I. Социальное принуждение к самоконтролю

Элиас Н.

О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования. Том 2.

Проект теории цивилизации

I. Социальное принуждение к самоконтролю

Какое отношение к процессу «цивилизации» имеют такие феномены, как организация общества в форме «государ­ства», монополизация и централизация налогов и физи­ческого насилия на значительной территории? …

Какие же специфические изменения в совместной жизни лю­дей способствовали именно такому моделированию пластично­го психического аппарата человека, как «цивилизация»? Если основываться на сказанном выше о причинах трансформации западного общества в целом, то ответ на этот вопрос будет дос­таточно прост: с древнейших периодов западной истории и вплоть до настоящего времени под давлением сильной конку­ренции происходил рост дифференциации общественных функ­ций. Чем сильнее они дифференцировались, тем большим ста­новилось их число, а тем самым и число людей, в зависимости от которых оказывался каждый индивид,— независимо от того, идет ли речь о простейших и повседневных его обязанностях или о самых сложных и специфичных сторонах жизни. В резуль­тате, для того чтобы каждое отдельное действие могло выпол­нить свою общественную функцию, поведение все большего числа людей должно было во все большей мере соотноситься с поведением всех прочих, а сеть действий должна была подчи­няться все более точным и строгим правилам организации. … Сеть действий становится столь сложной и разветвленной, а напряже­ние, требуемое для «правильного» в ней поведения, — столь значительным, что индивиду требуется укрепление не только сознательного самоконтроля, но и аппарата того самоконтроля, который работает автоматически и слепо. Последний служит ба­рьером, препятствующим росту постоянной тревоги, вызывае­мой вероятностью нарушения принятых в обществе образцов поведения. …

В целях наглядного представления различий в сплетении вза­имосвязей индивидов в обществах с меньшей и большей диффе­ренциацией мы можем привести в качестве примера дороги и улицы различных времен. Транспортные артерии представляют собой как бы пространственные функции социального перепле­тения связей, которое в целом невозможно изобразить с помо­щью одного измерения четырехмерного континуума, свойствен­ного нашему привычному понятийному аппарату. Достаточно вспомнить об ухабистых, лишенных всякого покрытия, размыва­емых дождями дорогах простого рыцарского общества, где пре­обладает натуральное хозяйство. За малыми исключениями, дви­жение по ним крайне неинтенсивно; главная опасность, которая ожидает здесь человека, облечена в форму военного насилия или разбойничьего нападения. Когда люди осматривают окружаю­щие деревья и кусты, когда они вглядываются в то, что ждет их впереди, они всякий раз должны быть готовы взяться за оружие, и лишь в последнюю или предпоследнюю очередь они вынужде­ны считаться с возможностью столкновения с другим транспор­тным средством. Большие дороги этого общества предполагают постоянную готовность человека сражаться и отчаянно защи­щать свою жизнь или свою собственность от физического напа­дения. Движение по главным дорогам и улицам крупного горо­да, характерного для дифференцированного общества наших дней, предполагает совершенно иное моделирование психичес­кого аппарата. Угроза разбоя или военного нападения здесь све­дена к минимуму. Тут и там с огромной скоростью проносятся автомобили; пешеходы и велосипедисты пытаются протиснуть­ся между грузовиками; на крупных перекрестках стоят регули­ровщики, чтобы с большим или меньшим успехом контролиро­вать и регулировать движение. Но все это внешнее регулирова­ние основывается на том, что каждый индивид должен сам точ­нейшим образом регулировать свое поведение в соответствии с нуждами всего переплетения связей в целом. Главная опасность для человека, исходящая от другого человека, состоит в том, что кто-то в этом движении вдруг утратит самоконтроль. Тут требу­ется постоянное наблюдение за самим собой, в высшей степени дифференцированный самоконтроль, чтобы индивид мог в це­лости и сохранности пройти сквозь толчею. Для того чтобы один индивид стал смертельной опасностью для другого, достаточно чьей-либо неспособности справиться с чрезмерным напряжени­ем, непрестанно требуемым таким саморегулированием.

Конечно, мы просто привели наглядный пример. Сеть цепо­чек действий, в которые вплетено каждое отдельное действие в дифференцированном обществе, на деле является куда более сложной, а самоконтроль, к которому приучает человека с самых ранних лет жизнь в этом обществе, проникает на более глубокий уровень, чем это видно на приведенном примере. …

… Еще более четко вырисовывается главная линия трансформации: вместе с дифференциацией социальной сети более дифференцированной, всесторонней и стабильной стано­вится и социогенный аппарат психического самоконтроля.

Однако прогрессирующая дифференциация социальных фун­кций является лишь первой и самой общей из социальных трансформаций, притягивающих взгляд наблюдателя, ставяще­го вопрос о причинах изменения психического habitus'a как «ци­вилизации». Наряду с прогрессирующим разделением функций происходит тотальная переорганизация всей социальной ткани. Выше мы детально рассматривали причины того, что в обществе с незначительным разделением функций, если таковое обладает определенными размерами, аппарат центральной власти сравни­тельно нестабилен и легко разрушается. Мы показали также и то, как принудительно действующая система отношений посте­пенно устраняет центробежные тенденции, подчиняет себе ме­ханизмы феодализации и шаг за шагом укрепляет стабильный центральный аппарат, вырабатывает прочные институты моно­полии на физическое насилие. В теснейшей связи с образовани­ем таких институтов и растущей стабильностью центрального аппарата управления в обществе находится процесс стабилиза­ции психического аппарата самопринуждения. Такая стабиль­ность представляет собой важнейшую черту habitus'a любого «цивилизованного» человека. Только с образованием подобных стабильных институтов появляется и социальный аппарат тако­го формирования индивидов, которое начинается с раннего дет­ства и приучает их сдерживать себя и следовать строго установ­ленным правилам; тем самым у индивида возникает стабильный и — в немалой части — автоматически работающий аппарат са­моконтроля. …

Общее направление трансформации поведения и аффектов вместе с изменением в структуре человеческих отношений тако­во: общества без стабильной монополии на насилие всегда пред­ставляют собой и общества со сравнительно слабой дифферен­циацией функций; цепочки действий, в которые включен инди­вид, сравнительно короткие. И наоборот, общества со стабиль­ной монополией на насилие (воплощением которой первона­чально были дворы князей и королей) суть общества с более или менее значительным разделением функций; цепочки действий существенно длиннее, что делает функциональную зависимость одного человека от всех остальных гораздо большей. Индивид здесь в основном защищен от неожиданных нападений, от вме­шательства в его жизнь физического насилия, но в то же время он принужден сдерживать собственные вспышки эмоций и кон­тролировать свою склонность к агрессии, направленной на дру­гих. К такому моделированию поведения и аффектов его побуж­дают и прочие формы принуждения, господствующие в социаль­ном пространстве, где установлен внутренний мир. Чем гуще сеть взаимозависимостей, в которую прогрессирующая диффе­ренциация функций вовлекает индивида, чем обширнее поле, на которое эта сеть распространяется, придавая ему функциональ­ное и институциональное единство, тем большие потери несет индивид из-за спонтанных вспышек страстей. В выигрыше все больше оказывается тот, кому удается подавить свои аффекты, а потому каждого индивида с ранних лет принуждают к просчету последствий своих действий и их координации с цепочками дей­ствий других людей. Вытеснение спонтанных вспышек, сдержи­вание аффектов, расширение поля мышления за счет сопостав­ления настоящего момента с прошлыми и будущими рядами со­бытий — все это частные аспекты одного и того же изменения поведения, а именно, такого изменения, которое совершается вместе с монополизацией физического насилия и расширением сети взаимозависимостей в социальном пространстве. Таково изменение поведения, понимаемое как «цивилизация». …

Итак, мы видим, что большая свобода влечений и высокая степень угрозы физического насилия выступают как две сторо­ны одной медали в обществах, где нет прочной и сильной моно­полии центральной власти. В обществе с подобной структурой велика возможность ничем не сдерживаемого проявления влече­ний и аффектов для свободных людей, оказывающихся победи­телями; но тут больше и прямая угроза оказаться в руках своего соперника, опасность порабощения и унижения индивида, оказавшегося во власти другого. Это справедливо не только для от­ношений между рыцарями, среди которых в ходе роста денежно­го обращения и сужения круга свободных конкурентов посте­пенно выработался кодекс поведения, направленный на сдержи­вание аффектов. Если взять общество в целом, то мы обнаружи­ваем в нем значительно больший, чем впоследствии, разрыв между свободой господ (при ограниченной свободе принадлежа­щих к этому сословию женщин) и радикальным рабством по­бежденных врагов, слуг и крепостных.

Такой жизни, балансирующей между двумя крайностями и протекающей в условиях постоянной опасности, соответствуют определенная структура индивидуального поведения и психи­ческий аппарат индивида. Подобно тому как в отношениях меж­ду людьми всегда присутствуют разного рода опасности, воз­можны как неожиданная победа, так и непредвиденное порабо­щение, в психике человека часты переходы от чувства удоволь­ствия к ощущению крайнего неудовольствия и обратно. Соци­альная функция свободного воина лишь в малой мере позволяет прослеживать отдаленные следствия собственных действий, хотя в Средние века вместе с централизацией военного дела в этой сфе­ре уже произошли определенные изменения. Но поначалу воин должен был считаться только с непосредственно данным насто­ящим: вместе с изменением сиюминутной ситуации меняются и его аффекты. Если обстоятельства обещают ему радость, то он на­слаждается ими как может, не думая о возможных последствиях в будущем; если они несут ему нужду, заточение, поражение, то он с готовностью терпит невзгоды. Вся эта полная беспокойства и уг­роз атмосфера непредвиденности и опасности, где имеются лишь малые и в мгновение ока исчезающие островки защищенности, уже сама по себе, без всяких внешних поводов, часто ведет к резким колебаниям настроения индивида: он то и дело перехо­дит от предельного наслаждения жизнью к глубочайшему раска­янию. Если можно так выразиться, душа его гораздо в большей мере готова и склонна к быстрым скачкам из одной крайности в другую, чем у человека наших дней; здесь часто хватает какого-то впечатления, неконтролируемой ассоциации, чтобы возник страх или произошел радикальный поворот к другой крайности⁴.

Когда меняются отношения между людьми, когда возникает монопольная организация физического насилия, а на место при­нуждения, оказываемого непрестанными распрями и войнами, приходят иные формы принуждения, более мирного характера, функционально направляемые деньгами и престижем, тогда проявление аффектов также становится менее резким и их сила усредняется. …

Такие перемены хорошо заметны. Угроза, каковой является один человек для другого, теперь поддается предвидению, к тому же за счет образования монополии на насилие она огра­ничена более строгими правилами. Повседневная жизнь ос­вобождается от шокирующих неожиданностей. Насилие теперь убрано в казармы, откуда выходит наружу только в чрезвычай­ных случаях — во времена войны или социальных потрясений — и прямо не затрагивает жизни обычного индивида. Чаще всего насилие является монополией неких групп специалистов и ис­ключено из жизни всех прочих людей. Сами же эти специалис­ты, как и вся монопольная организация насилия, несут охра­ну социального порядка, защищают его границы и выступа­ют как своего рода организация, контролирующая поведение индивидов.

Конечно, и в этой форме контролирующей организации фи­зическое насилие оказывает определенное влияние на индиви­дов — независимо от того, осознают они это или нет. Но теперь они уже не сталкиваются с постоянной угрозой насилия, их жизнь в известной степени защищена. Теперь эта жизнь прохо­дит не среди людей, наносящих друг другу удары, не в кругу по­бедителей и побежденных с их непреодолимыми страстями и невыносимыми страхами. Насилие, накопленное «за кулисами» повседневной жизни, оказывает постоянное и равномерное дав­ление на индивида; он его едва чувствует, поскольку к нему при­вык, поскольку с юных лет его поведение, его влечения были приспособлены к такому строению общества. В действительно­сти произошло изменение всего аппарата формирования поведе­ния; вместе с ним поменялись не отдельные стороны поведения, но весь его порядок, вся структура психической саморегуляции человека. Монопольная организация телесного насилия чаще всего оказывает на индивида принуждающее действие вовсе не с помощью прямых угроз: …

Речь не идет о том, что в средневековом воинском обществе (или в любом другом обществе, где отсутствует дифференциро­ванная и прочная система монополизации физического наси­лия) полностью отсутствует способность людей владеть собой. Психический аппарат самоконтроля, «Сверх-Я», совесть (или как бы эта инстанция ни называлась) в таком обществе также имеются, но они находятся в прямой связи с актами физическо­го насилия, к которому приучены и на которое обречены его члены. Этот аппарат соответствует реальной жизни с ее контра­стами и неожиданными резкими переменами. По сравнению с аппаратом самопринуждения, характерным для обществ с более мирной жизнью, он более расплывчат, нестабилен и имеет мно­жество каналов разрядки сильнейших аффектов. … В подобном об­ществе у человека воспитывается чрезвычайное самообладание при перенесении боли, но одновременно этому качеству соот­ветствует и чрезвычайно большая — с точки зрения иного стан­дарта — свобода в принесении боли и страданий другим. Соот­ветственно, мы находим в определенных секторах средневеково­го общества крайние формы аскезы, самопринуждения и само­ограничения и одновременно — противостоящие им ничуть не менее крайние формы наслаждения, распространенные в других секторах. …

Вместе с монополизацией насилия в пространствах с установ­ленным внутренним миром утверждается иной тип самоконтро­ля или самопринуждения. Это — бесстрастное самообладание. Аппарату контроля и наблюдения, возникающему в обществе, соответствует аппарат контроля, формирующийся в психике ин­дивида. Как тот, так и другой равно строго регулируют все по­ведение человека, все его страсти. Оба они — в немалой мере один посредством другого — оказывают постоянное и равномер­ное давление, вытесняющее спонтанные проявления аффектов. Это ведет к ослаблению колебаний от одной крайности к другой в поведении и в самом строе аффектов. …

… Уже с раннего детства индивид учится сдержи­вать себя и учитывать то, что ему необходимо для выполнения функций взрослых. Сдерживание и регулирование такого рода входят в привычку сызмальства; необходимо, чтобы у индивида появилась система «переключателей», соответствующая соци­альным стандартам, — система автоматического наблюдения за влечениями, подчиняющая их тем социальным схемам и моде­лям, которые считаются «разумными». Тогда у него возникает дифференцированное и стабильное «Сверх-Я», а часть сдержан­ных влечений и стремлений вообще прямо не входит в сознание.

… Впоследствии, когда проходящие через бытие индивида пото­ки связанных друг с другом взаимодействий стали более развет­вленными и дифференцированными, он научился постоянному и размеренному самоконтролю и в меньшей мере стал походить на пленника собственных страстей. Но так как он оказывается в большей функциональной зависимости от действий людей, чис­ло которых постоянно растет, то его шансы на непосредственное удовлетворение своих склонностей и влечений становятся на­много более ограниченными. В известном смысле его жизнь ста­новится безопасной, но в то же время теперь она лишена силь­ных аффектов, овладевающие им страсти не находят прямого выражения. Лишенный этих страстей в повседневной жизни, человек находит им замену в эрзац-переживаниях, получаемых благодаря сновидениям, книгам и картинам. Так, ставшие при­дворными дворяне начинают читать рыцарские романы, а бур­жуа охотно смотрят фильмы, полные насилия и любовных страс­тей. Физические столкновения, войны и драки уже не занимают прежнего места в жизни, и даже то, что о них напоминает — на­пример, разделывание туш умерщвленных животных или упот­ребление ножа за столом, — подлежат вытеснению или, по край­ней мере, строгому социальному регулированию. Но теперь поле боя в каком-то смысле перенесено вовнутрь индивида. Некото­рые из противоречий и страстей, ранее находившие непосред­ственное выражение в борьбе одного человека с другим, теперь должны разряжаться в его душе. …

… Самопринуждение ведет к равномерному давлению, непрестанному сдерживанию своих побуждений, точ­ному регулированию влечений и аффектов в соответствии со схемами, дифференцированными в зависимости от социального положения. Но самопринуждение вызывает специфические про­тиворечия и нарушения в поведении и во влечениях индивида, различающиеся в зависимости от уровня его внутреннего напря­жения или от состояния общества и положения в нем человека. Иной раз это ведет к беспокойству и к неудовлетворенности — именно потому, что его стремления и влечения находят удовлет­ворение только в превращенной форме: в фантазиях, в мечтах и сновидениях. Привычка к подавлению аффектов иногда заходит настолько далеко, что индивид уже не в состоянии в какой бы то ни было форме выражать аффекты и удовлетворять влечения без ужаса, овладевающего им всякий раз при подобных попытках. В качестве примера могут служить постоянно ощущаемые им чув­ства тоски и одиночества. В таких случаях некоторые виды вле­чений как бы подвергаются анестезии под воздействием специ­фического строения той сети отношений, в которой индивид оказывается с раннего детства. Проявлению данных влечений препятствуют усвоенные с детства угрозы, автоматически вклю­чающийся страх, причем в некоторых случаях он неявно сопро­вождает всю жизнь индивида. В других случаях аффективная на­тура маленького человека при моделировании его «цивилизован­ного» обличия подвергается такому искривлению, что энергия его влечений находит себе выход только обходным путем — в навязчивых действиях и прочих психических отклонениях. Бывает, что трансформированная подобным образом энергия заяв­ляет о себе в односторонних симпатиях и антипатиях, во всякого рода курьезных увлечениях. Во всех этих случаях мы сталкива­емся с беспричинным внутренним беспокойством, с превращен­ными формами этих влечений, с отсутствием подлинного удов­летворения.

… Автоматически вос­производимые страхи, закрепляемые за определенными влече­ниями в ходе конфликтов индивидуального процесса цивилиза­ции, в известных обстоятельствах ведут не к полному погаше­нию отдельных влечений, но лишь к подавлению и регулирова­нию их в рамках того, что считается нормой. … В прошлом сознательный и бессознательный само­контроль оставался неполным и оставлял лазейки для нецелесо­образных с социальной точки зрения влечений. Ныне этот само­контроль уже в юные годы напоминает сплошной ледяной пан­цирь, и вопрос заключается в том, насколько он стабилен и на­сколько хорошо отвечает строению общества. Но так как имен­но в наши дни само строение общества является в высшей сте­пени изменчивым, то от индивида требуется эластичность пове­дения, за которую приходится платить утратой стабильности.

Теоретически сказать, где проходит граница между удавшим­ся и не удавшимся индивидуальным процессом цивилизации, не так уж трудно. В первом случае итогом всех мучений и конфлик­тов является хорошо приспособленный к выполнению соци­альных функций взрослого аппарат привычек и — что не всегда его сопровождает — положительный баланс удовлетворенности. Во втором случае требуемая обществом саморегуляция либо приобретается за счет личной неудовлетворенности, возникаю­щей в силу непрестанной борьбы с расходящимися в разные сто­роны влечениями, либо не приобретается вообще, поскольку справиться с влечениями не удается, а баланс удовлетворенно­сти оказывается невозможным, ибо социальные предписания и запреты представлены не другими людьми, но самим страдаль­цем, в душе которого одна инстанция запрещает и карает за то, чего желает другая.

В действительности же лишь в сравнительно малом числе случаев результаты индивидуального процесса цивилизации можно однозначно оценить как благоприятные или неблагопри­ятные. Большинство «цивилизованных» людей оказываются где-то посередине между этими двумя крайностями. У них в разной пропорции смешиваются социально приемлемые и неприемле­мые черты, несущие в качестве тенденции удовлетворенность или неудовлетворенность. …