Для экскурсий льготы.

— Религия Мауироа раньше была Религией, — тихо заговорил Скорроган. — Это была изящная и утонченная вера. Хоть она и содержала ненаучные элементы, это-то можно было изменить. Теперь уже поздно. Большинство местных жителей — или неопантеисты или атеисты, а древние обряды отправляются ради выгоды. Из них разыгрываются представления. — Он скривился. — Кундалоа сохранила старые красочные обряды, фольклор, народные песни… Но она осознала их зрелищность, и это куда хуже, чем если бы она их просто предала забвению.

— Я не совсем понимаю, чем ты так возмущен, — сказал Тордин. — Времена изменились. И на Сконтаре тоже.

— Да, но — иначе. Ты только оглянись! В Солнечной Системе ты не был, но снимки должен был видеть. Так что можешь полюбоваться — типичный солярианский город. Немного провинциальный, возможно, но типичный. И во всей системе Аваики ты не найдешь города, который по духу своему не был бы… человеческим.

— Ты не найдешь, — продолжал он, — некогда процветавших искусства, литературы, музыки. Лишь точное копирование солярианских образцов или же бездарные подделки под традиционные каноны — фальшивая романтика прошлого. Ты не найдешь науки, которая не была бы слепком солярианской; других, не солярианских, машин; все меньше становится домов, отличающихся от стандартного человеческого жилья. Распались семейные связи, на которые опиралась местная культура, а супружеские отношения столь же мимолетны и случайны, как и на самой Земле. Исчезла древняя привычка к оседлости, почти нет племенных хозяйств. Молодежь тянется в город, чтобы заработать миллион абстрактных кредиток. Ведь даже пища теперь солярианского образца, а местные блюда можно получить только в немногих дорогих ресторанах.

— Нет более, — продолжал он, — вылепленной вручную посуды, нет тканей ручного производства. Все носят фабричное. Нет давних поэтов и бардов, впрочем, никто бы их и не слушал. Все торчат перед телевизорами. Нет больше философов араклейской или вранамаумской школы, есть только в разной степени способные комментаторы Рассела и Корибского…

Скорроган замолчал. Тордин долго не отзывался, а потом задумчиво проговорил:

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Кундалоа сделала себя слепком Земли.

— Да. И это стало неизбежным с того мгновения, когда они приняли помощь соляриан. Они оказались вынуждены принять солярианскую науку, солярианскую экономику, и наконец, — всю солярианскую культуру. Это был единственный образец, понятный землянам, а именно они заправляли всей реконструкцией. Да, их культура давала весьма ощутимые результаты, и кундалоанцы приняли ее с радостью, но теперь слишком поздно. Им уже не избавиться от этого. Да они и не захотят избавляться.

— Знаешь, — добавил он, — однажды так уже было. Я знаком с историей Солнечной Системы и с историей Земли. Когда-то, еще до того, как люди достигли планет своей собственной системы, на Земле существовали различные культуры, очень непохожие. Но, в конце концов, одна из них добилась такого технологического могущества, что никто не смог с ней не то, что соперничать, но и просто сосуществовать. Нужно было догонять, а для этого нужна была помощь, а помощь давалась лишь при условии следования образцу… И в результате исчезло все, что слегка даже отличалось от образца.

— И от этого ты хотел уберечь нас? — спросил Тордин. — Я понимаю твою точку зрения. Однако, подумай, стоила ли духовная привязанность к древним традициям миллиона погибших и более чем десятилетия нищеты и бедствий.

— Это не только духовная привязанность, — убежденно заявил Скорроган.

— Разве ты не видишь этого? Будущее — в науке. А разве солярианская наука является единственным возможным путем? Стоило ли для того, чтобы выжить, становится чем-то вроде второсортных людей? Или же возможно было отыскать свой путь? Я считал, что возможно. Я считал, что это необходимо.

— Ни одна внеземная раса, — продолжал он, — никогда не станет настоящими людьми. Слишком различны основы психики, обмен веществ, инстинкты, формы мышления — все. Одна раса способна размышлять категориями другой, но в совершенстве — никогда. Ты же знаешь, как труден перевод с чужого языка. А любая мысль передается речью. Язык и речь — отражения основных форм мышления. Наиболее отработанная, верная и точная философия и наука одной расы никогда не будет в той же степени понятна другой. Потому, что каждая делает на основе одной, пусть даже безусловной, реальности, хотя бы чуть-чуть, но разные обобщения.

— Я хотел, — тут голос его задрожал, — уберечь нас от превращения в духовный придаток соляриан. Сконтар был отсталой планетой, мы были вынуждены изменить свой образ жизни. Но зачем менять его на совершенно чуждую нам форму? Почему не пойти по своему пути, такому, какой наиболее согласуется с естественным путем нашего развития?

Он пожал плечами.

— Я сделал это, — спокойно закончил он. — Риск был страшным. Но удалось. Дирин развил семантику, мы построили четырехмерный корабль, создали психосимвологию… Обрати внимание: всем этим солярианские ученые пренебрегали. Но зато теперь мы преодолеваем всю Галактику за то же время, за которое их допотопные звездолетики успевают доползти от Солнца до Альфы Центавра. Да, за полстолетия соляриане реконструировали Кундалоа. Сконтар реконструировал себя сам. А ведь это огромная разница! Мы сохранили неуловимое: искусство, ремесла, обычаи, музыку, язык, литературу, религию. То, что мы переживаем сегодня, достойно определения Золотого Века. Но лишь потому, что мы остались сами собой.

Он погрузился в молчание. Какое-то время Тордин тоже не произносил ни слова.

Они свернули на тихую боковую улочку старой части города. Большинство домов здесь строились в досолярианскую эпоху. Часто встречались люди в традиционных местных одеяниях. Группа земных туристов столпилась у гончарного круга. Их сопровождал гид.

— Так что? — спросил Скорроган.

— Сам не знаю, — Тордин задумчиво покачал головой. — Все это так неожиданно. Может, ты и прав. Может — нет. Мне надо подумать.

— Я думал пятьдесят лет, — сухо ответил Скорроган. — Могу, разумеется, подождать еще.

Они подошли к станку. Старый кундалоанец сидел перед ним посреди горок товара: цветасто раскрашенных кувшинов, чашек, мисок. Туземное производство.

— Присмотрись-ка, — попросил Тордина Скорроган. — Ты когда-нибудь видел старинные изделия? Это — ширпотреб, тысячами изготавливаемый для продажи туристам. Рисунок нарушен, выполнение безобразное. А ведь любая линия, любая черточка этих узоров некогда что-то обозначала.

Их взгляд упал на кувшин, стоящий рядом с гончарным кругом. И даже не склонный к восторгам Валтам вздрогнул от изумления. Кувшин словно пылал, он казался живым существом. В скупой совершенной простоте чистых линий, в удлиненных плавных изгибах гончар как будто заключил всю свою любовь и тоску. Этот кувшин, почему-то подумал Тордин, будет жить, когда меня уже не станет.

Скорроган свистнул:

— Настоящая старина! Древняя вещь! — сказал он. — Ему побольше сотни лет! Музейный предмет! Как он попал на эту барахолку?

Столпившиеся земляне стояли несколько в стороне от гигантов-сконтариан, и Скорроган следил за выражением их лиц с невеселой радостью: научились нас уважать. Соляриане уже перестали ненавидеть Сконтар, считаются с ним. Присылают свою молодежь, чтобы изучала науку, языки и культуру. Кундалоа для них уже не в счет.

Тем временем, какая-то женщина, перехватив его взгляд, увидела кувшин.

— Сколько? — потребовала она.

— Не продавать, — ответил кундалоанец. Он говорил напряженным шепотом и вытирал о себя разом вспотевшие ладони.

— Продавать, — женщина деланно улыбнулась старику. — Дать много деньги. Дать десять кредиток.

— Не продавать.

— Я дать сто кредиток. Продавать!

— Это моя. Семья иметь много лет. Не продавать.

— Продавать! — женщина размахивала перед ним пачкой банкнот.

Старик прижал кувшин к впалой груди и смотрел черными повлажневшими глазами, в которых выступили недолгие слезы седого возраста.

— Не продавать. Иди. Не продавать самауи.

— Пойдем, — буркнул Тордин. Он схватил Скоррогана за плечо и сильно потянул за собой. — Пойдем отсюда. Возвращаемся на Сконтар.

— Уже?

— Да. Да. Ты был прав, Скорроган. Ты был прав и я хочу публично извиниться пред тобой. Ты — наш спаситель. Но — вернемся домой.

Они заспешили в сторону космопорта. Тордину хотелось поскорее забыть глаза старого кундалоанца. Но он не был уверен, что это когда-нибудь ему удастся.