Глава 17. Поезд до Мачу‑Пикчу 1 page

Перу – самая бедная страна в Южной Америке. А еще Перу – страна, чаще всего посещаемая туристами. Эти два факта взаимосвязаны. Даже самый тупой турист умеет считать на испанском, причем по большей части использует для счета самые маленькие цифры, и он твердо знает, что все эти грандиозные развалины в Перу и его дешевая валюта – предмет торговли. Тот студент, с которым я познакомился в Гуанкайо, был прав: в самолете на Куско индейцев кечуа можно было сосчитать по пальцам, тогда как остальные пассажиры были туристами. Они прибыли в Лиму за день до этого и успели потолкаться по городу. В отеле для них вывесили расписание: «4:00 – Подъем по звонку! 4:45 – Выносим багаж в коридор! 5:00 – Завтрак! 5:30 – Встречаемся в холле!» В восемь часов по коридору все еще слонялись мужчины с остатками пены для бритья на щеках. Они добрались до Куско и толкались среди индейцев (повсюду таскавших свои оловянные кастрюльки, узлы с засаленным барахлом и керосиновые лампы, в точности как в поезде), ожидавших посадки на автобус и поздравлявших себя с дешевизной этого места. Им и в голову не приходила простейшая истина, что по воздуху туристам приходится добираться лишь в самые отсталые страны в мире. Нигде так не приветствуется туризм, как в статичном неразвитом обществе. И где мобильные по своей природе богатые люди бездумно проносятся мимо инертной бедной массы.

Окинем человечество широким взором

На протяженье от Китая до Перу.

Отметим тех, кто трудится, и кто готов к раздору,

И наполняет суетой короткой жизни пору.

Сэмюэл Джонсон «Тщета человеческих желаний»

Что характерно, в результате одинаково страдают обе стороны.

На туристах висели бейджики «Самба Южной Америки». Кроме того, на них были указаны их имена. В этот ранний час в серых рассветных сумерках, когда в глазах мутится из‑за недостатка кислорода, их потрепанные лица совершенно не соответствовали напечатанным на карточках: Гильди Уикер, Берт и Эльвира Хоуви, Чарльз П. Клапп, Морри Апбрейд, Прелл, Гудчакс, Берни Куш, Аватарцы, Джек Хаммерсман, Ник и Лордин Познан, Гарольд и Уинни Кейзи, Льюгарды, Уолли Клемонс и миниатюрная старушка Мэри Макуорт. Все они были немолоды. У кого‑то был горб, у кого‑то протез руки или ноги, а двое вообще передвигались с ходунками – просто поразительная компания для высокогорья в Андах, – и все они выглядели очень плохо. Мало им было жары в Лиме и холода здесь, мало всех этих переходов, и лестниц, и спусков, и подъемов (причем, на мой взгляд, трудно было сказать, что хуже: спускаться или подниматься), так они еще собрались карабкаться на пирамиды инков?! Это явно причиняло им немалые мучения. Оставалось лишь пожалеть этих людей, потому что через два дня им предстояло обратным рейсом лететь в Лиму и снова подниматься в четыре утра, чтобы отправиться в очередную богом забытую дыру вроде Гуаякиля или Кали.

Перелет до Куско дался мне очень тяжело, и после обеда мне стало еще хуже. Но я решил не поддаваться горной болезни. Слегка покачиваясь, как моряк на палубе, и борясь с приступами тошноты, я гулял по городу. На всем лежал какой‑то бурый налет отстраненности от остального мира, и везде я натыкался на следы землетрясения, случившегося еще тридцать лет назад. Грубо говоря, единственными уцелевшими зданиями оказались укрепления и дворцы инков, не подвластные ни стихиям, ни времени. Индейцы на каждом углу торговали свитерами из альпаки, одеялами, пончо и вязаными шапочками. Приземистые и оплывшие, они напоминали чем‑то шахматные фигуры, особенно женщины в трех теплых юбках, надетых одна на другую, и толстых гетрах. Тяжелые, квадратные – их как будто невозможно было опрокинуть. Великие мастерицы ручной вязки, они могли одеться достаточно тепло благодаря шерсти, получаемой с их домашних животных. Только шляпы не были вязаными: вы вряд ли встретите индейца без шляпы, как правило, из дешевого фетра. Вот уже несколько недель я безуспешно расспрашивал всех подряд, почему индейцы так любят эти свои шляпы, но не получил ни одного оригинального или хотя бы забавного ответа, не говоря уже о таком, который бы действительно объяснял столь странную популярность европейских шляп. В Куско мне довелось услышать, как эту тему обсуждают двое туристов.

– Я так и не въезжаю: зачем им шляпы? – говорил один.

– Это как почтовая марка, понял? – ответил второй.

– Нет.

– Ну слушай. Все лижут почтовые марки, но никто не исследовал, вредно это для здоровья или нет. Вот так же и с этими шляпами.

Впервые за все время, проведенное за пределами Штатов в своей бесцельной поездке, я повстречал таких же бесцельных путешественников. Я позиционировал себя как преподавателя. Они позиционировали себя как студентов. Есть свои преимущества в статусе студента: студенческие скидки, студенческие пошлины, студенческие отели. Здоровенный лохматый детина средних лет торчал у окошечка кассы и возмущенно орал:

– Послушайте, я же студент! Мне положена скидка! Черт, он не верит, что я гребаный студент! Эй…

Прослышав о дешевизне этих мест, они стекались сюда толпами. Их разговоры были предсказуемы и вечно крутились вокруг цен, курса обмена валюты, дешевых отелей, дешевых автобусов и как кому‑то («Он тоже гринго?») удалось пообедать за пятьдесят центов, или выторговать свитер из альпаки за доллар, или переночевать бесплатно в какой‑нибудь глухой индейской деревне. Среди них большинство составляли американцы, но встречались и голландцы, и немцы, и французы, и англичане, и скандинавы, и говорили они на одном общем языке и всегда о деньгах. Самым главным достоинством для них было умение продержаться здесь, в перуанских Андах, как можно дольше, обманывая систему и не платя ни пошлин, ни налогов.

Индейцев подавляла необходимость продавать свой «шик‑блеск» (свои свитера они также называли «шик‑блеск») этим людям. При том уровне безработицы, который установился в Перу, постоянная работа казалась чудом, и улицы наводняли нищие и бездомные. Но разве можно было рассчитывать на доход от тысяч вырядившихся в пончо иностранцев, шатавшихся повсюду и ни в чем себе не отказывавших, но при этом явно не имевших никаких источников дохода? Туристы – простое и понятное племя: они приезжают, они ходят тут и там, они не торгуются и не возмущаются. Но эта армия с рюкзаками несла тревогу.

Их нашествие уже оказало определенное влияние на Перу. Прежде всего, снизилась уличная преступность. Они никогда не имеют при себе много денег, но то, что имеют, защищают не жалея живота. Перуанские карманники и гопники, рискнувшие посягнуть на собственность этих людей, совершали роковую ошибку, потому что в драке теряли больше, чем удавалось стащить. Я сам за время моего пребывания в Куско и его окрестностях неоднократно слышал яростные вопли и видел, как разъяренный голландец или озверевший американец брали за глотку перуанца. Ошибка, которую совершали местные грабители, состояла в расчете на то, что предполагаемая жертва окажется одиночкой. Они понятия не имели об их принадлежности к единому племени, где всегда готовы прийти на выручку собрату. Им не составило бы труда безнаказанно ограбить меня или ту же Мэри Макуорт. Но бородатый детина в пончо, накинутом поверх футболки с надписью «Калифорния – штат любви», и с пустым рюкзаком, в котором денег едва хватит на обратный билет до Лимы, был совершенно не похож на меня. Он был крут, и он не боялся ответить ударом на удар.

Второе: они держали цены на самом низком уровне. Они не давали чаевых и не покупали ничего дорогого. Они торговались на рынке еще неистовее, чем сами перуанцы, и приобретали томаты или фрукты исключительно за свою цену, не давая ни сентаво лишнего. Одно их присутствие можно считать верным признаком того, что здесь есть дешевые еда и крыша над головой. Они держатся все в одном районе в Лиме, они избегают Гуанкайо и кишмя кишат в Куско. Турист, когда прижмет, готов выложить любые деньги, потому что не собирается задерживаться здесь долго. Эти же люди иного сорта: они непрошибаемые скупердяи. Их влияние на Перу заметишь не сразу, и уж во всяком случае его нельзя считать благотворным, но, с другой стороны, может, так оно и лучше, чем модное стремление колонизировать все, что можно, роскошными отелями. Довод в пользу пятизвездочных отелей, якобы дающих работу местному населению, я считаю весьма двусмысленным. Ведь такие отели превращают целую нацию в отряд официантов и горничных – и не только в том, что касается работы.

Армия рюкзачников очень любит посещать всякого рода руины. Это один из пунктов, сделавших Куско таким привлекательным в их глазах. Я никак не возьму в толк, отчего руины так притягательны для этого племени. Они не археологи и к тому же, несмотря на их горячие возражения, даже не студенты. Из их разговоров я понял, что они находят некое духовное родство с солнцепоклонниками‑инками и что‑то вроде социальной общности, хотя на поверку последняя являлась чистым притворством, с нищими индейцами. Индейцы делают корзины и горшки и прядут шерсть, и эти занятия вызывают бешеный энтузиазм как истинный, так и напускной у их непрошеных друзей. Лишь в одном они не стремятся подражать индейцам – частом посещении храмов. Они игнорируют не только мессу – тогда как индейцы обязательно ходят на нее, – но и такие места паломничества, как католические монастыри или часовни. А ведь в монастырях есть что посмотреть. Кроме традиционных икон и украшений, во многих демонстрируются впечатляющие коллекции приспособлений для самобичевания и пыток, практиковавшихся святой инквизицией. Чего стоит один венец из колючей проволоки, которым пытали лимских святых Каталину и Розу! Но бородатые флибустьеры, именующие себя студентами, не обращают внимания на монастыри. Зато они не поленятся отшагать шесть миль по горной дороге, задыхаясь от нехватки воздуха, чтобы взглянуть на крепость Саксахуаман, чьи очертания похожи на клыки пумы. Или будут восторгаться амфитеатром Кенго с его мрачным внутренним алтарем («Полный улет!») или кипящим источником в усыпальнице Тамбо‑Мачау еще дальше в горах. Туристы попадают сюда на автобусах. Это же племя иное, оно пользуется дорогой инков, тропой, проходящей над самыми головокружительными обрывами к северу от Куско. Они являются сюда не для того, чтобы повторять путь испанцев, но чтобы жить среди последних из племени инков. Для них это по‑прежнему город инков. И та же площадь Оружия знаменита не двумя грандиозными храмами, а тем, что именно здесь во время исполнения своих мрачных обрядов инки выставляли на всеобщее обозрение мумии, хранившиеся в Храме солнца. Их не трогает тот аргумент, что Храма солнца давно не существует: ведь от него остались камни, и они пошли на постройку собора Святого Доминика. Любое здание, построенное здесь испанцами, когда‑то являлось зданием инков, испанские дороги были проложены инками, а самые большие особняки были дверцами инков.

Я не носил ни бейджика туриста, ни рюкзака флибустьера. Я шел по лезвию ножа между этими племенами и в итоге прибился к компании мексиканцев, которые считали себя туристами, но из‑за внешнего вида их принимали либо за хиппи, либо за местных.

– Вот посмотри на меня как следует, Пол, – попросил один из них как‑то вечером. – Разве я похож на местного?

– Ни капельки, – ответил я.

– Но тогда что со всеми этими людьми? Я и двух дней не пробыл в Куско, а меня уже останавливают на улице, чтобы спросить дорогу! Нет, с меня хватит, еще два таких дня, и я возвращаюсь в Мексику! Там тоже бывает грязно, но не так грязно, как здесь.

На следующий вечер в сумерках мы с мексиканцами отправились немного прогуляться по переулкам Куско и забрели в какой‑то мрачный двор. Его окружали темные низкие постройки, на веревке сушилось какое‑то тряпье. Тощий щенок подошел к луже и стал громко лакать воду, огромный толстый индюк возмущенно забормотал и забулькал на нас, а на скамейке сидели две индейские женщины и пили темное пиво из пластиковых стаканчиков.

– Я слышу музыку! – заявил один из мексиканцев. С радостной улыбкой он двинулся на звук: тот шел из темного провала двери сбоку от нас. Он сунулся было внутрь, но тут же выскочил: – Типичный бар.

– Может, зайдем? – предложил я.

– Там даже сесть не на что, – ему явно хотелось поскорее отсюда уйти. – Лучше я выпью пива в отеле.

И все трое мексиканцев ушли. Я же заглянул внутрь и тут же понял, почему они так торопились. Бар напоминал мрачную пещеру с низким потолком, едва освещенную шестью тусклыми лампами. В этом зловещем освещении я разглядел индейцев, пьяно улыбавшихся друг другу и хлебавших темное пиво из облупленных кружек. Зал имел форму изогнутой лохани. В одном конце старик и совсем маленький мальчишка играли на непонятных струнных инструментах, мальчик тоненьким голоском пел что‑то на кечуа. В другом конце лохани неопрятная толстуха жарила мясо на открытом огне – дым застилал все помещение. При этом она управлялась голыми руками: бросала мясо на угли, переворачивала, поднимала, чтобы проверить, готово ли оно, а затем хватала готовые ломти и бросала на блюдо. Прямо возле очага лежал практически голый младенец не больше шести месяцев от роду, он скорее походил на живую игрушку. Я увидел вполне достаточно и повернулся, собираясь уйти, но ко мне подошли трое мужчин.

– Вот, присядь, – сказал один из них по‑испански и освободил место на скамье.

Он тоже пил темное пиво. И очень хотел, чтобы я тоже попробовал. Я сказал, что уже пробовал его в Гуанкайо. Он сказал, что здесь другой сорт. Но я не почувствовал никакой разницы. Это был все тот же отвратительный вкус горелого овса.

– Оно похоже на африканское пиво, – сказал я.

– Нет! – воскликнул он. – Это хороший сорт!

Я заказал себе бутылочного пива и представился, предпочтя солгать и назваться учителем. По крайней мере, этим людям проще было объяснить, что учитель учит, нежели то, что писатель пишет. Невозможно описать такую профессию, как писатель. Моя хитрость обычно удается, и необычная профессия не повергает окружающих в ступор, но зато вызывает определенное уважение и позволяет превратить беседу в интервью. Учителю географии извинительно совать свой нос куда угодно.

Они сказали, что работают в министерстве труда. Густаво и Абелярдо были архитекторами, а третий, по имени Наполеон Прентис («Это хорошее английское имя, только я по‑английски ни в зуб ногой»), – гражданский инженер. Несмотря на столь почтенные профессии, все трое выглядели довольно жалко и мрачно.

– Возможно, вы не говорите по‑английски, – утешил я Наполеона, – зато готов поспорить, что ваш кечуа лучше, чем мой!

– Я не говорю на кечуа, – возразил Наполеон.

– Я знаю несколько слов, и все, – добавил Густаво. – Вы с легкостью его выучите. Это не труднее английского.

– Кечуа похож на английский?

– Грамматика очень похожа. Например, по‑испански мы говорим «книга красная», а на кечуа – «красная книга». Как в английском. Попробуйте, повторите сами.

– Красная книга, – сказал я по‑английски.

Они улыбнулись этой фразе, такой странной среди испанской речи.

– Вот видите, кечуа выучить совсем просто, – сказал Густаво.

Они были не из Куско. Все трое приехали из Лимы. Министерство отправило их сюда, чтобы спланировать жилую застройку в Куиллабамбе, в районе Мачу‑Пикчу, на берегу реки Урубамба. Абелярдо приехал только что, двое других провели в Куско уже несколько месяцев.

– Сколько вы пробудете здесь, Абелярдо? – спросил я.

– Год, – ответил он, переглянулся с остальными и покачал головой. Без особого энтузиазма добавил: – Это не самый плохой вариант.

– Там такие руины! – заметил Наполеон. – Очень интересно!

– Вы интересуетесь руинами? – спросил я.

– Нет, – ответил Наполеон. По их дружному хохоту можно было судить, что он высказался за всех троих.

– А как ваши жены относятся к тому, что вас так долго нет? – спросил я. Этот вопрос обычно все задают мне. Я хотел узнать, не изобрели ли они какой‑нибудь универсальный мудрый ответ, чтобы впоследствии воспользоваться им.

– Мы не женаты, – ответил Густаво. – По‑вашему, женатый человек поедет в такую дыру, как Куско или Куиллабамба?

– Но я женат, и я поехал в Гуанкайо.

– Это ваше личное дело, приятель. Будь я женат, так сидел бы дома.

– Я так и делаю, более менее, – сказал я.

– Более менее! – вскричал Густаво. Он так и трясся от хохота. – Вот так шутка!

– В такие ужасные дыры, как Икуитос или Пуэрто‑Мальдонадо, посылают только холостых парней, как мы.

– А разве Икуитос не в Эквадоре? – удивился я.

– Когда там, а когда не там, – рассмеялся Густаво. – Все меняется каждые три дня.

– Я был в Мальдонадо, – сказал Наполеон, – кошмарное место, жарче, чем в Бразилии.

– Лима – хороший город, – сказал Абелярдо. – Вам нравится Лима? Да? В Лиме всегда есть чем заняться!

Ему явно не улыбалось проторчать целый год в Куиллабамбе.

– Но ты только подумай обо всех этих руинах в Куско! – возразил Наполеон.

Абелярдо отпустил какое‑то невнятное ругательство, что‑то вроде «Ох, да пошел ты со своими руинами!».

– А вы что‑нибудь знаете о других странах? – спросил Густаво. – Например, о Франции? Вот скажите, сколько надо, чтобы жить в Париже? Сколько долларов в день?

– Около сорока, – ответил я. Это явно его разочаровало.

– А в Лондоне?

– Может быть, тридцать, – сказал я.

– Поезжайте в Лиму, – посоветовал Абелярдо. – Там хватит и четырех.

– Тогда уж лучше в Мальдонадо, – вставил Наполеон. – Там и одного будет много.

– Здесь полно девушек, – заметил Абелярдо. – Американки, немки, японки. И они все как на подбор. Подцепи себе одну.

– Бы не пропадете, – сказал я.

– Конечно, – согласился Густаво. – Мы будем всем довольны в Куиллабамбе. Мы будем обмениваться идеями.

Мальчишка и старик продолжали наигрывать какой‑то жалобный напев. Это выглядело так трогательно: босоногий малыш, поющий ради пропитания в таком злачном месте. Музыка замолкла. Мальчик снял матерчатую кепку и пошел по залу, собирая мелочь. Мы кинули ему несколько монет. Он поклонился и снова завел свой напев.

– Он беден, – заметил я.

– Семьдесят процентов населения Перу живет в нищете, – ответил Густаво. – Как этот мальчишка.

Мы выпили еще, но на такой высоте алкоголь действует парализующе. Я отяжелел и отупел и отказался от третьей бутылки пива. Остальные принялись за жареное мясо. Я попробовал было, но решил приберечь аппетит на потом. Я уже достаточно прожил в Куско, чтобы знать, где можно получить отличный стейк со спелым авокадо всего за доллар пятьдесят. Я оставил их за обсуждением шансов Перу на победу в Мировом кубке.

– Мы не слишком хороши, – говорил Наполеон. – Думаю, мы проиграем.

Я не стал с ним спорить. Единственный способ управиться с перуанцем – это не оспаривать его мрачные прогнозы.

После обеда я почувствовал себя слишком больным для прогулки. Я вернулся в отель – на самом деле это были меблированные комнаты в доме над площадью – и, слоняясь по столовой, наткнулся на старинный фонограф. Это была настоящая «Виктрола» выпуска 1904 года, и рядом с нею лежала стопка пластинок на семьдесят восемь оборотов. Большинство из них были безнадежно испорчены. Я нашел одну почти целую и прочел на этикетке: «Бен Берни и его парни. „Лил из Шанхая“, „Уорнер бразерс“, „Свет рампы“». Я повернул рычаг и поставил пластинку.

Я прошел через все горы,

Я поднялся на все холмы,

Я искал в вышине,

Я искал в глубине,

Я искал мою Лил из Шанхая.

На площади горели фонари. Прокаженный, которого я видел днем ковылявшим на своих окровавленных обрубках, как Поббл без пальцев ног[44], скорчился возле фонтана. На другом конце площади высилась изящная церковь иезуитов, на заднем плане чернели вершины Анд, напоминавшие сейчас шляпы индейцев, собиравшихся на площади.

Я пытался забыть,

Но какой в этом прок,

Я искал в вышине,

Я искал в глубине…

Мне стало холодно. Не спасала даже кожаная куртка, а ведь я был в комнате. Но здесь было так тихо: ни автомобильных сигналов, ни рева моторов, ни визга радио, ни криков прохожих, только церковный перезвон да «Виктрола».

Я искал мою Лил из Шанхая.

Каждый будний день колокола на церквях Куско начинали звонить в четыре утра. Они снова звонили в четыре пятнадцать и четыре тридцать. Благодаря большому числу колоколен и окружающему город амфитеатру гор перезвон с четырех до половины пятого звучал очень празднично. Он призывал на мессу всех верующих, но откликались одни индейцы. Они являлись в собор на утреннюю мессу к пяти часам, в шесть часов двери собора распахивались в холодный горный рассвет, и сотни индейцев выходили разом на площадь. Многие из них были одеты в алые пончо, отчего атмосфера праздника только усиливалась. Они казались довольными, они только что прикоснулись к святыням. Любой католик уходит с мессы в приподнятом настроении, и, хотя этих индейцев жизнь не баловала – достаточно было взглянуть на обветренные морщинистые лица, – в этот ранний час после мессы почти все они улыбались.

Туристы поднимались засветло вместе с индейцами, но они спешили на вокзал «Санта‑Ана», чтобы успеть на поезд до Мачу‑Пикчу. Они тащили с собой пакеты с завтраком, зонтики, дождевики и фотоаппараты. Они были сердиты и имели на это все основания. Их уверили, что если прийти на вокзал в шесть часов, то можно наверняка занять место в вагоне семичасового поезда. Но семь давно миновало, а никто и не подумал пускать их на вокзал. Накрапывал мелкий дождик, а перед вокзалом толпилось не меньше двух сотен туристов. На вокзале царила полная неразбериха.

Туристы злились еще больше. Вчера им тоже пришлось подняться черт знает в какую рань, чтобы попасть на самолет до Куско, и в аэропорту их встретила бестолковая толпа пассажиров. Теперь они не выспались, чтобы попасть на поезд до Мачу‑Пикчу, а толпа оказалась и того больше. Они переминались с ноги на ногу в предрассветных сумерках, теребили свои пакеты с завтраком и глухо роптали. Большинство из них купили двенадцатидневный тур по Южной Америке, и большую часть отведенного им времени они провели именно так: в ожидании кого‑то или чего‑то, и им это совсем не нравилось. Они не хотели жаловаться вслух, потому что знали, что американцев не любят за их манеру всем жаловаться. Но они сильно злились. Я стоял в этой толпе и ждал, когда мне предоставится возможность заметить: «И я вас вполне понимаю».

– Как по‑вашему, они откроют наконец двери, чтобы пустить нас на вокзал? – не выдержал один, в ковбойских сапогах.

– Это для них слишком просто. Скорее они будут держать нас здесь до последнего, – ответил Чарльз П. Клапп.

– Мне уже тошно от всего этого, – призналась Гильди, которая действительно выглядела больной. Бедняжка давно разменяла седьмой десяток, и теперь ее занесло куда‑то в глубину Анд, где приходится торчать возле вонючего рынка в Куско на ступеньках вокзала. Ниже по лестнице сидела индеанка с плаксивым младенцем на руках. Она продавала «шик‑блеск» и сигареты. Рядом с ней устроился мужчина с горкой помятых персиков. Гильди из… Откуда вы? Ну конечно, из ухоженного городка на Среднем Западе, где поезда ходят точно по расписанию, а вежливые пассажиры уступают ей место. Она понятия не имела о том, какой тяжелой окажется эта поездка. Она заслужила мое сочувствие и даже признание. В таком возрасте нужна немалая отвага, чтобы пускаться на поиски приключений.

– Если они не откроют двери через несколько минут, я возвращаюсь в отель.

– И я вас вполне понимаю.

– Мне все время плохо, начиная с Ла‑Паца, – призналась она.

– «Маркетов» побьют в этом сезоне, – заявил Морри Апбрейд, рослый малый из Батон‑Ружа, медленно цедивший слова сквозь стиснутые зубы.

– Зато у Техаса в этот раз подобралась отличная команда, – заметил Джек Хаммерсман.

– А что случилось с «Нотр‑Дам»?

Они заговорили о футболе: победы, поражения и цветной игрок выше шести футов ростом. Это было своего рода утешением, способом отвлечься от знобкого ожидания здесь, в Куско. Мужчины толковали между собой, женщины стояли и молча переживали.

– Хотел бы я посмотреть, как Эл Си Ю вышибет из них дух, – говорил мистер Хаммерсман.

– Как по‑вашему, они откроют наконец двери? – сказал мистер «ковбой».

И наконец двери вокзала распахнулись. Все дружно рванули внутрь. Пожилые туристы тоже устремились вперед, но не толкались. Эта толкучка была отвратительна сама по себе, она как бы была послана вместо испытания, и они чувствовали, что излишняя жестокость опустит их до перуанцев. Смущение и сдержанность сковали толпу, и только молодожены из Аргентины – темный грубоватый мужчина и его тощая, но цепкая жена – ринулись вперед что есть силы. Они локтями распихали вялых американцев и даже удивились, что так легко пробились к дверям.

– Нам лучше податься назад, – предупредил Чарльз П. Клапп. – Тогда не будет давки.

Те американцы, которые услышали его, и правда подались назад.

В поезде хватило места для всех, кроме трех индейских женщин с младенцами и узлами с тряпьем и парочки флибустьеров, вырядившихся как индейцы, в помятых шляпах и пончо. Все остальные чинно расселись на скамейках, держа на коленях свои пакеты. Еще час прошел в ожидании, и чье‑то высказанное шепотом предположение, что этот поезд вообще никуда не пойдет, вызвало дружный сердитый отклик. Когда наконец состав тронулся, у всех вырвался громкий довольный вздох. Небо все еще затягивали облака, и туман скрадывал резкие очертания гор. Автомобильная трасса поднималась довольно круто, тогда как железная дорога без конца петляла по менее отвесным карнизам ущелий, по дну которых стекали с гор бесчисленные ручьи и речки. Из окна смотреть особенно было не на что: так высоко в горах нас окружали одни скалы. Там, где дно ущелья было достаточно пологим, виднелись глиняные хижины на фоне древних стен, возведенных инками. Камни в этой удивительной кладке были плотно подогнаны один к другому, и устроенные таким образом террасы занимали теперь индейские деревни. Хижины из необожженного кирпича были построены недавно, а вот сооружения инков насчитывали не одну сотню лет. Они были построены народом, не знавшим колеса и обрабатывавшим блоки каменными инструментами.

Созерцая эти сооружения, Берт Хоуви причитал:

– Инки! Инки! Инки! Все, на что вы смотрите, сделали инки!

– Это здорово напоминает мне Вайоминг, – сказал Гарольд Кейзи. Он обратил наше внимание на каменные утесы, водопады и зеленые склоны гор.

Чете Левардо это напомнило некоторые районы Мейна. Преллы возразили им, что это не что иное, как Индиана, и все расхохотались. Кто‑то добавил, что это совсем как в Эквадоре. Остальным это не понравилось: ведь Эквадор был следующим пунктом их маршрута.

Берт и Эльвира Хоуви слушали перечень сравнений и затем сказали, что это как в Африке. Что некоторые места в Африке в точности похожи на эти. Мы снова выглянули из окна и увидели лам, и еще более лохматых альпак, и невероятно шерстистых свиней. И женщин в шляпах с высокой тульей, шалях и толстых вязаных гетрах, собирающих хворост. Африка?! Эльвира настаивала на своем. Она сказала, что сама немало удивлена, потому что сегодня утром Берт сказал, что их отель – с его видом из небольшой гостиной на верхнем этаже – напомнил ему Флоренцию в Италии: все эти рыжие черепичные крыши, и колокольни, и свет.

– А я всегда мечтала побывать в Африке, – это была Гильди, которая отсиделась и немного перевела дух.

– Мы были последними, кому удалось выехать из Уганды, – сказал Берт.

– Наверное, это было ужасно.

– Эти бедные индусы. Они готовы были отдать последнее за билет на самолет.

– Я ужасно испугалась, – сказала Эльвира. – Мне понравилось.

– Мы видели горы еще круче этих и африканских женщин с корзинами на голове!

– Берт ходил на рыбалку.

– На Нил. – Стоило ему это сказать с самодовольной улыбкой, и в окне показалась перуанская речка, такая мелкая и живая река Анта… При чем тут, скажите на милость, какой‑то Нил? – Я там ловил огромных рыбин, они называют их нильскими окунями. А вода была черной, как вот это сиденье.

– Посмотрите на эту нищету, – сказал мистер Апбрейд.

Это были предместья города Анта: несколько мазанок, мохнатые свиньи, лохматые альпаки со свалявшейся комками шерстью, маленькие девочки с младенцами на руках и дети побольше, с вечно протянутыми руками и жалобным воплем: «Дэнги! Дэнги!»

– Гаити, – сказал Берт. – Были когда‑нибудь на Гаити? Вот там действительно нищета. Полная безнадега. А здесь еще ничего. У этих людей есть фермы: каждый что‑то сажает на акре‑другом земли. Растят хоть какую‑то пищу. И крыша над головой у них есть. Жить можно. Но Гаити? Они там просто помирают от голода. Я уж не говорю про Ямайку. Там еще хуже.

Никто не решился с ним спорить. Мы снова посмотрели в окно. Берт своими словами превратил эту убогость едва ли не в роскошь.

– Это еще не нищета, – подтвердил Берт.

Я понимал, что лишь напрасно потрачу слова, пытаясь объяснить ему, что все эти фермы сданы в аренду и что эти люди владеют лишь тем, что надето на них. Что их мазанки протекают. Что их поля разбросаны высоко в горах, куда не всякий отважится подняться, и если не повезло посадить овощи на террасе инков, то бывает, что приходится разбивать грядки чуть не под прямым углом к земле. Меня подмывало сказать ему, что ни один клочок из виденной им земли не является собственностью индейцев, что они сами практически являются чьей‑то собственностью. Но эти туристы лишь впадали в ступор от ненужной им информации. Они предпочитали бесплодную игру в загадки и ответы вроде «Посмотрите, как это похоже на пещеру. Наверное, в древности они жили в таких пещерах!» или «Как будто лестница. Наверное, ведет к обзорной площадке!».