Татьяна Некрасова

В ПОГОНЕ ЗА ОБЛАКОМ

В ПОГОНЕ ЗА ОБЛАКОМ

Синоптики обещали всю неделю дожди. На дворе стояла середина июня, но в душной ординаторской лето мы успели увидеть только из окна: утренняя ясная погода ежедневно сменялась накрапывающим дождиком, мимо проезжали роллеры и велосипедисты, тонкой змейкой под балконом веранды вилась река Крестовка, телебашню давно скрыли от взоров густые, раскинувшиеся широкими шатрами кроны деревьев, в листве которых без устали, даже знойными ночами, щебетали неведомые мне птицы. Неведомые, потому что отличить я могла бы синицу от воробья, а скворцы, щеглы и даже соловьи сливались для меня в образ чудаковатой, пёстрой, чёрно-коричневой певчей особи.

Суббота. Я мчусь по КАДу с мужчиной, которого знаю едва ли более 5 минут, мчусь снимать облака. Для чего?.. Облака! А над головой пока одни свинцовые тучи, и я слежу за мелькающими вдоль дороги деревьями. Так просто – говорить с почти незнакомым человеком. И какая, собственно, разница, о чём говорить. Зачем? Нет-нет, давно мучимая одиночеством, жаждой любви и глубоким трепетным чувством, выдуманным и подаренным другому, тому, который никогда не оценит этого подарка… Нет, сегодня я решила, пусть будет так.

И вот сначала расступаются рощи, потом и оси дорожных развязок остаются позади, и нашему взору открывается до горизонта иссиня-серый простор залива. Впереди широкой полосатой лентой пестрит магистраль, а там вдалеке – остров и золотой, будто натёртый до блеска купол собора словно маяк, а в нём едины молитва и спасение для заплутавших душ и кораблей.

Тяжёлая капля шумно шлёпнулась на лобовое стекло. И ещё одна, и ещё. И вот уже барабанная дробь разлилась по всей крыше и капоту. Заскрипели дворники, и тонкие струйки дождевой воды разбежались во все стороны. И вот дождевой метроном замедляется и вскоре лишь одинокий стук нарушает ревущую мелодию мотора.

Я люблю долгие путешествия на автомобиле, когда можно прижаться лбом к стеклу или откинуть голову на заднем сидении и наблюдать, как, не облака плывут над тобой, а ты плывёшь под облаками. Они, белые, лёгкие, как лоскуты ваты, висят в воздухе, почти недвижимые и неизменные, тогда как машина несётся со скоростью более ста километров в час, оставляя позади и облака, и окрестные пейзажи. И даже горизонт меняется. Одно лишь солнце, прежнее, следует по твоему маршруту и пытается заглянуть, а что же там по другому борту твоего четырёхколёсного корабля.

Вот и непогода остаётся позади, в душном, многолюдном, роящемся и кишащем суетой и простудой городе. Здесь же, посреди залива, на острове властвует переменная облачность. Переменная облачность. Отчего не переменная ясность? Ведь здесь всего какая-то отара облаков прибилась к маковке собора, а вокруг слепящие солнечные зайчики прыгают в стёкла домов и машин и, отражаясь, тонут в больших лужах и маленьких лужицах.

Как много разных природных состояний метеорологи могут назвать переменной облачностью. И вот это небо – что сейчас над моей головой. И тучи с единственным пробившимся сквозь тяжёлые слои лучом, что словно прожектор бросает свет на самое высокое строение над колыбелью Невы. И такие дни, когда стада облаков и туч, самых разных размеров, цветов и форм стремительно несутся по небу, где пролившись дождём, где распахнув земле солнечные просторы. Здесь есть и лиловые, и сизые, серые, чёрные, белоснежные, даже синие-синие облака. И всё они меняются, рвутся, клубятся, топорщатся, проносятся вдаль, никогда больше не возвращаясь и не становясь прежними. Вот уж поистине – облачность переменная. В такую погоду лучше всего сорваться из дома вникуда, бродить по городу, по открытым просторам, паркам, набережным и думать – думать бог весть о чём. И мысли твои уносятся вслед облакам. И, кажется, нет погоды лучше. И, кажется, нет ничего неразрешимого и неподъёмного, потому что через мгновение, я знаю это точно, всё будет совсем иначе, совсем не так… А как – об этом я думать не стану. И, если знать или просчитать заранее, то будет неинтересно. Откуда бы тогда взяться приключениям, если бы каждый знал, что ждёт его в следующее мгновение?

Мы в Кронштадте. Здесь светит солнце, зеленеет трава, местные жители и городские туристы высыпали на центральные улицы насладиться этой полупериферийной субботней обыденностью. Роман жил здесь, и всё ему здесь знакомо. Мост, натянутый между противоположными склонами оврага, покачивается под ногами. Но я не ощущаю этого, и даже мой прыжок не разбудил спящего великана. Собор закрыт. А за ним каналы сходятся в обрамлённый камнем котлован, куда когда-то, несколько столетий назад, приводили на ремонт корабли. Старые, наполовину разрушенные и заброшенные военные здания, поросшие мхом и сверкающие разбитыми стёклами – следы быта ушедших в прошлое военных гарнизонов.

В воздухе мы явственно почуяли запах свежей выпечки – на местном заводе хлеб уже много лет как не пекут, но делают замечательные сушки. Как их не попробовать? И даже уголком глаза взглянуть, взобравшись на узкий металлический карниз окна на технологию производства: круглые молочно-белые кругляшки со звоном сотнями падают в металлические ёмкости – ванильные, с маком, кунжутом, солью, в глазури – чего только душа пожелает.

Рома жил здесь в девяносто седьмом. В девяносто седьмом?

- А сколько тебе лет?

- Сорок два.

Сорок два? Мне двадцать пять. Как скрыть своё удивление? И как я раньше не замечала – ведь это очевидно. Где мой намётанный профессиональный взгляд?

С ним вполне легко и интересно, он многое знает и может рассказать. Но мало ли интересных людей?.. Вот здесь он жил – а пройдём к тому старому сооружению – вот выход к заливу, и он как на ладони, а там – город. И так тихо. Задержи дыхание, замри: плеск волн, крик чаек, а по краю горизонта город пыхтит и выплёвывает клубы дыма, закашливаясь, освобождённый от пыльного смога моросящим утренним дождём.

Мне нравятся эти милые и уютные малоэтажные города. Жёлтого тёплого цвета, утопающие в зелени и цветах, они располагают к отдыху, прогулкам и неспешным беседам. Но здесь нет облаков и крепости тоже нет. И вот снова лента бежит посреди бушующих волн, взрезаемых носами кораблей. Машина ныряет в тоннель, сначала круто вниз, потом всё более полого и на подъём. Роме нравится это место – почему? Темнота, пластиковые стены и крутящиеся гигантские вентиляторы. Нет, это место ничуть не впечатляет и даже не устрашает. И я совсем не ощущаю, что над нами сотни кубометров невской воды, и вся эта громадина может ненароком обрушиться на нас. Только пластиковые стены и дурацкие гигантские вентиляторы. Да полумрак.

Есть несколько путей, чтобы попасть в крепость. И этот городок по пути, где живёшь ты. Поедем? Да только там пропускной режим. А поедем.

…

Неужели я буду в твоём городе? Через какие-то несколько минут я вступлю на твою родную землю. Вот навстречу проносятся машины. А вдруг в одной из них ты? И, как назло, так ярко светит солнце, что лиц не видно, ни одного лица, ни одного… Нет, одного-единственного знакомого, заросшего по самые скулы колючей бородой, родного лица. Вот первые дома: здесь малоэтажные, а там вдалеке – высотки; вот и твоя работа, о которой ты столько говорил мне. Сосны, сосны – кругом сосны. Сосновый твой городок! Не такой, как все прочие. Нигде больше в мире нет такого городка, как этот. Потому что здесь ты исходил все закоулки и дорожки, и каждая из них помнит топот твоих ног и голос: «Лёха, постой, я с тобой!» Может быть, в том дворе, что промелькнул слева, мальчишки один за другим напрыгивали на спины друг друга, и вот твой последний прыжок – и все кубарем катятся со смехом на землю. Вот ножик искусно отрезает ещё пядь земли, а «тигры» и «пантеры» выстраиваются в грозное войско. Вот снаряд из плевательной трубки полетел в чью-то спину – и я слышу победный клич: «Убил!» Вот Липовский пляж, и ряд мальчишек лежит на белом песке, подставив первым лучам солнца такие же белые, как и этот песок, спины. Вот лыжня, проложенная твоим отцом, а вот эта зазубрина от твоих лыж…

Эх, почему нельзя вернуться в прошлое? Увидеть, как под дождём мальчишки убегают под козырёк первой попавшейся крыши, услышать задорный звонкий смех и болтовню, подсмотреть сквозь щёлку, как мама ругает тебя в сердцах за порванные брюки, в глубине души готовая расцеловать все ссадины на твоих угловатых разбитых коленках. Всё, что нам остаётся – воспоминания. И я часами готова слушать твои живые рассказы и хранить их в сокровенных, «красных» уголках своей памяти. А сейчас я взволнованно смотрю то по сторонам, пытаясь уловить, запомнить каждый метр твоего города, то в карту, изучая названия улиц и вспоминая, что уже слышала от тебя: Молодёжная, Красных Фортов, проспект Героев… Вижу, как в лучах заката ты спускаешься в город с железнодорожной платформы «Калище». И сейчас ты, возможно, где-то здесь, затерялся в квадратах дворов, разукрасивших цветными клетками карту в моих руках. Но сегодня я не жду, что встречу тебя здесь, только хочу вдоволь надышаться твоим городом.

Кружим, колесим. Заправка, и назад – в Андерсенград. Я в гостях у Сказки. Но, как часто бывает, то, что для ребёнка – сказка, для взрослого – пошлая бутафория. За красивыми красными кирпичными стенами – игрушечные балконы, замурованные крохотные башни, миниатюрные скамеечки, окружившие маленькую сцену, на которой живо представляется бледный юноша в плаще с черепом в руках, вопрощающий: «Быть или не быть?...» Ребятня гоняет на самокатах по дорожкам. Смеясь, и я предлагаю Роману коснуться носа Оловянного солдатика. В окружении желающих его сфотографировать, кажется, что не так уж он одиноко стоит на своей единственной ноге в мощном сапожище. Рукоять шпаги выглядит заманчивей, но натираю я его до блеска отполированный нос.

Дорожка огибает башню, мы спускаемся вдоль кустов шиповника. Ветер принёс мне его тонкое благоухание, и вдруг захотелось, как в детстве с головой нырнуть в пурпурно-лиловые волны бутона, допьяна напившись его ароматом. Отерев нос от золотистой пыльцы, я иду, вглядываясь в прорези листьев:

- В детстве мы ходили с сестрой в детский сад во дворе искать на кустах шиповника божьих коровок. А вот, посмотри, я нашла! – Не прошло и мгновения, как красное с шестью чёрными точками на спинке насекомое уже спускалось в ковш ладони по моему стеблю-пальцу. – Мы собирали их в спичечный коробок, а потом отпускали с балкона улетать и говорили: «Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба…» Хочешь её взять?

Роман, улыбаясь, отказывается. Она же не хочет лететь, как часто бывало, когда мы были маленькими. И руки мои совершают причудливый танец, всё время возвращая её на вершину подушечек пальцев. «Вот тебе!» – и резкий поток воздуха слетает с моих губ под её укрытые сетчатые крылья. Но упрямое насекомое вовсе не намерено покидать облюбованный незнакомый пульсирующее-тёплый цветок. Наконец, задул настоящий ветер, подобно шкатулке раскрылись её крылья, и через миг она упорхнула, не дав мне опомниться, чтобы загадать желание.

- Едем дальше?

Вновь пристёгнут ремень безопасности, вновь в моих ладонях весь городок размером, пожалуй, с тетрадный лист.

- Здесь налево, потом ещё раз налево, а затем направо.

- Ты, оказывается, прекрасный штурман.

- Должна же и я выполнять какие-то функции. Ты меня покатал, накормил, рассказал…

- Достаточно того, что ты красивая девушка.

Нет, этого далеко недостаточно. И ни к чему комплименты.

Заводы, заводы… Где же электростанция? А другой дороги и нет. Какие-нибудь километров десять и мы приедем в крепость. Вот на ровном полотне дороги выросла пробоина, и как грибы после дождя, то здесь, то там, они покрыли весь путь. То слева, то справа выскакивали нам под колёса всё новые и новые ямы, одна глубже другой. Как пьяные, мы виляли между ними, проваливаясь и выскакивая на самом медленном ходу.

По правую сторону на чьём-то дворе показалось гнездо аиста. Я прежде не видела аистов так близко к нашему городу. В Беларусии, в Псковской и Новгородской областях – да. Там их видимо-невидимо, в каждом огороде и каждом дворе. В гнезде, гордо подбоченившись, на одной ноге стоял аист-родитель, а вокруг, бесшумно галдя, открывали длинные тонкие клювы маленькие аистята. Рома и я удивлённо проводили их глазами.

Ещё немного и изуродованное шоссе кое-как выпрямилось и стряхнуло с себя выбитый асфальт, и за поворотом показалось деревенское кладбище, а за ним – крепость. Монументально возведённое строение, казалось, терялось теперь в металлических прутьях, косо натянутых проводах, решётках и бессистемно обрамлявшей его растительности. Облака же, дразня, сбежались над дальним полем, оставив за крепостью бесфигурные разводы.

- Даже снимать нечего.

Нет, я не была разочарована. Стены и башни из белого камня прекрасны, нужно лишь дать волю фантазии, и время летит вспять, срывая провода, арматуру и возводя разрушенные стены. Вот она – старинная крепость – на холме над ещё не обмелевшей рекой, мощная и неприступная. Из каждой бойницы ощетинилась мечами и луками. А на западе уже виднеется приближающееся войско неприятеля, тылы которого озарены закатным солнцем, наполовину скрывшимся в студёных водах Балтийского моря. Лишь только первые воины ступили на край рва, как по команде «Пли!» сотни тончайших стрел взметнулись чёрной тучей в небо, и вот этот пчелиный рой со свистом несётся на землю, вонзаясь острыми жалами, минуя щиты и кольчуги иноземцев. Всюду слышны крики, стоны, ржание лошадей, из-под копыт которых взметнулись клубы пыли. Не дав успеть опомниться, лучники выпускают новый улей, и вновь бездыханные тела устилают древние земли… И эта зелёная трава под ногами, испещрённая цыплячьи-жёлтыми цветами, так пышно колышится оттого, что корням её даёт начало пропитанная кровью ингерманландская земля.

Огибая крепость сперва слева, а потом – справа, мы изучаем каждый уголок, осматриваем каждый камень. Среди кустарников ивы мы идём по тонкой протоптанной тропке вдоль крепостной стены. Впереди я, следом Роман. Я бережно отвожу ветви, заботясь об идущем позади товарище, и они плавно с нежным шелестов возвращаются, нависая над заросшим нашим путём. Из-под ног сыпется земля, слетая в овраг. Роман падаёт мне руку, но нет в таких прикосновениях ни трепета, ни чувства. И руки разъединяются, едва кончается опасный отрезок пути.

- Посмотри, это ведь мята? – растираю сочные листочки в ладонях, но не чувствую приятного терпкого пряного запаха. – Может быть, это ещё слишком молодые листья.

Фотографии сделаны, тропинки исхожены. Роман предлагает посмотреть деревню. И наш путь лежит теперь в противоположную от шоссе сторону.

Все деревни похожи друг на друга. Одна в них душевная атмосфера, покой и тишина. Я люблю сельские поселения за неспешность, невозмутимость, за запахи свежескошенной травы, влажного срубленного леса, полевых цветов, утяжелённых втройне безветрием летнего зноя. Вот у последнего крыльца юный карапуз оседлал трактор и, кажется, вечность может наслаждаться этой игрушкой.

Поле!... Вдоль глубокой колеи по обе стороны белеют пушистые головки одуванчиков. Срываю, сдувая крохотных парашютистов, сбиваю руками. Хочу бежать, расплёскивая белые пушистые волны…

- Вот он, наконец, первый день лета!

Но насладиться этим упоительным чувством я хотела бы в этот миг в одиночестве.

Тишина! Какая тишина! Дурацкий скрип лямки от фотоаппарата заставляю замолчать. И вот эта пронзительная тишина, в которой слышно, как жужжит шмель и даже взмахи крыльев мошкары можно услышать, если хорошенько прислушаться. Сорви травинку, насладись её соком. Нужно разжевать её между зубов и так и оставить во рту, чтобы ещё долго-долго чувствовать кислый привкус.

Рома указал мне на самолёт – над полем взмыл ввысь натуральный «кукурузник». Вот он входит в «мёртвую петлю», «свободное падение», «бочка», ещё «петля» – как будто кто-то невидимый забавляется игрушечным самолётиком, подкидывая его то так, то этак. Минуты, десяток минут – а он всё крутится, вертится, парит. Уже солнце невозможно слепит глаза, а он всё не прекращает своей искусной бесстрашной пляски.

Вот облако, похожее на огромный лайнер или самолёт, а с другого конца – на голову акулы. А вот эти всё клубятся и всё выше поднимаются в небеса. На горизонте же река или бухта блестящей поверхностью врезается прямо в залив, на котором в ровную линию выстроились баржи, издалека похожие на огромных седых морских зверей. И никак не прийти нам к единому мнению, где же городок с электростанцией – справа или слева. Там на горизонте – дома это или бор стоит стеной.

И вот снова мы у стен крепости. Как настоящие аборигены облюбовали лавку на краю оврага у шоссе, хрустим сушками, впитывая последние предзакатные солнечные лучи и наслаждаясь деревенской негой. Хорошо вот так сидеть вечером, ничего не делать, ни о чём не думать, никуда не спешить – просто молчать, смотреть, созерцать. Наблюдать, как мимо проносятся автомобили, как летают низко над землёй стрижи – предвестники дождя, как закрываются перед сном цветы, как день сменяет вечер, а за ним на землю спускается ночь, как взрослеют дети.

Долго мы пытались разглядеть, стрижи это или ласточки.

- В деревне у бабушки был старый колхозный коровник. Когда в девяностых годах он опустел, мы приходили туда смотреть на ласточкины гнёзда, слепленные под самой крышей из глины и веток. Но по-прежнему каждый житель деревни, имевший корову, пригонял её на окраину, где начинались колхозные поля, а ближе к вечеру, стадо возвращалось обратно. Это было невероятное зрелище: добрых полсотни парнокопытных животных дружно спускались с полей, словно масляная река, переваливаясь и переливаясь пятнистыми боками. И какой окраски корова шла первой – такую погоду жди завтра: красная – ясно, белая – облачно, а чёрная – беда сенокосу, дождей не миновать.

Мы сидели долго. Рома вскипятил воды и заварил зелёный чай. Мы пили траву губами из кружек, глазами впитывали её из без конца и края простирающихся окрест полей и вдыхали её дурманящие ароматы.

День не может длиться бесконечно. А обратный путь обычно недолог. Вот снова разбитое шоссе – Рома предлагает мне вести, но нет, я-то знаю, что брать на себя эту ответственность я не готова, чем бы он не руководствовался, делая мне столь смелое предложение. Вот твой городок. Как странно – как мы могли не заметить, когда ехали в крепость, – вдоль шоссе раскинулись сети электростанции, внушающих размеров урбанистический пейзаж: на фоне персиково-пепельно-лилового неба – пересечение чётких линий, убегающие в бесконечность провода, а позади гладь залива. Как мы могли этого всего не видеть?!

Из колонок магнитолы рвутся электронные ритмы.

- Тебе нравится эта музыка?

Нет, нам обоим не нравится. И вот Роман включает для меня военные финские песни. И пространство машины наполняется бравурными маршами, лёгкими и весёлыми военными мелодиями, с первых нот подкупающими своей универсальностью. Здесь даже есть «Катюша» в колоритном переводе. И неважно, что песни эти написаны в годы лютой вражды наших с чухонцами, в период советско-финской «зимней» войны. Военная песня с первых нот должна поднимать в бой даже самого трусливого солдата. Все страхи и сомнения должны остаться позади, лишь только палочки коснуться барабана и трубач поднимет горн. Впереди для него будет одно: победа или погибель.

Однако, вечер. Субботний вечер. Как не думать о тебе субботними вечерами? Подлая тоска тайком прокрадывается в моё сердце и нет-нет, да и взгляну на часы – не звонит… не звонит… И не позвонит. Знаю, что не позвонишь. Но жду, неустанно, вечно, верно…

Рома спросил меня про живопись. Нет, на живопись нужно время, много времени, очень много времени. Нужно посвятить этому не час, не день – время, нужно посвятить себя. Рома говорит, что фотография для него – хобби. Хобби – это полдюжины объективов, бленд, поляризующих и других стёкол, всевозможных насадок и приспособлений. Можно видеть мир, а можно видеть мир через призму – зеркало фотоаппарата. Можно и так, и так. Он может, но, если я пока не могу, значит, время ещё не пришло. У него позади немало, у меня – многое впереди. Он свободен – от работы, от забот, от семьи тоже. Я вся окутана суетой. И я не готова сейчас всё бросить и остановиться. Даже сегодня эта буря по имени Роман, едва я сделала шаг ей навстречу, подхватила меня и унесла далеко, но не смогла захватить всецело ни моего ума, ни моего сердца. И вот я вырвалась и не готова вновь в неё с головой окунуться. Меня ждёт другая дорога, моя, та, что ещё никем не пройдена, где я буду спотыкаться, вставать, падать вновь и вновь подниматься, где я пролью немало слёз, но мой звонкий смех будет слышен вдвое чаще, где я буду умирать в духоте суеты и скуки и своими руками лепить свою судьбу, где я взвою от одиночества, но буду любить, как никто не любил, и, наконец, буду счастлива. Нет, каждое мгновение буду счастлива. А сегодня мой выбор не хобби без практического смысла, а труд, и, увы, не спокойное созерцание, а бессмысленная и беспощадная гонка.

Уткнувшись лбом в стекло, наблюдаю закат. Так странно – всё кругом приняло одну тональность – какой-то молочный серо-лиловый цвет: вода, облака, город, – всё слилось, и мы как будто плывём по этой молочной бесконтрастной реке, где нет ни дна, ни края, ни небес. Говорить – искусство, но молчать – искусство тоже. Теперь тишина другая – шуршащая под колёсами, свистящая в ветре, гудящая в моторе – тишина. И нас как будто выпила, наконец, эта тишина. И мы, обессилев и онемев, просто глядим вдаль и ничего не хотим говорить. Вот какая тишина.

День окончен. Ты не позвонил. Рома довёз меня до парадной. Я дома. Наконец, день окончен. Он был насыщен и хорош. Сколько всего сменилось за этот день, сколько увидено, сколько прочувствовано, сколько понято. Но день окончен. И ничего не осталось. Как облако, он промчался мимо, вырвав налетевшей бурей из моих рук пушистые одуванчики. Остался лишь ты. Ты, что не позвонил. Ты, которого я ношу в своем сердце.

26-27 июня 2012 года