На краю света

Сентябрь 2010 – 30 января 2011

Новая Зеландия

Я разбираю свою коляску. Все мое нехитрое хозяйство разложено на пластиковом чехле. Обе оси, болты, хомуты… Моя аптечка. Одежда. Обмылок. Маленькая игрушечная лошадка Лори. И молоточек, который помогал мне вбивать в землю колышки для палатки. Несколько килограммов вещей, сопровождавших меня ежедневно на протяжении этих десяти лет. Чтобы хоть немного успокоиться, я беседую с ними, как с родными детьми: «Не переживайте, мои маленькие… Я всех вас довезу обратно домой…» Я слышу, как в гостиной тихонько переговариваются, стараясь не побеспокоить меня, Адриан и Дезма. Их удивительная деликатность тронула меня куда больше, чем все то внимание, которым они окружали меня на протяжении нескольких последних недель. Эту новозеландскую пару я встретил в Катманду, в Непале. Она – веселая хохотушка, он – очень замкнутый, скрывающий за своей напускной серьезностью и сдержанной улыбкой невероятно доброе сердце и душевную открытость. Благодаря им, моим новым друзьям, я совершаю переход по территории Новой Зеландии под патронажем организации Barnardos[131], занимающейся проблемами детей и подростков. Поэтому заключительная часть моего марша мира превратилась в бесконечную череду встреч и праздников. Я продвигаюсь в окружении величественных гор, зеленеющих долин и живописных ущелий, иду по белым песчаным пляжам – и везде меня принимают как очень важную персону, непременно представляют мэрам городов, приглашают в школы, где я рассказываю ребятишкам о своем путешествии. В пригороде Окленда в мою честь провели невероятно красивый обряд в традициях маори[132], в ходе которого специально для меня исполняли хакка, ритуальный танец в сопровождении певцов и музыкантов. Дирижировал ими мэр городка, облаченный в национальный костюм. Это было такое непередаваемое зрелище, что от эмоций я даже расплакался.

Целых три месяца я шагаю по этим краям, не задумываясь о будущем, искренне наслаждаясь спокойствием и умиротворенностью этих экзотических мест. Но однажды вечером тревога все‑таки выбралась на поверхность и парализовала мою душу…

Я счастлив вернуться домой – тем более что последние два года были просто бесконечными, я невероятно соскучился по Люси и чудовищно устал. Но время от времени мне просто страшно.

И сейчас по дороге в аэропорт я от нетерпения и переизбытка эмоций притопываю ногами, как маленький. Рейс NZ84 авиакомпании Air New Zealand, которая любезно подарила мне этот перелет, поднимется в воздух через двадцать часов. «Дыши, Жан, давай, дыши…» Адриан не перестает смеяться и подшучивать надо мной. А в моей голове крутится только одна мысль: «Я обошел земной шар кругом! Кругом! Я! И теперь я возвращаюсь домой!» Находясь в невероятно взвинченном состоянии, я буквально влетаю в зону регистрации своего рейса. И только здесь с ужасом понимаю – я забыл не то что расцеловать моих новозеландских ангелов‑хранителей, но даже просто попрощаться с ними!

^{Новая Зеландия}

«Последний переход»

20 февраля 2011 – 16 октября 2011

Канада

Может, этот переход следовало бы назвать моим вторым рождением?

Покинув земли Новой Зеландии вечером 30 января, я прибыл в родную страну в тот же день после полудня. Превосходная шутка с разницей часовых поясов позволила мне дважды прожить эту замечательную дату… Я заранее знал, что в аэропорту Ванкувера меня будет встречать целая группа поддержки, но не предполагал, что все будет настолько масштабно! В отделанном мрамором зале прилетов вокруг моей дорогой Люси, такой крошечной и трогательной, толпились многочисленные операторы, а репортеры с микрофонами готовы были влезть друг другу на голову, боясь не расслышать или не зафиксировать для истории мои первые слова на родной земле. Едва я появился перед публикой, оркестр грянул развеселую мелодию, а Люси бросилась в мои объятья со слезами. Я же только и сумел, что пробормотать: «Как я рад, как же я рад…» Микрофоны щекочут мое лицо, повсюду щелкают вспышки фотокамер.

– Как вы чувствуете себя на родной земле? – слышу чей‑то вопрос.

Да вы сами посмотрите на меня, толпа балбесов!.. Я не нахожу что на это ответить и понимаю только одно: мои ноги вот‑вот откажутся мне служить. Голова кружится от пестрой круговерти, что царит сейчас в здании аэропорта. Мы с Люси все еще надеемся на минутку уединения, чтобы насладиться встречей после долгой разлуки… Не тут‑то было. На протяжении всей следующей недели мы каждый день с самого рассвета непрерывно отвечаем на вопросы журналистов, разбираем нескончаемый поток приглашений и писем в поддержку моей идеи… Тем временем путь еще не окончен. Люси постоянно напоминает мне об этом. По огромной территории Канады мне остается проделать еще один отрезок пути длиной в пять тысяч километров. Мою родную страну я буду открывать в самую последнюю очередь.

Чувствую себя как перед первым экзаменом… Так давно покинув собственный дом, соприкоснувшись с таким многообразием культур на нашей планете, я почему‑то боюсь, удачно ли пройдет встреча с родными землями. Воспринимаю это не как путешествие по канадской земле, а скорее как прогулку по своему родному саду, по заднему двору, которых еще не видел. В прежней жизни мне не доводилось выбираться дальше Ниагарского водопада на юге Онтарио. Я даже не говорил по‑английски! И теперь страшусь не оправдать ожиданий тех, кем дорожу больше всего на свете.

Покидая западную окраину Ванкувера, неподалеку от пляжа, который граничит с университетом, я наконец остаюсь в одиночестве и внезапно ощущаю себя абсолютно счастливым – даже танцевать хочется! Едва ли не скачу позади моей верной коляски, будто иду не по асфальту, а по молодой травке зеленой лужайки… Как дурак! Я благополучно преодолеваю несколько прибрежных районов, как вдруг поднимается жуткий ветер. «Моя страна… Это же не страна, а вечная зима!» И как я мог об этом позабыть? К счастью, один из магазинов Квебека прислал мне хорошую экипировку. Термобелье, гетры, новую палатку и спальник. Так что к холоду я подготовился. Но вот к снегу… В Хоупе на шестой день пути меня настигает вьюга. Снег, снег и еще раз снег – он валится сверху и наметает повсюду кошмарные сугробы. Я изо всех сил пытаюсь пробиться навстречу стихии, двигаясь через каньон Фрейзера, и ветер залепляет мои глаза белыми хлопьями. Коляску я пытаюсь удержать в той колее, которую оставила снегоуборочная машина. Снег еще хуже песка: он не умеет превращаться в пыль. Как ни пинай его ногами, он превращается в наст, а потом – в немыслимых размеров сугробы! Я то и дело вязну в нем и чертовски потею, укутанный в свои теплые вещи. Фуры, пролетающие мимо, обдают меня с ног до головы грязной снежной кашей. Уфф! Ресницы мои уже покрыты инеем, а кончик носа почти отмерз. Ну что, добро пожаловать в Канаду!

^Канада

Как‑то утром рядом со мной притормаживает грузовичок. Я оборачиваюсь и смотрю на него сквозь ледяную пелену на глазах. На носу висит сосулька…

– У тебя все в порядке? – интересуется водитель.

– Бывало и хуже! – бормочу в ответ посиневшими губами. Наверное, я похож на медведя гризли.

Водитель приглашает меня остановиться на ночлег в его доме, стоящем чуть подальше на этой же дороге. В здешних краях, где на много километров кругом не встретишь ни души, в безмолвной пустынной атмосфере сохранился такой дух взаимопомощи и гостеприимства, что отныне я на каждую ночь обеспечен и кровом, и горячим ужином. Кружка пива и сытная еда возвращают мне силы, и вот уже мы с хозяевами смеемся над историями, принесенными мной из далеких стран. Людей, живущих в горах, более всего занимают практические аспекты моего странного, на их взгляд, путешествия. Мы очень долго обсуждаем мои физические особенности, например форму ног и ступней… Ведем долгие дискуссии о том, существует ли в природе некая идеальная и универсальная обувь. В ответ я демонстрирую опухшие подушечки пальцев, обломанные ногти, застарелые мозоли, и мы приходим к выводу, что такой обуви нет. Задаваться подобным вопросом так же глупо, как спрашивать у иллюзиониста, придумана ли какая‑нибудь марка ложа из гвоздей, на котором удобно спать…

– А у тебя в дороге случались проблемы с кишечником? – интересуется однажды вечером высоченный детина с густой бородой, и создается впечатление, что его действительно очень занимает этот фундаментальный вопрос.

– Да, – киваю я, – конечно, мне не раз приходилось приспосабливаться к новой пище, к новым бактериям…

Он слегка склоняется ко мне, весь обращенный в слух. На некоторое время повисает пауза. В проблесках камелька, озаряющих лица сидящих за столом, под сводами этого домика в америндской[133]деревне, я вижу, как хозяин дома выжидательно приподнимает бровь, выражая нетерпение. И мне приходится пересказывать этим двум канадским лесорубам, живущим в горной глуши, тысячу и один способ сходить по нужде на просторах нашей необъятной планеты. Так, в Эфиопии присаживаются прямо над дырой в полу. Иногда такие отхожие места, источающие тошнотворный запах аммиака, переполняются и кишат червями, пьяными от человеческих испражнений. Вместо туалетной бумаги там пользуются пальцами и стенами, так что я быстро научился всегда и везде носить с собой кусок мыла. Ведь в эфиопской культуре принято и трапезу делить со всеми, из одной посуды, теми же самыми руками… В соседнем Мозамбике, что любопытно, точно такие же дыры в полу содержатся практически в идеальной чистоте. А вот предприимчивые китайцы свою систему гигиены довели до наивысшего предела совершенства: деревенские уборные вдоль обочин дорог у них сделаны в виде двухэтажных домиков. Верхний уровень – для людей, а второй, пониже, – для свиней. Система получается безотходной, и таким образом поддерживается чистота. Также стоит учитывать некоторые запреты, свойственные разным культурам. Например, на Ближнем Востоке, в Турции, считается величайшей непристойностью садиться на унитаз, справляя нужду. Это табу стало стимулом для появления различных изобретений, и теперь «туалет по‑турецки» представляет собой небольшую фаянсовую «вазу», на которую следует взбираться, чтобы опорожниться на корточках. В Египте унитазы снабжены шлангом для омовений, а в писсуары встроен небольшой душ. Аргентинцы в гигиенических целях пользуются биде, а вот японцы, как всегда, вне всякой конкуренции. У них в унитазы встроена система подогрева, в гигиеническом душе можно на свое усмотрение устанавливать температуру воды, а поток регулировать в зависимости от половой принадлежности посетителя. Скажу больше: некоторые из таких устройств снабжены специальными стимулирующими опциями – для удовлетворения потребностей совсем иного рода… И чем больше я погружаюсь в суть вопроса, тем чаще мои собеседники взрываются хохотом. «Не может быть! Да ладно!» – повторяет старший из двух приятелей, а его напарник уже держится за бока. Пока они приходят в себя, я наношу визит в их уборную и обнаруживаю там громадных лососей в ванне со льдом. Ребята поясняют, что приготовили рыбу для копчения. На прощание они вручают мне подарок – немного этой превосходной рыбы, которую я потом буду смаковать еще несколько дней.

Я продвигаюсь все глубже в Скалистые горы по трансканадскому шоссе, преодолеваю пик Роджерс, который является частью горной цепи Коламбия. Но вдруг меня сковывает страх: что если пойдет снег? Тогда я буду заживо погребен под его толщей. Между вершинами Хеопс и Аваланш, которые возвышаются над мелкими пригорками и холмиками посреди национального парка Гласье, затаился мистический ледник, который регулярно становится эпицентром схода лавин. Лесничий, разъяренный и сердитый, пытается заставить меня сесть в автомобиль, но я непреклонен в намерении обойти свою родину пешком… Три дня иду в районе ледника, до предела напрягая слух и стараясь улавливать малейшие шумы, а затем, выбравшись оттуда, отправляюсь переночевать к своим друзьям. В самом начале апреля добираюсь до провинции Альберта, порядком измученный, но целеустремленный, готовый встретиться лицом к лицу с великим одиночеством Канадских Прерий – равнин, площадь которых составляет два миллиона квадратных километров. Меня ждут их необъятные леса, пастбища, поля – житницы моей родной Канады. И, конечно же, искреннее гостеприимство моих соотечественников – в буквальном смысле ежедневный праздник. Однако вскоре я сталкиваюсь с очень забавной подозрительностью в поселениях ковбоев. Так же как в австралийском Аутбэке, Ирландии или Тасмании, на этих уединенных землях царит настоящая местечковость, поэтому радость первопроходца в моей душе смешивается с грустью от ощущения явной нелюбви местных к чужакам. Многие меня попросту стараются не замечать. Такой тип, как я, шагающий куда‑то – якобы во имя мира! – с флажком, по их святому убеждению, может быть только левым экстремистом. Он наверняка терпеть не может оружие и считает его кощунством. Хуже того: он окажется коллективистом, и это тоже никого не удивит. Определенно, мой вид типичного хиппи ни о чем им не напоминает. Как‑то раз парень, у которого я спрашиваю дорогу, в ответ пытается мне крепко вмазать!

– Здесь живут эмигранты и реднеки[134], а всяким пришлым запросто устраивают внеплановое путешествие в рай! Жизнь у них совсем не сахар, – как только я заканчиваю свой печальный рассказ, резюмирует с хохотом и сочувствием мой добрый друг Глен, опершись на массивную барную стойку салуна Piapot Saloon. Кстати, напавший на меня, судя по виду, был выходцем из Кореи. Должно быть, он обалдел от нашей встречи.

В самый разгар июня я пришел в Онтарио, последнюю провинцию на пути в Квебек. Продвигаясь по территории Канадского щита[135], я почувствовал, что конец моего маршрута близок. Здесь кругом голый камень, относящийся к докембрийскому периоду[136]. Каменистые почвы простираются вплоть до Монреаля – вот там, пожалуй, мне удастся сменить свою длительную «свободу» на качественно новую. Пока же на просторах покрытого лесами Северного Онтарио я снова погружаюсь в одиночество. Продвигаясь между разбросанными тут и там деревушками, я постоянно преодолеваю огромные лесные массивы, где обитают только рыси, волки и лоси. Чаще всего ночую в лесной глуши, совершенно отрезанный от мира, а запасы пропитания подвешиваю повыше на деревья, подальше от медведей, но при этом поближе к белочкам, которые недолго думая пользуются моей необдуманной щедростью. Я лишен здесь любых средств связи, но не испытываю никакого страха. Вот уже два месяца я веду образ жизни настоящего траппера[137]и тем самым приобщаюсь к нашим корням. Двигаясь в направлении, противоположном тому, которым шли когда‑то наши предки, огибая громадные Великие озера по тропам пушных зверей, я начинаю вспоминать о тех выходцах из Франции, что когда‑то прибыли осваивать эти земли, полюбили их, вложили сюда свои силы, проделали огромный труд и пустили здесь корни. Я прихожу в состояние крайнего восхищения: да, все это было здесь!

Вот они, те нехитрые ценности, ради которых я столько лет бродил по миру, – зовутся они «простота», «честь и достоинство», «мужество и упорство». Я мог бы открыть их здесь, не меряя землю шагами, в двух шагах от собственного дома. Теперь я знал наверняка, что больше мне не придется никуда убегать. Но что отныне будет с моей жизнью? Какую новую страницу откроем мы с моей дорогой Люси, какую новую главу напишем в нашем романе?

8 октября 2011 года я пересекаю мост через реку Оттава, символизирующий границу между Квебеком и Онтарио, где человек пятнадцать моих англоязычных друзей торжественно препоручают меня заботам жителей Квебека. Я слушаю их жуаль [138] с замиранием сердца: «Мы так рады, что ты наконец вернулся!» – и улыбаюсь всем с такой силой, что к ночи ноют скулы. Но отдохнуть не удастся, даже когда на землю спускается ночь. Под сводами палаток и тентов, которые стали нашим укрытием на эту ночь, собралась уйма людей. Меня приехали поддержать совершенно незнакомые люди из Франции, Норвегии, Южной Африки, Аргентины и, конечно же, из родного Квебека. Все хотят разделить со мной эти последние километры пути. Что же еще я могу им дать? Чем могу поделиться? Праздниками, традициями? Теплыми словами? Радостью?

Я вернулся домой 16 октября 2011 года, спустя четыре тысячи семьдесят семь дней, пройдя семьдесят пять тысяч пятьсот сорок три километра.

На площади Жака Картье, выходящей к Старому Порту, в центре огромной толпы какой‑то певец исполняет для меня песню Феликса Леклерка: «В моих железных башмаках я истоптал весь мир и всю его печаль…»[139].

Сам я износил за это время пятьдесят четыре пары обуви. И вот наконец я обнимаю маму, Люси, наших детей и спрашиваю сам себя, достаточно ли отдал ближним, достаточно ли видел, достаточно ли понял других людей. Песня заканчивается словами: «Спешите же запачкать в пыли дорог ваши башмаки, если вы тоже хотите заслужить прощение…»

А заслуживаю ли я?

Спускается вечер, и площадь начинает пустеть. Один за другим расходятся случайные зеваки, следом за ними – друзья, члены моей семьи. Начинает накрапывать дождик, и мягкий свет уличных фонарей отражается на мокрой мостовой улицы Коммуны.

Я беру Люси за руку.

И мы молча медленно проходим вместе последний километр пути по набережным Старого Порта.

Вот я и дома. На улице Вольф я вижу знакомое небольшое кирпичное здание. На пороге нашей квартиры, взглянув мне в глаза, Люси кладет в мою ладонь ключ, который я отдал ей одиннадцать лет тому назад.

И с улыбкой произносит: «Входи».

^{Канада. Возвращение}

* * *