За трое суток и два часа до кульминации

— Б.Б., — сказал я принципиально после паузы, — получается, что твою теорию невозможно доказать на практике. А значит, она не практичная.

— Что не означает, что не верная, — не согласился Илюха. — Вот, например, теорию «эволюционного происхождения видов» Чарльза Дарвина тоже на практике нельзя доказать, и тем не менее большинство научной общественности в нее свято верит. И не терпит никаких других теорий. А теорию относительности, ее вообще…

— Так она же формулами подтверждена математическими, — возразил я. — А у тебя и формул даже нет. Ты покажи нам формулу, может, мы и согласимся тогда.

А Инфант все молчал и молчал, а ведь мог бы и высказаться. Хотя бы потому, что теорию относительности он понимал значительно лучше нас с Илюхой. Не только на многочисленных примеpax повседневной жизни он ее изучил, но еще и саму математическую модель крепко освоил. Потому что у него был глубоко и обширно развитый внутренний математический аппарат, у этого самого Инфанта. Он вообще через него жизнь свою отмерял — отсюда все его недоразумения и закавыки.

— Формулы ему не хватает, — возмущался тем временем Илюха. — Формалист ты, стариканер, а еще зануда. Ладно, дайте мне. Дайте я к эксперименту подключусь. Сейчас я прям на ваших глазах объективность в ладошках принесу.

И он переместил Инфанта с дивана ко мне, а сам примостился поближе у телефона. Хотя Инфант перемещался шатко, неуверенно и натужно.

— Так… кому бы позвонить? Так, чтобы наверняка. Кому-нибудь, кого я сильно разочаровал, кто меня уж точно не вспомнит. — И Илюха зашевелил губами, припоминая.

Он припоминал долго, и мы ему не мешали и не пытались читать его губ.

— Точно, позвоню одной девушке, — наконец припомнил он. — Давно хотел, хорошая девушка была. Жаль, что я совершенно ей не потрафил.

— Кто такая? — попытался уточнить я.

Ты не знаешь, — отрезал Илюха, хотя такого быть просто не могло. Не мог я не знать про его девушек. Потому как он никогда не утаивал их от меня. Впрочем, я не стал допытываться.

Нельзя сказать, что и эта девушка оказалась особенно ласковой, заслышав напористый призыв из телефона. Но так чтобы особенно неласкова она тоже не оказалась.

— Аня… — позвал Илюха, а потом снова: — Ань…

И я понял, что девушку звали Аней. А вот что понял Инфант, мне было не догадаться.

— Да, — ответила Аня. — А кто это?

Но у Илюхи был намечен свой собственный план диалога, и он начал его раскручивать, не поддавшись на Анин прямолинейный вопрос.

— Помнишь, Ань, нашу единственную ночь. Знаешь, она стала самой важной ночью в моей жизни. Самой незабываемой. Чем больше проходит времени, тем больше я думаю о ней. Ну и о тебе, конечно. Как будто все лишь вчера произошло: волосы твои вьющиеся, струящиеся вдоль шеи, как я вплетаю в них свои пальцы и процеживаю между ними каждую отдельную прядь. А еще твой запах, запах пьяной вишни. Помнишь, тогда вообще чувство повального опьянения пронизало ночь: голова кружилась, руки дрожали, да и все вокруг нереальным казалось. Абсолютно нереальным! Как будто ты на тонущем теплоходе и не можешь понять: с тобой ли все это происходит, твое ли тело окутывается темной, холодной водой, твой ли рот заливает тяжелая влага, твои ли легкие сдавливает безжалостная глубина? Реально ли все, не грезится ли тебе и неужели ты больше никогда не всплывешь? Да и как вообще такое может происходить? Да и происходит ли?

Здесь Илюха задержался на паузе, но недолгой, чтобы Аня не успела ее заполнить.

— Так и у нас, Ань, было в ту божественную ночь. Только не потонули мы все же, а всплыли в результате, да и теплохода рядом не оказалось. Уплыл без нас теплоход. А вот голова действительно кружилась, особенно от выпитого, особенно у тебя, Ань. Ты сама помнишь, про голову?

Ну что сказать, вступление выглядело вполне романтичным, особенно про тонущий теплоход. В теплоходе Илюхе отказать было нельзя. Да ему, похоже, никто и не отказывал. Никто, кроме Ани. Потому что, по-видимому, Аня мало что поняла.

— Простите, — поинтересовалась она несколько настороженно, — а вы, собственно, кто?

— Да это я, Илюша, — признался Илюха. — Помнишь, мы с тобой на ноябрьские познакомились. Там, конечно, много народу было, на той тусовке, но я такой, который пил с тобой много.

— Илья? — спросила Аня, и в ее голосе слышалось напряжение, она пыталась припомнить, но не могла сразу. И все же припомнила: — Невысокий такой…

— Почему невысокий? Нормальный, — не согласился Илюха.

— Глаза у тебя такие странные, сумасшедшие, да еще фамилия какая-то причудливая. И еще ты говоришь все время. Смешно так и непривычно, по-особенному.

— Точно, — узнал себя Илюха, — точно попала. Тебе бы, Ань, фотороботы составлять.

Аня засмеялась, и смех у нее оказался журчащий, почти что прозрачный.

— Смотри, вспомнила все же, — прошептал я Инфанту, и не исключено, что тот кивнул мне в ответ.

— Только я про ночь не совсем поняла, — призналась девушка на противоположном конце. — Чего было ночью-то? Да и вообще, чего ты вдруг объявился через полгода?

— Да, знаешь, я думал о тебе все это время. Боялся позвонить. После всего того, что было между нами в ту сказочную ночь, после всех тех слов, которые ты мне говорила, я все это время как ошалевший ходил. Лишь недавно отошел немного.

А чего было? В какую ночь? — снова спросила Аня, и в голосе ее послышалась искренность. Видимо, она действительно ничего про ночь не знала. Или не могла вспомнить?

— Ну как же? — не менее искренне удивился Илюха. — Когда мы вдвоем с тобой одни в квартире остались. Помнишь, за окном шел медленный снег, он нес с собой спокойствие и умиротворенность. Знаешь, как будто все так и должно быть, все правильно и ничего не надо менять. Вообще ничего! Будто так было всегда и будет всегда. Будто вместе с этим ровным, плавным снегом мы с тобой приблизились к самой вечности. Неспешные снежинки блестели в свете фонарей, в комнате было темно, лишь отсветы падали на простыню, и ты прижималась ко мне и говорила, что я — самое чистое и лучшее чувство, которое когда-либо заполняло тебя. А потом шептала: «Ильюша, Ильюшенька», — и снова прижималась.

Тут из громкой связи послышался легкий девичий вздох. Но Илюху он не отвлек.

— Правда, ты, Ань, сильно пьяная тогда была, не хуже вишни. Да и воду горячую тогда, как назло, отключили. Потому мы на плите кастрюлю и нагревали. Помнишь?…

Илюха помолчал. Девушка слушала, а потом молчала вместе с ним.

— Да? Я так говорила? — наконец отозвалась она доверчивым вопросом.

В ее интонациях что-то постоянно изменялось, и я понял: они все заметнее и заметнее округлялись плавностью.

А Илюха, прикрывая дырочку громкой связи ладонью, проговорил нам шепотом в доказательство своей теории:

— Вот видите, ничего не помнит. Не понравилось ей тогда сильно, вот и позабыла все. Словно амнезия у нее.

А потом снова в трубку:

— Ты много чего тогда говорила нежного. Про любовь говорила, и еще что тебе хорошо очень, как никогда не было прежде. Что такого ты еще не испытывала никогда. А потом опять про любовь, и слова «навсегда» и «единственный» мелькали в слившемся сочетании.

— Странно, — задумчиво произнесла Аня, — ничего не помню. Я вообще обычно такое не говорю никому. Странно. Ты говоришь, я пьяная была?

— Да, — подтвердил Илюха, — сильно. Я бы сказал, сверх меры. Это я для тебя воду в кастрюле грел, мне-то зачем? Но именно опьянение и придало тебе небывалую чувственность, и еще, я бы сказал, эмоциональный накал небывалой остроты, который я никогда ни в ком не встречал. Только у тебя, у одной.

— Говоришь, ни в ком не встречал, — задумчиво повторила Аня.

Но Илюха не ответил ей, его просто-напросто несло по пыльной дороге ярких воспоминаний.

— А главное, хоть ты, Ань, и не трезва была чересчур, но губы твои пахли, знаешь, как пахнет пьяная малина в густой лесной чаще, а волосы отдавали весенним, утренним ландышем. Там, знаешь, на кухне мыло такое было, ландышевое. Вообще-то оно для посуды предназначается, но на бутылке написано было, что оно все бактерии активно убивает… Вот я им губку и намыливал и тебя начисто оттирал. Ну, когда вода в кастрюльке нагревалась достаточно.

Мы с Инфантом лишь переглянулись, особенно на губку, а еще на «пьяную малину». Но садовод Белобородов заливался зябликом и не обращал на нас из своего сада ни малейшего внимания.

— И ты так доверчиво прижималась ко мне, и такие доверчивые слова произносила. Как такое забудешь!

— Да… — неуверенно прозвучала на том конце Аня. — И что у нас было?

— Да все было, Ань! Абсолютно все! Несколько раз подряд, до самого утра! Ты даже заплакала перед рассветом от радости.

— Да, да, — призналась девушка, — начинаю вспоминать, кажется. Особенно слезы. А еще губку и горячую воду.

Тут Илюха вслед за ней тоже вспомнил, но на сей раз — про нас. А еще про свою теорию и снова прикрыл громкую связь ладонью.

— Видите, ничего не помнит, совсем у нее память отбило. Потому что не понравилось ей тогда шибко, вот и позабыла. Это я выдумываю все про то, что ей тогда понравилось. Обманываю, иными словами. На самом деле она от горечи плакала. Что плохо ей со мной, что зря пошла на такое. Вот и позабыла все.

И тут до меня наконец дошло, только сейчас дошло, и я начал хохотать. Но тихо так, почти про себя, чтобы не потревожить Аню и ее пробуждающиеся воспоминания.

— Ну конечно, Ань, как такое забыть, — вернулся Илюха к дырочке для громкой связи. — Раз в жизни такое. Ты тогда так и сказала, мол, первый раз так сильно получилось. Остро и сильно. Да и я, знаешь, потом две недели не мылся, чтобы запах твоего тела на своем удержать. До сих его помню. Особенно волосы, в которые будто ландыши вплетены, да губы твои, с запахом пьяной земляники.

— Вишни, — попытался вмешаться я с дивана.

— Малины, — просуфлировал оттуда же тихонько Инфант.

Но Илюха лишь махнул рукой: один, мол, хрен — вишня, малина, земляника — ягода, она и есть ягода. К тому же если лесная.

— Слушай, Ань, — продолжал Илюха. — Может, возобновим как-нибудь. В смысле, повторим. Знаю, в одну и ту же воду сложно, конечно, дважды войти…

— Ты что, и воду из кастрюльки сохранил? Она что, тоже мною сильно пахла? — по-своему поняла про воду Аня.

— Конечно, пахла. И тоже пьяным запахом, только не каким-то одним ягодным, а целым разнообразным букетом, — согласился Илюха. — Ну так что, повторим неповторимое? Попробуем? Рискнем? Ведь нам было невозможно хорошо в ту ночь. Особенно тебе!

— Да, — согласилась Аня все еще в раздумье, но теперь в романтическом раздумье, в предвкушающем. — Если все было так, как ты говоришь, то надо бы повторить. А то обидно, что я все время пьяная была и не помню ничего. Много на меня тогда воды ушло?

— Да нет, нормально, как полагается. Кто ж воду считает? — снисходительно улыбнулся в телефон Илюха. — Так чего, ты ко мне приедешь, или я к тебе?

— Приезжай лучше ты. Давай завтра, — пригласила Аня, а потом опять задумалась: — Только я тебя почти не помню совсем.

— Это даже хорошо, — согласился Илюха. — Как будто все заново будет, в первый раз, все сначала. Так мы с тобой вдвоем и обманем время.

Представляешь, никому не удавалось, а мы обманем. И повернем его вспять.

И Аня согласилась и продиктовала адрес.

А потом, как только они закончили разговор, Илюха обернул к нам свою крайне довольную физиономию, глаза на которой просто не могли остановиться и все излучали и излучали искрящуюся люминесценцию.

— Ну как, — сказал он победоносно, — убедились? Принимаете теперь мою теорию? Вот Аня — живое ее доказательство. Не понравилось ей со мной шибко, вот и вычеркнула она меня из своей памяти. Да так, что даже вспомнить побоялась, как я ни старался ей напомнить. Она даже поначалу…

Он все говорил и говорил, Инфант все слушал и слушал, а я все смеялся и смеялся, но пока лишь про себя. Впрочем, я намеревался скоро вынести свой смех на поверхность.

— Непонятно… — в результате тяжело выдохнул Инфант и впервые за вечер приподнял на нас свои тоже тяжелые вопросительные глаза. Чтобы мы наконец смогли заглянуть в них, так как они, как известно, зеркало души. И мы, конечно, заглянули.

Что сказать… Разочарованная у Инфанта оказалась душа, во всяком случае, со стороны глаз. Разочарованная, опустошенная, не верящая никому и ничему. Одним словом, вполне нигилистическая душа. Можно было, конечно, попытаться разобраться в ней — но зачем?

— Непонятно, — задумался вслух Инфант, — почему она решила с тобой снова, того… завтра… еще раз… если ты был ей так противен? — Он опять задумался. — До омерзения противен… — А потом задумался еще. — До тошноты, до рвотного рефлекса, до родовых спазмов, до эпилептического удара, до…

Видимо, он долго хотел перечислять, нагнетая метафору, но Илюха его притормозил.

— Хорошо, Инфантик, — сказал он по-доброму, — не возбуждайся, вопрос твой принят. Дотерпи до ответа.

И Инфант хоть с трудом, но дотерпел.

— Ты чего не понимаешь? Это же и ежу ясно: я настолько ей не пришелся тогда, что она меня начисто из своей памяти вычеркнула, даже следа не оставила. Именно в соответствии с моей теорией. Настолько не оставила, что теперь можно заново попробовать. Или, иными словами, второй шанс у меня появился. Сечешь, как механизм этот работает?

Все задумались. Все, за исключением меня и Илюхи. Потому что Илюха вообще никогда не думал, у него все естественно вместе с дыханием выходило. А мне точно незачем было — я только следил за развитием сюжета и посмеивался про себя беспечно. А вот Инфант думал и думал, и проявлял настойчивость, но, похоже, не особенно у него получалось.

— Видишь ли, Инфант, — снова поспешил ему на подмогу Илюха. — Видишь ли, как получается. Если ты женщине в первую ночь совершенно никак… ну, ни в какую… и она страстно невзлюбила тебя за это, то, значит, она скоро о тебе вчистую забудет. А значит, у тебя появляется еще одна попытка. А потом, когда ты снова оказался ей полностью невтерпеж и в тягость, — еще одна. И так оно может продолжаться долго, пока ты не понравишься ей, наконец, хотя бы немного и она в результате не запомнит тебя. Пускай лишь частично. А вот как запомнит, тогда уже все, тогда кранты, тогда шансы твои закончились. Не примет она тебя больше.

— Так что же получается? Получается, что нам выгоднее у них с ходу полный негатив вызывать? — предположил Инфант и снова погрузился в мрачные свои размышления: — Почему же мои, ну, которым я потом звоню, все еще помнят меня и не хотят больше? Вон трубку сразу бросают.

Это потому, — чутко пояснил Илюха, — что ты не профессионально негатив вызываешь. Слишком по-любительски действуешь, на середине останавливаешься. Тебе необходимо полное отвращение вызвать, как ты сам выразился, до рвотных спазмов, чтобы на подкорку девичью воздействовать, чтобы отторгла тебя подкорка. А ты не отрабатываешь до конца, на авось надеешься. Мол, вдруг само по себе повезет. А «само по себе» с женщинами не везет. Для женщины точный расчет и правильная подготовка требуется, чтобы отрабатывать с ней по полной отвращающей программе. А ты не отрабатываешь. Вот и остаешься в женском организме, в том числе и в памяти. Не выкорчевывает тебя до конца ее организм. Плохо ты, Инфантик, стараешься, не отторгаешься ты целиком.

Инфант снова потупил свои густые ресницы и снова загрустил пуще прежнего. А Илюха победоносно окинул меня взглядом, мол, вот признай правильность моей гибкой теории. Но напрасно он меня им окидывал. Потому как ждало его теорию абсолютное фиаско. Во всяком случае, со мной.

— Б.Б., — обратился я к Б.Б., — мы с Инфантом, конечно, оценили твою затейливость и твое стремление одной задницей за двумя зайцами одновременно. Но, может, ты с нами, надежными своими соратниками, будешь все же по-иному, чем со случайными и, более того, совершенно незнакомыми тебе женщинами. Может, ни к чему нас вот так же, как их, разводить на ровном месте?

Илюха лишь пожал плечами — мол, о чем ты, не понимаю я ничего. Причем ту зайцы и задница одновременно? Но я ему легко пояснил.

— Я, конечно, оценил тебя, стариканер. Можно сказать, даже восторгаюсь тобой и твоим мастерством, которое, как известно, не пропьешь. Одно удовольствие понаблюдать иногда за тобой со стороны — просто театр ни к чему становится. Вот так запросто девушку Аню, которую, похоже, ты даже не видел никогда в жизни… вот так с пол-оборота выписать… Да и не только выписать, а договориться уже с ней обо всем заранее, все определить, разметить и отпечатать… Такое, старичок, конечно, многого стоит, и я благодарен тебе за мастерский пилотаж прям на моих глазах. И Инфант тоже благодарен. За то, что в нашем присутствии ты совершенно незнакомую тебе Аню, как говорится, с наждачка на все уговорил.

— Он ее с мозжечка уговорил, — вставил Инфант, который хоть и не понял умом происходящего, но, похоже, стал пусть интуитивно, но догадываться. И от своей правильной догадки он просто светлел на глазах.

Единственное, старикашка, что меня всерьез угнетает… — Тут я завис в воздухе укоризненной паузой. — Зачем ты нам пытаешься так же плотно, как Ане, мозги затуманить? Мы ведь не Аня, с нас тебе и взять нечего. Да и не нужно тебе от нас ничего. Зачем же тогда ты с нами так лукаво? А?! Ну-ка, давай колись, как на самом деле все приключилось? Ты вообще ее видел, Аню-то, хоть раз в жизни? Откуда ты знаешь, что она в тот вечер пьяная была? Да и где телефон ее откапал?

Другой бы на месте Илюхи смутился, что я его вот так за руку, да с поличным. Но это ведь другой. А Илюха, в отличие от другого, откинулся расслабленно на диван и залился лучистым своим смехом. Таким лучистым и заразительным, что даже у Инфанта, который снова приподнял свой взор, в этом самом взоре на место опустошенности стали выползать по кусочкам признаки уравновешенной человеческой жизни.

— А ведь и правда забавно получилось, — бесчинствовал весельем старикан БелоБородов. — Просто невероятно забавно. Давно хотел этот метод испробовать, все случая не подворачивалось. Хотя ты не прав, Розик, я Аню встречал, даже говорил с ней. Правда, недолго, всего несколько минут. Симпатичная деваха, вполне заслуживающая. Я как-то на пьянку в ноябре попал, я и тебя, старикашка, звал, но ты отказался, на занятость сослался. В общем, там много народу было, ну и она, Аня, то бишь. Я к ней подошел тогда и сказал пару фраз, но она на меня не отреагировала как следует. Даже внимания порядочного, как мне показалось, не обратила. А на следующий день мне рассказали, что она там, на этой тусовочной квартире, напилась в дупель… Что, в общем-то, и не важно.

Илюха окинул нас разухабистым взглядом и пустился в рассуждение:

— Понимаете, я давно разрабатывал этот механизм. А именно: механизм обиды за упущенную возможность. Когда, казалось бы, совсем близко, уже почти в руках, уже залетело внутрь, осталось только ладошки сложить… А ты взял и сам сдуру все упустил, поломал, и теперь уже не достать… Ведь всем от такого отчаянно обидно станет, особенно женщинам. И вот они-то запросто могут с головой да в омут, не раздумывая, с разбегу, лишь бы вернуть возможность и попытаться с ней еще раз. Особенно когда возможность хоть как-то соприкасается с любовью. Вот как в нашем случае.

Тут Илюха обвел нас веселым своим взглядом и продолжил:

— Ведь у Ани какие ощущения сложились? Во-первых, ощущение, что она обидно упустила что-то. Что-то крайне приятное, что уже произошло, проскользнуло рядом, но за что она, увы, ухватиться как следует не успела. Хотя откуда она знает про «приятное»? Да от меня и знает. Я, правда, на нее сослался, мол, ты, Ань, сама так неоднократно говорила. А как ей не поверить, если она не помнит ни хрена, так как пьяная была под завязку? К тому же хоть и с моих слов, но между нами один раз все уже произошло, а значит, граница прорвана, сексуальный Рубикон, так сказать, перейден. Ведь раз однажды произошло, то ничего больше не сдерживает, и почему бы не повторить? Особенно если ты сама оценила высоким баллом. Оценила, а потом сдуру упустила. Ну как тут не повторить?

— Так чего, — вдруг уставился влюбленно на Илюху Инфант. Потому что до него, похоже, наконец впервые дошло. — У тебя с ней ничего не было? Вообще ничего? Никогда?!

И если раньше можно было позавидовать жизнерадостному Илюхиному веселью, то веселью Инфанта можно было устрашиться. Он грохнулся на пол и, размахивая руками и ногами, просто провалился в счастливое свое безумство. Так же, как еще недавно был провален в безумство несчастное.

— Так ты ее ни разу… — катался по полу Инфант. — И убедил, что всю ночь напролет… — Ему было тяжело дышать. — И она поверила… — Он просто задыхался от смеха и слов. — И завтра ты к ней едешь, чтобы… — И он замолчал, потому что просто не хватило больше сил.

А потом, когда отдышался, пришел в себя, обратился ко мне за помощью.

— Как, — спросил меня Инфант, — как всему этому научиться? Чтобы как он, — тут Инфант кивнул на Илюху, — вот также из ничего, на ровном месте… Чтобы выстроить воздушный замок и поселиться в нем, и жить в нем крепко, надежно и сексуально.

— А что, — согласился я, — хорошая идея, может, тебе, Б.Б., школу открыть? Или лучше курсы повышения квалификации. С твоей-то репутацией от желающих не отобьешься. Будешь подготавливать новую гвардию свеженьких БелоБородовых. Резервный, так сказать, полк.

— Да нет, — скромно отказался Илюха, — не получится ничего. Белобородовыми не становятся, Белобородовыми рождаются. Ну разве каждый, хоть и прошедший подготовку, сумеет петь, как Шаляпин? Такому не научишь. Хотя… — тут Илюха призадумался, — с точки зрения вербовки новых кадров мысль неплохая. Девушки любят курсы повышения. Особенно квалификаций. А потом к тому же: аттестация, экзаменационная комиссия, да и дипломный проект тоже…

И он начал было развивать мысль дальше. Но потом сам же ее и пресек.

— Да нет, — вздохнул он, — не получится ничего. Потому что надо будет деньги взимать, ну, за курсы, за повышение. А я взимать не могу. За это дело точно не могу. И вообще, меркантильный переход денег из рук в руки, причем в любую сторону, — разом порочит всю страсть и лишает кайфа. Не, не получится с курсами…

— А ты забесплатно, — нашел я тут же выход.

Но выход оказался неудачным.

— Нет, — снова отверг его опытный экономист Белобородов, — без денег ни один бизнес не сдвинется. Не пойдут люди на бесплатные курсы. Бесплатное не заслуживает доверия у народа. Халява — она всегда халява. Не ценится она. Забесплатно вообще ничего продать нельзя. Только за денежный эквивалент.

Я не понял и хотел было возразить, но Илюха перебил:

— Не спорь со мной, у меня докторская на эту тему.

— На эту? — ошарашенно не поверил я.

И Илюха меня успокоил:

— Ну, почти на эту. — Он помолчал, но недолго. — Да, не получится ничего с курсами. Но тебя, Инфантик, я консультировать берусь. Глобальное излечение не обещаю, но временное облегчение гарантирую. — Он окинул пациента сметливым взглядом. — Итак, ты чего хмурый такой, Инфантище? Что приключилось? Жизнь не задалась? Давай выкладывай, разберемся, наладим жизнь.

И Инфант приподнялся с пола и перекочевал обратно на диван. Он сам не знал, как ему поступать впредь — продолжать веселиться или снова забыться в расстройстве? Вот в таком промежуточном состоянии он и начал свой рассказ.