В свайной хижине было уютно

Мы приступили к строительству нашего второго дома… На этот раз на берегу океана. Единоличным владельцем долины Уиа был Теи Тетуа, он не взял с нас никакой платы за участок. Мы – его гости, и все, чем он владел, принадлежало также и нам.

"Усадьба" старика располагалась в пальмовой роще на берегу, на платформе, за прочной каменной оградой, сделанной для защиты от полчищ диких и полудиких свиней. Вдоль ограды текла речушка. На ее противоположном берегу как раз было место для нашего домика. От пляжа наш участок отделялся галечным барьером, сооруженным прибоем.

Широкая бухта с изумрудной водой, вечно исчерченная белыми гребнями волн, переходила в голубую бесконечность океана. Вот где приволье и чистый воздух! Неугомонный пассат круглый год дует с востока, гоня прочь из рощи комаров и прочую мошкару. Только в лесу они находили убежище и плясали роями, эти бесы, которых сюда доставили белые.

Старик посоветовал нам строиться основательно. Он долго сокрушался, узнав, какая судьба постигла нашу бамбуковую хижину.

…Ханатива – так называлась маленькая долина, в которую мы попали, обогнув скалистый мысок. Здесь среди зарослей миру и борао стояли старые стены, склепы, истуканы, но мы пришли сюда за строительным лесом. Старик легко карабкался вверх по стволам, отбирая для нас самые прямые, крепкие деревья миру.

Сперва с них снимали кору, колотя ствол камнями; после этого связывали вместе по нескольку штук гладких тяжелых бревен. Мое голое плечо превратилось в болезненную рану, а ноги покрылись ссадинами, после того как я несколько раз прошелся с ношей по скалам. А Теи играючи нес свою поклажу. Он от души смеялся, когда я испуганно замирал на месте, цепляясь за камни там, где волны захлестывали тропинку. На мысу мы бросали бревна в море и возвращались за следующей связкой. Течение само несло стволы через залив и выкидывало их на берег как раз возле нашего участка.

Мы ставили дом на сваях, чтобы оградиться от непрошеных гостей. Сам домик был низкий, с крышей из пальмовых листьев, с тремя стенами; входили в него по лесенке. Вдоль задней стены на полу тоже настелили пальмовые листья. Трудно представить себе лучшее жилье; всегда свежий воздух и ни единого комара.

Я хотел рядом соорудить кухню, но тут старик воспротивился. Раз мы гостим в долине Теи Тетуа, значит и есть должны вместе с Теи Тетуа. Он забрал наш котелок и унес его к себе.

Так начались наши самые чудесные дни в Полинезии.

Лив и Момо отлично подружились. Момо исполнилось десять лет: почти взрослая! Она была очень рада новой подруге и охотно обучала ее тему тому, что должна уметь хорошая вахина. Они плели циновки из листьев пандануса, изготовляли арканы из луба борао, при помощи колотушки превращали кору хлебного дерева в тапу – материал для одежды. Делали украшения из цветов, браслеты и бусы из красных горошин и причудливых плодов.

Как-то Момо пришла к нам с миской из скорлупы кокосового ореха и показала странную кашицу. Все тело и смеющуюся рожицу девочки покрывали узоры, нанесенные желто-зеленой растительной краской. Теперь она хотела и Лив раскрасить в соответствии с требованиями древней косметики!..

Пока женщины занимались домашними делами, Теи и я отправлялись в лес за съестными припасами. Фруктов здесь было множество, недоставало только феи. Плоды хлебного дерева, бананы, манго, папайя, ананасы… Здесь росли таро, лимонный кустарник, апельсиновые деревья – желтые от обилия сочных плодов, которые нам никогда не приедались. Помимо этого старик собирал всевозможные съедобные корни.

Еще мы ловили раков в речке и заманивали в ловушки полудиких свиней.

В тихую погоду Момо и Лив шли гулять на мыс, Здесь были всякие чудеса: пещеры, гроты, провалы. Волны, обрушиваясь на берег, образовали соленые лужицы, в которых кишели разные твари. Подруги находили здесь удивительных рыб, крабов, моллюсков. Момо отлично знала, какие из них съедобны, а какие ядовиты А Теи Тетуа был превосходным поваром.

Сам он ел вместе с Момо у себя в хижине. К нам доносился запах черного кислого поипои, которое они доставали из подземных «кладовок». Эх, поипои, неизменный спутник всех полинезийских блюд…

В Омоа наше меню было очень скудным. Зато здесь ежедневно утром, в обед и вечером старик осторожно поднимался по лесенке в нашу свайную хижину, неся лакомые блюда для Лив и меня. Особенно ему удавались крабы в кокосовом соусе и сырая рыба. Да-да, сырая рыба, если ее умело приготовить, настоящее объедение! Ее надо нарезать кубиками и на ночь класть в лимонный сок. Потом добавить морской воды и кокосового масла – и блюдо готово. Вкуса сырой рыбы как не бывало!

И ни одна трапеза не обходилась без свинины. Сочная свинина, тушенная в больших листьях на раскаленных камнях…

Страшно вспомнить, сколько еды Теи приносил нам всякий раз! Мы добросовестно отведывали каждого блюда, но всего одолеть никак не могли. Однако старик отказывался уносить оставшееся – пусть, мол, полежит до следующего раза! А к "следующему разу" он уже нес жареную курицу, таро, плоды хлебного дерева и… свинину.

– Старик откармливает нас на убой, – сказала как-то Лив, глядя на свое отражение в заводи, – Старый людоед слишком долго жил один…

И она перешла на диету. Две недели ела только апельсины да ананасы, лишь иногда позволяя себе взять банан из гроздей, висящих у нас под потолком.

Как только темнело, мы выносили несъеденное за хижину. По ночам сюда сбегались косматые свиньи, которые чавкали, хрюкали и визжали так, что мы боялись, как бы они не разбудили деда! А когда самые огромные из них принимались чесаться о сваи, вся хижина угрожающе раскачивалась.

Но строение оказалось достаточно прочным. Как бы ни бушевал шторм, срывая гребни с огромных валов, хижина все выносила, она только клонилась набок, точно гибкая пальма.

Широкая – во всю стену – дверь была обращена в подветренную сторону. Когда над веерами пальм плыла луна, ее лучи заглядывали прямо в нашу «спальню». Но от дождя мы были надежно укрыты. А крылатых мучителей уносило ветром. Словом, это было чудесное время…

Я никогда не забуду, как мы, все четверо, собирались вечерами на берегу возле потрескивающего костра. Свет луны серебрил Тихий океан, играл на пальмовых кронах над нашими лачугами. Дальше, за пальмами, блестели огромные листья удивительных растений, море листьев, которое простиралось до черной как смоль зубчатой стены, отгородившей нас от всего мира.

Дикие козы блеяли на склоне, хрюкали свиньи, журчал, сбегая вниз, ручеек.

Обычно Теи Тетуа высекал огонь из кремня железом, но он обучил нас также искусству добывать огонь трением. Это легче, чем иные думают! Он расщеплял пополам сухую-сухую палочку и заострял конец одной половинки. Потом, взяв эту половинку обеими руками, быстро и сильно тер острым концом по канальчику второй половинки.

Постепенно в конце желобка собиралась кучка мелких, как пыль, сухих опилок. Желобок чернел, пахло паленым, потом опилки начинали дымиться. Теи посыпал их трутом и раздувал. И вот уже есть огонек!

…Сидим и смотрим на пляшущее пламя костра. Тихая, мирная тропическая ночь. Словно мы перенеслись на тысячи лет назад, когда во всем мире безраздельно царствовала природа, а времени не существовало.

Сидя на корточках, Теи Тетуа курит свой самосад. Старый сморщенный дед, с одной лишь маленькой пестрой тряпочкой на бедрах. Рядом пристроилась Момо – юная, красивая, большеглазая. Мы все легко одеты; солнце и ветер закалили кожу. Разница только в том, что Теи и Момо еще смуглее нас, их кожа еще здоровее, а подошвы жестче и неуязвимее.

Вот Теи, не сводя глаз с костра, начал ритмично покачиваться. И запел, запел хриплым голосом монотонную песню. Мелодия предельно однообразна, но ее будто создала сама природа, которая окружала нас, и мы ощутили дыхание далекого прошлого… Словно мы перенеслись в дни молодости Теи Тетуа, даже еще дальше – в ту пору, когда на островах жили их первые обитатели.

В песне рассказывалась древнейшая полинезийская легенда о сотворении мира. Когда-то ее знали и островитяне. Задолго до появления белых ее пели во время религиозных церемоний.

Вот коротко содержание легенды: Тики, обитающий на небесах, создал землю. Потом он создал воду. Потом – рыб. Потом – птиц. Потом – плоды. Потом – свинью (единственное млекопитающее, известное островитянам до открытия Полинезии белыми). И только после этого он создал человека. Мужчину по имени Атеа и женщину – Атаноа.

– Дальше они справились сами, – объяснил Теи. И продолжал петь, перечисляя всех потомков Атеа и Атаноа.

– Теи, – заговорил я, – ты веришь в Тики?

– Да, – сказал Теи, – я есть католик. Сейчас все есть католики. Но я верю в Тики. Верю, что Тики и Иегова – одно и то же. Как это на твоем языке? – он указал на костер. Я ответил.

– Твой народ называет это «костер», А мой народ – «ахи». Твой народ говори «Иегова». Мой народ говори «Тики». Тики есть Иегова. Мы это поняли, когда пришел белый человек. Но белый человек не понял. Белый издеваться над Тики. Они хотят дать нам новая вера.

Старик смотрел на огонь… Его народ не уважал белых. А белые презирали его народ. Мы представили себе первых прибывших сюда белых, которые в обмен на стекло и мишуру получали настоящий жемчуг. Они смеялись над глупыми островитянами…

А для полинезийцев жестяные броши и стеклянные бусы были огромной ценностью. Ничего подобного не было на островах. И они смеялись над белыми, которые так неумно вели торговлю. Кто же был прав? Обе стороны или ни одна из них?

– Теи, – продолжал я, – как по-твоему, Тики съедал жертвы, которые ему приносили?

Теи лукаво усмехнулся.

– Тераи, – ответил он, – как по-твоему, Иегова съедает то, что ему приносят? Нет, священники съедают. И Тики не ел жертв. Это делали таоа, старые кудесники – наши священники.

– Но Теи, – не унимался я, – я часто видел в лесу Тики. Из камня, вы сами его вытесали.

– Тики не из камня, – спокойно ответил старик, – Тики никто не видеть. Таоа делали для народа каменные изображения Тики. Ваши священники делают изображения Иеговы. Я видеть церковь в Омоа. Там Иегова на стене.

Теи взял бамбуковую дудочку и заиграл на ней носом причудливую мелодию. Ему больше не хотелось говорить об этом… Он католик, но сохранил старую веру. Тики для него стал Иеговой.

Дед часто вспоминал старину. Рассказывал о войнах, о людоедстве.

Когда-то острова были перенаселены. Мы находили развалины жилищ даже на самых крутых склонах над морем: здесь много лет назад обитали бедные рыбаки. Ночью, в темноте, они прокрадывались в занятую врагом долину, чтобы набрать питьевой воды в длинные трубы из бамбука. Племена постоянно враждовали между собой.

Зато природа была тогда щедрее. Она и сейчас щедра, но не так, как прежде. В большинстве долин нельзя жить, потому что там высохли, исчезли ручьи. Может быть, виноваты свиньи, которые перерыли всю землю?

Животные объедают молодые побеги фруктовых деревьев, лошади обгладывают кору хлебного дерева, и оно сохнет. Пока что плодов избыток, но надолго ли?

Почти совершенно истреблена черепаха. Некогда собирали множество птичьих яиц, ловили птиц. Теперь это уже не так просто. Впрочем, как ни богата была природа, на острове все равно царил голод! Полинезийцы ели растения, которых теперь никто в рот не возьмет. Отсюда – одичание, отсюда – людоедство, хотя чаще всего людоедство было религиозной церемонией, связанной с жертвоприношениями богу Тики.

Как правило, человеческое мясо доставалось таоа и королю. Но иногда и простой народ приходил в неистовство. Теи Тетуа помнил случай, когда его друзья во время военного набега съели щеки живого пленника.

Да, страшные истории услышали мы в эти ночи у костра…

– Теи, – спросил я однажды, – из-за чего, по-твоему, вымер твой народ?

– Болезни виноваты, их сюда привез двойной человек, – ответил он.

– Двойной человек? О чем это ты?

– Когда на Маркизские острова прибыли первые белые, их называли двойными людьми. Потому что у них было по две головы, по два тела и по четыре ноги.

Полинезийцы не знали, что такое одежда. Когда белые раздевались, островитянам казалось, что они отделяют от себя одно тело. Снимут шляпу – а под ней еще голова! Снимут ботинки – еще ноги есть! Даже страшно…

Двойной человек принес на острова кашель, лихорадку и боли в животе. Смерть косила островитян.

– Прежде мы никогда не умирали от болезней, – сказал Теи Тетуа. – Люди делались совсем старыми, похожими на высохшие шкуры. Они могли лишь сидеть на одном месте, и приходилось их кормить. Молодые умирали, например, если упадут и шею сломают. Или в океане нападет акула, мурена. Или в битве голову разобьют палицей.

Впрочем, таоа умел лечить сильные ушибы. Таоа – по-нашему шаман или знахарь. Но способности таоа простирались гораздо шире знахарства. Он был отличным психологом и великолепным хирургом. Он умел завоевать полное доверие народа. Таоа исцелял раненых, ловко пуская в ход бесовские пляски и мимику, умел сделать операцию, не внеся инфекции. А теперь малейшая царапина или ссадина гноится. Всюду проникают бациллы.

Ученые собрали замечательные инструменты таоа, искусно сделанные из кости, зуба, камня и дерева. Древние врачи пользовались шилом, буром, они даже изобрели особую пилу.

Словом, таоа – это врач. Теи Тетуа помнил таоа Теке. Он давно умер, но в Ханахепу на берегу стоит каменный идол, носящий его имя. По словам островитян, в этом истукане обитает душа умершего таоа.

Теи видел, как Теке вставил человеку, сломавшему ногу, искусственную кость из дерева. Больной поправился и мог ходить.

Но еще интереснее знаменитые операции на черепе. Один островитянин, живший в Уиа, упал и пробил себе голову. Его доставили к Теке. После пляски и заклинаний врач принялся за дело. Он промыл рану, удалил осколки кости и тщательно выровнял края отверстия, ни разу не задев мозга (если был поврежден мозг, кудесник не брался за лечение). Затем Теке вставил в отверстие гладко отполированный кусок ореховой скорлупы. В кости и в скорлупе он просверлил много дырочек и сшил все вместе ниткой из кокосового волокна. Рана зажила, и тот человек благополучно жил еще много лет.

Такая операция не была редкостью в то время. Мы, конечно, читали об этом, но совсем иное дело самому обнаружить неопровержимое свидетельство. В старом склепе мы увидели висящие под сводом черепа, оплетенные кокосовым волокном; кругом на полу лежали другие, и на одном из них мы обнаружили шов – след операции!

Этот череп нам разрешили унести с собой.

– Цивилизация, – заявила однажды Лив, – странная причуда. Без нее отлично можно обойтись!

Мы лежали после обеда на травке, отдыхая. Ноги – в журчащем ручейке, голова – в тени пальмы, тело подставлено солнышку.

Гудели жучки, шумел прибой. Прямо в ручье, стоял, удовлетворенно хрюкая, поросенок, то и дело выбегала погреться на солнце ядовито-зеленая ящерица.

В долине тихо, мирно, мягко качаются зеленые кроны, Теи и Момо спят в своем доме.

– Нет, – возразил я, – все-таки у цивилизации много хороших сторон.

– Да, конечно, – ответила Лив, – но они всего-навсего призваны возместить ее же минусы. Скажи, например, кому здесь нужна музыка?

– Это верно, – согласился я, – ручей журчит, и птицы щебечут, и…

– Нет, я не про то, – перебила Лив, – не про звуки, а про то настроение, которое они создают. Здесь сама природа переполняет всю душу!

– Так-то оно так, но мы только рады были, когда попали на Хива-Оа, к врачу…

– Вот именно, – подхватила Лив, – а кто занес сюда болезни?

– Ладно, ладно, но ведь теперь поздно говорить об этом. Невозможно всех заставить расстаться с городами.

– Конечно, поздно… Я просто так…

Мы поднялись и стали купаться в ручье. Набрав воды в горсть, я напился; блестящие чистые капли падали с ладони вниз.

– Погляди-ка, Лив, – сказал я, – до чего вода красивая.

Лив рассмеялась.

– Сидя в ванне, ты об этом не задумывался! Все-таки портит нас цивилизация, вынуждает прятаться в скорлупу. Шум, гам, гонка – если все воспринимать, лопнешь от впечатлений!

– Ну и хватит об этом, – ответил я, стоя под струями маленького водопада, – зато сейчас нам хорошо!

Так проходили дни. Простая, счастливая жизнь, приволье… Мышцы постоянно в работе, душа открыта впечатлениям. Мы совершенно не были связаны с большим миром. Даже подумать о нем было как-то странно. Когда мы рассказывали Теи Тетуа про самолеты, то удивлялись не меньше его. Мир техники был чем-то огромным, даже страшным. Точно мы попали сюда с другой планеты.

Однажды, рубя дрова в лесу, я услышал лай; потом показалось несколько полинезийцев. Две семьи пришли из-за гор с запада. Неожиданно нагрянули в гости к Теи Тетуа. Старик был в восторге.

Их заманили сюда рассказы Тиоти, который распространил слух о том, что мы будто бы засыпали Теи Тетуа всевозможными подарками. Впрочем, мы быстро поладили, стали вместе охотиться, вместе ловить рыбу, деля добычу поровну.

Иногда океан бывал настолько спокоен, что мы купались и ловили спрутов. Островитяне ели их сырыми. Нарочно, чтобы подразнить нас, они жевали живых спрутов, которые обвивали их шеи длинными щупальцами! И они, видя ужас на наших лицах, хохотали до упаду.

Момо любила щекотать нежные пятки Лив. Стоило Лив чуть усмехнуться, как она покатывалась со смеху. У самой Момо кожа на пятках была толстая, и девочка безболезненно могла срезать ее целыми слоями. От этакого зрелища Лив испуганно визжала – на радость и потеху островитянам.

Вечерами мы пели возле костра древние песни, которым нас обучил Теи Тетуа, слушали его рассказы.

Словом, в долине Уиа царила настоящая идиллия. Увы, недолго… Видя, что первые две семьи не возвращаются, за ними следом потянулись через горы и другие. Старику Теи приходилось трудно: гости особым прилежанием не отличались, а требовали от хозяина, чтобы он о них заботился. Они бессовестно посмеивались над глупым дедом, который из кожи вон лез, чтобы всех накормить.

И стало здесь так же шумно, как было в Омоа… Варили апельсиновое пиво, и даже малыши напивались допьяна. Момо тоже. Хуже всех вел себя метис по имени Наполеон. Выпив, он терял рассудок. Он уже забил до смерти двух жен, а теперь ухаживал за вдовушкой Хакаева, которая перебралась в Уиа, похоронив мужа. Она заплатила отцу Викторину четыреста франков, чтобы тот своими молитвами открыл покойнику ворота в царство небесное, и была теперь свободна.

Ночью, когда мы спали, нашу хижину начали навещать воры. И нам уже не нравилось в долине Уиа. А тут еще случилось то, чего мы меньше всего ждали: новые пришельцы восстановили против нас Теи Тетуа. Вдруг он потребовал с нас деньги за пользование участком, за фрукты, за все, что мы получили и что он еще только собирался нам дать. Подарки его больше не устраивали – ему нужны только деньги!

Помню день, когда мы сидели на лесенке нашей хижины и внезапно заметили на горизонте дымок. Пароход! Первый с тех самых пор, как мы покинули Таити.

Прежде я не верил тому, что потерпевшие кораблекрушение, попав, подобно Робинзону Крузо, на тропический островок, ежедневно всматриваются в просторы океана, ожидая, когда же появится корабль-спаситель! И вот мы сами не можем оторвать глаз от дымка вдали. Появились мачты, труба, нос…

Приближается!

Наконец мы видим весь пароход. Идет к нам! На нем люди из нашего собственного мира. Стоят на палубе, любуясь чудесным островком, живописной долиной среди могучих гор. Так же, как ими любовались мы, когда подходили к Таити.

Наверно, они видят в бинокль нашу лачугу. И, наверное, приняли ее за жилье островитян, потому что корабль прошел мимо, повернул в сторону Таити…

И мы опять одни – без друзей.

На следующий день один из полинезийцев собрался по делам через горы в Омоа. Мы попросили его захватить письмо. Он отказался. Предложили хорошее вознаграждение – не взял.

Как-то ночью Лив проснулась от болезненного укуса. Держась за ногу, она кричала, что в ее постели кишат какие-то твари. Я сразу понял, в чем дело: тварь была только одна – тысяченожка.

При свете луны мы долго ее искали между пальмовыми листьями, но чудовище исчезло.

Выдавили на ранку лимон: лимонный сок успокаивает боль и нейтрализует яд. На следующий день Лив жаловалась только на то, что нога плохо сгибается. Как только взошло солнце, мы продолжили поиски и нашли в своем ложе желтую гадину. Немного позже я убил в хижине еще одну тысяченожку, а третья улизнула.

После этого терпение наше лопнуло, и мы уговорили одного островитянина провести нас через горы на западную сторону.

Как раз в это время в долине Уиа произошло великое событие: полудикая свинья родила шестерых близнецов – обаятельных крошек с длинными рыльцами, крохотными копытцами и жесткой щетиной. Один из них был рыжий с кокетливыми черными пятнышками и весело закрученным хвостиком. И Лив не устояла. Она усыновила поросеночка, дав ему имя Маи-маи, что в переводе означает "поросюшечка".

Рано утром мы собрались в путь, Лив привела своего Маи-маи на веревочке из луба борао. Решила везти любимчика в Норвегию.

– Ты с ума сошла, – ужаснулся я. – Пока мы доедем домой, он вырастет, разжиреет и будет пугать всех пассажиров.

Но Лив непоколебимо стояла на своем. Я попросил нашего проводника нести поросеночка, но он отказался наотрез. Придется тащить самому…

И вот мы шагаем вверх по долине. Маи-маи визжит и брыкается как бешеный. Я нес его на руках, нес на спине, нес за пазухой – визжит да и только. А солнце жарит вовсю…

Наш проводник прибавил ходу и исчез впереди со своей ношей – пледами, фруктами, вареными клубнями таро. И когда мы подошли к горе, где тропа пропадала в высоченной траве, то совершенно растерялись. Надо было самим искать дорогу.

Долина кончилась, дальше предстояло взбираться вверх по раскаленному склону. Ни единого кустика, ни малейшей тени, ветра нет, солнце палит. В сухой траве теита не скроешься от беспощадных лучей. От дикого визга Маи-маи нам казалось еще жарче. Я робко предложил отпустить поросеночка. Лив решительно воспротивилась этому.

– Бедняжка, – воскликнула она, – он же высохнет, как муха, на этих скалах!

И мы продолжали карабкаться все выше и выше. Тропа и раньше была неясной, а теперь она и вовсе стала исчезать. Какие-то неопределенные следы на песке… Потом пошли теснины и обрывы, и мы окончательно запутались. Я внимательно присмотрелся к следам, по которым мы шли. Это были следы диких свиней. Заблудились…

Идти сквозь заросли теиты не так-то просто, а возвращаться по своим следам и того хуже. Примятые ногами длинные острые листья наклонены навстречу идущему и режут икры, как нож.

Когда мы наконец выбрались на тропу, то были чуть живы. Жара, как в печи; ссадины и царапины горят, все поры закупорены потом и песком…

Распаренный неумолимым солнцем, Маи-маи не унимался ни на минуту. Злобный визг пронизывал нас до костей, и я едва удерживался от того, чтобы швырнуть поросенка вниз с обрыва.