Опыты преодоления «публичной немоты»: анализ общественных дискуссий в России начала XXI века

1. В результате революционных трансформаций конца 80-х – начала 90-х годов ХХ века в России была разрушена «советская» система морально-этических координат и принципов, которая так и не была ничем восполнена. Согласно данным массовых опросов «56% россиян не ощущают себя единой нацией», 39% опрошенных считает, что люди «думают только о себе», 14% говорят об утрате соотечественниками общих ценностей и объединяющей идеи[1]. 38% «не доверяют», или «скорее не доверяют» своим согражданам, каждый третий респондент (35%) заявил, что не готов объединяться с другими для каких-либо совместных действий. Современное российское общество переживает моральный хаос, сопровождающийся социальной атомизацией, утратой межличностного доверия и привычных паттернов взаимодействия.

2. Прошло более 20 лет после распада СССР, но возникшее на его руинах российское общество так и не приобрело устойчивого вектора собственного развития и переживает, на мой взгляд, серьезный структурный кризис. Большинство соотечественников плохо представляют себе социальное устройство современного российского общества, смутно различают образующие его группы (страты, слои, кланы и т.п.), часто испытывают затруднения на базовом коммуникативном уровне (примером чему могут служить характерные коммуникативные неудачи при выборе формы обращения к отдельным лицам или группам). Люди ощущают ограниченность и неопределенность языка общественных категорий. Они испытывают дефицит простейших коммуникативных навыков. Они не умеют договариваться, не хотят слушать и понимать друг друга. Анализ социальных, культурных, исторических истоков постсоветской «публичной немоты» являются предметом этого доклада.

3. В ходе выступления будут представлены результаты трех эмпирических исследований, в которых автор доклада принимал участие на протяжении последних пяти лет[2]. Объектами изучения выступали локальные сообщества и инициативные группы соседей, борющихся против уплотнительной застройки[3], а также общественные движения защитников памятников истории и культуры Петербурга[4]. Фокус исследования был направлен на повседневные практики взаимодействия локальных активистов, на процессуальный уровень градозащитного движения (собрания активистов различных градозащитных движений, их митинги, шествия, слушания по градостроительной тематике и т.п.).

4.Массив интерпретируемых в докладе данных составляют 25 глубинных интервью с активистами локальных групп и общегородских градозащитных движений, а также с экспертами, дневники включенного наблюдения за деятельностью петербургских градозащитников (2009-2011) и коллекция материалов СМИ и тематически близких научных публикаций за 2007-2012 гг.

5. Результаты проделанного анализа позволяют говорить о существовании трех основных барьеров на пути развития петербургского гражданского сектора: 1) ограничения доступа к механизмам принятия решений (органам исполнительной, законодательной и судебной власти), 2) хроническая нехватка финансирования, 3) неразвитость «публичного языка» и дефицит навыков участия в общественных дискуссиях. В докладе я подробно остановлюсь на последнем из перечисленных барьеров.

6. Под «общественной дискуссией» (диспутом) я понимаю коммуникативную практику, в ходе которой неопределенно множественное число добровольных участников обсуждает и совместно формулирует общее (групповое) мнение (позицию) по какому-либо вопросу в ограниченные сроки. Общественные дискуссии разняться как минимум по трем осям: по уровню формализованности, по степени публичности, по степени властной асимметрии участвующих сторон. В соответствии с выделенными осями в докладе будут разобраны четыре примера общественных диспутов: 1) стихийный соседский «сход» (2008), 2) регулярные рабочие обсуждения активистов градозащитных движений (2009-2011), 3) отчетное собрание ПСЖ крупного жилого комплекса (2012), 4) общественные слушания по поводу строительства «Охта-центра» (2009).

7. Успех общественной дискуссии определяется «обстановкой» и «установкой» ее участников, т.е. факторами «внешнего» и «внутреннего» свойства. Говоря о внешних факторах («обстановке»), я имею в виду институциональные условия коммуникации, а также степень властной асимметрии участников дискуссии[5]. Говоря о внутренних факторах («установке»), я имею в виду набор индивидуальных качеств/навыков, отличающих участников дискуссии, такие как опыт участия в публичных дебатах; ориентированность дискутантов на процесс или на результат; склонность к компромиссному или конфликтному регистру взаимодействия; готовность слушать других; способность следовать регламенту и любым другим групповым (формальным / неформальным) нормам и т.п.

8. Анализ эмпирического материала позволил выделить типичные примеры коммуникативных неудач и основные сценарии общественных дебатов «по-русски», когда обсуждение самых простых вопросов превращаются в череду коммуникативных неудач, недопониманий и взаимных обид. Они будут подробно разобраны в докладе на конкретных примерах.

9. Обращаясь к широкому кругу исторических, социально-культурных обстоятельств лежащих в основании синдрома «публичной немоты», я хотел обратить внимание на четыре взаимосвязанных момента (а-г).

а) В значительной степени дефицит навыков участия в публичных дискуссиях, присущий нашим соотечественникам, объясняется их ограниченным коммуникативным опытом.

б) В советском обществе не практиковались общественные дискуссии в используемом мной понимании. Там господствовала управляемая публичность, при которой любое публичное высказывание приравнивалось к политическому выступлению, поэтому строго цензурировалось а, при необходимости, и наказывалось. Отсюда проистекает страх публичного высказывания, исторически сохранившийся у многих граждан постсоветской России (по принципу газона – лучше не высовываться).

в) Жесткая зарегулированность публичного высказывания породила в советском обществе бинарную коммуникативную модель, когда обсуждения организовывались либо в «приватном», либо в «официальном» регистре[6]. Практика, соответствующая публичному регистру, когда обсуждение происходит на глазах у незнакомцев (публики) и имеет прагматические цели (выработка общей позиции, убеждение сторонников, победа над оппонентом и т.п.) исторически не сформировалась в нашей культуре.

г) Взаимодействуя с «другими» на публике, россияне часто сталкиваются с серьезными коммуникативными сложностями (неспособны понятно, культурно и в ограниченные сроки объяснить свою позицию, выслушать мнение дискутантов, и, в итоге – договориться / выработать общую позицию).

Они ощущают недостаток коммуникативных навыков при взаимодействии с незнакомыми «другими», особенно, если оно происходит на глазах у «других». Характерный для всех транзитных обществ дефицит социального доверия приводит к тому, что «другой» у нас, как правило, «чужой», «потенциально опасный», «себе на уме» и т.д. Поэтому нередко при взаимодействии с «незнакомцами» наши соотечественники соскальзывают в формализованные, полные штампов дискурсивные практики «официального» регистра, или же пытаются перевести коммуникацию в «приватный» регистр. В последнем случае, россияне для выстраивания взаимопонимания обычно прибегают к поиску «общих мест», которые, если следовать определению Л. Тевено, суть пространства, в которых общаются близкие в плане повседневной коммуникации и нравов люди, а также общие смыслы, которые рождаются из такого опыта жизни рядом, вместе.[7] То есть люди ищут в опыте «чужих», «других» что-то соответствующее собственному опыту, какие-то «общие места» (мы из Питера, мы были пионерами, мы служили в ВДВ и пр.).

10. В ходе исследования петербургских градозащитников были зафиксированы отдельные случаи, свидетельствующие о преодолении синдрома «публичной немоты», примеры, когда общественные активисты совместными усилиями создавали общий языковой код, позволяющий им приходить к общему пониманию ситуации и вырабатывать единую стратегию общественного участия. Как правило, это происходило в тех случаях, когда дискутантам удавалось найти «близость через общие места». Эта категория также заимствована из категориального аппарата французской прагматической социологии. Отталкиваясь от теоретической модели, разрабатываемой Л. Болтански и Л. Тевено[8], я формулирую гипотезу, объясняющую укорененность синдрома «публичной немоты» в постсоветской России.

11. Чтобы описать социальный механизм возникновения из суммы автономных действий отдельных акторов («чужих», «других») некого коллективного действия, рожденного из общего понимания и оценки ситуации, Л. Тевено вводит категорию грамматика политической связи. Под такой грамматикой понимаются практические способы интеграции множественного в общее, состоящие из специфических способов коммуникации и координации, а также приемов интеграции, в результате которой возникает некоторое «мы»[9]. Тевено выделяет три вида универсальных для различных обществ политических грамматик: 1) общее благо, 2) либеральная грамматика и 3) близость через общие места. Каждая из трех политических грамматик отличается автономной процедурой и самодостаточной прагматикой достижения общего.

12. В грамматике общего блага основной «точкой сборки» общественного является «круглый стол» публичной дискуссии. При­общение тут осуществляется посредством публичной дискуссии заинтересованных участников по поводу прозвучавшей критики несправедливости происходящего, которая имеет форму делиберации, то есть круглых столов, организованных в попытке найти приемлемое для всех решение. Общее в сообществах, функционирующих по правилам этой грамматики, возникает как моральное единение на основании определенной концепции общего блага.

13. В либеральной грамматике главное – это пирамиды координации мнений и делегирования интересов, позволяющие всем заинтересованным лицам участвовать в общественно-политической жизни посредством рыночного обмена или обмена мнениями, ведущего иногда к голосованию. В либеральной грамматике конституирование общего производится посредством координации интересов избирателей и агентов рыночных отношений, что достигается путем обменов – ценностей и мнений. Так возникает особое «мы» – сообщество противостоящих друг другу людей, связанных воедино рынком или парламентом.

14. Для общества, где базовым способом при-общения является грамматика близости через общие места, основным вопросом социальной структурации становятся границы, локализующие его акторов, то есть разделяемое ими общее место. Согласно классификации Тевено, грамматика близости через общие места понимается как при­общение, или при-соединение, к некоему общему опыту-знанию. Общее в этой грамматике возникает в ходе регулярных столкновений и случайных взаимодействий, происходящих, как правило, в «приватном» регистре через разделение общих мест.

15. Мои наблюдения за дискуссиями активистов локальных инициативных групп и градозащитных движений Петербурга указывают, что в их сообществах доминирующей грамматикой политической связи определенно была близость через общие места. Конечно, на основании ограниченного эмпирического материала (анализ которого лег в основание этого доклада) невозможно делать какие-то определенные выводы о причинах неразвитости публичного регистра социального взаимодействия в нашем обществе. Но в качестве гипотезы можно высказать предположение, что истоки «публичной немоты» связаны с теми особенными способами коммуникации и интеграции множественного в общее, к которым привычно прибегают наши соотечественники. Если представить, что близость через общие места выступает доминирующая политической грамматикой в РФ, тогда становится понятным и откуда происходит дефицит навыков публичного дебата и соответствующего ему коммуникативного регистра. В грамматике близости через общие места локализующие акторов границы социального пространства-опыта важнее, чем моральное единение вокруг общего блага, или общих процедур переговоров и делегирования полномочий. Грамматика близости через общие места не требует развития публичного языка, ей достаточно «приватного» регистра взаимодействия. Возможно, поэтому постсоветская Россия остается расколотым на множество островов (общих мест) «архипелагом», не способным объединится в единый социальный «континент».

[1] Всероссийский опрос «День народного единства», повыведенный ВЦИОМ 02.11.2012. См. сайт ВЦИОМ, пресс-выпуск №2157: http://wciom.ru/index.php?id=515&uid=113315

[2] Речь идет о следующих проектах: 1) «Социальная история петербургского движения за сохранение историко-культурного наследия» в рамках проекта «Общее и общественное в российском контексте», ЕУСПб при поддержке фонда «Династия», 2007–2009; 2) совместно с Маркку Лонкила: «Environmental Activism in St. Petersburg and Helsinki: Comparing Analyses of Political Cultures», ЦНСИ, Университет Хельсинки при поддержке Академии Финляндии, 01.2010 – 06.2010; 3) «Городские движения в современной России: в поиске солидарных практик», Институт «Коллективное действие», 2011- 09.2012.

[3] Gladarev B., Lonkilla M. (2012). The Role of Social Networking Sites in Civic Activism in Russia and Finland// Europe-Asia Studies: Vol.64. No.8. Pp. 1377-1396.

[4] Гладарев Б. (2011). Историко-культурное наследие Петербурга: рождение общественности из духа города// От общественного к публичному/ под ред. О. Хархордина. СПб.: изд-во ЕУСПб. С.71-304.

[5] Одно дело – обсуждение какого-то вопроса между соседями, или формально равными активистами, и другое, когда в дискуссии участвуют чиновники городской администрации, эксперты, девелоперы, общественные активисты. Предзаданные условия общественных слушаний по градостроительным вопросам, где организаторы обычно аккумулируют ресурсы (свои ведущие с правом включать/выключать микрофон, приглашенная массовка, охранная служба и даже ОМОН, как в случае слушаний по «Охта-центру» 1.09.2009), сильно разняться с условиями, в которых происходят, например, еженедельные встречи и обсуждения активистов градозащитного движения (неформализованные, солидарные, далекие от «жестких форматов»).

[6] Подробно бинарная оппозиция «приватного» и «официального» регистров разобрана в докладе Н.Б. Вахтина

[7] Тевено Л., Карева Н. (2009). «Чудесный хлеб» гостеприимства (недоразумения, проясняющие открытость и закрытость сообществ) // Новое литературное обозрение. 2009. № 6 (100). С. 678–701.

[8] Boltanski L., Thevenot L. (1991). De la justification: les economies de la grandeur. Paris: Gallimard; Thévenot L. (2010). Bounded Justifiability: Assurance and oppression in securing life together with binding engagements, Paper presented for the international conference “Bonds and Boundaries. New Perspectives on Justice and Culture", Ritsumeikan University, Kyoto, March 18- 20, 2010.

См.: http://www.soc.univ.kiev.ua/NEWS/2010/teveno/Bounded_justifiability(EN).doc

[9] «Эти грамматики, берущие начало в политической философии, поддерживают как институциональные конструкции, так и способы публичного действия… [А] социологические изображения коллективов, союзов или обществ заимствуют кое-что из различных политических и моральных грамматик совместной жизни». См.: Тевено Л. Наука вместе жить в этом мире // Неприкосновенный запас. 2004. № 3. С. 5–14. С. 5–6.