ГЛАВА 1. Жила-была на белом свете молоденькая девушка

Жила-была на белом свете молоденькая девушка. Шу­рочкой её звали. Жила она себе, жила. Жила в Москве, в столице нашей Родины. Хотя вполне могла бы жить и в ка­ком-нибудь другом городе.

Никакими особыми талантами наша Шурочка не отли­чалась. Была она не хуже, и не лучше других. Мать ей так и говорила: «Нечего выпячиваться! Старайся быть — как все!»

Про это «как все» — в детстве Шурочке всё понятно бы­ло. Все на празднике в белых рубашках — и Шурочка в бе­лой рубашке. Все в первый класс с книжками и тетрадка­ми — и Шурочка так же, и туда же. Как все, так и Шу­рочка.

Но, чем старше Шурочка становилась, тем эта самая, можно сказать, главная родительская установка станови­лась всё более и более расплывчатой.

А вообще, если подумать, да вспомнить... Скажите чест­но, вам так никогда не говорили? Разве вам никогда не го­ворили: «Успокойся, и будь, как все?»

Говорили, наверное. Это — общая проблема. У всех. И всё-таки, как же это — «как все»? Что это значит —

«как все»?

Для одного человека — это значит: машина, дача, пре­стижное место работы, любовница (или любовник). Или что-то другое, но в этом же роде.

Для другого — бутылка водки, и компания собутыльни­ков вечерком, а для третьего — модный ночной клуб, «тусовка», и всё, из этого вытекающее.

Для четвёртого — работа, наука, профессиональный

рост.

Для пятого — работа «не бей лежачего», диван и теле­визор...

Для шестого...

Впрочем, стоит ли перечислять? Всё равно, каждый из этих людей, если вы его спросите, скажет вам одно и то же:

«Я — как все!»

Наверное, дело обстоит так: существуют группы людей, для которых это «как все» является одинаковым. Вот так люди и собираются группами, согласно тому, какое «как все» является для них самым главным.

Молодых только жалко. Многим бывает поначалу труд­новато. Пока поймут они, какое из этих «как все» для них самое главное... Мечутся, бывает, набивают шишки. А бы­вает, и ломаются.

А бывает и так, что живут люди всю жизнь, до старо­сти, не с теми и не так, как просит их душа. В другом жиз­ненном пространстве — там, где совсем другое «как все»

является главным.

Да, бывает. Потому и мечутся люди, что чувствуют, что должен быть для всех людей — один закон. Одно, большое, светлое, чистое «как все». Единое, неделимое. Образ и подобие.

И никакое другое «как все» в мире не может нам его за­менить. Как бы мы не пытались обмануть себя, и как бы не старались что-то другое считать главным для себя.

Так вот, о Шурочке.

Мать Шурочки долго устраивала свою судьбу. С самого раннего Шурочкиного детства, и до тех пор, пока Шуроч­ка, подрастая, начала кое-что в этом понимать.

Сначала Шурочка понимала совсем немного, а потом — всё больше и больше. А мать всё устраивала и устраивала свою судьбу, и всё никак не могла её устроить.

Бывало, садится мать у телефона, и начинает какой-ни­будь подруге перечислять: как он, да что он, и что у неё с ним, и как она его, и как он её...

И тут же другой подруге перезванивает, и говорит — кое-что так же, как и первой, а иное — и совсем наоборот.

И снова заводит разговор на полчаса, и снова кричит в трубку, что он «гад и сволочь». Или — что он женат, или — что он разведён. Или — что у него ни гроша за душой.

Это Шурочка тоже научилась понимать. Правда, значи­тельно позже.

Когда Шурочка ещё совсем маленькой была, и совалась к матери со своими маленькими проблемками, особенно во время этих бесконечных разговоров — мать просто отшвы­ривала Шурочку от себя, как котёнка.

— Иди, займись чем-нибудь! — говорила при этом мать.

Те же самые слова, только с фальшиво-лебезящими ин­тонациями, произносила мать, когда очередной «он» появ­лялся на пороге их большой, но плохо убранной и плохо обставленной трёхкомнатной квартиры.

— Иди, и займись чем-нибудь!

И затем — стук плотно закрываемой двери. Затем — в кровать пораньше, рано погашенный свет в детской ком­нате и таинственные шорохи за дверью.

Шорохи за дверью, с течением лет, становились всё ме­нее и менее таинственными, и только слова оставались всё теми же:

— Иди, и займись чем-нибудь!

Можно сказать, что эти слова были девизом Шурочки­ного детства, а потом — и ранней юности.

Даже сейчас Шурочка ещё вздрагивала, если при ней кто-нибудь произносил эти самые слова, подобные паролю: «Иди, и займись чем-нибудь!»

Шурочка теряла на мгновение способность двигаться и соображать. И единственный вопрос заполнял в это мгно­вение всё её существо, совершенно пустое изнутри: «Ма­ма, а чем мне заняться?»

Ответа на этот вопрос не было. Его не существовало в природе, этого ответа.

«Ты что, не знаешь, чем тебе заняться?»

«Нет, мамочка!»

Нет, мамочка. Нет, мамочка... Нет...