ГЛАВА 27. Утром Шурочка смогла немного поесть и попить чаю

Утром Шурочка смогла немного поесть и попить чаю. У неё оставалась тысяча с небольшим от родительских денег.

Ждать до вечера она не могла. Поэтому ей пришлось сде­лать над собой огромное усилие, собраться и поехать в то единственное место, которое у неё теперь оставалось.

Шурочка поехала в клуб. Вовчик был на месте.

— Хороша... — сказал Вовчик, посмотрев на Шурочку. — Краше в гроб кладут. На, ширнись. Только здесь.

Вовчик дал Шурочке чек и шприц. И Шурочка оказалась в знакомой ей подвальной комнате. Своя среди своих. Кто-то подвинулся и дал ей место. Уже никаких вопросов и со­мнений не было у Шурочки. Перед тем, что ей пришлось вытерпеть, и перед тем, что могло её ожидать, всё померкло.

И не отвратительный подвал, а место спасения было пе­ред ней. Всё в мире относительно... А человек — странное создание. Если бы сказал кто-нибудь Шурочке год назад, чем всё закончится, она бы прогнала того человека и не по­верила бы ему.

А ведь если вдуматься, то так оно и было... Не было и на­мёка — год назад.

Шурочке дали передохнуть, дня три-четыре. Дали даже немного денег, чтобы она ела. Здесь же, в кафе наверху. И вовремя давали дозу.

За время жизни с Вадиком доза у Шурочки не выросла. Ей надо было не так уж много — грамма полтора, а мож­но было и один, но только каждый день, чтобы не ломало. Не ломало!

Ей и во сне снилось, что её ломает. Шурочка вздрагива­ла и просыпалась.

Вовчик вызвал её на пятый день, и представил какой-то толстой «мадаме».

— Пойдёшь на работу, — сказал Шурочке Вовчик. — Там у них... одна выбыла.

— Худа! — сказала «мадама», посмотрев на Шурочку искушённым взглядом.

— Сойдёт, — ответил Вовчик. — Бери на пробу. Я за неё отвечаю. У этой стрекозы характер крепкий.

— Вот уж от чего меня тошнит, так это от их характе­ров, — усмехнулась «мадама». И, уже обращаясь к Шуроч­ке, строго сказала: — Пошли, что ли.

«Мадама» была хозяйкой борделя. Вернее даже будет сказать, что не хозяйкой, а директором-распорядителем. А хозяина борделя, и, подобных этому, многих борделей в районе, никто не знал, и в глаза не видел. В каких каби­нетах, на каких высотах находился этот хозяин, даже пред­ставить себе было трудно.

Бордель же представлял собой две соединённых вместе трёхкомнатных квартиры. И обслуживал, в основном, про­давцов близлежащего, огромного рынка. А также ментов, которые контролировали и этот рынок, и этот бордель. Но это был не самый дешёвый бордель, а, так сказать, второй от конца. Здесь был общий зал, и отдельные ком­натки. Перегородки стояли.

«Девушек» было двенадцать. Меньшая часть из них бы­ла наркоманками, а другая, большая, представляла собой всю географию «нашей необъятной родины». Той Родины, что была до распада СССР. Паспорта девушек хранились у «мадамы».

Шурочка же, как пришла к Вовчику — без паспорта, так и пошла дальше по инстанциям. И, вспоминая о том, что Юрка все всегда держал в тайне, сказала веем, что её вы­гнали родители. И что паспорт у них остался. Она не ста­ла рассказывать ни о своей прежней жизни, ни о своей пу­стой квартире.

Бордельная жизнь началась в тот же вечер. Сначала — доза. Потом — два азербайджанца, потом индус. Потом ук­раинец. Потом — небольшой перерыв, и уже под утро — пожилой, пьяный армянин, которого надо было мучитель­но долго ублажать.

Потом утро. Кофе, сигарета и сон до обеда.

И это была она, Шурочка. Или не она?

«Нет, я не могу! — думала Шурочка. — Эти отврати­тельные рожи, эти, извините, половые органы. Эти мокрые презервативы. Эти запахи. Нет, это не я!»

Нет, это была не она.

Да что себя обманывать! Сколько можно!

«Сколько же можно себя обманывать... Я это, я. И, по­жалуй, это единственное место, где я могу ещё как-то су­ществовать, — сказала себе Шурочка. — Здесь у меня бу­дет доза. Будет вечер, и будет доза. Можно спокойно взять у «мадамы», в счёт заработка».

Коллеги её уже просветили, что тут и заработок есть. Хохлушки и молдаванки — вообще здесь не просто так, а «на заработках».

«Так-то, Шурочка. Продалась ты, и всё. Продалась в бор­дель, за дозу героина. А с Вадиком разве не так было? Так что — не впервой. Не привыкать», — правда была произ­несена, только легче от этого не стало.

«Как же противно... Если позволить себе подумать... Это я... я продалась в бордель. Я, Шурочка...»

Нет, не стоило. Думать — не стоило.

Маленькую фотографию Насти Шурочка нашла у себя за тумбочкой на третий день.

— Это кто? — спросила она у Гали, пухленькой хох­лушки.

— Это? Это тут была одна, до тебя. Тебя на её место взяли. Она до этого на многих хатах работала, но психо­ванная была. Ей помогал кто-то, перетягивал с хаты на ха­ту. А то бы давно уже она загнулась. Ты вон раз в день ко­лешься, а она два раза кололась, а то и три. А потом — вид­но, принёс ей кто-то... много принёс... Вколола она себе и не проснулась. От передоза умерла. Мы приходим в обед, её будить — а она уже того... окочурилась. Ну, пришли ребя­та, да вывезли её.

«Вот как... — подумала Шурочка. — Вот как мы встре­тились с тобой, горделивая Настя. И я пойду за тобой. Ты мне вообще — дорожку прокладываешь. Как ты, так и я».

Шурочка закурила и подошла к окну.

За окном уже заканчивалась ранняя весна. Снег уже рас­таял. На деревьях набухали почки. Сквозь рваные тучки в небе пробивалась чистая, отмытая синева. Куда-то спе­шили люди.

«Господи! Почему же я оказалась здесь?» — спросила Шурочка у отмытой синевы небес.

И опять, в который раз, не получила ответа.