Кейнсофобия

В 2008 году мы неожиданно обнаружили, что живем в кейнсианском мире, то есть в том, который Джон Мейнард Кейнс в 1936 году описал в своем главном труде «Общая теория занятости, процента и денег» («The General Theory of Employment, Interest, and Money»). Я имею в виду, что мы столкнулись с недостатком спроса, который стал главной экономической проблемой, а недостаточные технократические меры вроде снижения ставки финансирования Федеральной резервной системы помочь в сложившейся ситуации не могли. Для эффективной борьбы с кризисом нам требовалась более активная политика государства в форме временного увеличения бюджетных расходов, чтобы бороться с безработицей, а также усилий по сокращению чрезмерной ипотечной задолженности.

Может показаться, что эти меры тоже относятся к технократическим, не связанным с более широким вопросом распределения доходов. Сам Кейнс называл собственную теорию умеренно консервативной по своим последствиям, согласующейся с законами экономики, основанной на принципах частного предпринимательства. Тем не менее политические консерваторы, особенно те, кто наиболее рьяно защищал интересы богатых, с самого начала яростно оппонировали Кейнсу.

Именно яростно. Считается, что его идеи в университеты Америки принес учебник по экономике Пола Самуэльсона, впервые изданный в 1948 году. На самом деле это была вторая попытка. Написанная раньше канадским экономистом Лори Таршисом книга была, что называется, похоронена правой оппозицией, в том числе при помощи организованной кампании, в результате которой многие университеты отказались от этого учебного пособия. Впоследствии в своей книге «Бог и человек в Йеле» («God and Man at Yale») Уильям Ф. Бакли с гневом обрушился на Йельский университет, не в последнюю очередь за то, что там позволили себе преподавать экономику по Кейнсу.

Это продолжалось очень долго. В 2005 году правый журнал «Human Events» включил «Общую теорию» Кейнса в число десяти самых вредных книг XIX и XX веков вместе с «Моей борьбой» («Mein Kampf») Адольфа Гитлера и «Капиталом» («Das Kapital») Карла Маркса.

Откуда такое сопротивление книге, проповедующей «умеренно консервативные» идеи? Похоже, отчасти это объясняется тем, что даже мысль об ограниченном и целевом вмешательстве государства, к которому призывали кейнсианцы, всегда воспринималась консерваторами как первый опасный шаг: стоит уступить, признав, что государство может успешно бороться с кризисами, как оглянуться не успеешь, а мы уже живем при социализме. Риторическое объединение кейнсианства с централизованным планированием и радикальным перераспределением, прямо отрицавшимися самим Кейнсом, который заявлял, что «есть такие нужные виды человеческой деятельности, для успешного осуществления которых требуются меркантильная заинтересованность и общие условия частной собственности на капитал» [25], практикуется почти всеми правыми, в том числе экономистами, которые прекрасно знают, что это неправда.

Еще одну гипотезу высказал современник Кейнса Михал Калецки (он, как ни странно, был социалистом) в своем классическом эссе, вышедшем в свет в 1943 году:

...

Сначала нужно проанализировать нежелание «капитанов индустрии» согласиться с вмешательством государства в вопросы занятости. На любое расширение государственной деятельности бизнес смотрит с подозрением, но образование рабочих мест на деньги правительства создает особый аспект, делающий это сопротивление особенно сильным. При невмешательстве государства в экономику уровень занятости в значительной степени зависит от так называемого состояния уверенности. Если уверенность падает, частные инвестиции уменьшаются, что приводит к снижению производства и занятости (как напрямую, так и опосредованно вследствие снижения доходов, направляемых на потребление и инвестиции).

Это дает капиталистам мощный инструмент косвенного контроля над политикой правительства: следует тщательно избегать всего, что может нарушить состояние уверенности, поскольку это вызовет экономический кризис. Тут есть нюанс: если правительство научится повышать занятость при помощи собственных расходов, этот инструмент контроля станет неэффективным, поэтому бюджетный дефицит, необходимый для осуществления государственного вмешательства, следует считать опасным. Социальная функция теории «устойчивых финансов» заключается в том, чтобы поставить уровень занятости в зависимость от состояния уверенности.

Когда я впервые прочитал эти слова, они показались мне радикальными, а сейчас представляются очень правдоподобными. Сегодня аргумент под названием «уверенность» используется повсеместно. Вот, например, как крупный игрок на рынке недвижимости и медиамагнат Морт Цукерман начал публицистическую статью в «Financial Times», отговаривая президента США от принятия популистских мер любого рода:

...

Усиливающиеся разногласия между администрацией Обамы и бизнесом тревожат страну. В президенте разочаровались работодатели, чье беспокойство относительно налогов и возросших издержек новых мер регулирования сдерживает инвестиции и рост экономики. Правительство должно понять, что уверенность – это необходимое условие, чтобы бизнесмены вкладывали деньги в новые проекты, рисковали и возвращали миллионы безработных к производительному труду.

В действительности же не существовало и не существует никаких свидетельств того, что беспокойство относительно налогов и возросших издержек новых мер регулирования играет в торможении экономики существенную роль. Калецки утверждал: подобные заявления не возымеют действия, если общественность поймет, что кейнсианская политика способна создавать рабочие места. Таким образом, мы имеем дело с особой неприязнью к государственной политике по непосредственному созданию новых рабочих мест – помимо общего страха, что идеи Кейнса могут сделать законным вмешательство государства в экономику.

Соединив эти мотивы, можно увидеть, почему авторы и институты, прочно связанные с верхами, имеющими преимущество при распределении доходов, неизменно враждебны к постулатам кейнсианства. За 75 лет, прошедших после выхода в свет «Общей теории» Кейнса, этот подход не изменился. Изменились лишь доходы (богатые стали еще богаче), а следовательно, и влияние больших денег на политику. Сегодня консерваторы сдвинулись далеко вправо даже по сравнению с Милтоном Фридманом, который, по крайней мере, признавал, что монетаристская политика может быть эффективным инструментом стабилизации экономики. Взгляды, считавшиеся 40 лет назад радикальными, сегодня являются частью официальной доктрины одной из двух главных политических партий США.

Более деликатный вопрос: в какой степени сильная заинтересованность 1 %, а если точнее, 0,1 % самых богатых влияет на дискуссию среди ученых‑экономистов? Вне всяких сомнений, это влияние должно быть. Предпочтения спонсоров университетов, доступность стипендий, выгодные консалтинговые контракты и так далее – все это поощряет экономистов не просто отворачиваться от кейнсианских идей, но и забывать большую часть того, что было усвоено в 30‑х и 40‑х годах прошлого столетия.

Безусловно, влияние денег не зашло бы так далеко, не способствуй этому вышедшая из‑под контроля научная социология. Абсурдные в своей основе представления стали догмой при анализе как финансов, так и макроэкономики не без участия социологов.