ГЛАВА 21. Морита‑сан опять для меня постаралась

Морита‑сан опять для меня постаралась. До меня дошел слух, что на далеком гористом полуострове Исэ есть деревушка, жители которой празднуют Новый год весьма необычным способом. Все население собирается на скалистом берегу и, когда часы пробьют полночь, нагишом бросается в океан. В синтоистской традиции это ритуал очищения, освобождающий душу и тело от токсинов, накопившихся за прошедший год. Морита‑сан выясняет, что деревня называется Идзика, и находит гостиницу, где меня соглашаются принять 31 декабря. Меня даже приглашают на новогодний ужин!

Японская еда и в обычный день напоминает сказочный пир, однако ничто не сравнится с новогодними гастрономическими роскошествами. Идзика – рыбацкая деревня, поэтому в меню преобладают морепродукты. Из них делают все – от закусок до мороженого.

Но главное – все очень свежее. Сомневаюсь, что хоть одно блюдо попало на стол из духовки или со сковородки. Рис посыпан тонким слоем икры морского ежа. Оранжевая, кремообразной консистенции, она точно еще минуту назад лежала в ведерке на дне рыбацкой лодки. Устрицы – мягкие, как мокрая салфетка. После них во рту остается металлический привкус, как будто монетка лежала на языке. Тонкие ломтики сырой рыбы с лимоном тают во рту, как масло, и абсолютно не имеют запаха. Раковины, обитателей которых вынули, выпотрошили, макнули в уксус и сунули обратно. Сушеные копченые моллюски, вымоченные в соленом соусе из морских водорослей и рыбной стружки. Лососевая икра, лопающаяся, как пузырьки, и пахнущая тухлой морской водой. Сырой кальмар, нарезанный полосками и ферментированный в собственных внутренностях, на вкус – как начинка карбюратора, по консистенции – как резина. Все это съедается под пристальным наблюдением хозяйки, которая не улыбается, пока я не доем последнюю крабовую клешню.

Выхожу из гостиницы как раз вовремя: по одной из крутых цементных лестниц спускается длинная процессия, состоящая из одних мужчин. Они, как и положено на ежегодных новогодних гуляниях, ходят от дома к дому, останавливаясь у дверей, и хором затяг, кивают: «Ясёй, ясёй, хуэй!» Жители домов вознаграждают их апельсинами, саке, сушеной рыбой и рисом. Закончив обход, они идут в дом главного заводилы и там напиваются в дым, видимо готовясь к купанию в ледяной воде.

Я пристраиваюсь в хвост, пою вместе со всеми и ем апельсины.

«А когда вы планируете идти купаться?» – как бы между делом интересуюсь я.

Они дергают друг друга за рукава и совещаются.

«В семь», – говорит один.

«В шесть», – добавляет другой.

«В одиннадцать».

«В полночь».

Все улыбаются и идут к следующему дому.

В 10:30 бегу на пляж, захватив камеры. Узкая полоска песка огорожена цементным парапетом высотой с 4‑этажный дом. Вниз ведет единственная лестница, вырубленная под довольно крутым углом. Воет ветер, на море высокие волны с острыми гребешками.

Отыскав площадку среди скал, закрываю глаза и подставляю ледяному ветру. После пребывания в течение двух месяцев в Осаке среди смога, людей, мигающих неоновых огней душа стремится к безлюдию и диким просторам, не тронутым цивилизацией. Я дышу океанским воздухом. Моллюски в животе чувствуют запах дома и начинают шевелиться.

В 10:45 кишечник начинает бунтовать. Слишком много свежей рыбы, которая просится наружу. Такое ощущение, что в животе у меня ожившие моллюски тащат за собой мешки с ежовой икрой, как новоявленные Санта‑Клаусы, а устрицы в ужасе ищут раковины. Подумав о кальмаре, я тут же чувствую во рту привкус ферментированных чернил.

11:30. Стою на пляже в полном одиночестве. В деревне воцарилась зловещая тишина. На дорожке никого, музыки не слышно, не видно фонариков… Может, слухи об очищающем ритуале и есть всего лишь слухи?

12:00. Я очень разочарована. Как я готовилась к этому дню! Подумав, что сторонний наблюдатель с камерой мало кому понравится, я и сама хотела окунуться. Даже надела купальник, повязав сверху большое полотенце. Если я сейчас пойду домой и залезу под теплое одеяло, то поступлю, как настоящая трусиха.

Минуточку. Я же здесь. И океан – вот он, передо мной. Почему бы не окунуться?

Припрятав вещи у лестницы, снимаю утепленную куртку, жилет, фланелевую рубашку и теплое белье. На пляже все равно никого нет – так зачем мне купальник? Шагаю к воде по острым камням. Постепенно входить в ледяную воду – удовольствие не для слабонервных, поэтому я ныряю и делаю несколько быстрых гребков. Нос тут же замерзает, становится трудно дышать. Волны высокие и непредсказуемые. Меня охватывает восторг и ужас. Еще 10 футов, и можно поворачивать к берегу.

«Ясёй, ясёй, ясёй!»

Я резко оборачиваюсь. По лестнице движется вереница людей с фонариками. Деревенские накачались саке и набрались наконец храбрости окунуться в ледяную воду.

Ширина пляжа – не больше 10 футов. Моя одежда и камеры спрятаны за скалами над линией прилива, у подножия лестницы. Я в ловушке. Мне становится страшно. Что же делать? Решаю хотя бы подождать, пока они разденутся – тогда мы будем на равных.

Оказывается, это была не очень хорошая идея. Ведь мне гораздо сильнее хочется вылезти из воды, чем им в нее залезть. Они не спешат, устраивают на пляже своеобразный филиал раздевалки спортклуба, дерутся полотенцами, пускают по кругу бутылки согревающего саке и испуганно высматривают в черной воде притаившихся опасных тварей. Я тем временем уже не чувствую рук и ног. На ум приходит статья, которую я недавно читала: в национальном парке Глейшер во время заморозков у деревьев замерзли клетки, и они взорвались!

Наконец терпению моему приходит конец. Еще чуть‑чуть – и им придется меня спасать.

«Добрый вечер, ребята»,‑ произношу я на почтительном японском.

Все замирают, как ослепленные фарами кролики, и начинают оглядывать черные воды с утроенным испугом.

«Кто это?» – наконец спрашивает самый отважный.

Почему‑то на ум приходит только один ответ: «Скрытая камера». Но я не знаю, как будет «скрытая» по‑японски, а словарь лежит на берегу, рядом с полотенцем. Ни один из диалогов из учебника в данной ситуации не подходит. Более того, я вообще‑то приехала в Идзику – да и в Японию, собственно, – для того, чтобы снять документальный фильм. Настало время выбирать – камера или полотенце?

«Не могли бы вы передать полотенце?» – я усиленно делаю вид, что ничего такого не происходит. А ведь это моя первая режиссерская неудача.

Японцы хоть и теряются в нестандартных ситуациях, но чего у них не отнимешь, так это врожденного такта. Услышав мою просьбу, они наконец вышли из ступора и поняли, что надо делать. Мне тут же протягивают с десяток полотенец, держа их на манер плаща тореадора и скромно потупив глаза. Я кутаюсь в пушистое полотенце, которое ветер так и норовит сорвать, и бегу к куче своей одежды. Пока одеваюсь, безымянная рука протягивает мне бутылку саке и стаканчик.

И вот я снова в приличном виде. Мои новые друзья решают, что нет причин приостанавливать очищающий ритуал, и бросаются в воду. Я беру камеру, но руки не берутся снимать: надо же как‑то отблагодарить их за деликатность.

И я прощаюсь. К несчастью, Идзика стоит на высоком утесе, и чтобы добраться до гостиницы, предстоит преодолеть 434 ступени. Карабкаясь по лестнице, чувствую, как мое тело коченеет, точно дохлая кошка на дороге после захода солнца.

Прежде чем принять ванну, в Японии принято соблюсти определенный ритуал. Одежду аккуратно складывают и оставляют в плетеной корзине в предбанничке. Затем хорошенько оттирают грязь под душем, который висит так низко, будто предназначен для карликов. Волосы нужно подколоть и обязательно вычистить грязь под ногтями. Я же лишь сбрасываю ботинки и камеры, прежде чем рухнуть в горячую воду. К счастью, время уже за полночь, и все давно легли спать.