Глава 1. Вир, ты самая красивая и необыкновенная, самая замечательная девушка на свете

"Вир, ты самая красивая и необыкновенная, самая замечательная девушка на свете! Я люблю Вир Одис, и вчера она сказала, что любит меня — я готов кричать об этом с Башни Вьюги, самой высокой башни Зимнего дворца, чтобы вся Танхала услышала!

Вир, это сочинение я пишу для тебя. Ты хочешь, чтобы я побольше рассказал о себе, но оратор из меня плохой, несмотря на то, что я уже пятый год живу в цивилизованном обществе. Зато читал я много, и сейчас попробую сделать то же самое, что делают писатели. Итак, посвящаю это тебе".

* * *

Залман оторвался от листков с машинописным текстом. Первый удар: только начал читать — и сразу послание, обращенное к Вир Одис! Значит, руководительница Пламенного Легиона действительно была когда-то его девушкой, и он даже собирался кричать об этом с башни… Обескуражено посмотрев на Сандру, Залман спросил:

— Это не шутка?

— Нет. Все, написанное тобой, перепечатано слово в слово.

— В голове не укладывается…

— Читай. Там еще много чего будет такого, а у тебя времени в обрез, пока эта штука действует.

Перед тем как дать Залману дневник, она заставила его выпить стакан какого-то отвара. Мутная серая жидкость, а если посмотреть на свет, в ней вспыхивают разноцветные искры. И вкус странный, словно напиток многослойный: после первого глотка Залмана чуть не стошнило, потом возникла оскомина, потом язык и десны слегка онемели, а под конец зелье показалось ему густым и вязким, будто горьковатый сироп.

Сандра сказала, что благодаря действию отвара он не забудет то, что сейчас прочитает. Средство безотказное, но ей стоило большого труда раздобыть ингредиенты, и среди них есть запрещенные, поэтому он должен помалкивать.

— Читай! — Сандра нетерпеливо подтолкнула стопку скрепленных скоросшивателем листков. — Я засекла время, когда снадобье перестанет действовать — скажу.

* * *

"Я родился 24 года назад на острове Селина посреди безбрежного Холодного Леса. Остров назвали в честь моей матери Селины Ниртахо, которая умерла при родах, а до нашего появления он был безымянным. Шел последний год весны 58 долгого года, так что лето, осень и зиму уже я видел, а весну — еще ни разу.

До острова добралось восемь человек, считая мою мать — все, кто уцелел после нападения кесу на заблудившийся караван "Кордея-Лаконода". Как ты знаешь, штурманы караванов определяют направление по звездам и по компасу, а следопыты ориентируются по всяким признакам, которых в Лесу хоть отбавляй. Этот караван остался без следопытов: одного из них во время разведки подстрелили кесу, другой спился до белой горячки, третий, их ученик, еще не был достаточно обучен и со своей задачей не справился.

Штурман и его помощник тоже не смогли найти дорогу, так как много дней подряд стояла облачная погода и шли проливные дожди, а компас барахлил. Это факт, что кесу умеют влиять на показания наших компасов, но каким образом они это делают — неизвестно. Одни говорят — колдовство, другие считают, что они приносят для этого намагниченные железные предметы.

Когда они напали, таран-машине и одному из грузовиков удалось уйти. Как раз в это время из-за дождей разлились Протей и Улитка, притоки Хелены, поэтому погоня отстала, а спасшимся людям повезло наткнуться на затерянный в глухомани островок, пригодный для человеческого поселения. Там и прошли первые девятнадцать лет моей жизни.

Мне рассказали, что мама, Селина Ниртахо, перебралась жить на Кордею, когда вышла замуж за моего отца, а на Лаконоду она ездила навестить своих родителей.

Кондрата и Божену я не помню, они погибли в первый же год. Мне было восемь, когда Ансельма унесла лихорадка, и одиннадцать, когда Рустам умер от ран, полученных на охоте. К концу нас осталось четверо: Герман, Фархад, Ганна и я.

Они все вместе заботились обо мне, единственном ребенке в этом маленьком сообществе, а потом, когда я подрос, уже я о них заботился и в одиночку охотился, чтобы всех прокормить. Для меня Лес был родной стихией, ничего другого я не знал, а они, насильственно вырванные из городской жизни, пытались по мере сил к нему приспосабливаться, однако он так и остался для них чуждой средой.

Охотниками были только Рустам и Герман, и они привыкли пользоваться огнестрельным оружием, но патроны скоро закончились. Зато Фархад сделал луки и стрелы, и годам к десяти я стал заправским лучником. Питались мы тем, что удавалось поймать в силки или подстрелить, также грибами, плодами и орехами. Жили в маленькой бревенчатой хижине за частоколом, тут же стояли, потихоньку ржавея, полуразобранные таран-машина и грузовик. Уехать мы все равно не смогли бы, потому что управлять таран-машиной — сложное искусство, а Кондрат, водитель, умер.

У нас было не так уж много полезных вещей. Топливо, кое-какие инструменты, личное оружие, походная посуда. Полным-полно авторучек, ножниц, бритвенных приборов и консервных ножей — груз из второй машины, где также обнаружилось полсотни картонных коробок с книгами. Частная библиотека, завещанная жительницей Кордеи Меганой Петриш Благотворительному центру в Ормосе на Лаконоде.

Эта библиотека сыграла огромную роль в моей жизни. Я вырос дикарем, но очень начитанным дикарем, и к восемнадцати годам знал не меньше, чем мои сверстники, учившиеся в школах. Даже побольше, чем многие из них, потому что я-то учился не по принуждению, а из интереса.

Мои представления о жизни в цивилизованном обществе были обширны, хаотичны и на сто процентов умозрительны. Ты не видела, каким я был вначале — мы с тобой познакомились недавно, за эти пять лет я более-менее адаптировался. Особенно за последний год, благодаря помощи Дэниса, так что напрасно ты против него так настроилась. Но лучше буду рассказывать по порядку.

Библиотека Меганы Петриш не только дала мне образование, она не раз выручала нас. Там нашелся справочник лесных грибов и плодов, с картинками, подробными описаниями и советами, как отличить съедобные от ядовитых. Фархад откопал технический альманах с материалами о древнем холодном оружии, из которого узнал, как самому смастерить лук и стрелы, а Ганна постоянно заглядывала в книгу о целебных и колдовских травах (она, кстати, живет сейчас на Соррене и считается хорошей знахаркой). Так что мое уважение к книгам имеет под собой серьезную основу, это вовсе не "восторг дикаря перед символом человеческой культуры", как ты пошутила. Возможно, без библиотеки мы бы там просто не выжили.

Рассказать про Лес? Он окружал Селину сплошной темной стеной — просека, пробитая нашей таран-машиной, заросла без остатка в первый же год.

Огромные массивы елажника, похожие на скопления грозовых туч. Пестро-коричневые кувшинные деревья под шатрами ветвей, свисающих из "горлышек". Русалочьи хвосты, покрытые плотно прилегающими к стволам кожистыми серо-зелеными листьями, напоминающими чешую. Все это опутано лианами и облеплено грибами-светляками, так что до середины осени у нас была по ночам роскошная иллюминация, как в центре Танхалы по праздникам. Вокруг острова мерцало множество огоньков — голубые, зеленые, фиолетовые, золотистые. Вначале взрослые собирали золотистые грибы-светляки, чтобы использовать в хижине вместо ламп, но потом оказалось, что они привлекают летучих насекомых и вдобавок разъедают бревна до трухи, поэтому пришлось их выбросить.

Летом мы постоянно держали двух-трех носарок, их нетрудно поймать, и в первые годы у нас всегда были молоко, простокваша и творог. Меня выкормили молоком носарки. Мы нередко находили их по утрам обескровленными, с маленькими ранками по всему телу, особенно на шее, и тогда приходилось ловить новых. На ночь мы наглухо запирались, и медузники не могли до нас добраться, а если носарок закрыть в сарае, они начинали реветь и биться о стены — не могут сидеть взаперти, клаустрофобия.

Мне было шесть лет, когда меня искусали вьюсы. Ганна послала нас с Ансельмом за мыльными грибами, те росли на краю болота — сплюснутые светло-серые шары, скользкие на ощупь. Когда я полез туда, где их было побольше, из травы взметнулось облако белесой мошкары. Покусали нас обоих, и кожа отчаянно зудела, взрослые говорили "не расчесывай", но я не смог вытерпеть. Беалдри потом сказала, что от зуда помог бы сок растения ишийя (кто такая Беалдри — об это позже, и надеюсь, что мое знакомство с ней тебя не шокирует). В общем, с тех пор у меня лицо такое, как ты знаешь.

А шрамы на груди — это от когтей рыщака, тогда мне было пятнадцать. Уже выпал снег, дичи стало меньше, и мы с этим рыщаком выслеживали одного и того же грыбеля. У меня был охотничий нож, у конкурента — когти и клыки, но он не смог меня убить, как его сородич убил Рустама. Я победил, и Ганна потом сшила мне куртку из его пятнистой рыжевато-коричневой шкуры, ты ее видела.

В пасмурные зимние вечера, когда только-только начинало смеркаться, Лес выглядел особенно холодным, подстать своему названию. Оловянно-серое небо, темные колючие кроны елажника, замерзшие лианы свисают, как веревки, печально торчат побуревшие русалочьи хвосты. Иногда издали доносился вой саблезубых собак — те мигрировали, преследуя стада носарок и грыбелей. В один из таких вечеров я обнаружил на снегу следы кесу, точнее — следы их мокасин.

Я был совсем маленький, когда Рустам и Герман в последний раз видели кесу в наших краях — те куда-то кочевали, им было не до нас, а теперь пришли новые и поселились по соседству. Я (остальные к этому времени уже не покидали остров) начал соблюдать особую осторожность и по земле почти не ходил, чтобы не оставлять следов — лазил по деревьям, как лесной крикун или рыщак, спускаясь вниз только для того, чтобы подобрать подстреленную добычу.

Кесу все равно про нас узнали, это я понял по отпечаткам на снегу вблизи частокола. Они за нами следили. Не знаю, чем бы это закончилось. Наверное, через некоторое время они бы напали, но тут я познакомился с Беалдри и Хэтэсси, и получил своего рода охранную грамоту.

В тот день я отправился, как всегда, на охоту, подальше от стойбища кесу, и услышал издали вопли крикунов. Знаешь, если я кого по-настоящему ненавижу — так это лесных крикунов и еще тех людей, которые на них похожи. В Лесу все так или иначе друг друга едят — пищевые цепочки, никуда не денешься — и я, охотник, не был исключением, но крикуны, питавшиеся в основном плодами и птичьими яйцами, нередко убивали мелких животных просто так, для развлечения, и вдобавок мучили их перед смертью. Они обладают зачатками примитивного разума, это факт, но лучше б не обладали — тогда от них было бы меньше вреда для остальных обитателей Леса. Нам они тоже досаждали, особенно вначале. Если я заставал крикунов за их любимыми забавами, я их убивал. В скорости и ловкости я не уступал им, к тому же у меня были дротики, лук и стрелы, и со временем они усвоили, что от меня лучше держаться подальше, как от рыщака, медвераха или древесной каларны. В последние три-четыре года они воздерживались от набегов на остров и в Лесу удирали при моем появлении, а я иногда специально на них охотился, потому что злился, если находил изувеченные тельца безобидных мелких зверьков.

Крикуны, которых я увидел на той поляне, так увлеклись, что меня не заметили. Поляна была розовая от снежных водорослей, по ней тянулись цепочкой следы пары мокасин и кровавые пятна, а вокруг множество следов, оставленных крикунами, которые окружили кого-то плотным кольцом в центре открытого пространства. Их там было десятка три, самые крупные ростом с полтора метра.

Длиннорукие круглоголовые твари, покрытые жестким зеленовато-серым мехом, скакали, кривлялись и оглушительно вопили. Я залез повыше, чтобы рассмотреть их жертву. Это оказалась раненая кесу в окровавленной кожаной одежде. Она полулежала на снегу, в левой руке держала изогнутый меч и, видимо, находилась в полуобморочном состоянии, потому что крикуны ее почти не боялись. Никто не решался приблизиться к ней на расстояние удара, но они тыкали в нее длинными палками и тут же отскакивали. Потом их вожаку — за время своей войны с крикунами я научился быстро вычислять вожака стаи — пришло в голову помочиться на врага, остальные эту затею подхватили.

Вир, я действовал импульсивно. Как потом выяснилось, даже будь я искушенным политиком, способным просчитать ситуацию на сотню ходов вперед, я и то не нашел бы лучшего решения, только потратил бы лишние минуты на это самое просчитывание. То, что я сделал дальше, спасло от близкой смерти меня, Германа, Фархада и Ганну и обеспечило нам безбедную жизнь на оставшиеся три года нашего пребывания в Лесу, но тогда я ничего такого в голове не держал. Мне просто хотелось поскорее прекратить то, что я видел, и перебить всю эту вопящую пакость, а что касалось раненой кесу — пусть она умрет спокойно, каждый имеет на это право.

Устроившись поудобней в развилке ствола, я заметил слева на ветке ледяную змею. Ты их видела в террариуме в зоопарке, но там впечатление совсем не то, что в Лесу. Змейка длиной с мою руку обвилась вокруг заиндевелой ветви, узор вдоль спины напоминал изморозь — только вблизи и поймешь, что это такое. На мне была рыщачья куртка, штаны и мокасины из грубой кожи — такой материал ей не прокусить, к тому же, если змею не трогать, она скорее сбежит, чем нападет.

Моя первая стрела пробила горло вожаку. Это самая верная тактика, если столкнешься со стаей крикунов или с бандой шпаны — в первую очередь вывести из игры их вожаков, я всегда так делаю.

У меня было с собой двадцать стрел, и все попали в цель. Уцелевшие твари разбежались. Я уже собирался спуститься, когда услышал внизу шум и, поглядев, увидел под своим деревом еще одну группу из шести-семи крикунов, они показывали на меня и возбужденно верещали. Их плоские заросшие морды с приплюснутыми носами непрерывно морщились, словно мимика была составной частью их речи. Я схватил ледяную змею — надо хватать возле головы, тогда не опасно — и швырнул в них. Это вызвало панику, и они тоже разбежались. Одного крикуна змея укусила, он стал с воплями кататься по снегу, и я добил его, когда спрыгнул вниз.

Я начал собирать стрелы, а крикунов, если они подавали признаки жизни, добивал охотничьим ножом. Кесу за мной наблюдала, не выпуская меча из левой руки, правый рукав у нее был насквозь пропитан кровью. Если честно, я не знал, что с ней делать, и спросил, не надеясь на ответ:

— Ты сможешь или нет добраться до своих?

— Мне надо перевязать раны, мальчик.

Голос у нее был нежный и мелодичный, у всех женщин-кесу приятные голоса, когда они разговаривают нормально, а не визжат.

Помню, я сильно обрадовался: во-первых, проблема решилась, во-вторых, раз она понимает человеческую речь, можно попросить ее, чтобы кесу нас не трогали, потому что мы их тоже трогать не собираемся, а дичи нам на четверых нужно немного.

Ранила ее рогатая древесная каларна. Распорот бок, на бедре рваная рана, правая рука безнадежно покалечена, но Беалдри считала, что это дело поправимое — и, что самое странное, оказалась права, однако я опять забегаю вперед.

Я смазал раны густой черной мазью и забинтовал полосками мягкой ткани, все это лежало в одном из отделений охотничьей сумки Беалдри, сшитой из кожи грыбеля. А мазь хранилась в склянке с завинчивающейся пластмассовой крышкой — я так и не узнал, попала она к кесу как трофей или в ходе меновой торговли, они мастерски умеют уходить от прямых ответов на вопросы.

Беалдри потеряла много крови, и у нее не хватило бы сил дойти до своего стойбища, но неподалеку были заброшенные норы суслагов, там я ее и оставил. Крикуны этих нор боятся — они живут на деревьях, под землю их не заманишь.

Я развел костер. Беалдри знобило, и мне казалось, что она умирает, но она вытащила из сумки свиток белой древесной коры, также небольшую черную палочку, лизнула ее конец узким темно-розовым языком и стала писать на коре, как чернилами — дрожащей левой рукой, неловко и медленно.

Вир, тогда меня это не удивило, но в то время я бы не удивился, даже если б узнал, что рыщак умеет читать и писать. А уже потом, задним числом… Люди ведь считают кесу примитивными дикарями, всего на шаг отошедшими от животных, и при этом закрывают глаза на то, что кесу добывают и обрабатывают металлы, делают очень даже неплохое оружие, инструменты, украшения, посуду, ткут роскошные ковры. У них есть алфавитное письмо, а где письменность — там и литература. Религия у них довольно сложная, они даже меня пытались обратить в свою веру и собирались познакомить с одним из своих богов, но встреча так и не состоялась.

Беалдри написала письмо, я отнес его в стойбище. Чтобы меня по недоразумению не убили, она дала мне шарф из пурпурной ткани — это у них вроде флага парламентера. Я выполнил свою миссию и привел шестерых кесу с носилками. Человеческую речь знала только одна из них — Хэтэсси, дочь Беалдри, и я всю дорогу втолковывал ей, что нападать на нас не надо. Вот тогда я и обнаружил, что с красноречием у меня, из-за отсутствия практики, хуже некуда.

Беалдри положили на носилки, обратно их потащили мужчины-кесу — верзилы с грубыми рычащими голосами, очень дисциплинированные (недисциплинированных, как я потом узнал, представительницы доминирующего пола приносят в жертву своим божествам).

— Оставь себе, — сказала Хэтэсси, когда я хотел вернуть ей дипломатический шарф. — Это канага-бодо, привяжи на ворота твоего поселка. Защита, охрана, мир. Наш народ вас не убьет.

Через несколько дней она пришла ко мне в гости. Мы завтракали в хижине, когда высокий мелодичный голос начал выкрикивать мое имя. Хэтэсси стояла перед воротами, она принесла подарки: пару енати — кесейских мокасин, которые оказались намного прочней и удобней моей кое-как сшитой обуви, и кожаный мешок с табинси — кушаньем из меда, орехов и кусочков сушеных фруктов.

Ты ведь никогда не видела кесу? Хэтэсси родилась в начале минувшей весны — значит, она старше меня лет на шесть-семь. Высокая, с меня ростом, руки и ноги мускулистые, очень сильные. Заостренные уши прижаты к черепу, а клыки видны, только если она улыбается или нарочно их показывает (это неправильно, когда кесу рисуют с торчащими из-под верхней губы клыками). Широко расставленные раскосые глаза с темно-красной радужкой и чуть розоватыми белками. Если б лицо Хэтэсси не покрывала бархатистая серая шерсть, она была бы по человеческим меркам красивой девушкой — черты у нее тонкие, изящные. Надеюсь, она до сих пор жива, не погибла в какой-нибудь стычке или на охоте.

Мы подружились, я много общался с Хэтэсси и Беалдри, которая понемногу поправлялась. В своем племени они занимают высокое положение: Беалдри — вождь, а Хэтэсси — ее наследница. Несколько раз другие кесу бросали вызов раненой повелительнице, желая занять ее место, но Хэтэсси дралась на ритуальных поединках вместо матери и одолела всех претенденток, так что власть не сменилась — к счастью для нас, потому что безопасность нам гарантировала Беалдри, а другая могла бы и передумать.

Крикунов на окрестной территории кесу поголовно истребили — кровная месть. Я ничего не имел против, но мне не нравилось, как жестоко они убивали тех тварей, которых ловили живьем. Правда, в споры я не вступал, чтобы не раздражать кесу, ведь у меня были Герман, Фархад и Ганна.

Беалдри дала мне целебные снадобья, одно из которых очень помогло Герману от артрита, а Хэтэсси научила меня драться на мечах и на ножах, и еще показала приемы рукопашного боя без оружия. Раньше я ничего такого не умел, хотя при случае запросто мог сцепиться с рыщаком или медверахом — но это была, можно считать, драка двух лесных зверей, и только потом, очутившись в цивилизованном мире, я оценил, какую услугу оказала мне Хэтэсси.

Многие вещи до меня дошли с большим опозданием — что правда, то правда. Например, мне стоило удивиться тому, что Беалдри и Хэтэсси знают наш язык. Или тому, что Хэтэсси, когда я показывал ей книги с иллюстрациями, больше смотрела на текст, чем на картинки, словно умеет читать по-нашему, хотя притворялась, что это не так.

Довольно часто Хэтэсси надолго исчезала вместе с отрядом других кесу, они уезжали верхом на оседланных грыбелях. Иногда, возвращаясь после таких отлучек, она угощала меня шоколадными конфетами или плитками шоколада. Я не понимал, что это. Думал, какое-то редкое кесейское лакомство.

Если я задавал вопросы, а Хэтэсси не хотела отвечать, она мастерски переводила разговор на другую тему. Надо сказать, по сравнению с Беалдри и Хэтэсси, представительницами кесейской родоплеменной аристократии, я был неотесанным чурбаном. Я не знал никаких дипломатических уловок, не понимал, когда Хэтэсси иронизировала, не улавливал смысловых нюансов и т. п. У меня не было возможности все это усвоить, потому что в нашей маленькой человеческой семье общение всегда было простым, а разговоры — конкретными, без иносказаний и недомолвок.

Хэтэсси научила меня сескаде — одному из наиболее распространенных кесейских наречий, которое используется у них для межплеменного общения.

Кнай агинаалаки, Вир. В переводе с сескаде это значит: я люблю тебя, Вир.

Когда Беалдри поправилась и окрепла достаточно, чтобы совершить путешествие, она с небольшим эскортом отправилась на юг — паломничество к божеству, которое кесу называют Наргиатаг, это можно перевести как Повелитель. Она верила, что Наргиатаг исцелит ее покалеченную и парализованную правую руку.

Считается, что этот Наргиатаг дал кесу алфавитное письмо и позиционную арифметику, а также научил их выплавлять качественную сталь и седлать грыбелей — в общем, подтолкнул прогресс. Любопытно, что в матриархальной культуре такое важное место занимает мужское божество. Одна из тех загадок, которые обеспечили бы головную боль нашим исследователям, если бы те всерьез интересовались цивилизацией кесу.

Беалдри была уверена в успехе своего паломничества. Я сомневался — я ведь сам бинтовал ей руку на той розовой от снежных водорослей поляне, заваленной трупами крикунов, и знал, насколько серьезна травма — но пожелал удачи.

Вернулась она год спустя. Здоровая, полная сил, и правая рука в полном порядке. Так что я могу подтвердить, что кесу действительно владеют мощной магией — своими глазами видел результаты.

Когда я поздравил ее, она сказала, что Наргиатаг добр и справедлив к тем, кто ему верен, и что он пожелал на меня посмотреть, потому что она обо мне рассказывала, и после праздника Манушеби Хэтэсси меня к нему отвезет.

Вир, вот тогда я всерьез испугался. Я знал, что кесу приносят в жертву богам своих мужчин, и решил, что меня ждет что-нибудь в этом роде. К тому же, разве мог я бросить на произвол судьбы Германа, Фархада и Ганну?

Хэтэсси говорила, что я болтаю глупости, ничего мне не угрожает, я понравлюсь Наргиатагу, и он возьмет меня к себе на службу, а моим старикам будут каждый день приносить еду, Беалдри за этим присмотрит. Иначе я так и проживу здесь всю жизнь, как медверах (по-кесейски — "барьяхму") в своей берлоге, и не увижу ничего нового — неужели я этого хочу?

Я, как умел, возражал, но все шло к тому, что или я поеду с Хэтэсси к этому Наргиатагу добровольно, или меня повезут силой. Так бы и случилось, но то, что произошло дальше, разрушило все связанные со мной планы Беалдри и Хэтэсси, и перевернуло мою жизнь. Иными словами, появился караван "Лаконода-Кордея", который забрал нас с острова".

* * *

— На сегодня хватит, — Сандра забрала листки и спрятала в папку из красного лакированного картона. — Время истекло. Следующую порцию прочитаешь через неделю, снадобье такое, что надо делать перерывы. Интересно?

— Интересно, — согласился Залман. — Только это не про меня.

— Все-таки про тебя. А Ганна после вашей робинзонады действительно стала неплохой знахаркой, и она все еще была жива, когда тебя выписали из той лечебницы. К ней я обратилась в первую очередь. Она сказала, что на тебя навели порчу, и перепробовала разные способы, чтоб ее снять, но ничего не добилась.

— Специалист, которого ты нашла, тоже ничего не добьется.

Залмана клонило в сон.

— Еще как добьется! Хочешь спать? Так и должно быть после этого зелья, а завтра утром проснешься и будешь помнить все, что сейчас прочитал.