Рождественская сказка

…Домик завалило снегом по самые окна. Солнце рассыпало бриллианты искр на пушистых намётах – заснувший хуторок тихо пыхтел печными трубами, изредка тявкала собачонка.

В домике, пропахшем овчинами и старым дымом, весело трещал огонь в огромной русской печи, а за столом, у самого окошка, сидели двое. Яан – вполоборота к телевизору, который сквозь треск помех плохонькой антенны показывал «Рождественские встречи». Тайка болтала без умолку, несла какую по‑женски милую и глуповатую от вина околесицу – ей было хорошо, тепло и очень надёжно, уютно рядом с этим сильным и строгим человеком. Немножко ныла на жёсткой табуретке едва прикрытая коротеньким халатиком Тайкина попа – рано утром звонкий хлёст кожаного ремня вырвал её из сладкого сонного царства. Откинув тёплое одеяло, Мужчина неторопливо и размеренно хлестал ремнём голую девушку:

– Женщина должна вставать раньше… Женщина должна разводить огонь… Женщина должна приносить воду…

Наказанная молча вздрагивала, уткнув лицо в подушку и покорно принимая жаркие шлепки ремня. Выпоров её тридцатью ударами, Яан позволил встать. Раскрасневшаяся, она опустилась перед ним на колени, взяла пальцами его руку с зажатым в кулаке ремнём, поцеловала и заглянула снизу в глаза:

– Ты больше не сердишься? Если сердишься, возьми плеть… Можно, я принесу тебе плётку?

– Не надо, маленький урок не требует большого наказания. Иди, готовь завтрак. И ладно, я разрешаю тебе надеть халатик.

Это было рано утром, потом был завтрак и… И ещё кое‑что, о чем красноречиво говорило счастливое Тайкино лицо и узлом смятые, сбитые простыни. Вино сыграло злую шутку – вдруг осмелев, девушка на самом интересном для её Мужчины месте отвернула его от телевизора, закрыла ладонями глаза и начала «вредничать» – теребила за уши, кусала шею, потом еще глупее и настырнее, совершенно не слушая сначала строгих, потом по‑настоящему гневных слов Яана:

– Прекрати! Ну же!

Она и не заметила, когда он разозлился по‑настоящему: оттолкнув, прикрикнул:

– Стоять! Ты что, перегрелась? Вино разгорячило?

Она опомнилась, виновато опустила ресницы. Судорожно и страстно вздрогнула, когда его рука легла на лобок, а пальцы мягко скользнули вдоль припухшей от желания складочки.

– И вправду перегрелась! – он усмехнулся, ощутив жар и влагу.

– Ну, не обессудь – придется немножко охладить… Ты моя послушная девочка?

– Да, я твоя послушная девочка! Приказывай! – прошептала она, взявшись за пуговички коротенького халатика.

– Правильно взялась. Снимай и пойдем.

– Куда?

– Опять вопросы?

– Прости…

Она повела плечами, качнулись молодые, но слегка провисшие от тяжести груди – он снова провел пальцем возле соска левой груди, где тонким полумесяцем белел след старого ожога – памятью о первом Учителе девушки, который и вышколил её, превратив в старательную рабыню – тот держал пламя свечи под голой грудью, пока она не закричит. Девушка закричала тогда на двадцать третьей секунде, а след остался не в душе – от крика, а от ожога. Но и в душе саднила горечь: я сдалась, закричала…

Отняв от шрамика палец, он ободряюще погладил по щеке – Тайка благодарно прижалась на мгновение к его плечу. Мужчина велел:

– Надень валенки.

Девушка даже не дрогнула, хотя в глазах появилось понимание. Понимание – и покорность. Старательная, на любви построенная покорность! Вступила в широкие тёплые валенки, а он толкнул пристывшую дверь в сени. Вышли – сзади тянуло уютным теплом, спереди тонкими струйками пара пробивался солнечный рождественский морозец.

Скрипнула внешняя дверь, заиграли в глазах солнечные зайчики – лишь на секунду замешкавшись, девушка вышла на крыльцо. Он был в брюках и рубашке, она – голенькая. Холод цепко ухватил соски грудей, окинул всё тело, она прикусила губу и замерла, ожидая, что он скажет. Мужчина показал рукой на широкую деревянную скамью, вкопанную недалеко от дорожки. Скамья почти спряталась в снежном намёте.

– Ты получишь всего три розги. Ложись на скамью и жди меня – я принесу прут.

Тайка коротко выдохнула облачко пара:

– Как скажешь… – и сошла с крыльца, проваливаясь валенками. Он с крыльца смотрел, как она прошла по сугробам к скамье, наклонилась счистить с неё рукой пухлую снежную шапку.

– Ложись! – прикрикнул. – Остывай, негодная девчонка!

Тайка зябко повела плечами, переступила из валенок, сразу окунувшись в сугроб голыми ногами чуть не до колен, и… быстро легла прямо в снежный холм, прикрывший ледяное ложе скамьи. Её бело‑розовое тело на белом снегу показалось ему сгустком игравшего солнечного света. Наказанная девушка лежала ровно, не шевелясь, только едва заметно приподняв бёдра, чтобы снег не так жадно хватал холодом живот и лобок.

Он вернулся в дом, неторопливо закурил, выглянул в окошко: голая девушка начала слегка извиваться, спасая от подтаявшего под ней снега то груди, то бёдра, двигала ляжками. Налетевший ветерок кинул пригоршню мелкой снежной пыли, взметнулись длинные локоны, и Тайка приподняла плечи, дёрнулась, словно сильнее вжимаясь в скамью.

Ещё с минуту понаблюдав, как «остывает» его нерадивая собственность, Яан вернулся в сени, где в огуречной бочке мокли тугие длинные прутья. Выбрал один, проверил на взмахе, и пошёл на двор. Остановился у скамьи, над Тайкой. Она дрожала, дышала прерывисто, но не смела ни поднять головы, ни подать голос. Круглые ягодицы, уже побелевшие от морозца, то слегка сжимались, то снова расслаблялись, стройные ляжки подрагивали, а пальцы то сжимались в беспомощные кулачки, то снова сплетались над головой. Девушка сильно замерзла, и это было заметно не только по холодной дрожи, но и по следам «утреннего ремешка», которые снова проступили на её заду розовым рисунком.

Докурив, мужчина провел прутом по телу девушки – от плеч к ногам.

– Выровняй спинку… раз! – и гибкий прут со свистом лёг чуть пониже лопаток.

Тайка резко вскинула голову, коротко повторила:

– Раз!

– Расслабь попу… Два! – с оттяжкой высек ягодицы.

– М‑м‑м, – негромко откликнулась девушка, судорожно дёрнувшись на скамье.

– Не напрягайся! – повторил построже, и снова с потягом, но уже по ляжкам.

Девушка на этот раз смолчала, и только напряжённые ноги выдали, как трудно было ей принять такую сильную розгу.

– Ну, теперь остыла?

– Да… – тихо ответила наказанная.

– Ладно, можешь вернуться в дом.

С порога она чуть не бегом – к печке. С наслаждением прижалась к горячему белёному боку, перевела дыхание, смущённо посмотрела на своего хозяина:

– Ужас как замёрзла…

– А если бы я не вышел тебя сечь?

Она слегка пожала плечами, словно удивившись вопросу:

– Лежала бы…

– Так ведь замерзла же!

– Ты приказал лежать и ждать, – в её голосе слышалось недоумение: дескать, что уж тут непонятного?

Мужчина едва заметно усмехнулся:

– Молодец, девочка… Ну ладно, погрейся, накинь халатик и давай‑ка за стол. Праздник у нас с тобой или не праздник?

Накидывая халатик, она снова повела плечами – горел рубец на спине. Присев к столу, чуть подвинулась на край табуретки – хотя всего две розги, но мочёный прут оставил горящую память. Теперь жди, пока пройдёт… Но уже через несколько минут она и думать забыла про наказание – действительно, праздник у них или не праздник?

Это был настоящий праздник. Наступил момент, когда он подал ей руку, как настоящей леди, провёл на середину комнаты и аккуратно завязал глаза. Она стояла, не шелохнувшись, пока он бережно снимал с неё халатик – не сорвал, как положено перед поркой, а аккуратно опустил материю с её тела. А потом она ощутила всей кожей прикосновение шелковистой ткани. Не очень умело, но старательно он расправлял складки, что‑то подвязывал… И лишь потом, за руку отведя к старенькому, поблекшему зеркалу в шкафу, снял повязку.

В мутноватом стекле отразилась длинноволосая, стройная, и отчего‑то сразу ставшая высокомерной настоящая английская леди: в длинном, очень строгом и вместе с тем поразительно изысканном вечернем платье… Чёрный муар шёлка открывал плечи, сбегал широким воланом к поясу, продолжая складки высоким разрезом на бедре. Это был поистине царский подарок, и вдруг она поняла: как‑то, гуляя с ним по городу, она как заворожённая застыла перед витриной – там было именно это платье. Он запомнил и теперь…

Тайка коротко всхлипнула и, резко развернувшись, обвила руками его шею, тесно‑тесно прижалась к крепкой груди. Не было слов. Да и зачем?

И потом снова продолжался праздник – похрипывал телевизор с постоянными клипами, и она танцевала перед ним, танцевала с ним, ощущая горящим от страсти телом его руки сквозь тонкий шёлк своего подарка. А потом он поцеловал ей руку, и она поняла – царственно шагнула к кровати, неторопливо потянула вниз молнию и медленно, с достоинством выскользнула из платья. Она стояла над ним, упавшем на пол, не голая – она была нагая, как девушки с картин Возрождения. И действительно не надо было слов – он поднял свою Женщину на руки, бережно уложил на кровать и легонько поцеловал – в губы, соски набухших грудей, в сокровенное место. И взял её нежно, словно хрустальную, и она стонала от страсти, стонала и захлёбывалась слезами благодарности и восторга, бессвязно шепча: «Не выходи из меня»…

А потом снова продолжался праздник. И Мужчина удивлённо, с новым интересом и каким‑то узнаванием посмотрел на свою Женщину – как она додумалась выбрать такой подарок. Из широких, окованных медью ножен с тихим шелестом легко скользнул тяжёлый булатный клинок. Этот кинжал был оружием настоящего Мужчины, годным и для охоты, и для смертного боя… и для последнего удара в сердце неверной женщины…

Теперь уже она принимала его как царя, ещё млея от восторга, когда только что была царицей: на коленях, совершенно обнажённая и распустив по плечам волосы, она губами, ртом и языком заставила его застонать так же, как час назад стонала она. И приняла в себя горячий удар его семени, страстно убирая языком всё до последнего…

Горели свечи, искрилось вино. И наступил миг, когда она из‑под ресниц бросила на него взгляд – не столько покорный, хотя в нём читалось и это, сколько требовательный. Он понял. Он всегда её понимал, даже лучше, чем ей казалось.

– Ты помнишь, когда‑то писал мне про испытание?

Он жестом прервал её:

– Не надо ничего говорить. Я всё помню. Но знаешь, девочка, я слишком долго тебя ждал, слишком много было нервного и трудного в последние месяцы. Боюсь, что буду излишне строг…

Теперь она прервала его:

– Ничего не говори! Я хочу не просто строгости. Испытание должно быть настоящим, или не быть вовсе. Я очень постараюсь его пройти!

– Хорошо. Я обещал, и моё слово будет таким, каким было. Ты его помнишь?

– Я всегда его помню. Испытание прекращается после первого крика.

– Ты готова?

Она задумалась. Предстояло нелёгкое. Потом подняла на него взгляд – любви и послушания:

– Готова, мой Господин.

Он протянул ей руку. Она встала. Прижал к себе, поцеловал в губы, потом несильно оттолкнул от себя и, взявшись за плечики халатика, одним рывком оставил девушку голой.

Она тут же опустилась на колени и услышала:

– У нас плохая плётка. Через два дома живет дед Никанорыч – я с ним договорился. Иди к нему и принеси мне плеть.

– Мне идти голой?

– Стыд не дым, глаза не выест.

Тайка вздохнула. Помедлила у двери, неловко переступая всё в тех же валенках. Даже со спины видно было, как густо она покраснела от предстоящего стыда. Но она тоже умела держать своё слово…

Сжав в кулак всю волю, по заснеженной улочке шла неторопливо, не смея прикрыться руками: Яан пожелал, чтобы было видно красивое тело принадлежащей ему Женщины. У калитки Никанорыча стала дрожать от холода, поэтому, войдя во двор, быстро и сильно растерла тело руками: негоже показываться как синяя от холода курица.

На стук Никанорыч откликнулся не сразу – видно, был в дальних комнатах. Отворил дверь, сумрачно глянул на стоящую на пороге совершенно голую девушку:

– Это ты, что ли, Янкина девка будешь?

– Я.

– Ну, проходь в дом, пока промеж ляжек не смерзлось…

Вошла, красная как рак то ли от мороза, то ли от жгучего стыда: в горнице за столом сидела пожилая бабка в платке по самые глаза, прыщеватый подросток и юная девушка.

– Здравствуйте вам…

– Дед, это ещё что? – прошипела бабка.

– Янкина девка. Наказует, видать, позорницей.

– Чего стоишь, как свечка? – это уже ей, бабка. – Хоть прикройся, стерва бесстыжая!

Тайка демонстративно положила одну ладонь на низ живота, второй рукой прикрыла набухшие соски грудей. Подросток наконец‑то смог выдохнуть. Его вытаращенные глаза перебегали с бёдер на груди, на плечи и волосы, на ноги девушки. Никанорыч с бабкой похромали искать обещанную Яану плётку, а Тайка осталась с подростком и девушкой. Та опомнилась быстрее:

– А почему ты… голая?

– Ты же слышала – я наказана.

– А‑а! – понимающе протянула девчонка. – Это чтобы сильней наказание было?

– Конечно. Я же сюда по улице шла. Даже мороз не так страшен, как стыд.

– Ужас! – вздохнула девчонка, но потом хитро‑хитро прищурилась, искоса глянув на братца:

– Если тебя так наказали, почему ты закрылась? Опусти тогда руки, и мы на тебя будем смотреть.

Тайка прикусила губы, но руки опустила.

– Повернись! – потребовала юная ведьма. – Подними руки! А теперь – наклонись!

– Ого! У тебя на заднице и на спине следы! Тебя уже высекли? Почему так мало? Даже мне мамка десятка три розог выписывает! А деда за плёткой пошел? Тебя сейчас будут плетью драть? Ох, и наорёшься!

Стоя в такой позе, Тайка молчала. Да и не нужны были этой девчонке ответы – она не столько «гоняла» девушку, сколько наблюдала за братцем. А тот уже едва переводил дух, едва не капая на пол слюной…

– Бабушка идет! Быстро встань и закройся!

Никанорыч протянул Тайке тяжёлую длинную плеть, свитую из кожаных ремешков:

– Держи, девка. Янке скажи, перед поркой плеть намочить надо, так садче пойдет. Да по грудям чтоб вовсе не стегал – плётка тяжелая, порвёт сиськи‑то!

– Да от меня скажи, чтоб вдвойне дал, бесстыжая! – влезла в разговор бабка.

– Всё, иди, иди, негодница! Пущай тебя посильней исполосуют!

В домик к Яану Тайка вернулась, едва не давясь слезами. Но всё‑таки сдержалась и даже попыталась улыбнуться, протягивая Мужчине принесённую плеть:

– Сказали плеть намочить, чтобы было больней. А по грудям сечь осторожнее…

Яан усмехнулся:

– Ну, насчет грудей ты врёшь: плёткой груди не наказывают. А вот намочить… Нет, девочка, ничего мы мочить не будем: я тебя просто на испытание послал. У нас и своя плётка есть – вот её и замочи. Там же, в бочке, где розги мокнут.

Тайка опустила «свою» плеть в бочку – она была покороче, не такая увесистая, но все равно – от ожидания момента, когда плётка с размаху полоснет по спине, охватил страх. Но она обязана была пройти обещанное Мужчиной испытание, и она подавила в себе это недостойное чувство.

Он стоял рядом, когда девушка выбирала для себя розги. Она доставала их из тёмного рассола, стряхивала капли на пол и прикладывала удивительно гибкий прут к бёдрам, меряя его длину. Если прут полностью обнимал зад, а на взмахе показывал свою резиновую гибкость, Тайка откладывала его в сторонку, где уже собралось немало добрых лозин. Те, которые казались ей недостаточно «секучими», она опускала в другую бочку.

Когда на полу скопился уже ворох прутьев, Мужчина велел:

– Достаточно. Теперь – вяжи их в розгу.

Тонкой бечёвкой она туго перетягивала прутья недалеко от основания. Розги собирала из ровных по длине пяти прутьев: в три прута для обычной порки, семь – многовато, только для очень строгих и заслуженных наказаний, а пять – в самый раз. Связав, снова махала по воздуху, проверяя прочность пучка. Готовую с поклоном передавала Яану – для окончательной проверки. Он согласно кивал головой и опускал готовую розгу в ведро с горячей водой – чтобы ещё немного помокли, пропарились и стали получше «учить» его женщину.

Когда она связала все пучки, Яан велел:

– Немножко расставь ноги…

Тайка послушно раздвинула их и ощутила руку на половых губках.

– Плохо… – покачал он головой. – Ты вся мокрая. Это не секс, это – сильная и строгая порка! До первого крика!

Она покачала головой:

– Я не буду кричать. А секс… Я всегда тебя хочу, мой Мужчина! И я всегда буду готова принять тебя – с розгой или лаской.

Он смолчал и только жестом показал ей на середину комнаты. Девушка легла на шершавые доски, прямо на пол – голая на голом полу. Подняла лицо – он протянул ей розгу, и Тайка губами поймала острые злые кончики, поцеловала их и громко сказала заученную фразу:

– Розга добру учит!

– А теперь, моя девочка… Первый заход – тридцать. Здесь, на полу. Считаешь сама, громко и чётко.

– Встань раком… Выше бёдра! Прогнись! Теперь немного раздвинь колени… Ты готова?

– Да, милый! Секи меня!

– Ну, девочка, с Богом!

Взлетела в воздух розга. Замерла, словно прицеливаясь к голому, беззащитно выставленному заду…

И молнией прочертила дугу, впиваясь в бёдра…

Тугие прутья строго секли тугое тело. Едва дрогнув голосом, громко отсчитывала девушка:

– Три! Пять! Де‑евять… Десять!

На десятой розге не выдержала, стала вилять бёдрами – сначала не сильно, потом всё размашистее.

– Терпи! – прикрикнул на неё Яан.

Она замерла, пытаясь не дёргаться, но огненные полосы гибких прутьев так безжалостно впивались в тело, что казалось, ляжки и зад живут сами по себе: вздрагивают, приподнимаются, пытаясь уйти от секущих розог.

После пятнадцати розог мужчина отбросил истрепавшиеся на концах прутья. Достал из ведёрка новую розгу, стряхнул капли воды на горящее от порки тело девушки. Обошёл её с другой стороны, примерился и снова начал сечь.

– Ох… Ох! – сдавленно и негромко отзывалась на розгу девушка. Всё ниже опуская выставленные по его приказу бёдра.

Он это заметил:

– Ну‑ка, зад на место! Вверх! Прогнись! Я тебе опущусь… – и снова сочно сечёт пучок тугих лозин.

Через пару ударов напомнил:

– Я велел считать!

– Двадцать! Шесть! – с выдохом тут же ответила Тайка, успев добавить в паузе между розгами: – Прости! Двадцать! Се‑е‑емь!

Её волосы рассыпались по полу, тело дёргалось резко и сильно, но считающий розги голос не выдавал ни набежавших слёз, ни просьб о пощаде. Она старательно терпела и терпела наказание и в конце даже не осознала, что после слова «Тридцать!» огонь больше не вспыхнет на исхлёстанной попе. Замерла, переводя дыхание, в той же позе, как и пороли: раком, вскинув зад и расставив коленки. Он бросил рядом с ней вторую измочаленную розгу:

– Благодари, как положено.

Тайка подняла от досок покрасневшее лицо, мотнула головой, убирая со лба прилипшие пряди волос, и прижалась губами к истрёпанным, изломанным на её теле прутьям. После длинного поцелуя сказала:

– Спасибо розге!

Когда разрешил встать, прижалась к нему и ещё раз сказала:

– Спасибо!

Он усмехнулся:

– А мне‑то за что?

Тайка упрямо повторила: «Спасибо» и нежно поцеловала в губы. А потом шепнула в ухо:

– А почему ты ни разу не стеганул ниже попы? Я же раздвинулась и думала, что будешь стегать и губки тоже…

– Я тебя когда‑нибудь отучу торопиться? Всему своё время, девочка… Я думаю, ты сейчас заслужила небольшой отдых. Эй, погоди к ведру – розги‑то убери!

Тайка вернулась к месту первой порки, встала на четвереньки и зубами подняла с пола истрёпанный пучок. Повиливая исхлёстанным задом, отнесла один за другим оба пучка в угол. Лишь потом вернулась к ведру с холодной водой и с наслаждением, осторожно касаясь ладонями бёдер, сполоснула водой наказанную попу.

– Жгёт! – вздохнула, осторожно касаясь покрытых яркими полосками половинок. На боках бёдер, где концы розог впивались острее всего, рубцы резко вспухли и приобрели багрово‑синий оттенок.

– Полежи, отдохни, – разрешил Яан, махнув в сторону кровати.

Тайка легла на живот, с благодарностью приняла из его рук зажжённую сигарету, глубоко затянулась и вдруг сказала:

– Так нечестно…

– Ты о чем?

– Ты меня жалел!

Мужчина усмехнулся:

– Опять запрягаешь впереди лошади? Не торопись, Тайка, у нас ещё всё впереди…

Она снова затянулась и упрямо ответила:

– Все равно не буду кричать… – прикусила губы, когда его ладонь легла на бёдра, погладила покрытый полосками зад.

– Не спеши… Докурила? Тогда немного раздвинь ножки.

Тайка охотно выполнила команду и с наслаждением ощутила его руку, властно приникшую к припухшему, горячему от нахлынувшего возбуждению влагалищу. Слегка смочив в её влаге пальцы, он медленно и сильно вошел внутрь. Девушка прерывисто задышала, подаваясь бёдрами навстречу и выше:

– Возьми меня!

– Рано…

– Тогда наказывай!

Покручивая пальцы в горячей и влажной глубине, мужчина умело доводил девушку до белого каления:

– Не спеши, девочка… Расслабься… Сожми ножки. Сильнее!

Она со стоном стиснула ногами его руку, дергалась, пытаясь поймать пальцы как можно глубже и слаще.

– Господи, милый… Ну, сделай со мной что‑нибудь! Я умру так! Я хочу тебя!

Она извивалась всё сильнее – казалось, внутри её тела уже кипит неутоленная страсть. Другой рукой он помял её груди, провел ладонью по ягодицам: она даже не заметила боли на исхлёстанных половинках.

– Наша попка уже наказана. А вот спинка чистенькая, беленькая…

– Да! Милый, да! Накажи мне спину! – Тайка то вскрикивала, то постанывала, извиваясь под его руками. Когда он вышел из её лона, она забилась на кровати, туго сжав зад.

Яан наклонился, легко коснулся губами напряженных половинок:

– Пора, девочка. Руки протяни вперёд!

Тайка вытянула вперёд сложенные вместе руки. Прямо над кроватью висел кусок толстой кручёной веревки. Туго стянув её запястья, он сделал на конце петлю и, потянув за собой, заставил девушку встать с кровати, Провел её снова на середину комнаты и накинул верёвочную петлю на скобу, вбитую в потолочную балку. Подтянул – Тайка вытянулась вверх, даже слегка приподнявшись на носках. Отошёл от девушки, оглядел стройное, замершее посреди комнаты тело. Тайка стояла напряжённо, ожидая начала порки.

Яан вышел в сени, достал из бочки опущенную туда плётку. Промоченный кожаный хвост тяжело свесился с короткой рукоятки – вернувшись к ожидавшей наказания девушке, он протянул плеть к её лицу. Поняв, Тайка схватила рукоятку зубами, а мужчина, перекинув её волосы на грудь, плеснул на спину прохладной воды. Капли побежали по голому телу, протекли между ягодиц, и девушка негромко застонала от ожидания, от возбуждения, и совсем немножко – от страха. Её редко наказывали плетьми, и она помнила, как трудно терпеть такое сильное наказание.

Он протянул руку и взял у нее плётку. Мокрый кожаный хвост оказался теперь внизу живота – слегка расставив ноги, девушка почувствовала плеть у половых губок и сильно сжала ляжки. Сейчас её рот был свободен – и долгий, крепкий поцелуй на пределе дыхания отозвался в ней страстью и нежностью. Он любит её – и что ещё надо?!

– Бей меня, милый! – выдохнула, прикрыв глаза.

Сжала ляжки сильней, пока он медленно протягивал между ног витой кожаный хвост. Охнула, когда плетка выскользнула из сжатых ляжек, а вместо неё к выпуклому лобку прижались губы мужчины.

– О‑о‑о! Господи! Не ласкай! Ну, пожалуйста, не ласкай! Бей меня! Бей!

Он отошёл, отвесив в руке плётку, и стал сзади.

– Ты помнишь условия…

– Да! Я не стану кричать! Я сильная! О‑о‑ох! – тут же сорвался с губ короткий тяжёлый стон, когда плётка в первый раз описала в воздухе дугу и легла вдоль голой спины.

Тайка вздрогнула, напряглась, ожидая следующего удара – и он просвистел ещё сильнее, прочерчивая плетёным концом яркую полосу от лопаток к пояснице.

Девушка смолчала, изгибаясь под плёткой и напряженно переступая ногами. Мужчина хлестал её с размаху, уверенно и спокойно. Ему приятно было видеть, как изо всех сил старается стерпеть мучительную порку его избранница, как изгибается её стройное голое тело под ударами витой плети – она старалась ради него, принимая эту тяжелую жгучую боль и кусая губы в попытках удержать рвущиеся наружу стоны. Ей было по‑настоящему больно – плеть впивалась в спину, оставляя багровые вспухшие полосы, заставляя девушку всё сильнее изгибаться в талии, резко дёргать ногами и буквально крутиться под жалом мокрых, тяжёлых ударов.

Он не боялся бить: удары понемногу становились сильней и сильней, но девушка пока держалась достойно – только пару раз сквозь прикушенные губы донёсся приглушённый стон «Бо‑ольно…» Но плеть делала свое дело – когда Тайка от огненной боли стала поворачиваться на месте, спасая спину, Яан остановил порку и негромко сказал:

– Не вертись! Захлестнет спереди!

Она не ответила – ягодицы, не тронутые плетью, но ещё горящие после недавних розог, были судорожно, добела сжаты от боли. Она напрягла лопатки, откинув назад голову, и ожидала новых ударов. А он не спешил – дал ей время немного отдышаться, расслабиться. Лишь когда тело стало не таким напряженным, снова взмахнул плёткой.

«Ж‑жах!» – сказала плеть.

«Больно!» – ответила спина поротой девки, а её губы сжались – сильнее попы – чтобы не пустить наружу жалобный стон.

Сильное голое тело извивалось и билось под плетью – казалось, обнажённая девушка танцует с поднятыми вверх руками, отдаваясь мокрому ременному хвосту. Плётка действительно оставалась мокрой – но уже, наверное, не от воды, а от пота: спина и бёдра Тайки блестели, капли пота сбегали по телу, и даже между ударами она непроизвольно ёжилась и поводила плечами, когда солёный пот попадал в рубцы, причиняя ей дополнительную жгучую боль.

Девушка дёргалась всё сильнее. От попыток сдержать стоны её губы вспухли, мокрые дорожки непрошеных слёз пробежали по щекам. Но она упрямо держалась, давно потеряв счёт ударам, и боялась только одного – что огненные полосы перед глазами разорвут грудь непрошеным криком отчаяния и боли. Она с трудом расслышала, что он сказал:

– Молодец! Осталось всего три, но держись – надо до конца…

Отмахнул плётку повыше, примерился и с плеча уложил рубчатый витой хвост наискось стройной спины – сразу заискрились алые капельки там, где плётка пересеклась с множеством вертикальных рубцов, до этого исполосовавших спину девушки. Тайка замерла, у неё перехватило дыхание от рвущей боли – и ноги, и зад, и спина, и руки были напряжены так, словно девушка превратилась в туго натянутую стальную проволоку…

Не дал передышки – и снова плеть с размаху впивается в спину, теперь справа налево – и кажется невозможным напрячься ещё сильнее. Поднявшись на цыпочки, запрокинув голову и вызывающе выставив вперёд груди, Тайка ждала нового удара. И даже сама где‑то в глубине души удивилась, что без звука, без всхлипа выдержала и его – хотя огненно‑красные круги перед глазами плавали ещё долго, переливаясь острой болью на исполосованной спине.

Он бросил рядом с ней плеть. Выдохнув, наказанная расслабилась и почувствовала на лице его руку. Он провел пальцами по мокрым дорожкам предательских слёз:

– Больно было?

– Да…

– Ты у меня молодец. Я тобой доволен. Давай, отвяжу руки…

Взялся за узел, но в это время кто‑то отчётливо постучал в дверь сеней.

– Ну, тебе немножко не повезло, – вздохнул мужчина. – Придется постоять перед гостем голенькой…

– Как прикажешь, – покорно ответила девушка и даже переступила с ноги на ногу, встала ровно, чтобы тот, кто войдет, видел её не безвольно обвисшей после порки, а стройной и красивой, достойной своего Мужчины.

«Гость» оказался неожиданным – та самая девчонка‑вредина, внучка Никанорыча. С порога она затараторила, перескакивая с одного на другое:

– Меня деда прислал плётку назад взять на полчасика, он хочет Витькиной мамке четверть горячих вжарить, она ужо на лавке лежит, плётку дожидается. А вы свою девку ужо отпороли, да? Больше не будете учить? Ой, как здорово спину настегали! А почему задницу не били? Это только от розги полоски, правда? Она здорово кричала, да? Щас Витькина мамка тоже покричит – деда на неё злой уж очень!

– Ишь ты, егоза! – попытался остановить болтливый фонтан мужчина. – Балаболишь, как заведённая. Не знаю, как там твоя Витькина мамка, а моя девушка так просто не закричит…

– Это смотря как пороть! – авторитетно заявила девчонка. – Я у мамки молчком пятнадцать плёток терплю, а у деда с пятой розгой визжать буду!

– Ладно, на тебе дедову плётку – а то уже заждались.

Но девчонка, прежде чем уйти, деловито обошла стоящую навытяжку под бревном Тайку, пожала плечами:

– Наверно, плётка уже без надобности – передок своей девке будете розгами стегать? Сиськи плёткой не порют, живот и помежду ляжек тоже…

– Ой, – и она хихикнула, прикрываясь ладошкой. – У ней же щёлка вся блестит, мокрая!

– Брысь! – пряча улыбку, велел Яан. – Не то сейчас к деду зайду, проверим, на какой плётке ты голос подашь, егоза!

Девчонка ещё раз крутнулась по хате, вбирая глазищами всю информацию (явная команда бабки), и испарилась.

Мужчина вернулся к стоящей девушке. Проказница права – его возлюбленная действительно была сильно возбуждена – половые губки вспухли, покраснели обильно, покрылись сочной влагой. Неторопливо расстегнул брюки – грудь девушки заходила ходуном, дыхание стало частым и прерывистым, нервно прикушенные губы пропустили едва слышное:

– Возьми меня…

Одним движением он подхватил её под горячие тугие бёдра, приподнял, властным рывком насадил на твердокаменную плоть, и в хате раздался долгий, восторженный стон девушки… Облегчая ему движения, она ногами охватила его талию, связанными руками вцепилась в верёвки и то подтягивалась, то опускалась, вскрикивая безо всякого стеснения: в любви и страсти молчать нельзя…

Она даже не заметила, как он освободил её руки и уложил на кровать. Всё тело плавало в блаженной сладкой истоме, далеко‑далеко ушла боль сильно исхлёстанной спины. Шершавое одеяло немилосердно царапало свежие рубцы от строгой плётки, но девушке было всё равно. И даже наоборот – горячий жар спины лишь добавлял страстного огня, который горел между раздвинутых ног, призывно и бесстыдно красил багровым цветом воспалённые от страсти половые губки, истекал нектаром жаркой любви.

Так долго и так сильно он не брал её еще ни разу – Тайка потеряла счёт прекрасным минутам, охрипла от сладостных стонов и слов, жадным пересохшим ртом ловила то воздух, насквозь пропитанный запахом яростной любовной схватки, то с силой приникала к твёрдому члену, насаживалась на него глубоко‑глубоко, до самого горла и никак не хотела выпускать, пока хватало воздуха…

– Накорми меня… – на секунду выпуская изо рта Мужчину, тихонько шептала она, дожидаясь удара страстной горячей жидкости.

Но он работал и работал над ней – то выдёргивая плоть изо рта, то загоняя её между широко раскрытых губок, отстраняясь и снова бросая тело вперёд, навстречу её счастливому лицу.

– У тебя… на лице… маленькие прыщики… – прерывисто выдохнул он, и девушка поняла.

Почувствовав приближение его нервной дрожи, плотно сомкнула губы и приняла кипящую струю на лицо. Терлась щеками, губами, глазами обо всё ещё твёрдый член, помогая пальчиками, растирала по лицу эту волшебную маску любви. А потом вдруг забилась, задёргалась и – ногтями буквально впилась в его спину, ощутив невероятное, ни с чем не сравнимое блаженство…

Сколько они так лежали, растворившись друг в друге, неведомо. Но первым пришёл в себя, конечно же, мужчина. Привстав на локтях, усмехнулся:

– Улетели?

– Улетели…

– Значит, пора нам слетать и в баньку…

2001 г.