее. Так можешь Джейн и передать. Я буду с Ребеккой, чего бы это ни стоило.

Несколько томительных минут мы сидим в полной тишине. Наконец я ее нарушаю.

– Уедешь утром.

– К черту! – фыркает Хадли. – Сегодня же ночью меня здесь не будет.

Мы покидаем ресторан. Мы едем домой в пикапе, и, клянусь, я ощущаю каждый бугорок и камень на дороге. Я замечаю, что наши тела подскакивают одновременно. Закон гравитации – мы оба весим одинаково. Когда мы подъезжаем к дому, многие окна на первом этаже не светятся.

Ни я, ни Хадли не спешим выйти из машины. Кузнечики складывают дуги своих крыльев.

– Кто ей скажет? – спрашивает Хадли.

– Ребекке? Сам скажешь. Иди прямо к ней. Прощайся, сколько захочешь. Я Джейн не расскажу.

Он открывает дверь грузовика, и машина начинает гудеть, как если бы мы не пристегнули ремни безопасности.

В салоне вспыхивает свет, поэтому я знаю, что он видит, как я опускаю голову на рулевое колесо. Я пока не хочу выходить из машины.

– Она уже не ребенок, Сэм, – негромко говорит Хадли. – Я не такой.

Когда он захлопывает дверь, слышно, как замок аккуратно входит в пазы.

 

Оливер

 

 

Боже, храни Америку! Я от всего сердца благодарен неравнодушным, добросердечным людям, которые позвонили в Принстаунский центр прибрежных исследований, услышав мое обращение, сделанное на берегу океана в Глосестере. Телефонистка переводит все звонки в крошечный кабинет, где Уинди установил для меня телефон, чтобы никто не мешал мне разговаривать. Мне сообщают, что Джейн видели на станции Экссон на отрезке межштатной автострады 90, известной в народе как «Щука». Один мужчина запомнил лицо Ребекки, когда та заглядывала в его ночной магазинчик в Мейнарде. И последним, но самым информативным оказывается звонок парня, который работает в кафе‑мороженом в Стоу. Он спрашивает, не я ли тот спец по китам? Он видел мою жену и дочь. «Они приходили с одним местным парнем, который выращивает яблоки». Победа!

– Вы знаете, как его зовут? – пытаюсь я узнать как можно больше подробностей. – Во что он был одет? Сколько их было? На какой машине он ездит?

– Знаю, – отвечает парень. – На голубом пикапе, очень хорошем новом грузовичке, именно поэтому я и обратил на него внимание. На двери было написано «Хансен».

 

Хансен… Хансен… Хансен… Ни на одном из почтовых ящиков по дороге не попадается эта фамилия. Неужели у этого человека нет родственников в городе? Ничего, что могло бы утолить грызущее меня любопытство? Я уже решил, как поступлю. Еще только пять утра, и даже на ферме все еще спят. Поэтому я открою отмычкой замок, прокрадусь в дом и попытаюсь найти спальню Джейн. Это будет нетрудно: она всегда спит с приоткрытой дверью, потому что боится замкнутого пространства. А потом я присяду на край кровати и коснусь ее волос. Я уже забыл, какие они на ощупь. Дождусь, пока она заворочается, и поцелую ее. Да, обязательно поцелую!

Хансен! Я ударяю по тормозам, «линкольн» ведет по дороге. Я всегда предпочитал большие машины, но иногда, как сейчас, их заносит. Я выравниваю автомобиль и сворачиваю на длинную извилистую подъездную дорогу. Если я подъеду к самому дому, меня, скорее всего, услышат. Поэтому я оставляю машину на полдороге на изрезанном колеями гравии и направляюсь к большому белому строению.

Под ногами скрипит крыльцо. Дергаю дверь – открыта. Неужели в деревне никто не запирает дверей? Внутри мне приходится идти на ощупь, но я не жалуюсь. Это хороший знак: значит, все спят.

Когда Ребекка была еще крошкой, я научился приоткрывать дверь на маленькую щелочку. Она просыпалась от малейшего звука и начинала плакать. Одному богу известно, как трудно было заставить ее проспать всю ночь. И то на руках.

Самая дальняя дверь справа ведет в пустую комнату со старинными вещами и стегаными лоскутными одеялами. Поскольку здесь валяется сумочка Джейн, можно предположить, что это и есть ее спальня, но, наверное, она спит вместе с Ребеккой из‑за страха одиночества. Сердце бешено колотится, когда я открываю вторую дверь, ожидая увидеть жену и дочь. Но нахожу только громко, как иерихонская труба, храпящего Джоли.

Когда я открываю следующую дверь – за ней тоже пусто, только на кровати скомканные одеяла и простыни. По всей комнате разбросаны вещи Ребекки – я узнаю ее купальник «СПАСАТЕЛЬ», он как раз был на ней в тот день, когда они уехали. Рядом с кроватью полупустой стакан сока – комнату как будто покинули в спешке. Как будто обитатель сейчас вернется. Это меня немного тревожит. Я не хочу встречаться с дочерью, пока не увижу Джейн и не поговорю с ней. Поэтому я ныряю в коридор и направляюсь к последней двери.

Дверь беззвучно открывается. В кровати, на боку, свернувшись клубочком, лежит Джейн. Полностью раздетая. И улыбается во сне. Она в объятиях другого мужчины.

Я с рычанием, которое совпало со стуком двери о стену, вхожу в комнату. Они вздрагивают и сонно жмурятся. Первой меня видит Джейн.

– Оливер! – вздыхает она.

Я бросаюсь на мужчину и вытаскиваю его из кровати. Джейн кричит, чтобы я прекратил. Мне кажется, она даже плачет.

– Убери от нее свои чертовы лапы! – кричу я, швыряя соперника на пол. Я даже не знаю, кто он. Готов его убить и даже не знаю его имени!

Я бью его ногой в живот, и он переворачивается на спину. Вопящая голая Джейн вскакивает с кровати и кидается к нему. У меня по венам течет яд. Я жажду крови.

Она укладывает его голову себе на колени.

– Со мной все в порядке, – хрипит он. – Все хорошо. – И пытается встать, чтобы ответить мне.

– Ну давай же, вставай! – кричу я. – Я убью тебя! Я не шучу. Я убью тебя!

Вдруг между нами встает Джейн. Она бросается мне на шею, и это настолько неожиданно, что я теряю над собой контроль. Она обернулась простыней. Она такая мягкая.

– Не трогай его! – молит она. – Ради меня. Не трогай его, пожалуйста!

– Идем за Ребеккой. Мы уезжаем.

Джейн не смотрит мне в глаза.

– Нет.

– Джейн, мы уезжаем! – властно повторяю я.

Она стоит между нами, руки сжаты в кулаки, глаза закрыты.

– Нет!

И тут в комнату входит Джоли.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – Он замечает меня, бросает взгляд на Джейн и того мерзавца, который опирается на кровать, чтобы не упасть. – Сэм, что произошло?

– Сэм Хансен? Это ты спишь с моей женой?

Слова застревают у меня в горле. Я хватаю Сэма за шею. Могу одним движением сломать ему позвонки – я знаю строение человека.

Джоли отталкивает Джейн с дороги. Хватает меня за ворот рубашки и выкручивает мне руку. Я сопротивляюсь, но он намного сильнее, и в конце концов я перестаю вырываться.

– Где Ребекка? Я хочу видеть дочь!

– Она в соседней комнате, – отвечает Джейн.

– Там никого нет.

– Конечно, она там, – уверяет Джоли. – Где же ей еще быть в пять утра?

У Джейн начинают дрожать руки. Она поворачивается к Сэму. К Сэму!

– Я сказал Хадли, чтобы он уехал, – говорит он. – Попросил его вчера вечером. Наверное, она об этом узнала. Наверное, поехала за ним.

Джейн кивает и начинает плакать.

– Она знает, что это я. Она знает, что это я тебя попросила.

Джоли, хоть раз за всю его чертову жизнь, прислушивается к голосу разума, подходит к Сэму и чуть ли не орет ему в лицо:

– Ты знаешь, где живет его мать?

– Знаю в какой деревне. Там найти будет нетрудно.

– Поверить не могу! – восклицаю я. – Проехать всю страну, чтобы узнать, что твоя дочь сбежала, а жена делит постель с другим мужчиной!

Сэм с Джоли продолжают говорить о каком‑то городке в Нью‑Гэмпшире. Я подхожу к Джейн и беру ее за руку.

– Мне столько нужно тебе сказать, – грустно шепчу я.

Ее лицо покраснело и опухло от слез.

– Оливер, – хрипло шепчет она. – Я не могу ее потерять. Я не могу ее потерять! – Она поднимает на меня глаза. – Прости. Я не хотела причинить тебе боль.

Я знаю, что они смотрят на нас с другого конца комнаты. Я знаю, что они смотрят, и от этого делается еще слаще. Было нелегко. Я пересек целый континент, чтобы сказать этой женщине, что люблю ее. Я приехал, чтобы сказать ей, что моя жизнь пуста, когда ее нет рядом. Я не собираюсь от нее отказываться, несмотря ни на что. Теперь я умею прощать. Думаю, что сумею и забыть. От меня зависит, будет ли у нас семья.

Я нежно обнимаю Джейн. Закрываю глаза и прижимаюсь губами к ее губам. Ее рот дрожит. Но она отвечает на мой поцелуй. Я точно знаю: она отвечает на мой поцелуй.

 

Джоли

 

 

Когда Оливер нежно обнимает Джейн, стоящий рядом со мной Сэм намерен вмешаться. Я движением руки останавливаю его. Он делает три глубоких размеренных вздоха, от которых вздымается грудная клетка, и протискивается мимо меня.

– Идем, – бросает он.

Мы решили: поскольку нам известно, куда уехал Хадли, у нас есть все шансы найти там и Ребекку. Если поедем прямо сейчас, к обеду уже будем на месте.

– Я с вами, – говорит Оливер.

Он отпускает Джейн, и она безвольно оседает на кровать. Мне кажется, она сейчас лишится чувств.

– Оливер… – говорю я. Да, несладко парню. Такого в Массачусетсе он узнать не ожидал. – От тебя толку мало. Кто‑то должен остаться с Джейн.

– Это не обсуждается. Говорю вам: я еду в Нью‑Гэмпшир!

Сэм делает шаг вперед, и я вижу, как меняется лицо Оливера.

– Вы знаете, где живет мать Хадли, – говорит Сэм. – Поезжайте вдвоем. Я останусь здесь на случай, если она вернется.

– Черта с два! – восклицает Оливер. Дело опять пахнет дракой, поэтому я становлюсь между ними. – Я не оставлю тебя вдвоем с моей женой.

– Один ты ехать не можешь, – стоит на своем Сэм. – Тут на половине дорог нет указателей.

Оливер наклоняется к нему.

– Я умею находить места, где вообще нет никаких указателей, придурок! Этим я себе на жизнь зарабатываю.

– Здесь тебе не океан.

Джейн кладет руку на плечо мужа.

– Он прав, Оливер. Одному тебе не найти.

– Ладно. – Оливер начинает нервно прохаживаться по комнате, потом оборачивается и тычет пальцем в Сэма. – Ты. Ты поедешь со мной. А Джоли останется с Джейн.

– Была охота! – бормочет Сэм.

– Что ты сказал?

Оливер хватает его за ворот рубашки, но на этот раз Сэм не зевает и отталкивает противника, да так, что тот падает.

– Я сказал: охотно.

Сэм подходит к плачущей Джейн. Прижимается лбом к ее лбу, кладет ей руки на плечи. Что‑то шепчет на ухо, и моя сестра слабо улыбается.

– Можно прочесать сад, но я не думаю, что мы ее найдем. Поедем на моем грузовике, – говорит Сэм, но Оливер качает головой.

– Поедем на моей машине, – возражает он.

Когда раздается звук отъезжающей машины, Джейн опускается на пол и подтягивает колени к груди.

– Ты выиграл, Джоли. Ты оказался прав.

– Здесь нет победителей. Они ее найдут.

Джейн качает головой.

– Я должна была с ней поговорить. Я должна была рассказать ей о Сэме, но главное, я должна была попытаться понять, что происходит между ней и Хадли.

Она встает и идет в пустую комнату Ребекки.

Джейн выглядит так, будто ее ударили. Она касается купальника Ребекки, ее щетки для волос.

– В комнате остался ее запах, правда?

Она берет в руки бюстгальтер дочери.

– Мы купили его в Северной Дакоте, – улыбается она. – Она так радовалась, что здесь есть чашечки. – Она оборачивает бюстгальтер вокруг талии, щелкает резинкой. – Я была такой эгоисткой!

– Ты не знала, к чему это приведет.

Я сажусь рядом с сестрой на постель Ребекки.

– Если с ней что‑нибудь случится, – говорит Джейн, – я умру. Никогда себя не прощу. Если с ней что‑нибудь случится, это меня убьет.

Джейн ложится на кровать. Я глажу ее по спине.

– С ней все в порядке. С ней все будет в порядке.

– Откуда тебе знать! – кричит Джейн. – Тебе не понять, что я чувствую. Я ее мать. Я должна ее защищать. Я должна сейчас быть рядом с ней. Я должна быть рядом.

Она переворачивается на спину и смотрит в потолок. На потолке видны разводы: один в форме ягненка, второй напоминает циннию. Джейн садится.

– Поехали за ними. Я хочу быть там, когда они ее найдут.

– Мы не можем уехать. А если она вернется домой? Кто‑то должен остаться здесь. Я должен быть здесь.

Она снова опускается на кровать. Залезает под одеяло и поворачивается на бок.

– Она часто так спит, – говорит Джейн. – Приоткрыв рот и прижав руку к боку. Она даже маленькая так спала, когда остальные младенцы в роддоме спали на животе кверху попой. Знаешь, когда ее принесли после родов, я испугалась. Испугалась, что не знаю, как держать ребенка. Но она мне помогла. Ребекка была таким извивающимся клубочком из ручек и ножек, – улыбается Джейн. – Она смотрела на меня, как будто говоря: «Не волнуйся, нам еще многому придется научиться».

Я, не перебивая, слушаю Джейн, потому что знаю: ей необходимо выговориться.

Внезапно она садится на кровати.

– Ребекка была моим выбором, – говорит она. – Я не встретила Сэма раньше, не вышла за него замуж, хотя и была предназначена ему судьбой. Неужели ты не понимаешь? Либо одно, либо другое.

– Не улавливаю смысла.

– Она моя дочь. Так же как Сэм – часть меня, такой же частью меня является и Ребекка. Она знает меня так же хорошо, как и Сэм. И любит меня так же сильно, только по‑другому. – Она качает головой. – Поэтому Сэма я повстречала только теперь. Мне была дарована Ребекка.

Знаю, что потом я буду себя ненавидеть за эти слова. Я выглядываю в окно, где возле амбара начинают собираться работники. Кто‑то должен сегодня давать им задания.

– Если бы ты не встретила Оливера, – возражаю я, – у тебя не было бы Ребекки. Она и его частичка тоже.

Джейн следит за моим взглядом. Вдалеке блеют овцы. Нужно обо всем позаботиться.

– Оливер… – говорит она. – Ты прав.

 

Сэм

 

 

Мы, Оливер и я, приходим к молчаливому согласию. По дороге к Белым горам мы почти не разговариваем. Оливер ведет машину, я безостановочно нажимаю на клавишу зажигалки и кнопку автоподнятия стекла. Я не лезу к нему, он не лезет ко мне.

Время от времени я изучающе поглядываю на него. Поступаю так из любопытства, из необъяснимой ревности. Ну, понимаете: «Что в нем есть такого, чего нет во мне?» У него очень темная, как я догадываюсь, загорелая кожа. Я тоже много времени провожу на улице, но выгляжу не таким черным. Наверное, всему виной соленая вода. Она углубила морщины на его лице, вокруг рта и глаз – у него очень усталый вид. Или решительный. Все зависит от того, как посмотреть. У него такие же волосы, как у Ребекки, и голубые глаза с крошечными, как булавочные головки, черными зрачками. Я пытаюсь, честно пытаюсь, но не могу представить рядом с ним Джейн. Одна мысль об этом кажется мне смешной. Она создана совсем не для такого человека, как он, скучного и высокомерного. Она создана для такого, как я.

Когда машина начинает глохнуть, я окидываю Оливера взглядом. Мы едем по шоссе 93. Кажется, мы проехали Манчестер, но не могу сказать с уверенностью. Единственное, в чем я уверен, – у нас заканчивается бензин.

– Черт! – ругается Оливер, сворачивая на обочину. – Я даже не заметил, что осталось мало топлива.

Я скрещиваю руки на груди.

– Неужели у тебя нет канистры для бензина?

Оливер поворачивается и усмехается.

– Есть. И мы вместе прогуляемся с ней по автомагистрали.

– Кто‑то должен остаться в машине. Ты же не хочешь вернуться и обнаружить, что ее отбуксировали. Тут даже обочины как таковой нет. Нельзя оставлять машину прямо на дороге.

– Ты тут не останешься, – заявляет Оливер. – Я тебе не доверяю.

– Ты мне не доверяешь? А на кой мне твоя машина?

Но Оливер не слушает, открывает багажник и достает пластмассовую канистру. Потом засовывает голову в окно и велит мне поторапливаться.

Мы идем по автостраде. Очень жарко и полно комаров.

– Ну, – как можно дружелюбнее спрашиваю я, – как дела на работе?

– Заткнись! Не хочу с тобой разговаривать. Не хочу даже верить в факт твоего существования.

– Можешь мне поверить, – отвечаю я, – я тоже не горю желанием тащиться куда‑то в твоей компании.

Оливер что‑то бормочет, но я не слышу – мимо проносится многотонный грузовик. Улавливаю лишь последние слова:

– …ты должен рассказать мне, что именно подтолкнуло мою дочь сбежать.

И я рассказываю ему о Хадли, о просьбе Джейн. Он внимательно слушает, как будто взвешивает информацию, прежде чем перейти к выводам. Я заканчиваю рассказ километров через пять, когда мы достигаем конца автострады. Я смотрю на выражение лица Оливера.

Он смотрит на меня.

– Они спят вместе?

– А мне откуда, черт возьми, знать? Сомневаюсь.

– Я думал, тебе известно обо всем, что происходит под крышей твоего дома, – замечает Оливер.

– Он хороший человек. – Я указываю на дорогу, ведущую в Техас. – Мы во многом с ним похожи.

Через секунду я понимаю, какую глупость сболтнул. Оливер смотрит на меня с отвращением.

– Еще бы!

На заправке Оливер наполняет канистру топливом, а я покупаю в автомате «Горную росу». Как и в другом энергетике «Джольт кола», в нем наибольшее содержание кофеина из остальных безалкогольных напитков. Я решаю, что мне кофеин просто необходим. Я сажусь на бордюр и считаю проезжающие мимо автомобили. Когда я закрываю глаза, передо мной возникает Джейн: вчерашняя ночь, когда я пришел к ней, а она была голубым силуэтом на фоне белых занавесок. На ней было что‑то облегающее, шелковое, на тонюсеньких бретелях – ну, вы понимаете, о чем я. Эти сексуальные ночные сорочки. Не знаю, где она ее взяла, – моя мама точно не оставляла в своей спальне ничего подобного. Но это что‑то! Когда я коснулся Джейн, ткань заскользила между моих пальцев, однако, к моему удивлению, кожа Джейн на ощупь была еще нежнее.

Я открываю глаза и едва не подпрыгиваю. Багровое от злости лицо Оливера всего в нескольких сантиметрах от моего лица.

– Ты думаешь о ней! – кричит он. – Я запрещаю тебе о ней думать!

Как будто он может меня остановить! Я мог бы отдубасить этого выскочку за считаные минуты; но сдерживаюсь, чтобы не расстраивать Джейн. Кроме того, с его помощью можно будет увезти Ребекку от Хадли.

– Тебе не приходило в голову, что не только я захотел этих отношений? Тебе не приходило в голову, что Джейн тоже захотела быть со мной?

Оливер заносит руку, вероятно, чтобы меня ударить, но я встаю. Я на добрых десять сантиметров выше него, и мы оба отлично знаем, что теперь, когда я не сплю, я мог бы его убить. Он опускает руку.

– Заткнись! – шипит он сквозь зубы. – Просто заткнись!

Он примерно пять с половиной километров идет на пару шагов впереди. Он не хочет со мной общаться, но мне, если честно, на это наплевать. Чем быстрее он отсюда уберется, тем быстрее мы с Джейн останемся одни.

 

Чтобы забрать машину со штрафной стоянки, Оливер расстается с шестьюдесятью пятью долларами. Из‑за того, что машину отбуксировали, нам приходится пройти восемь километров в противоположную сторону. На этом мы теряем еще два часа. Только после трех, уладив все формальности с полицией Гоффстауна, мы отправляемся в путь. Сторож на штрафной стоянке – старик с седыми волосами, которые пучками торчат у него по всей голове, – проводит ладонью по покрытому пылью ветровому стеклу.

– Похоже, у вас закончился бензин, – говорит он. – На вашем месте я бы заправился.

Оливер протискивается мимо старика. Выливает в бак канистру, которую протаскал бóльшую часть дня. Раздается пыхтение, как будто бак глотает хорошее импортное пиво. Оливер забрасывает канистру на заднее сиденье и смотрит на меня.

– Ну, чего вытаращился? Будешь садиться или нет?

– Я еще думаю, – отвечаю я. – Лучше мне сесть за руль.

Оливер перегибается через капот машины.

– Назови хотя бы одну причину.

– Чтобы хотя бы к вечеру найти Ребекку. Скоро надо будет съезжать с основных магистралей, а я и сам плохо знаю, куда ехать. Я могу двигаться по наитию, но объяснить тебе, куда ехать, не могу.

Я пожимаю плечами: это правда. Хочу, чтобы все это закончилось как можно скорее, чтобы я мог позвонить Джейн, услышать ее голос на другом конце провода. Услышать, как она скажет: «Возвращайся домой».

До Каррола, родного городка Хадли, мы добираемся как раз после ужина. Я, как и предлагал, сижу за рулем. Пару раз я не туда сворачиваю, но все‑таки привожу нас к дому Слеггов.

– Ой, привет, Сэм! – говорит миссис Слегг, открывая дверь. – Рада тебя видеть. Хадли блаженствует, ведь он в отпуске. Проходите, – приглашает она.

– Боюсь, у нас нет времени, миссис Слегг. Это мой… это Оливер Джонс. Мы ищем его дочь. Я думаю, что она могла приехать в гости к Хадли.

Миссис Слегг плотнее запахивает халат на груди.

– У Хадли неприятности, да?

– Нет, что вы! – Я выдавливаю свою самую лучезарную улыбку. У Хадли это получилось бы лучше. – Они просто добрые друзья, и мы решили, что она поехала сюда.

Миссис Слегг зажигает над крыльцом свет.

– Хадли сейчас нет дома. Он пошел в бар с приятелем. К нему кто‑то приходил. Я не думаю, что это была девушка, но точно сказать не могу. И он сказал, что выйдет прогуляться.

Оливер выходит вперед.

– Мадам, вы не возражаете, если я тут осмотрюсь? Вы же понимаете, каково… каково родителям, когда убегает ребенок. Постоянно боишься: а вдруг ему грозит опасность?

Миссис Слегг кивает.

– Да ради бога, разумеется. Я понимаю.

Оливер одаривает ее быстрой благодарной улыбкой.

– Вы знаете названия баров, куда обычно ходит ваш сын?

– Ой! – вскрикивает миссис Слегг, а я даже не смотрю на «детектива» Джонса. – Я не знаю. Сама я редко бываю в городе. По‑моему, Сэм, Хадли вообще поблизости никаких баров не знает. – Она поворачивается к Оливеру. – Понимаете, с тех пор как я переехала, Хадли работал у Сэма в Стоу. Я переехала сюда сразу после смерти мистера Слегга, до этого у нас тоже была ферма. Прямо рядом с Хансенами, верно? Хадли наведывается сюда, всего пару раз в году и на Рождество, и обычно проводит время дома со мной и с братом. Он тихий мальчик, не из хулиганов.

Оливер кивает.

– Он не в баре, – говорит он мне.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я скорее из чувства противоречия. – Зачем бы он стал врать матери?

– Если ты не знаешь ответ на этот вопрос, значит, ты еще тупее, чем я думал. Посмотри в доме, нет ли там следов его бегства или пребывания моей дочери. Я поищу на заднем дворе.

Я неохотно иду вглубь небольшого одноэтажного дома, в комнату, в которой живет Хадли, когда приезжает к матери. Миссис Слегг стоит у меня за спиной.

– Извините за вторжение. Мы очень скоро уедем. А когда Хадли вернется, вы не могли бы спросить у него…

Я замолкаю, наблюдая, как миссис Слегг проводит рукой по кровати.

– Удивительное дело! – говорит она. – Только вчера вечером я дала Хадли второе одеяло, потому что здесь в горах прохладно. Одеяло очень старое, оставшееся еще от бабушки, и велела его беречь. А сейчас оно исчезло.

Я заглядываю под кровать, в шкаф, в пустые ящики. Ничего. Вышедшая в смежную комнату – спальню брата Хадли – миссис Слегг сообщает, что и на второй кровати одеяла нет.

– Ох, Сэм! – произносит она дрогнувшим голосом. – Мой сын не пострадает? Ты должен мне пообещать!

Она протягивает ко мне руки. Я знаю ее всю жизнь. Как я могу признаться, что ее сын сбежал с несовершеннолетней и мы понятия не имеем, где они?

– С Хадли ничего не случится. Верьте мне.

Я целую ее в щеку и выбегаю на улицу. Оливер ползает возле каменистой стены, окружающей задний двор. На самом деле это подножие горы Обмана. Мы с Хадли как‑то забирались на нее, когда приезжали на выходные с палатками. Я помню, что подъем там крутой и всего несколько хороших, крепких точек опоры. Это очень красивая гора. Когда забираешься наверх – если удастся забраться! – вид открывается изумительный.

Оливер показывает на камни, ведущие на гору.

– Видишь? Грязь. И тина. Совсем свежие. Десять против одного, что Хадли с Ребеккой взобрались на эту гору.

– В доме не хватает двух одеял. Не знаю, что это доказывает.

Оливер вытягивает шею. При таком угле зрения, стоя у подножия, невозможно разглядеть вершину горы. Страшно даже думать о ней. Он ставит одну ногу в расщелину.

– Подсади меня.

– Оливер, сейчас нельзя лезть на гору.

Тогда он сам подтягивается на руках – он удивительно ловок, учитывая, что на нем уличные туфли, а не сапоги.

– Уже темнеет, ты замерзнешь на полпути. Мы найдем егеря и с утра полезем на гору.

– Она проведет там всю ночь. Одному богу известно, в каком она состоянии и как туда попала.

– Мне эта ситуация нравится не больше, чем тебе, – говорю я.

И не кривлю душой. Я не планировал провести ночь в компании Оливера Джонса. Небо становится молочного цвета, как отпечатки на светокопии. По нему то тут, то там разбросаны звезды.

– Пойдем найдем егеря. И чем скорее, тем лучше.

Ближайшее лесничество в палаточном лагере в шестнадцати километрах к югу

Date: 2015-07-23; view: 364; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.005 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию