Катарсис и память

Когнитивное осознание напоминает то, что психоаналитики называли ка­тарсисом. Катарсис состоит в осознании аффективных конфликтов и ре­организации их с целью разрешения. Хотя я и не считаю себя компетент­ным в психоанализе, мне думается, что катарсис – совсем не то же са­мое, что простое очищение; иначе было бы трудно понять его терапевти­ческую ценность. Скорее катарсис должен быть реинтеграцией и реорга­низацией, позволяющей разрешить конфликты. Но откуда возникает эта реорганизация?

Очень интересна затрагивающая эту проблему мысль Э.Эриксона: чувство, переживаемое в данный момент, определяется прошлыми пере­живаниями, как это показал З.Фрейд, но прошлое постоянно перестраи­вается настоящим. То же самое верно и для познавательной сферы. Осоз­нание, следовательно, это всегда отчасти реорганизация, а не только про­стое «извлечение» или «перевод».

Мысль Эриксона предполагает, что есть две возможные интерпрета­ции памяти и что следует выбрать вторую из них. Первая возможная ин­терпретация состоит в том, что воспоминания хранятся в подсознании и могут извлекаться оттуда произвольно, не будучи при этом измененными или реорганизованными. Вторая интерпретация заключается в том, что воспоминание всегда включает в себя реорганизацию. Иначе говоря, па­мять работает по тому же принципу, что и историк, когда он дедуктивно реконструирует прошлое по неполным историческим свидетельствам.

Тот факт, что существуют неточные воспоминания и что они кажутся такими же яркими и реальными, как и подлинные, является явным свиде­тельством в пользу второй интерпретации. Например, у меня есть очень точное, детальное зрительное воспоминание того, как меня однажды пы­тались украсть, когда я маленьким лежал в коляске. До сих пор я могу зрительно представить сцену преступления, борьбу между моей няней и похитителем, прибытие полиции и т.п. Когда мне было 15 лет, няня напи­сала моим родителям, что она выдумала эту историю с начала и до конца и что царапины на ее лице были нанесены ею самою. Должно быть, когда мне было 5–6 лет, я слышал, как мои родители рассказывали эту исто­рию, в которую тогда верили, и я воссоздал прочный зрительный мнемический образ событий. Это яркий случай ложной реконструкции. Однако поскольку младенческая память позволяет только узнавать, а не извле­кать, даже если бы попытка похищения имела место в действительности, я бы точно так же реконструировал это событие.

Совместно с Б.Инельдер и X.Синклер мы провели исследование раз­вития памяти ребенка. Результаты явно подтверждали ту мысль, что па­мять – это реконструкция. Мы показывали ребенку серию из 10 пало-

чек, расположенных в порядке возрастания их длины. Спустя неделю мы спрашивали его, что он видел неделю назад. Воспоминания ребенка можно было распределить по стадиям (рис. 1).

Очевидно, в данном случае то, что ребенок помнит, соответствует (за исключением серии е) не тому, что он объективно воспринимал, а мыслям ребенка по поводу увиденного. Через 6 ме­сяцев мы провели повторное испытание (не предъявляя вновь серии палочек), и 74% испы­туемых продемонстрировали некоторое улучше­ние в воспроизведении того, что они видели. Не­которые из испытуемых со стадии а перешли на стадию b, а некоторые со стадии b – на стадию с и т.д. Прогресс наших испытуемых можно объяс­нить следующим образом: мнемический образ – это символ, репрезентирующий схему (в данном случае схему сериации). За 6 месяцев схема пре­терпевает развитие, и символический образ, ре­презентирующий ее, обязательно должен согла­соваться с новой формой схемы.

Понятно, что не все воспоминания улучшаются таким путем; в боль­шинстве случаев воспоминания ухудшаются. В каждом случае имеется определенная схематизация, и это может помочь разрешить некоторые когнитивные конфликты. Например, когда маленькому ребенку показы­вают рисунок 2, он воспринимает, что в линиях содержится одинаковое количество элементов, и, таким образом, заключает, что линии должны быть одинаковой длины. Но по его представлениям, у двух линий одина­ковой длины должны совпадать концы. В результате, когда ребенок вспо­минает эти две линии, он часто растягивает ломаную и добавляет к ней лишние элементы, чтобы ее концы совпали с концами прямой линии. Это впечатляющий пример процесса реконструкции в работе памяти.

Конечно, мы должны быть очень осторожными, рассматривая воспо­минания детства, так как даже если на когнитивном уровне память позво­ляет осуществлять лишь приблизительную реконструкцию, то излишне и говорить, что как только вступают в действие аффективные процессы (конфликты и т.п.), эта реконструкция становится еще более сложной. Таким образом, сравнительные исследования аффективных и когнитив­ных трансформаций памяти были бы чрезвычайно интересны.