ГЛАВА 25. Говорят, что в префектуре Кагава паломники достигают нирваны

Говорят, что в префектуре Кагава паломники достигают нирваны. Не знаю, так ли это, но с моим приходом в Кагаву как по волшебству наступает весна, и воздух пропитывается ароматом цветущей сливы и теплого дождя. Я прохожу мимо сада, где работает женщина Услышав мой колокольчик, она разгибает спину и улыбается.

«Ага! – весело кричит она. – Звон весеннего колокольчика!»

Я часами сижу в храмах, любуюсь садами, слушаю колокольный звон, вдыхаю запах благовоний, которым насквозь пропитаны мои волосы, одежда, кожа. Мимо проезжают автобусы с бас‑хэнро. Мы улыбаемся и киваем друг другу. Когда я стою на автобусной остановке, водители опускают окна и кричат: «Гамбаттэ, о‑хэнро‑сан!» (Вперед, благородный пилигрим!)

Благодаря посоху Кобо Даиси люди наконец перестали обращать внимание на форму моего носа и цвет моей кожи. Сама того не подозревая, я нашла способ стать здесь своей.

На сером фоне последнего года эти дни кажутся окрашенными золотом. Меня словно окружает теплое и безмятежное сияние, похожее на солнечные лучи, проникающие сквозь бумажную ширму. Я встаю, когда уже больше не хочу спать, хожу до появления приятной усталости, потом сажусь на автобус или поезд. Когда исхудалый паломник аскетичного вида замечает, что я сажусь в автобус и презрительно фыркает в мою сторону, я смеюсь и машу ему рукой.

Прогулявшись немного по пляжу, втыкаю посох в песок и сажусь рядом. Надпись на посохе гласит: «Нас двое – мы путешествуем вместе». Говорят, что в странствии паломников сопровождает Кобо Даиси, но мне почему‑то кажется, что все люди, которых я повстречала с первого дня приезда, сейчас идут со мной. Они здесь, рядом, терпеливо ждут, чтобы я их заметила. За все эти месяцы у меня впервые есть время спокойно посидеть в одиночестве, подумать обо всех этих людях и о том, чему они меня научили.

Роберто, который сумел стать настоящим японцем, несмотря на неправильный разрез глаз и слишком мускулистую грудь. Он в совершенстве овладел искусством полировки мечей с помощью лишь воды, камня и безграничного терпения. Самурайское самообладание в нем мирно сосуществует с горячей преданностью мечу. Требуется огромное мужество, чтобы подчиниться системе и не бунтовать против ее законов. Роберто объехал полмира, добиваясь осуществления своей мечты. А оказавшись в стране, где иностранцы автоматически считаются вне общества, безропотно смирился с насмешками и клеветой.

Адам, чья робость лишила его нормального детства, но не помешала проделать огромный путь к далеким берегам и попытаться завоевать сердца и мысли чужаков смелой уличной пантомимой. Адам лучше самих японцев знает, как носить маску и броню, но при этом открывает душу каждому встречному. Он аутсайдер, но, в отличие от Роберто, не хочет становиться своим. Но и в его жизни главенствуют 2 стихии – страсть и прямота. Адам и Роберто – такие разные, но, с другой стороны, они очень похожи.

И Юкико. Она проявила мужество, приняв в свой дом чужака, и терпеливо верила в то, что я все‑таки смогу исправиться. Она верила в меня гораздо больше, чем я того заслуживаю. Вся ее жизнь была построена на фундаменте преданности, повиновения, иерархической строгости. Она тоже сейчас здесь, рядом со мной, и я чувствую, что она больше не злится.

Да и к чему злиться, если ты в такой хорошей компании. Здесь и Кубаи‑сан, моя любимая гейша. И бездомный Нисида‑сан и Канэко‑сан со своими ябусамэ. Монахи с горы Коя, обретшие покой в мире перемен и неопределенности. Юка с ее толстыми пальцам, и лучезарной улыбкой. Ямабуси, разделившие со мной свои тяготы, страхи и мечты. Морита‑сан, у которой не было ни одной причины мне помогать, а она все же помогла. Все эти люди, которых я повстречала на своем пути, – лавочники и рыбаки, медсестры и незнакомцы в поезде – все они протягивали мне руку помощи. Даже пресловутые японские бизнесмены – они давно не носят самурайские длинные волосы и сменили мечи на сотовые телефоны, но ценности, которыми они живут, не изменились со времен далеких предков. Я и на их счет ошибалась: их преданность системе вовсе не признак слабости, напротив, это свидетельство великой внутренней силы.

А как же ответ на мой вопрос? В конце концов я нашла его там, где меньше всего искала…

ВА

Сегодня я прошла 12 миль, в основном по шоссе со множеством машин и огромными пробками. Ноги болят от веса рюкзака и соприкосновения с асфальтом. В последний храм прихожу перед самым закатом. Запалив свечу и неохотно прочитав сутру, устраиваюсь на ночлег. И тут вдруг решаю спросить, нет ли поблизости школы дзюдо.

В глубине души я надеюсь, что мне ответят «нет», ведь я в двух местах натерла ногу и покалечила большой палец. И вчерашние суши – мой сегодняшний обед – похоже, были несвежими. Все, что мне сейчас хочется – принять горячую ванну, постирать вещи и завалиться спать.

«Есть!» – обрадовано отвечает священник.

Оказывается, школа Ёминури‑додзё прямо за углом. Священник быстро объясняет дорогу и даже рисует карту. Узнав, что у меня черный пояс, он предлагает подвезти меня и рассказывает, что здешний сэнсэй обучал его сына. Теперь мне уже не отвертеться. Ковыляю наверх и выкапываю форму из недр рюкзака.

Школа оказывается совсем крошечной, как гараж на 2 машины. 9 учеников выстраиваются на деревянном полу. Когда доходит до ритуала приветствия, сэнсэй подходит ко мне и приказывает встать, в самый хвост, с новичками. Наверное, он не любит иностранцев… или женщин… или и то и другое. Может, повезет, и на меня весь вечер не будут обращать внимания? В глубине души я этому даже рада.

Мы разбиваемся на пары и отрабатываем любимые приемы. Моим партнером оказывается подросток, худой, как палка. Он как раз в том возрасте, когда мальчики начинают присматриваться к девочкам, поэтому очень стесняется схватить меня за что‑нибудь не то. Я улыбаюсь и пытаюсь отшутиться, но у бедняги по‑прежнему такое страдание на лице, точно он мучается несварением желудка. Тогда я расслабляюсь и становлюсь легкой, как перышко. Теперь, даже если он малость промахнется, то все равно опрокинет меня на спину.

Сэнсэй наблюдает за нами, оперевшись руками о резной деревянный посох. Он совсем дряхлый, весь сгорбленный, с седыми волосами. В жиденькой бородке не больше 12 волосков. Он шаркает ногами и с трудом забирается на мат. Он не носит очки и очень сильно щурится, поэтому его глаза как будто все время закрыты.

Мой партнер робко хватает меня за ногу. Я собираюсь предложить ему другой прием, но тут вдруг чувствую, как кто‑то стучит по ноге палкой. Обернувшись, вижу за спиной сэнсэя. Мой мальчик тут же убегает. Старик хватает меня за воротник и приказывает продемонстрировать мою лучшую технику.

стараюсь обращаться с ним как можно бережнее он же почти прозрачный, как хрупкая фарфоровая чашечка, не дай бог, разобью его на кусочки.

И вдруг меня точно сбивает 10‑тонный грузовик, несущийся со скоростью 40 миль в час. Я сильно ударяюсь о землю и сперва не могу даже вздохнуть. Я даже не видела, какой прием он использовал.

Поднимаюсь на ноги. Сэнсэй без слов хватает меня за рукав. Пытаюсь отреагировать, на этот раз проворнее и уже не так заботясь о здоровье дедули, но, не успев сделать даже шаг, снова падаю на спину.

И снова встаю, стараясь не показывать досаду. Не понимаю, зачем он со мной так? Эти тренировки призваны внушить ученикам уверенность в своих силах, а если всегда получать отпор, рано или поздно начнешь думать, что у тебя ничего не получится.

Я пробую нанести другой удар, чтобы застигнуть его врасплох Он с легкостью блокирует мой прием. Его скорость, точность и сила движений просто невероятны.

Другие ученики уже не пытаются делать вид, что продолжают тренировку, а просто молча смотрят на нас. На лицах – сосредоточенная звериная жестокость: так волчья стая наблюдает за смертью слабой особи.

В течение получаса я пробую дюжину стратегий – от скоростного нападения до ложных и комбинированных приемов. Каждый раз, когда я ударяюсь оземь, мое негодование растет; Сэнсэй ни разу не поправил меня, не показал, что я делаю неправильно. Он вообще не сказал мне ни слова с тех пор, как я вошла в комнату, если не считать, конечно, этого противного писклявого хихиканья, которое он издает каждый раз, когда я падаю на мат. Эта схватка абсолютно бессмысленна. Он вообще не сэнсэй, а всего лишь мерзкий садист, отыгрывающийся на любом лопухе, которому не посчастливилось явиться к нему на тренировку.

Год назад я бы высказала ему все, что думаю, и гневно хлопнула бы дверью. Но теперь я совсем другой человек Хорошо это или плохо, но за это время я научилась быть гордой, «держать лицо» и хранить самообладание. Я буду стоять до последнего.

Проходит еще полчаса. Падая, я сосредотачиваюсь на том, как буду вставать. Вставая, обдумываю следующий прием. Встречая сопротивление, размышляю о том, как сделать падение наименее болезненным.

И вдруг, по чистой случайности, моя нога соскальзывает на 2 дюйма влево. Я делаю захват и пытаюсь опрокинуть и перевернуть сэнсэя, как и во все предыдущие разы. Только на этот раз он поддается, как гибкий ивовый прутик Я выкручиваю руку, и он во весь рост растягивается на полу.

В зале повисает абсолютная тишина. Я знаю, что однажды смогу прочувствовать всю полноту этого момента, ощутить торжество, гордость, удовлетворение. Каждая секунда отпечатается в моей памяти, и когда мне исполнится 92, будет о чем вспомнить в кресле‑качалке. Но сейчас внутри только пустота. Я стою и жду, что будет дальше.

Сэнсэй медленно встает. У меня ноет каждая мышца, я едва держусь на ногах. Завтра я не то что рюкзак не смогу поднять, даже кулак сжать будет больно.

Сэнсэй поднимает правую руку, как будто снова хочет схватить меня за воротник, и я впервые замечаю, что пальцы у него скрюченные, с артрозными шишками. Ему, должно быть, очень больно хвататься за грубую ткань.

Но, вместо того чтобы снова опрокинуть меня на спину, он резко тычет мне пальцем в грудь.

«Упорствуй, – говорит он по‑японски и, подняв руку выше, касается моего лба. – Верь».

И уходит, хихикая себе под нос, шаркая ногами и опираясь на трость.