Кассета 6. Сторона а

Тони вытаскивает ключи из зажигания. Ему нужно что‑то теребить, пока он говорит.

– Все то время, что мы ехали и просто сидели в машине, даже когда тебя тошнило, я пытался придумать, как тебе рассказать, – начинает он.

– Ты заметил, что я не испачкал твою машину.

– Угу, – улыбается он, глядя на ключи. – Спасибо. Я это ценю.

Закрываю дверь машины, кажется, мне стало лучше.

– Она пришла ко мне, – говорит Тони. – Это был мой шанс.

– Для чего?

– Клэй, ты же знаешь, из‑за чего мы здесь.

– У меня тоже был шанс. – Снимаю наушники. – На вечеринке. В то время как мы целовались, у нее началась истерика, а я и не догадывался, в чем причина. Я мог бы что‑нибудь для нее сделать.

В машине темно и тихо. Окна закрыты, а окружающий мир, похоже, замер.

– Мы все виноваты, – говорит он. – По крайней мере, отчасти.

– Итак, она пришла к тебе…

– С велосипедом. С тем самым, на котором ездила в школу.

– С голубым, – вспоминаю я. – Дай‑ка я догадаюсь – ты опять копался в машине?

– Кто бы мог подумать, – смеется он. – Но она никогда раньше ко мне не заходила, поэтому я был несколько удивлен. Но мы вроде немного общались в школе, поэтому я не придал этому особого значения. Что было странно, так это причина, по которой она зашла.

– Почему?

– Она хотела отдать мне свой велосипед. – Я не вижу выражения его лица, так как он отвернулся, но слышу, как глубоко и тяжело он дышит. Его слова повисли в воздухе. – Она хотела, чтобы он остался у меня. Ей он был больше не нужен. Когда я спросил почему, она просто пожала плечами. Это был знак. Но я его не заметил.

– Она раздавала свои вещи.

– Она сказала, что я был единственный, кому, как ей казалось, был нужен велик. – Тони кивает головой. – Я водил самую старую в школе машину, сказала она, и если тачка вдруг сломается, у меня должен быть запасной вариант.

– Но эта крошка ни разу не ломалась, – говорю я.

– Да что ты, с ней постоянно какие‑то проблемы, – отвечает он. – Просто я всегда все быстро чиню. Я сказал Ханне, что могу взять велик только при условии, что она возьмет у меня что‑нибудь взамен.

– И что ты ей дал?

– Никогда этого не забуду, – говорит он, глядя на меня. – Ее глаза, Клэй. Она смотрела на меня не отрываясь и вдруг разрыдалась. Она ничего не делала, мы просто разговаривали, как неожиданно у нее по щеке потекла слеза, потом еще одна. – Он смахивает слезы и проводит рукой по губам. – Я должен был что‑нибудь сделать. Она давала нам знаки, но мы не хотели их замечать.

– Что Ханна хотела за свой велосипед?

– Она спросила, откуда у меня кассеты, которые постоянно играют в машине. – Тони наклоняется вперед и делает глубокий вдох. – И я рассказал, что записываю их сам на стареньком папином магнитофоне. – Он делает паузу. – И она спросила, нет ли у меня какого‑нибудь оборудования, которое может записывать голос.

– О боже.

– Например, диктофона. Или чего‑то похожего. Я не поинтересовался, зачем он ей, просто велел подождать, пока схожу за ним.

– Ты дал ей диктофон?

– Клэй, я понятия не имел, что она собирается с ним делать!

– Стой‑стой‑стой. Я тебя ни в чем не обвиняю, Тони. Но она даже не намекнула на то, что собирается сделать?

– Как ты думаешь, сказала бы она мне, если бы я спросил?

Нет. К этому времени она уже все для себя решила. Если бы она хотела, чтобы ее кто‑нибудь остановил, спас от самой себя, она знала, что может обратиться ко мне.

– Она бы ничего не сказала, – соглашаюсь я.

– Через несколько дней, – продолжает Тони, – когда я пришел домой после школы, то увидел на крыльце коробку. Я отнес ее в комнату и начал слушать запись. Но это была какая‑то ерунда.

– Она оставила тебе какую‑нибудь записку?

– Нет. Только кассеты. Я ничего не мог понять, потому что в тот день у нас с Ханной был общий урок, и я помню, что она была в школе.

– Что?

– Поэтому когда ко мне попали записи, то я их быстро перемотал, чтобы узнать, упоминается ли в них мое имя. Но его там не было. И тогда я узнал, что она оставила мне второй комплект пленок. Поэтому я поспешил позвонить ей домой, но никто не отвечал. Тогда я позвонил в магазин ее родителей, узнать, нет ли ее там. Они спросили, все ли у меня хорошо, потому что, уверен, голос мой звучал немного странно.

– Что ты им сказал?

– Сказал, что что‑то не так, что им нужно поскорее ее найти. Но я не мог объяснить почему. – Он набирает в грудь побольше воздуха. – А на следующий день она не пришла на занятия.

Я хотел сказать ему, как мне жаль, что я не могу представить, каково ему было. Но затем я подумал о том, что будет завтра в школе, и понял, что все это мне тоже предстоит – увидеть людей, о которых рассказывает Ханна, в первый раз после того, что я о них узнал.

– Вернулся домой я рано, – рассказывает Тони. – Притворился, что нехорошо себя чувствую. На самом деле так оно и было, я не мог прийти в себя еще несколько дней. Но когда я снова смог пойти в школу, Джастин Фоли уже выглядел как черт. Потом Алекс. И тогда я подумал: хорошо, большинство из них заслуживают этого, поэтому я буду делать то, о чем она просила, и удостоверюсь, что вы все услышали то, что она хотела сказать.

– Но как тебе это удается? – спрашиваю я. – Как ты догадался, что кассеты у меня?

– С тобой было проще простого, – отвечает он. – Ты украл мой плеер, Клэй.

Мы оба рассмеялись, и мне стало легче. Это похоже на смех на похоронах, неуместный, но такой необходимый.

– А вот с другими пришлось помучаться. Я бежал к машине, как только звенел последний звонок, и подъезжал к лужайке перед школой как можно ближе. Пары дней было достаточно, чтобы прослушать записи. Поэтому, зная, кому сейчас должны достаться кассеты, я ждал пока он, или она, выйдет из школы, после чего приветственно махал ему рукой и звал по имени.

– А потом ты просто спрашивал, получили ли они записи?

– Нет. Они бы стали все отрицать, согласен? Поэтому я брал кассету и предлагал им сесть в машину, чтобы послушать новую очень крутую песню. Каждый раз я ждал, как они отреагируют.

– И тогда ты включал одну из записей Ханны?

– Нет. Если они не убегали, то я просто ставил какую‑то музыку, – объясняет он. – Первую, что попадалась под руку. А они сидели рядом и думали, какого черта мы слушаем эту ерунду. Но если я оказывался прав, то они сидели со стеклянными глазами, явно думая о чем‑то другом.

– Почему же она выбрала тебя? Почему отдала тебе второй экземпляр своей исповеди?

– Не знаю, – отвечает он. – Единственная мысль, которая приходит мне в голову, – потому что я дал ей диктофон. Она думала, что я смогу остаться вне этой истории.

– Тебя нет в списке, но ты все равно один из нас.

– Мне нужно ехать. – Он смотрит в лобовое стекло и потирает руль.

– Я не хотел тебя обидеть. Честно.

– Знаю. Но уже поздно, папа начнет беспокоиться, не сломалась ли у меня машина.

– Что, не хочешь, чтобы он опять ковырялся под капотом? – Открываю дверь, а затем кое‑что вспоминаю, прежде чем уйти. – Мне нужно, чтобы ты кое‑что для меня сделал. Можешь поздороваться с мамой?

– Не вопрос.

Просматриваю в телефоне последние вызовы и набираю мамин номер.

– Клэй?

– Привет, мам.

– Клэй, ты где? – Ее голос звучит рассерженно.

– Я не сказал, что, возможно, задержусь.

– Помню. Просто думала, что ты позвонишь раньше.

– Прости, у меня еще есть дела. Скорее всего, придется остаться ночевать у Тони.

Передаю ему трубку.

– Здравствуйте, миссис Дженсен.

Она спрашивает, не пил ли я.

– Нет, мэм. Клянусь.

– Ну, хорошо. Вы же готовите какую‑то работу по истории, так?

Я вздрогнул.

– Угу.

Я сказал, что зайду домой перед школой, чтобы переодеться и взять учебники, после чего мы попрощались.

– Где ты собираешься остаться? – спрашивает Тони.

– Не знаю. Может, вернусь домой. Я просто не хочу, чтобы она переживала, если я все‑таки не приду.

Тони поворачивает ключ, машина заводится, и он включает фары.

– Хочешь, чтобы я тебя куда‑нибудь подвез?

– На этих пленках я здесь. – Я держусь за дверцу и киваю в сторону дома. – Но в любом случае спасибо.

Он опять смотрит прямо перед собой, на дорогу.

– Спасибо тебе, – вместо прощания говорю я.

Я ему благодарен не только за то, что он вот так ездил со мной, а за нечто большее: за то, как он отреагировал, когда я расплакался, как пытался меня рассмешить в самую жуткую ночь в моей жизни.

Приятно осознавать, что кто‑то понимает, что я слушаю, через что я сейчас прохожу. И мне становится не так страшно слушать дальше.

Выбираюсь из машины и захлопываю дверцу.

Тони уезжает.

Я нажимаю кнопку «Проигрывать».

* * *

Все на вечеринку! Но не расслабляйтесь, нам уже скоро уходить.

Отъехав вперед, машина Тони притормаживает на перекрестке и сворачивает налево, пропадая из вида.

Если бы время было связующим звеном между вашими историями, то эта вечеринка стала бы местом, где они все завязались в узел – и он становится все туже и туже.

Когда мы с Джастином закончили этот неприятный разговор, я вернулась на вечеринку. Меня шатало, но не из‑за алкоголя, а от того, невольным свидетелем чего я стала.

Сижу на обочине в нескольких метрах от того места, где я вышел из «Мустанга» Тони. Если сейчас кто‑нибудь, кто живет в этом доме, а я не знаю, у кого была вечеринка, выйдет и попросит меня уйти, то я буду только рад. Хоть бы так и было.

Я присела на стул перед пианино.

Как же мне хотелось уйти, но куда? Я не могла идти домой. Может, позже. Но куда бы я ни отправилась, я бы не смогла туда добраться – я была слишком слаба. Единственное, о чем я мечтала, так это выбраться из этого дома и ни о чем и ни о ком не думать.

Тут на плечо опустилась чья‑то рука.

Это была Дженни Курц.

Девушка из группы поддержки, которая выдавала Ханне анкету с «Долларовым Валентином».

Дженни, этот рассказ о тебе.

Голова падает на колени.

Она спросила, не нужно ли подвести меня домой, и мне почти удалось выдавить улыбку в ответ. Все было так очевидно? Я ужасно выглядела? Я дала ей руку, и она помогла мне встать. Мы прошли к выходу, вместе с толпой, которая шла на улицу на перекур.

Бесцельно брожу между домами, пытаясь понять, почему я тогда ушел с вечеринки и что произошло между мной и Ханной.

На улице было сыро. Я плелась по тротуару, слушая, как под ватными ногами шуршат листья и гравий. Мне хотелось, чтобы этот шум заглушил музыку и крики, доносившиеся из дома.

Помню, что тоже никак не мог уйти от этой музыки, даже сейчас мне несложно вспомнить, какие песни тогда играли.

Дженни, ты не проронила ни слова. И я была благодарна, что ты ничего не спрашиваешь. Возможно, у тебя тоже случалось такое, когда что‑то происходило на вечеринках, а ты не хотела это обсуждать.

Я больше никому об этом не рассказывала.

Хотя… нет… я пыталась… однажды… Но он не захотел меня слушать.

Двенадцатая история об этом? Или тринадцатая? Или же это одно из тех имен, внесенных в список, а затем вычеркнутых?

Итак, Дженни, ты вела меня к своей машине. И хотя мыслями я витала где‑то далеко и не могла ни на чем сфокусироваться, я чувствовала, что ты рядом. Поддерживая меня, ты помогла мне залезть в машину. А затем сама села за руль, и мы поехали.

Я не очень четко помню, что было дальше. Я не следила за происходящим, потому что в твоей машине я чувствовала себя в безопасности. Внутри было тепло и уютно.

Шум дворников заставил меня очнуться от мыслей и вернуться в машину – в реальный мир.

На улице начался дождь, как раз такой, что стекло все время было немного мокрым, так что окружающий мир казался каким‑то размытым, нереальным.

Затем… удар.

Ничто не возвращает в реальность так быстро, как автомобильная авария.

Авария?

Еще одна? Две за одну ночь?

Как так получилось, что я ничего об этом не слышал?

Правое колесо начало скользить, машина подпрыгнула, наскочив на бордюр. Мы врезались в деревянный столбик, и он отлетел, как зубочистка.

Боже. Нет.

Знак «Стоп» упал прямо перед твоими фарами. Машина наехала на него, ты закричала и вжала педаль тормоза в пол. В боковое зеркало я видела, как при торможении сзади машины летели искры.

Тут я окончательно пришла в себя.

Какое‑то мгновение мы сидели неподвижно, глядя перед собой, ничего не говоря, не глядя друг на друга. А дворники все так же равномерно смахивали капли дождя с ветрового стекла. Руками я по‑прежнему держалась за ремень безопасности, благодаря Бога, что мы въехали только в дорожный знак.

Авария с тем стариком и парнем из нашей школы.

Ханна об этом знала?

Знали ли она, что Дженни стала причиной этого ДТП?

Ты открыла дверь и вышла, посмотреть, как машина. Ты потрогала вмятину и опустила голову. Не могу сказать, разозлилась ли ты или расплакалась. А может, смеялась над тем, какая безумная выдалась ночка?

Я знаю, куда идти, и мне не нужна карта.

Вмятина была не такой уж страшной, конечно, машина все равно нуждалась в ремонте, но ты должна была испытывать облегчение, потому что все могло быть хуже. Гораздо, гораздо хуже. Например… ты могла в кого‑нибудь въехать…

Она знает.

В человека, например…

Что бы ты тогда ни думала, твое лицо было каменным. Ты просто стояла, смотрела на вмятину и качала головой. Затем ты взглянула на меня, и я уверена, что ты нахмурилась, пусть и на долю секунды.

Но этот суровый взгляд превратился в улыбку. А потом ты пожала плечами.

Помнишь, что ты сказала, когда вернулась в машину?

«Вот отстой!»

А потом ты повернула ключ зажигания… и я тебя остановила. Я просто не могла позволить тебе вот так взять и уехать.

На перекрестке, где Тони свернул налево, я пошел направо. До того места еще два квартала, но я уже чувствую, что я рядом. Я хорошо помню тот знак «Стоп».

Ты закрыла глаза и сказала:

– Ханна, я не пьяна.

Что ж, Дженни, я не обвиняю тебя в том, что ты была пьяна, но мне было интересно, почему, черт побери, ты не могла удержать машину на дороге.

– Ты же видишь, идет дождь.

И это была правда, за окном действительно шел дождь.

Я попросила тебя припарковаться. Ты велела мне быть разумной. Мы обе жили рядом, и ты обещала ехать медленно – как будто это имело значение.

Вот он. Металлический столб, наверху которого висит знак «Стоп». Его видно издалека. Но в ту ночь, когда произошла авария, на этом месте стоял другой знак. Он меньше светился и был прикреплен к деревянному шесту.

– Ханна, не переживай, – сказала ты и рассмеялась. – Все равно никто не руководствуется этим знаком. Все просто проезжают мимо. А сейчас, когда его нет, мы вообще ничего не нарушим. Видишь? Все будут мне благодарны.

Я снова велела тебе оставить машину, мы могли попросить кого‑нибудь с вечеринки подбросить нас, а утром я бы заехала за тобой и отвезла к машине.

– Ханна, послушай. – Ты сделала еще одну попытку уговорить меня.

– Брось ее здесь, – сказала я, – пожалуйста.

Тогда ты велела мне вылезать из машины, но я не послушалась. Я все еще надеялась тебя уговорить: тебе повезло, что это было всего лишь знак.

– Выбирайся! – повторила ты.

Я долго сидела с закрытыми глазами, слушая дождь и дворники.

– Ханна! Вали… отсюда!

В конце концов я послушалась ее – открыла дверь и вышла, но прежде чем захлопнуть ее, я оглянулась: ты смотрела вперед через лобовое стекло и дворники, крепко держась за руль.

До знака «Стоп» еще квартал, но его видно очень отчетливо.

Я спросила, можно ли позвонить с ее телефона, он лежал рядом с магнитолой.

– Зачем? – спросила ты.

Не уверена, что сказала тебе правду, но мне пришлось солгать.

– Мне нужно кому‑нибудь сообщить о знаке, – ответила я.

– Они отследят, с какого телефона был сделан звонок, Ханна. – Ты все так же смотрела перед собой.

Ты тронулась и велела мне закрыть дверь. Я опять не послушалась. Тогда ты поехала назад, а мне, чтобы не удариться о дверь, пришлось отскочить.

Тебе было наплевать, что ты притерлась к металлическому забору, который царапал твою машину. Когда ты это поняла, забор уже лежал у моих ног – искривленный и испещренный царапинами.

Тогда ты резко рванула вперед, так, что дверца сама захлопнулась… и ты уехала.

На самом деле ты не только сломала знак, Дженни…

И я снова могла предотвратить то, что произошло позже…

Мы все могли что‑то остановить. Слухи… Насилие… Тебя…

Должно было быть что‑то, что я могла бы тебе сказать, чтобы ты никуда не ехала. В конце концов, я могла просто забрать у тебя ключи. Или в крайнем случае я могла украсть твой телефон и позвонить в полицию. На самом деле это было единственное, что могло бы помочь.

Ты легко нашла путь домой, Дженни. Но не в этом проблема. Знак был сломан, и это привело к настоящей трагедии.

Б‑6 на карте. Знак «Стоп» находится всего в двух кварталах от того места, где была вечеринка. Но той ночью Дженни сбила его, и он лежал на дороге.

Шел дождь.

Кто‑то пытался успеть доставить пиццу вовремя.

Другой человек ехал в противоположном направлении.

Старик.

В ту ночь на перекрестке не было знака «Стоп». И один из водителей погиб.

Никто не знал, что стало причиной этого происшествия – ни мы, ни полиция. Кроме Дженни… И Ханны… И, может, родителей Дженни, потому что кто‑то очень быстро починил ее машину.

Я не знала того парня в машине. Он был выпускником, я видела его фотографию в газете, но не узнала. Просто одно из множества лиц, которых я никогда не знала… и уже не узнаю.

Я тоже не была на его похоронах. Да, возможно, мне стоило пойти, но я не сделала этого. Я просто не могла. И сейчас, уверена, стало понятно почему.

Она не знала о том, что человек из другой машины живет в ее прежнем доме. И я этому даже рад. Она видела, как он выезжал из гаража, как проехал мимо, не обратив на нее никакого внимания.

Но некоторые из вас были на его похоронах.

Он ехал на другой конец города, чтобы вернуть внучке зубную щетку. Так мне сказала его жена, пока мы ждали, что полицейские привезут его домой. Девочка жила у них, пока ее родители были в отпуске, и забыла щетку. Родители сказали, что не стоит ради этого ехать через весь город.

– Но он поступил по‑своему, – сказала мне его жена. – Такой уж он был упрямый.

А потом приехала полиция.

Давайте я расскажу тем из вас, кто ходил на похороны, как выглядела в тот день школа. Если попытаться описать одним словом, то… тихо. Большинство старшеклассников не пришли на занятия. Нам тоже сказали, что мы можем пойти на похороны и это не будет засчитано как прогул.

Мистер Портер считал, что похороны могут стать частью исцеления. Но я очень в этом сомневаюсь. Точно не для меня. Потому что на том углу не было знака «Стоп». И кое‑кто… ваш рассказчик, например… мог это предотвратить.

Двое офицеров помогли ее мужу дойти до дома. Его трясло. Она обняла его, и они расплакались. Когда я уходил, перед тем как закрыть дверь, я увидел, что они стоят посреди комнаты и держатся за руки.

В день похорон, чтобы те из вас, кто не пошел в школу, ничего не пропустили, мы тоже не занимались. На каждом уроке учитель просто давал нам свободное время, чтобы мы могли почитать или написать что‑нибудь. Чтобы у нас была возможность подумать…

Что делала я?

Впервые в жизни я задумалась о собственных похоронах. Я уже давно думала о своей смерти. Просто как о факте. Но сейчас со всеми этими похоронами я начала думать о том, как все будет у меня.

Вот я и около знака «Стоп». Кончиками пальцев трогаю металлический столб.

Я представляла школу после моей смерти, но не сами похороны. Никак не получалось. В основном из‑за того, что я не понимала, кто на них придет, что будут говорить. Я понятия не имела… и сейчас не знаю… что вы обо мне думаете.

Я тоже не знаю, что о тебе думают другие, Ханна. С тех пор как мы обо всем узнали, а твои родители не устраивали похороны в городе, никто и словом об этом не обмолвился. Я хочу сказать, мы ощущаем, что тебя не стало – каждый день видим твою пустую парту, понимаем, что ты никогда уже не вернешься. Но никто не знает, как начать говорить о произошедшем.

После вечеринки прошло две недели.

Все это время у тебя отлично получалось прятаться от меня, Дженни. Думаю, тебя можно понять. Ты хотела забыть, что мы наделали – что случилось с твоей машиной и знаком «Стоп» и к чему это привело. Но знай: у тебя это никогда не получится.

Может, ты не знала, что о тебе думают другие люди, потому что не давала нам возможности приблизиться к тебе, Ханна?

Если бы не эта вечеринка, я бы так никогда и не познакомился с тобой настоящей. В некотором роде я невероятно признателен, что ты дала мне такой шанс. Каким бы коротким ни было наше общение, у меня был шанс. И та Ханна, с которой я сблизился той ночью, мне очень понравилась. Возможно, я даже смог бы в нее влюбиться. Но ты решила, что этому не бывать. Ты все решила сама.

А я все продолжала об этом думать.

Я иду прочь от знака.

Если бы я знала, что на том перекрестке столкнутся две машины, я бы немедленно вернулась на вечеринку и позвонила копам. Но я даже представить не могла, что такое может произойти. Никогда. Поэтому вместо этого я пошла, но не на вечеринку. Мои мысли путались, я с трудом понимала, куда иду.

Я хочу оглянуться и увидеть этот новенький светящийся знак, напоминающий о Ханне. Стоп!

Но я продолжаю смотреть вперед, отказываясь увидеть в нем больше, чем есть на самом даче.

Это всего лишь знак.

Приказ остановиться на перекрестке.

И ничего больше.

Я повернула на одном перекрестке, потом на другом.

Одновременно, в одну и ту же ночь, мы ходили по одним дорогам, но разными маршрутами. Мы хотели спрятаться, убежать. Я – от тебя. А ты – от вечеринки. Хотя нет, не только от вечеринки, но и от себя самой. А потом я услышал визг шин, обернулся и увидел, что две машины столкнулись.

Наконец я добралась до заправки и нашла телефон‑автомат. В‑7 на карте. Сняла трубку и набрала номер полиции. Сначала шли гудки, и я даже надеялась, что никто не ответит. Я хотела, чтобы жизнь остановилась, хотела нажать на паузу.

Не могу дальше следовать по ее указаниям. Я не собираюсь идти на заправку.

Когда трубку наконец сняли, я уже плакала. Глотая слезы, я начала говорить, что на углу Танглевуд и Южной… Но диспетчер меня перебила, велев успокоиться. И только тогда я поняла, что рыдала в три ручья, что мне не хватало воздуха.

Пересекаю дорогу и иду дальше от дома, где была вечеринка. В течение последних недель я старался избегать этого места. Избегать воспоминаний о той ночи с Ханной Бейкер, той боли, которая до сих пор не утихла. У меня нет никакого желания видеть его дважды за один вечер.

Она сказала, что кто‑то уже вызвал полицию и они скоро будут.

Беру рюкзак и достаю карту.

Это было шоком, я не могла поверить, что ты действительно позвонила в полицию, Дженни.

Разворачиваю карту, чтобы взглянуть на нее в последний раз.

Не стоило мне так думать. Потому что, как выяснилось, это не ты им звонила.

Затем я сминаю ее в шарик, размером с кулак.

Я узнала об этом на следующий день, когда в школе все обсуждали произошедшее прошлой ночью. И речь шла не об упавшем знаке.

Бросаю карту подальше в кусты.

Все говорили об аварии, которая произошла из‑за упавшего знака. Я об этом ничего не знала…

Той ночью, повесив телефонную трубку, я еще какое‑то время бесцельно бродила по улицам. Прежде чем вернуться домой, мне нужно было как‑то успокоиться, перестать плакать. Если бы мои родители увидели меня зареванной, они стали бы задавать слишком много вопросов, на которые я не могла ответить.

Сейчас я делаю то же самое. Просто хожу.

Я не плакал в ночь вечеринки, но сейчас я еле сдерживаю слезы, поэтому не могу идти домой.

Я все ходила, ходила. И постепенно мне становилось лучше. На улице было прохладно и туманно. Дождя уже не было.

Я бродила часами, представляя, как туман сгущается и поглощает меня. Мысль о том, что можно так просто исчезнуть, делала меня счастливее. Но, как вы знаете, этого так и не случилось.

* * *

Открываю плеер, чтобы перевернуть кассету на другую сторону. Конец истории все ближе.

О боже, неужели скоро все закончится? Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза.