Кассета 13. Сторона а

В парке Эйзенхауэра никого нет. Я молча стою перед входом – здесь я проведу ночь, услышу последние слова Ханны Бейкер, а потом усну.

Фонари разбросаны по всей территории, но большинство либо перегорели, либо разбиты. Нижняя часть горки‑ракеты тонет в темноте, а наверху, куда уводят ступеньки, луна освещает металлическую отделку.

Вокруг ракеты, как это часто бывает на детских площадках, насыпан песок. Я подхожу ближе к горке и рассматриваю конструкцию – в ее основании три металлических лепестка, а чтобы попасть на первый уровень, нужно подняться по лестнице и затем пролезть в отверстие размером с канализационный люк.

Я выпрямляюсь и понимаю, что лестница мне ни к чему – все, что нужно, это подтянуться и пролезть в люк. Что я и делаю.

Устроившись поудобнее, я достаю из кармана плеер и нажимаю кнопку «Проигрывать».

* * *

Одна… последняя… попытка.

Ханна шепчет, поднеся диктофон близко ко рту, так что я могу расслышать ее дыхание.

Я дам жизни еще один шанс. На этот раз я попробую попросить о помощи. Так, наверное, мне будет проще пережить то, что со мной происходит. Я устала бороться со всем одна.

Ты не права, Ханна. Я был рядом с тобой, но ты меня оттолкнула.

Конечно, если вы слушаете эти записи, значит, у меня ничего не вышло. Или у него ничего не вышло.

Сжимаю зубы и начинаю подниматься выше.

Сейчас вас от моей коллекции кассет отделяет всего один человек… мистер Портер.

Нет! Не может быть! Что он об этом знает? Он преподавал у нас с Ханной английский. Я и сейчас вижу его каждый день, и у меня нет ни малейшего желания, чтобы он узнал о существовании записей. Не хочу, чтобы он тоже слушал эти истории… обо мне… обо всех остальных. Вмешивать в это дело кого‑то взрослого, да еще из нашей школы, – это уж слишком.

Что ж, давайте узнаем, что же случилось, мистер Портер.

Звук липучки – сначала она что‑то открывает, а потом закрывает. Похоже, она куда‑то засунула диктофон. В рюкзак? В куртку? Затем стук. Еще раз.

– Ханна. Рад тебя видеть.

Плохо слышно, но, очевидно, это он, как обычно, серьезный и дружелюбный одновременно.

– Заходи. Присаживайся.

Спасибо.

Это наш учитель английского, а также школьный психолог у учеников, чьи фамилии начинаются на буквы с А до Г, то есть Ханны Бейкер в том числе.

– Тебе удобно? Может, воды?

Все нормально, спасибо.

– Итак, Ханна, чем могу помочь? О чем ты хотела поговорить?

Эээ… я точно не знаю. Просто обо всем, наверное.

– Что ж, на это уйдет какое‑то время.

Долгая пауза. Слишком долгая.

– Ханна, все в порядке. У меня столько времени, сколько потребуется. Скажи, когда будешь готова.

Дело… в том… Все так сложно.

Ее голос дрожит.

Не знаю, с чего начать. Ну, в смысле, столько всего произошло, я не могу это обобщить.

– И не нужно обобщать. Почему бы тебе не рассказать для начала, как ты себя сегодня чувствуешь.

Прямо сейчас?

– Ну да.

Потерянно, наверное. Опустошенно.

– В чем это проявляется?

Просто пустота внутри. Вообще ничего нет. Мне совершенно нет ни до чего дела.

– До чего, например?

Заставьте ее все рассказать. Продолжайте задавать вопросы, разговорите ее.

Вообще ни до чего. Мне плевать на школу… на саму себя… на одноклассников.

– А как насчет друзей?

Если вы хотите, чтобы я ответила на этот вопрос, то вам придется объяснить мне, кто такие друзья.

– Только не говори мне, что у тебя нет друзей, Ханна. Я же не первый день тебя знаю.

Серьезно, мне нужно определение. Как разобраться, кто настоящий друг, а кто нет?

– Кто‑то, к кому ты можешь обратиться, когда…

Тогда у меня нет друзей. Вот почему я здесь, разве не понятно? Поэтому я обращаюсь к вам.

– Ты поступила правильно, что пришла ко мне, Ханна.

Поднимаюсь на следующий уровень и присаживаюсь на колени перед окошком, которое ведет на горку.

Вы не представляете, чего мне стоило прийти к вам.

– В моем расписании на этой неделе полно окон.

Дело не в вашем расписании, мне было сложно уговорить себя.

Лунный свет отражается от гладкого металла горки, и мне легко представить, как Ханна сидела на этом же самом месте два года назад, как она оттолкнулась и покатилась вниз. Прочь отсюда…

– Хорошо, что ты все‑таки смогла это сделать, Ханна. А теперь расскажи мне, как ты себе представляешь, что изменится после того, как ты уйдешь из моего кабинета?

Вы имеете в виду, чем вы можете мне помочь?

– Да.

Думаю… не знаю. Не уверена, что я ожидаю чего‑то конкретного.

– Ну, хорошо, что тебе нужно сейчас из того, чего у тебя нет?

Давайте с этого начнем. Мне нужно, чтобы все закончилось.

– Что ты хочешь, чтобы закончилось?

Все. Люди. Жизнь.

– Ханна, ты понимаешь, что говоришь?

Она все отлично понимает, мистер Портер. Она хочет, чтобы и вы это поняли и помогли ей.

– Ты сказала, что хочешь, чтобы жизнь закончилась, Ханна. Твоя жизнь?

Молчание.

– Ты это имеешь в виду, Ханна? Это же очень серьезно.

Именно это она и имеет в виду, мистер Портер. Она понимает, насколько все серьезно. Вы должны что‑то сделать!

Да, я знаю. Простите.

Не надо извиняться! Лучше поговори с ним!

Но я не хочу этого, поэтому я и пришла к вам.

– Итак, что случилось, Ханна? Как мы до этого дошли?

Мы? Или как я до этого дошла?

– Ты, Ханна. Откуда такие мысли? Понимаю, что ты не можешь свести все воедино. Это похоже на снежный ком, да?

Точно. Эффект снежного кома. Именно так она называет происходящее.

– Одно событие накладывается на другое, их становится все больше?

Это слишком сложно.

– Жизнь сложная?

Снова пауза.

Вылезаю из ракеты и выглядываю вниз. Раненая рука болит, и если я на нее опираюсь, то становится еще хуже, но я не обращаю на это внимания.

– Вот, возьми. Тут целая коробка бумажных платочков.

Даже не использованных.

Она шутит. Он сумел ее развеселить!

Спасибо.

– Давай поговорим о школе, Ханна. Так у меня появятся идеи, как мы – о, прости – как ты до этого дошла.

Хорошо.

Начинаю забираться на верхний уровень.

– Когда ты думаешь о школе, что первое приходит тебе в голову?

Учеба, наверное.

– Отлично.

Шучу.

Теперь очередь мистера Портера смеяться.

Да, я хожу сюда, чтобы учиться, но это не все.

– Тогда что еще?

Просто место, наполненное людьми, с которыми я вынуждена общаться.

Вот я на самом верху.

– Это нелегко для тебя?

Временами.

– С кем‑то конкретным или со всеми?

С кем‑то конкретным. Но также… со всеми.

– Можешь уточнить?

Держусь за металлический штурвал. Сейчас я выше деревьев, а луна светит настолько ярко, что на нее тяжело смотреть.

Это сложно, потому что я не знаю… понимаете… кто следующим нападет на меня. Или как это произойдет.

– Что ты хочешь сказать – «нападет»?

Речь совсем не о преступлении или чем‑то подобном. Но у меня ощущение, как будто я никогда не знаю, какой черт и когда выпрыгнет из табакерки.

– И нападет на тебя?

Звучит глупо…

– Тогда объясни.

Сложно объяснить, если вы не слышали, какие слухи обо мне ходят.

– Не слышал. Учителя, а особенно психолог, стараются держаться подальше от школьных слухов. Не то чтобы у нас нет своих сплетен…

О вас?

Он смеется.

– Зависит от того, что ты слышала.

Ничего я не слышала, просто решила пошутить.

– Но обещай рассказать, если вдруг что‑то просочится.

Обещаю.

Шутки шутками, мистер Портер. Лучше помогите ей. Пожалуйста.

– И когда из табакерки выпрыгнул… последний слух?

Смотрите. Не все из них слухи.

– Хорошо.

Нет, послушайте…

Ну послушайте ее наконец, пожалуйста.

Несколько лет назад за меня проголосовали в одном школьном опросе… Понимаете, о чем я говорю? Хорошо, это был не совсем серьезный опрос, так, чья‑то глупая шутка, в результате которой появился список лучших и худших.

Он никак не реагирует на ее слова.

Она видит это? Он знает, о чем речь?

С тех пор это и началось.

– А когда ты оказалась в центре сплетен последний раз?

Слышу, как она достает платок из коробки.

Совсем недавно. На вечеринке. Клянусь, это была одна из худших ночей в моей жизни.

– Из‑за того списка, о котором ты мне только что рассказала?

Частично, да, из‑за него.

– Могу я поинтересоваться, что случилось на той вечеринке?

Это было не совсем на вечеринке, скорее после.

– Ладно, Ханна. Давай поиграем в «Двенадцать вопросов»?

Во что?

– Иногда сложно открыться другому человеку, даже когда ты знаешь, что все, что ты скажешь, останется между нами.

Точно.

– Так сыграем?

Да.

– На этой вечеринке проблемы были из‑за мальчика?

Да, но повторюсь, это произошло не на вечеринке.

– Понял. Но нам же нужно с чего‑то начать.

Договорились.

Он делает глубокий выдох.

– Я не хочу тебя судить, Ханна, но в ту ночь произошло что‑то, о чем ты жалеешь?

Да.

Встаю и прислоняюсь лицом к прохладному металлу.

– Это как‑то связано с тем мальчиком – ты можешь быть со мной совершенно откровенной, Ханна, – случилось что‑то незаконное?

Вы говорите об изнасиловании? Нет. Не думаю.

– Ты не уверена?

Все слишком запутанно.

– Алкоголь?

Возможно. Но я не пила.

– Наркотики?

Нет, просто стечение обстоятельств.

– Ты думаешь о том, чтобы выдвинуть обвинение?

Нет…

Делаю глубокий вдох.

– Тогда чего ты хочешь?

Не знаю.

Мистер Портер, посоветуйте, как ей жить дальше.

– Как мы можем разрешить эту проблему, Ханна?

Наверное, никак. Все кончено.

– Но нужно же что‑то сделать, Ханна. Что‑то в тебе нужно изменить.

Знаю. Но какие у меня варианты? Может, вы что‑нибудь предложите?

– О'кей, если ты не хочешь выдвигать обвинений, если ты вообще не уверена, что имеешь на это право, то у тебя есть два варианта, как поступить.

Какие?

В ее голосе слышна надежда. Она слишком многого ожидает от его ответа.

– Во‑первых, ты можешь встретиться с ним лично и поговорить. Мы можем пригласить его в мой кабинет, чтобы вы обсудили произошедшее на вечеринке…

Вы сказали, есть два варианта.

– Или, и я не хочу показаться непонятливым, Ханна, но ты можешь продолжить жить дальше, забыть об этом.

Вы хотите сказать, ничего не делать?

Крепко держусь за поручни и закрываю глаза.

– Как один из вариантов, Ханна. Я верю, что ты говоришь правду и что тебе сейчас очень тяжело, но если ты не хочешь выдвигать обвинений и не собираешься с ним общаться, то, возможно, будет лучше просто продолжить идти вперед.

А если это не так? Что тогда? Мистер Портер, она никогда этого не сделает.

Продолжить идти вперед?

– Он в твоем классе, Ханна?

Он выпускник.

– Значит, в этом году он закончит школу.

И вы хотите, чтобы я просто жила дальше…

Это не вопрос, мистер Портер. Она думает вслух. И это не вариант, потому что ей он точно не подходит. Скажите ей, что сможете помочь.

Какой‑то шорох.

Спасибо, мистер Портер.

Нет!

– Ханна, подожди. Ты можешь остаться.

Мой голос вырывается из ракеты и несется над деревьями.

– Н‑е‑т!

Думаю, мы закончили.

Не позволяйте ей уйти.

Я получила то, за чем пришла.

– Думаю, нам есть еще о чем поговорить, Ханна.

Нет, мне кажется, мы уже во всем разобрались. Мне нужно как‑то это пережить и идти дальше.

– Не сдавайся, Ханна. Иногда у нас просто нет другого выбора, кроме как продолжать жить.

Не позволяйте ей уйти из кабинета!

Вы, наверное, правы.

– Ханна, не понимаю, куда ты так торопишься?

Мне еще нужно справиться со всем этим, мистер Портер. Если ничего нельзя изменить, значит, мне нужно постараться смириться с происходящим, так?

– Ханна, о чем ты говоришь?

О своей жизни, мистер Портер.

Звук открываемой двери.

– Ханна, подожди.

Дверь захлопывается.

Звук раздираемой липучки, затем шаги.

Иду по коридору.

Ее голос слышно четче и громче, чем раньше.

Я захлопнула дверь в его кабинет, и она по‑прежнему закрыта.

Пауза.

Он не собирается выйти, чтобы догнать меня.

Крепче прислоняю лицо к арматуре. Мою голову сжимает невидимый обруч.

Он позволил мне уйти.

В висках пульсирует кровь, но я их не тру.

Думаю, что я понятно все объяснила, но никто не сделал шаг навстречу, никто не захотел помочь мне.

Кто еще, Ханна? Твои родители? Я? Но ты сама меня оттолкнула.

Многие из вас были внимательны ко мне, но, видимо, недостаточно.

Я понятия не имел, что с тобой происходит, Ханна.

Я не нашла в вас поддержки.

Шаги продолжаются. Они становятся быстрее.

Простите меня.

Запись прекращается.

Все так же прижимая лицо, я начинаю плакать. Если сейчас в парке кто‑нибудь есть, то он слышит меня. Но мне на него наплевать, потому что я не могу поверить, что только что слышал последние слова Ханны Бейкер. «Простите». Она снова сказала то же самое, что и в конце моей истории. И сейчас это слово ассоциируется у меня только с ней.

Я и сам постоянно извиняюсь перед Ханной, но она меня уже не слышит. Думаю, не все меня поддержат, многие слишком злы на нее из‑за того, что она убила себя, а затем обвинила других в своей смерти.

Я мог бы ей помочь, если бы она мне только позволила. Я бы сделал это, потому что мне хочется, чтобы она была жива.