Л. С. Выготский

При изложении этой проблемы мы будем исходить из противопоставле­ния двух теорий эгоцентрической речи – Пиаже и нашей. Согласно уче­нию Пиаже, эгоцентрическая речь ребенка представляет собой прямое выражение эгоцентризма детской мысли, который, в свою очередь, явля­ется компромиссом между изначальным аутизмом детского мышления и постепенной его социализацией, так сказать динамическим компромис­сом, в котором по мере развития ребенка убывают элементы аутизма и

нарастают элементы социализированной мысли, благодаря чему эгоцент­ризм в мышлении, как и в речи, постепенно сходит на нет. Из этого понимания природы эгоцентрической речи вытекает воззре­ние Пиаже на структуру, функцию и судьбу этого вида речи. В эгоцентри­ческой речи ребенок не должен приспособляться к мысли взрослого; поэ­тому его мысль остается максимально эгоцентрической, что находит свое выражение в непонятности эгоцентрической речи для другого, в ее сокра­щенности и других ее структурных особенностях. По своей функции эго­центрическая речь в этом случае не может быть ничем иным, как прос­тым аккомпанементом, сопровождающим основную мелодию Детской де­ятельности и ничего не меняющим в самой этой мелодии. Это скорее со­путствующее явление, чем явление, имеющее самостоятельное функцио­нальное значение. Эта речь не выполняет никакой функции в поведении и мышлении ребенка. И, наконец, поскольку она является выражением детского эгоцентризма, а последний обречен на отмирание в ходе детско­го развития, естественно, что ее генетическая судьба есть то же умира­ние, параллельное умиранию эгоцентризма в мысли ребенка. Поэтому развитие эгоцентрической речи идет по убывающей кривой, вершина которой расположена в начале развития и которая падает до нуля на пороге школьного возраста. Таким образом, естественно, что эта речь является прямым выражением степени недостаточности и неполноты социализа­ции детской речи.

Согласно противоположной теории эгоцентрическая речь ребенка представляет собой один из феноменов перехода от интерпсихических функций к интрапсихическим. Этот переход является общим законом для развития всех высших психических функций, которые возникают перво­начально как формы деятельности в сотрудничестве и лишь затем пере­носятся ребенком в сферу своих психологических форм деятельности. Речь для себя возникает путем дифференциации изначально-социальной функции речи для других. Не постепенная социализация, вносимая в ре­бенка извне, но постепенная индивидуализация, возникающая на основе внутренней социальности ребенка, является главным трактом детского развития. В зависимости от этого изменяются и наши воззрения на во­прос о структуре, функции и судьбе эгоцентрической речи. Структура ее, представляется нам, развивается параллельно обособлению ее функций и в соответствии с ее функциями. Иначе говоря, приобретая новое назва­ние, речь, естественно, перестраивается и в своей структуре сообразно с новыми функциями.

Функция эгоцентрической речи представляется нам в свете наших эк­спериментов родственной функции внутренней речи: это – менее всего аккомпанемент, это – самостоятельная мелодия, самостоятельная фун­кция, служащая целям умственной ориентировки, осознания преодоле-

ния затруднений и препятствий, соображения и мышления, это – речь для себя, обслуживающая самым интимным образом мышление ребенка. И наконец, генетическая судьба эгоцентрической речи представляется нам менее всего похожей на ту, которую рисует Пиаже. Эгоцентрическая речь развивается не по затухающей, но по восходящей кривой. Ее разви­тие есть не инволюция, а истинная эволюция. С точки зрения нашей ги­потезы эгоцентрическая речь представляет собой речь внутреннюю по своей психологической функции и внешнюю по своей структуре. Ее судь­ба – перерастание во внутреннюю речь.

Эта гипотеза имеет ряд преимуществ в наших глазах по сравнению с гипотезой Пиаже. Она лучше согласуется с найденными нами в экспери­менте фактами возрастания коэффициента эгоцентрической речи при за­труднениях в деятельности, требующих осознания и размышления[19], – фактами, которые являются необъяснимыми с точки зрения Пиаже[20]. Но ее самое главное и решающее преимущество состоит в том, что она дает удовлетворительное объяснение парадоксальному и не объяснимому иначе положению вещей, описанному самим Пиаже. В самом деле, согласно теории Пиаже, эгоцентрическая речь отмирает с возрастом, уме­ньшаясь количественно по мере развития ребенка. Но мы должны были бы ожидать, что ее структурные особенности должны также убывать, а не

возрастать вместе с ее отмиранием, ибо трудно себе представить, чтобы это отмирание охватывало только количественную сторону процесса и никак не отражалось на его внутреннем строении. При переходе от 3 к 7 годам, т.е. от высшей к низшей точке в развитии эгоцентрической речи, естественно ожидать, что эти структурные особенности, находящие свое суммарное выражение в непонятности этой речи для других, будут так же стушевываться, как и сами проявления этой речи.

Что же говорят факты на этот счет? Чья речь является более непонятной – трехлетки или семилетки? Самым решающим по своему значению результатом нашего исследования является установление того факта, что структурные особенности эгоцентрической речи, выражающие ее отклонения от социальной речи и обусловливающие ее непонятность для других, не убывают, а возрастают вместе с возрастом, что они минимальны в 3 года и максимальны в 7 лет, что они, следовательно, не отмирают, а эво­люционируют, что они обнаруживают обратные закономерности разви­тия по отношению к коэффициенту эгоцентрической речи.

Что означает, в сущности, факт падения коэффициента эгоцентриче­ской речи! Структурные особенности внутренней речи и ее функциональ­ная дифференциация с внешней речью растут вместе с возрастом. Что же убывает? Падение эгоцентрической речи не говорит ничего больше, кро­ме того, что убывает только одна-единственная особенность этой речи – именно ее вокализация, ее звучание.

Считать падение коэффициента эгоцентрической речи до нуля за симптом умирания эгоцентрической речи совершенно то же самое, что счи­тать отмиранием счета тот момент, когда ребенок перестает пользовать­ся пальцами при перечислении и со счета вслух переходит к счету в уме. В сущности, за этим симптомом отмирания, негативным, инволюционным симптомом скрывается совершенно позитивное содержание. Падение коэффициента эгоцентрической речи, убывание ее вокализации по сути дела являются эволюционными симптомами вперед идущего развития. За ними скрывается не отмирание, а нарождение новой формы речи.

На убывание внешних проявлений эгоцентрической речи следует смотреть как на проявление развивающейся абстракции от звуковой стороны речи, являющейся одним из основных конституирующих признаков внутренней речи, как на прогрессирующую дифференциацию эгоцентри­ческой речи от коммуникативной, как на признак развивающейся способ­ности ребенка мыслить слова, представлять их, вместо того чтобы произ­носить; оперировать образом слова – вместо самого слова. В этом со­стоит положительное значение симптома падения коэффициента эгоцентрической речи.

Таким образом, все известные нам факты из области развития эгоцен­трической речи (в том числе и факты Пиаже) согласно говорят об одном и

том же; эгоцентрическая речь развивается в направлении к внутренней речи, и весь ход ее развития не может быть понят иначе, как ход посте­пенного прогрессивного нарастания всех основных отличительных свойств внутренней речи.

Но для того чтобы наше гипотетическое предположение могло пре­вратиться в теоретическую достоверность, должны быть найдены воз­можности для критического эксперимента. Напомним теоретическую си­туацию, которую призван разрешить этот эксперимент. Согласно мнению Пиаже, эгоцентрическая речь возникает из недостаточной социализации изначально-индивидуальной речи. Согласно нашему мнению, она возни­кает из недостаточной индивидуализации изначально-социальной речи, из ее недостаточного обособления и дифференциации, из ее невыделенности. В первом случае речь для себя, т.е. внутренняя речь, вносится изв­не вместе с социализацией... Во втором случае речь для себя возникает из эгоцентрической, т.е. развивается изнутри.

Для того чтобы окончательно решить, какое из этих двух мнений явля­ется справедливым, необходимо экспериментально выяснить, в каком на­правлении будут действовать на эгоцентрическую речь ребенка двоякого рода изменения ситуации – в направлении ослабления социальных мо­ментов ситуации, способствующих возникновению социальной речи, или в направлении их усиления. Все доказательства, которые мы приводили до сих пор в пользу нашего понимания эгоцентрической речи и против Пиаже, как ни велико их значение в наших глазах, имеют все же косвен­ное значение и зависят от общей интерпретации. Этот же эксперимент мог бы дать прямой ответ на интересующий нас вопрос. Если эгоцентри­ческая речь ребенка проистекает из эгоцентризма его мышления и недо­статочной его социализации, то всякое ослабление социальных мотивов в ситуации, всякое содействие его психологической изоляции и утрате пси­хологического контакта с другими людьми, всякое освобождение его от необходимости пользоваться социализованной речью необходимо дол­жны привести к резкому повышению коэффициента эгоцентрической речи за счет социализованной, потому что все это должно создать макси­мально благоприятные условия для свободного и полного выявления не­достаточности социализации мысли и речи ребенка. Если же эгоцентри­ческая речь проистекает из недостаточной дифференциации речи для себя от речи для других, из недостаточной индивидуализации изначально социальной речи, из необособленности и невыделенности речи для себя из речи для других, то все эти изменения ситуации должны сказаться в резком падении эгоцентрической речи.

Таков был вопрос, стоявший перед нашим экспериментом; отправны­ми точками для его построения мы избрали моменты, отмеченные самим Пиаже в эгоцентрической речи, и следовательно, не представляющие ни-

каких сомнений в смысле их фактической принадлежности к кругу изуча­емых нами явлений.

Хотя Пиаже не придает этим моментам никакого теоретического значения, описывая их скорее как внешние признаки эгоцентрической речи, тем не менее, нас с самого начала не могут не поразить три особенности этой речи: 1) то, что она представляет собой коллективный монолог, т.е. проявляется не иначе, как в детском коллективе при наличии других детей, занятых той же деятельностью, а не тогда, когда ребенок остается сам с собой; 2) то, что этот коллективный монолог сопровождается, как отмечает сам Пиаже, иллюзией понимания; то, что ребенок верит и пола­гает, будто его ни к кому не обращенные эгоцентрические высказывания понимаются окружающими; 3) наконец, то, что эта речь для себя имеет характер внешней речи, совершенно напоминая социализованную речь, а не, произносится шепотом, невнятно, про себя.

В первой серии наших экспериментов мы пытались уничтожить возникающую при эгоцентрической речи у ребенка иллюзию понимания его другими детьми. Для этого мы помещали ребенка, коэффициент эгоцент­рической речи которого был нами предварительно измерен в ситуации, совершенно сходной с опытами Пиаже, в другую ситуацию: либо организовали его деятельность в коллективе неговорящих глухонемых детей, либо помещали его в коллектив детей, говорящих на иностранном для него языке. Переменной величиной в нашем эксперименте являлась только иллюзия понимания, естественно возникавшая в первой ситуации и наперед исключенная во второй ситуации. Как же вела себя эгоцентрическая речь при исключении иллюзии понимания? Опыты показали, что коэффициент ее в критическом опыте без иллюзии понимания стремительно падал, в большинстве случаев достигая нуля, а во всех остальных случаях сокращаясь в среднем в восемь раз. Эти опыты не оставляют сомнения в том, что иллюзия понимания не является побочным и не значащим придатком, эпифеноменом по отношению к эгоцентрической речи, а функционально неразрывно связана с ней.

Во второй серии экспериментов мы ввели в качестве переменной величины при переходе от основного к критическому опыту коллективный монолог ребенка. Снова первоначально измерялся коэффициент эгоцентрической речи в основной ситуации, в которой этот феномен проявлялся в форме коллективного монолога. Затем деятельность ребенка переносилась в другую ситуацию, в которой возможность коллективного монолога исключалась или тем, что ребенок помещался в среду незнакомых для него детей, или тем, что ребенок помещался изолированно от детей, за другим столом, в углу комнаты, или тем, что он работал совсем один, или наконец, тем, что при такой работе вне коллектива экспериментатор на середине опыта выходил, оставляя ребенка совсем одного, но сохраняя

за собой возможность видеть и слышать его. Общие результаты этих опытов совершенно согласуются с теми, к которым нас привела первая серия экспериментов. Уничтожение коллективного монолога в ситуации, вторая во всем остальном остается неизменной, приводит, как правило, к резкому падению коэффициента эгоцентрической речи, хотя это сни­жение в данном случае обнаруживалось в несколько менее рельефных формах, чем в первом случае. Коэффициент резко падал до нуля. Сред­нее отношение коэффициента в первой и во второй ситуации составля­ло 6: 1.

Наконец, в третьей серии наших экспериментов мы выбрали в качест­ве переменной величины при переходе от основного к критическому опы­ту вокализацию эгоцентрической речи. После измерения коэффициента эгоцентрической речи в основной ситуации ребенок переводился в дру­гую ситуацию, в которой была затруднена или исключена возможность вокализации. Ребенок усаживался на далекое расстояние от других детей, также рассаженных с большими промежутками, в большом зале; или за стенами лаборатории, в которой шел опыт, играл оркестр, или произво­дился такой шум, который совершенно заглушал не только чужой, но и собственный голос; и наконец, ребенку специальной инструкцией запре­щалось говорить громко и предлагалось вести разговор не иначе, как ти­хим и беззвучным шёпотом. Во всех этих критических опытах мы снова наблюдали с поразительной закономерностью то же самое, что и в пер­вых двух случаях: стремительное падение кривой коэффициента эгоцент­рической речи вниз (соотношение коэффициента в основном и критиче­ском опыте выражалось 5,4: 1).

Во всех этих трех сериях мы преследовали одну и ту же цель: мы взяли за основу исследования те три феномена, которые возникают при всякой почти эгоцентрической речи ребенка: иллюзию понимания, коллектив­ный монолог и вокализацию. Все эти три феномена являются общими и для эгоцентрической речи, и для социальной. Мы экспериментально сравнили ситуации с наличием и с отсутствием этих феноменов и видели, что исключение этих моментов, сближающих речь для себя с речью для других, неизбежно приводит к замиранию эгоцентрической речи. Отсюда мы вправе сделать вывод, что эгоцентрическая речь ребенка есть выде­лившаяся уже в функциональном и структурном отношении особая фор­ма речи, которая, однако, по своему проявлению еще не отделилась окон­чательно от социальной речи, в недрах которой она все время развива­лась и созревала.

С точки зрения развиваемой нами гипотезы речь ребенка является в функциональном и структурном отношении эгоцентрической речью, т.е. особой и самостоятельной формой речи, однако не до конца, так как она в отношении своей психологической природы субъективно не осознается

еще как внутренняя речь и не выделяется ребенком из речи для других; также и в объективном отношении эта речь представляет собой отдиффе­ренцированную от социальной речи функцию, но снова не до конца, так как она может функционировать только в ситуации, делающей социальную речь возможной. Таким образом, с субъективной и объективной стороны эта речь представляет собой смешанную, переходную форму от речи для других к речи для себя, причем – и в этом заключается основная закономерность в развитии внутренней речи – речь для себя становится внутренней больше по своей функции и по своей структуре, т.е. по своей психологической природе, чем по внешним формам своего проявления.

ИДЕИ Л.С.ВЫГОТСКОГО О ПЛАНИРУЮЩЕЙ РЕЧИ РЕБЕНКА [21] [1968]