Глава 7 1 page

С тех пор как Бьёрн привез ей перстень от Бергвида конунга, Эйра жила с постоянным чувством счастья. Она давно знала: что‑то должно случиться. Еще только проводив Бьёрна в поход, она уже знала: что‑то должно случиться. Ее переполняли предчувствия, то радостные, то тревожные. Эйра бродила по долине под Раудбергой, вглядывалась в облака, прислушивалась к птичьему крику, стараясь разобрать предвестья своей судьбы. Что‑то должно измениться, ее мир не может оставаться прежним. Она вспоминала розовые горы своего видения и угадывала в нем счастливое предзнаменование, но боялась ему верить, заталкивала надежды подальше в глубину души, но они шевелились там, будоражили ее, не давали покоя.

И вот оно случилось – Бьёрн привез ей подарок, дороже которого нет на свете. Что там кольцо Бальдра, рождающее на девятую ночь восемь таких же – важно не что подарено, а кем подарено. Едва Эйра увидела перстень в протянутой ладони Бьёрна, как вся кровь в ней вскипела от жестокого и сладкого волнения; это было слишком хорошо, слишком хорошо!

Подарок от Бергвида конунга – ей! Значит, он не пропустил мимо ушей, он услышал, он запомнил, он тоже думает о ней, он ценит ее восхищение, ее уважение к нему! И не просто подарок, а именно перстень, знак любви! Алый отблеск драгоценного камня протянул между ними какую‑то огненную, священную дорогу, и Эйра прижимала к себе кулак с зажатым перстнем, как будто Бергвид конунг подарил ей само свое сердце.

Эйра без труда разобрала семь рун, обвивавших золотое кольцо. Это заклинание было признанием в любви; ей казалось, что Бергвид создал это кольцо одним усилием воли, нарочно для нее, и она изнемогала под грузом своего счастья. Сердце билось сильно и горячо; вершины гор, голубое небо, белые облака кружились вокруг нее, как будто предстояло родиться новой вселенной с новым солнцем. Заклинание любви! Любви и верности! Взор конунга через горы и дали читал в ее душе, его сердце живо откликнулось на зов ее сердца! Это судьба! Судьба предназначила их друг для друга, и не зря само имя Бергвида конунга уже давно вызывало трепет в ее душе. Эйра не сводила глаз с алого камня, любовалась им целыми днями, поворачивая руку под солнцем то так, то иначе; ей уже казалось, что она носит на руке, у всех на виду, свое собственное сердце, источающее этот горячий, пламенный свет.

Ветер и облака пели ей об одном: Бергвид конунг полюбил ее! Эйра ходила по долине, ничего не видя перед собой и не замечая земли под ногами. Она словно хотела найти место, где поместилась бы ее любовь, но не могла – всей Вселенной было бы мало. Любая мелочь, которую она когда‑то слышала о нем, теперь стала драгоценностью, полной глубокого и прекрасного значения. Образ Бергвида рос и рос в ее воображении и уже стоял вровень с горами, как один из бессмертных богов. Само имя его теперь приобрело какой‑то особый смысл, и Эйра мысленно вслушивалась в каждую его часть, будто имя могло открыть ей саму его душу. «Берг» – «гора», «вид» – «широкий»; самые простые слова, встречающиеся во многих разных именах, вдруг показались исключительными, созданными и предназначенными только для него. И Эйра с чувством любви касалась взглядом каждой горной вершины вокруг, потому что у гор было с ним общее имя.

Все мелочи обыденной жизни утратили смысл, Эйра ступала по облакам, вокруг нее носились образы героев древности, живущие в сказаниях. Как заклинание, Эйра повторяла про себя строки из древней песни, которая казалась ей песней ее собственной судьбы:

…конунгу дева

тогда полюбилась.

Сказала ему,

что Сигмунда сына

она полюбила

прежде, чем встретила.[17]

«Полюбила прежде, чем встретила!» Этих слов ей хватало, чтобы слить чувства валькирии Сигрун со своими и вместе с ней унестись от земли и от века – в вечность!

Хёдбродду я

в походе обещана,

но за другого

хотела бы выйти…[18]–

твердила она шепотом, вспоминая, что Вигмар и Асольв задумали выдать ее за Бьёрна. Не питая к воспитаннику отца ровно никаких чувств, Эйра прежде не думала об этом, полагаясь на судьбу, но теперь старый замысел приобрел огромную важность: ведь это было препятствие на пути ее любви, препятствие, которое делает саму любовь еще горячее, ярче, выше! В мыслях ее само слово «другой», намекающее на Бергвида, вспыхивало и сияло, как капля росы под солнцем, жаркими радужными огнями. Ей приходилось таить свою любовь, как и той, ее древней сестре, и слезы горячего восторга вскипали на глазах, когда при смутном воспоминании о препятствиях Эйра ощущала, как много сходства между нею и Сигрун:

…страшен мне гнев

старшего родича:

волю отца

я не исполнила…[19]–

повторяла она, страстно желая, чтобы разразился над ее головой чей‑то страшный гнев и дал возможность его выдержать, как бурю, доказать силу и стойкость своей любви.

Сразу после приезда Бьёрн послал геста на Золотое озеро – рассказать Вигмару о новостях. Но гест вернулся и сообщил, что в Железном Кольце уже все знают: туда приехала жена Бергвида Хильдвина, да еще в придачу объявила о своем разводе с мужем!

– О разводе! – воскликнула Эйра и упала на скамью, прижимая руку к бьющемуся сердцу.

Эта новость ее потрясла, но тут же она сообразила, что иначе и быть не могло. Бергвид конунг предназначен для нее, и теперь, когда пришел срок, судьба убирает все преграды между ними.

Однажды утром Эйра заметила, как ветки хвороста возле кухонного очага упали из рук служанки и сами собой сложили руну «вин» – руну счастья. Она захлопала в ладоши и засмеялась, уверенная, что это – счастливое предзнаменование ей.

Выйдя в долину, она шла по тропинке под соснами и вдруг споткнулась: выступившие из земли сосновые корни расположились руной «хагль» – суровое предостережение о грозящих бедах. Эйра остановилась и не смела идти дальше, настороженно огляделась, будто спрашивая у духов соснового бора, не скажут ли они ей еще чего‑нибудь. Сосны шумели на ветру, но, сколько Эйра ни вслушивалась, она ничего не могла разобрать. Непонятная сила тянула ее назад, домой, туда, где есть люди и могут быть новости. Уже не первый день она бессознательно ждала новостей, ждала их каждый раз, возвращаясь домой, и сейчас вдруг ожидание стало нестерпимым. И Эйра осознала, что этот теплый летний день, так похожий на все остальные, совсем на них не похож, он совсем другой. Совсем другой! Это всегда так: то, что ты ждешь или чего совсем не ждешь, может случиться в любой миг – и все изменится. Она почти бегом бросилась назад.

Ворота усадьбы стояли открытыми, во дворе толпилось много чужих людей и лошадей. Эйра вошла, с замирающим сердцем оглядываясь, – все эти люди и лошади казались необычными, на каждом из них, на человеке или животном, лежал отпечаток, какой‑то тайный знак того, кого она никогда не видела, но так хорошо знала. У самых ворот ее перехватила служанка, Альдис:

– Иди скорее переодевайся! У отца важные гости. Пойдем через заднюю дверь – там в гриднице сидят, а ты вся растрепалась. Бродишь весь день, как дух… Ну, идем, идем.

Эйра послушно пошла за служанкой, едва передвигая ноги. Сердце проваливалось куда‑то на желудок и неуверенно билось оттуда; от страшного волнения руки и ноги холодели; от судорожной внутренней дрожи было почти больно. Если бы не Альдис, сама Эйра едва ли справилась бы с одеждой: даже просунуть руку в рукав рубахи оказалось невероятно сложно, все выходило как‑то нескладно, неловко. Альдис торопилась, причесывая ее, дергала гребнем ее густые, тонкие, пушистые и потому непослушные волосы, но Эйра ничего не замечала. Только когда служанка достала коричневое платье с красивой белой тесьмой на груди, нашитой старинным узором в виде угловатого, сложного переплетения лент, Эйра ахнула и замахала руками:

– Нет, нет, не это! Это нельзя!

– Хорошее платье! – ворчала Альдис, убирая его в сундук и пытаясь поскорее нашарить другое. – Чего еще надо…

Она, конечно, уже не помнила, что именно в этом платье Эйра говорила с Торвардом ярлом в Стоячих Камнях, и потому надеть его сейчас ей казалось неуважением к конунгу.

– Нет, лучше это! – Эйра вдруг передумала. – Это оно. Платье моей судьбы…

Ведь в те мгновения, когда с неба к ней сошли видения розовых гор и внушили надежду, на ней оставалось это же самое платье.

Альдис озадаченно посмотрела на нее, но это решение избавляло ее от хлопот, и она закрыла крышку сундука. Йомфру Эйра всегда была горазда на причуды, домочадцы привыкли и не удивлялись.

Эйра вышла в гридницу в красной шелковой рубахе, в светло‑коричневом, с белой тесьмой платье, с вышитой мелким речным жемчугом лентой на лбу, которая так красиво смотрелась на ее пушистых темных волосах. Но главным ее украшением был перстень с красным камнем; свое пылающее жаждой любви сердце она несла на руке и собиралась навсегда отдать вместе с этой рукой. Еще ничего не было сказано, все пережитое пока оставалось лишь плодом ее воображения, но Эйру не покидало чувство, что она идет навстречу повелителю своей судьбы.

При ее появлении незнакомые гости встали, хозяева поднялись за ними. Кроме Асольва с женой и бабкой Уннхильд, присутствовал кое‑кто из его старших хирдманов и Бьёрн, по молчаливому согласию как бы занявший место Лейкнира.

– Это моя дочь, – сказал Асольв, хотя и так было ясно. – Мы ждем тебя, Эйра. Поприветствуй нашего гостя. Это Бергвид конунг.

Он занимал почетное гостевое место; глянув на Бергвида, Эйра уже не могла оторвать глаз. Он оказался не таким, как она ожидала, – и в то же время именно таким. Не чувствуя пола под ногами, Эйра медленно шла к нему, не зная, что сказать. Первый взгляд на это обветренное, резковатое лицо обжег ее; внутри по всему телу пробежала мгновенная горячая молния, и ей казалось, что молнию видно даже снаружи.

Бергвид пытливо смотрел на нее. При первом взгляде хозяйская дочь не показалась ему особенно красивой – лицо бледное, лоб высокий, а подбородка почти нет, какое‑то невнятное лицо. Он даже был разочарован, после рассказов Бьёрна ожидая увидеть красавицу. Но едва он встретился с ней взглядом, ее глаза поразили его – их темный, глубокий, страстно блестящий взор пронзил его и согрел, и уже все лицо, освещенное этими глазами, казалось прекрасным. Никогда в жизни Бергвиду не приходилось видеть такой необычной женщины. Алый цвет ее рубахи, пышное облако темных волос, сияющие глаза создавали впечатление чего‑то небесного, напоминали о валькириях.

– Я рад, что ты приветствуешь меня в твоем доме, Эйра дочь Асольва, – сказал Бергвид, сам не заметив, что говорит то, что должна была сказать она. – Я много слышал о тебе…

– И я много слышала о тебе, конунг, – тихо, едва владея голосом, ответила Эйра. – Я так ждала… Так хотела тебя увидеть… Поверь мне… Никакие дары не могли бы больше порадовать меня…

Она подняла руку с перстнем и прижала ее к груди; ей хотелось высказать ему весь тот восторг, который в ней зажег его подарок, выплеснуть все то море чувств, что бурлило в ней, но слов не находилось и дыхания не хватало.

Бергвид сначала удивился, но потом узнал кольцо, снятое с тела убитого слэтта, и вспомнил, что послал его ей через Бьёрна вместе с другими вещами из добычи.

– Я рад, что тебе понравился мой дар, – сказал он. – Я всегда рад дать моим друзьям доказательства дружбы.

Эйра смотрела на него все тем же обожающим взором: эти простые слова казались ей вершиной благородства, щедрости, доблести. И она видела в них признание, что он угадал ее чувства к нему и ценит их. Он знает, что она предана ему всей душой. Какое счастье!

Наконец все снова уселись, разговор продолжился. Эйра ловила ухом имена Бергвидовых ярлов, приехавших с ним: Стейнрад Жеребенок, Асгрим Барсук, Грют Драчун, Ульв Дубина, но не понимала, что они означают. Ярлы много рассказывали, превознося доблесть Бергвида конунга, и она слышала только то, что имело к нему отношение, в чертах его лица читая подтверждение каждого слова. Самих говоривших она не замечала. Грют Драчун, молодой, довольно красивый, дерзкий по виду парень, с такой огромной серебряной гривной на шее, что она могла быть похищена только с идола из святилища, старался обратить на себя ее внимание, но к этому имелось только одно средство – назвать имя Бергвида конунга.

Сам Бергвид говорил мало, но все, что он говорил, казалось Эйре умным, благородным и исполненным какого‑то тайного смысла, который обязательно нужно разгадать. Она не сводила с него глаз, упиваясь каждой чертой его лица и видя в нем благородство и мужество всех героев древности. Мать шепотом подсказала ей, что нужно бы поднести кубок и ему, и его ярлам; Эйра поднялась, но шла по гриднице так осторожно, точно под ногами ее была не сухая, утоптанная поколениями предков земля, а скользкий неровный лед. Она боялась расплескать кубок; руки ее дрожали, соприкоснувшись с руками Бергвида, и его руки казались ей горячими, как огонь.

– Вигмар Лисица предал меня и всех квиттов, когда обручил свою дочь с этим мерзавцем Хельги сыном Хеймира! – говорил Бергвид, сжимая кулак, и сердце Эйры переполнялось негодованием против людей, которых он считал недостойными.

Ей не казалось странным, что Вигмар Лисица, который столько лет был им, в общем‑то, добрым соседом, хотя не упускал случая показать свое превосходство, оказался таким низким человеком. Странно, что она не понимала этого раньше, хотя про обручение Альдоны с Хельги ярлом знала давным‑давно! Но конечно, так и есть, – это обручение и не могло быть ничем иным, кроме как предательством. Она, глупая женщина, не понимала этого, а он, конунг, понял сразу.

– Вигмар Лисица хочет сам править на Золотом озере, как конунг! – говорил Бергвид, и Эйра кивала, показывая, что она во всем согласна с его словами. – Он самовлюблен, заносчив, дерзок! Он никого не уважает, кроме себя, только за собой одним признает права на власть! Какие права на власть могут быть у выскочки, у безродного бродяги! Он жаден, он думает только о себе! Он не думает обо всех квиттах! Он заботится только о собственной славе, о собственном богатстве! Потому он не хочет признавать власти законного конунга квиттов. Но я не позволю ему! Этого брака не будет!

– А в придачу он еще принял у себя твою жену… или, лучше сказать, твою бывшую жену, – добавил Асольв. – Ты ведь знаешь, что фру Хильдвина уехала к нему и объявила о разводе с тобой?

Бергвид удивился, в лице его промелькнула яркая досада: он не терпел, чтобы решали за него, даже если само решение его устраивало. Эйра с мгновенной болью в сердце вглядывалась, не огорчило ли его это известие. Но его лицо тут же приняло небрежно‑презрительное выражение: пусть никто не думает, что та коварная женщина имеет власть хоть как‑то его задеть!

– Я рад, что она избавила меня от забот! – сказал он. – Она может отправляться хоть к Вигмару Лисице, хоть к Фенриру Волку, и пусть не боится, что я потребую ее назад! Там, у Вигмара, ей самое место! Два локтя от одного полотна!

Он посмотрел на Эйру, и ее облило чувство счастья: в этих словах отречения от прошлого, в этом взгляде, искавшем понимания, она увидела прямой призыв разделить его будущую судьбу, занять освободившееся место.

Ничего особенного не было сказано, но Эйре мерещилась между ними какая‑то важная связь. Она раньше обычного ушла в девичью: ей требовалось время и покой, чтобы волнение взбудораженной души хоть чуть‑чуть улеглось. Все потоки сил души и тела в ней перемешались, взбаламутились; почти не прикасаясь к ней, Бергвид как бы взломал двери ее души и заставил все внутреннее здание перестраиваться, приспосабливаться к нему. Ночью Эйра спала плохо и беспокойно; ей мерещилось, что он рядом, его темные глубокие глаза не отпускали ее взгляд, его низкий, хрипловатый, страстно взволнованный голос, какого она еще не слышала наяву, что‑то шептал ей неразборчиво в самые уши. Проснулась она с чувством беспокойного нетерпения: хотелось скорее увидеть его снова, чтобы душа могла продолжить трудную работу приспособления к чужой душе и скорее довести до конца.

Ей пришлось подождать: гости, утомленные долгой дорогой, еще спали. Когда Бергвид вышел, лицо его казалось бледным, черты обострились, глаза смотрели устало, и сердце Эйры переворачивалось от нежности и сострадания. Она отдала бы свою жизнь, чтобы помочь ему.

Несколько дней прошло так же: Бергвид был вял по утрам и воодушевлялся к вечеру, они с Асольвом вели бесконечные разговоры о низости слэттенландских конунгов и Вигмара Лисицы, Эйра слушала и сострадала ему, вынужденному все время думать о своих врагах. Однажды он заговорил о своей матери, показал ее зеленые стеклянные бусы, которые носил на шее в память о ней – ему привезли их вместе с известием о ее смерти. Душа Эйры трепетала; само имя его матери, женщины, давшей ему жизнь, казалось ей священным, как имя богини. Далла – «красавица». И уже невольно рождались мысли, что если у нее когда‑нибудь будет дочь, то она непременно назовет ее Даллой: и в память этой женщины, и просто потому, что лучше этого имени нет.

Каждый, кто знал Бергвида сына Стюрмира, удивился бы, увидев его в эти дни в усадьбе Кремнистый Склон. Хильдвина дочь Халльбранда, пожалуй, не узнала бы своего упрямого, самодовольного, обидчивого и безжалостного мужа. Никогда в своей жизни он не был так спокоен, сдержан, разумен и учтив, как в эти светлые дни уходящего лета. Возможно, уже очень давно ему не случалось бывать среди достойных людей, так хорошо к нему относившихся; здесь ему верили и почитали его, и не приходилось снова и снова доказывать свое превосходство, защищать и утверждать свое болезненное, отчаянно страдающее самолюбие. Эти люди считали его тем, кем он всю жизнь стремился быть, – конунгом, великим героем, мстителем за обиды своего племени. И в нем ожили все те качества, присущие герою, которым раньше жестокая борьба самоутверждения не давала развернуться: он невольно стал благороднее в мыслях, сдержаннее в словах, он мог презирать Хельги ярла и Вигмара Лисицу, смотреть на них свысока, и оттого его ненависть к ним ослабла. Сам будучи сыном рабыни, Асольв старательно избегал малейших намеков на рабство, и Бергвид мог быть уверен, что в этом доме даже мимоходом не заденут его незаживающую душевную рану. Здесь в нем видели сына Стюрмира конунга; покладистый Асольв давно уже простил Стюрмиру конунгу убийство своего отца Фрейвида Огниво и видел в нем великого правителя, которого сломила жестокая судьба и смерть которого стала гибелью державы квиттов. А Бергвид был его сыном, наследником всех его прав, надеждой на возрождение племени. Здесь на все смотрели почти глазами самого Бергвида; с этими людьми он отдыхал душой и потому считал их самыми добрыми из всех, кого ему только случалось встречать. И Эйра, глядевшая на него все тем же страстно‑восторженным взором, что и в час первой встречи, казалась ему самой умной, доброй, благородной и прекрасной женщиной в мире. Женщиной, в которой судьба наконец‑то послала ему то, чего он заслуживает.

Дней через семь или восемь Асольв рано утром вошел в девичью, когда там только начали подниматься. Эйра сидела на лежанке в одной рубахе, расчесывая волосы; она нарочно медлила с выходом, наслаждаясь ожиданием того мгновения, когда увидит его. Ей доставляла живое блаженство та мысль, что он здесь, в доме, что она сможет видеть его целый день – как вчера, как и завтра. При виде отца она невольно привстала, ее рука с гребнем замерла. Отец пришел не просто так, его приход что‑то предвещает. От волнения ее лицо побледнело и стало казаться совсем некрасивым. В сероватой простой рубахе, окутанная густым облаком пушистых темных волос, она сейчас походила на лесную ведьму. Но отец слишком к ней привык и не обращал внимания на перемены ее духа и внешности, зависимой от духа и столь же переменчивой.

– Послушай, дочь моя, что я тебе скажу, – начал Асольв, сев на край ее лежанки и положив ладони обеих рук на колени. Служанки, зевающие и протирающие глаза, утихли, замерли и настороженно ловили каждое слово. – Вчера вечером Бергвид конунг говорил со мной. Он хочет взять тебя в жены. Сегодня мы должны дать ему ответ. Что ты скажешь?

– Я… – Сердце Эйры снова оборвалось куда‑то в пропасть, как будто сейчас, при произнесении этих слов, какая‑то злая сила могла помешать назначенному судьбой. – Он обручился со мной, когда прислал перстень. Я полюбила его прежде, чем встретила. Он назначен мне… Я должна…

– Ты должна или ты хочешь? – размеренно уточнил Асольв, привыкший к тому, что понять ее бывает нелегко. – Ты говоришь, что полюбила его?

– Да. – Эйра кивнула.

– Но только… Ты должна понять. Бергвид конунг – тяжелый человек, – осторожно подбирая слова, предостерег Асольв. – Когда человек приезжает свататься, он всегда ведет себя учтиво. Потом все будет иначе. У него тяжелый нрав, об этом мы так много слышали, что сомневаться не приходится.

Асольв намеревался до конца выполнить свой отцовский долг, но этот разговор давался ему тяжело. Отказать Бергвиду он не решался и согласию дочери обрадовался; но радости мешали предчувствия множества сложностей и бед, и он предпочел бы, чтобы конунг не затевал этого сватовства.

– Неважно, – шептала в ответ Эйра, почти не слушая отца и зная одно: пришел час судьбы. – Пусть… Я люблю его… Какой он есть… Мне все равно.

– И еще одно я должен тебе сказать. Правда, это больше волнует нас с матерью, но и тебе надо об этом помнить. Если мы обручим тебя с Бергвидом конунгом, Вигмар Лисица станет нашим врагом. Ведь он думал женить на тебе Бьёрна.

– Пусть, – так же отвечала Эйра. Отец мог бы сказать вместо «Вигмар Лисица» хоть «Фенрир Волк» – все это уже было далеко и безразлично ей.

– Ты не забыла, что на Золотом озере живет твой брат? Если все выйдет так, как я опасаюсь, может статься, мы больше никогда не увидим Лейкнира.

Эйра молчала, и Асольв видел, что имя брата для нее сейчас ничего не значит. Впрочем, как сказала фру Эйвильда, за благополучие самого Лейкнира можно не бояться. В Каменном Кабане у него есть защитник, перед которым бессилен даже сам грозный Вигмар Лисица, как сам Асольв бессилен перед желаниями Эйры.

– Ну, хорошо. – Хёвдинг с трудом поднялся, как будто за время этого недолгого разговора на плечах его вырос тяжелый мешок. – Конунг – не тот человек, которому можно легко отказать хоть в чем‑то. И уж если ты сама этого хочешь… Будь что будет, и да хранят нас силы Стоячих Камней!

В тот же день Асольв Непризнанный позвал в усадьбу кое‑кого из ближайших соседей и объявил им об обручении своей дочери Эйры и Бергвида конунга. Свадьбу назначили на время осенних жертвоприношений – осторожный Асольв не хотел торопиться. Ждать было еще долго, но Эйру отсрочка не огорчила. Ее любовь принадлежит вечности, и месяц‑другой не имеют значения.

После объявления о сговоре Бергвид взял ее за руку и посадил рядом с собой, и она повиновалась с мыслью, что отныне ее место в жизни – рядом с этим человеком.

– Ты будешь меня любить? – спрашивал Бергвид, горячо сжимая ее руку и настойчиво заглядывая в глаза.

– Я люблю тебя, конунг, – отвечала Эйра, и ее голос дрожал от переполнявшей сердце нежности. Ей хотелось говорить ему о своей любви много‑много, но все приходившие на ум слова казались плоскими, затасканными, пустыми, недостойными ее живого, искреннего, неповторимого чувства к нему. – Я люблю тебя… Ты – солнце мира… Я всегда любила тебя, даже когда еще не видела. Я всегда знала – тебе нет равного. Я счастлива… Я всегда буду с тобой.

– Ты всегда будешь меня так любить? – тревожно и требовательно шептал Бергвид, близко склоняясь к ее лицу, и она чувствовала на своей щеке жар от его дыхания. – Всегда? Что бы ни случилось? Тот, кого мы любим, может обидеть… Ты выдержишь это?

– Ах, конунг! – Эйра вздыхала, эти опасения казались ей смешными. – Ты ошибаешься. Ты не можешь меня обидеть, именно потому не можешь, что я люблю тебя. Я все прощу тебе, я на все соглашусь, только бы ты был… Просто на свете. Что бы ты ни сделал… Возьми мою жизнь – я буду счастлива. Ты – мой бог, я живу на свете только для тебя.

Таких слов Бергвид сын Стюрмира не слышал никогда и ни от кого, но его неутолимо страдающая душа жаждала именно этого. Столько лет он провел в борьбе, и вот чья‑то жизнь сама предавалась ему, словно судьба, с которой он всю свою жизнь боролся, наконец уступила и позволила вырвать награду. Бергвид порывисто обнял Эйру и поцеловал так крепко, точно хотел навсегда запечатать на ее губах эти слова, эти клятвы, чтобы она навек сохранила их и никогда не переменилась к нему. Это была та любовь, в которой он нуждался, – та, что не рассуждает и не судит, та, что отдает все, не требуя взамен ничего.

Когда несколько дней спустя он уехал, Эйра осталась как в тумане. Ее невероятные мечты стали явью: на ее пальце сверкал его перстень, ее руки помнили пожатия его горячих загрубелых рук, на ее губах горели его поцелуи, в ушах звучал его голос, его настойчивый шепот – его образ окружал ее и держал в плену, не давал даже подумать о чем‑то другом. Он околдовал ее, он вытеснил из ее сердца весь мир и властвовал там, как хотел бы властвовать в мире. Она дышала горячим чувством любви, любовь была ее кровью, ее воздухом и хлебом. Для нее существовал только Бергвид, а весь зримый мир растаял и исчез. Как безумная, с горящим и отстраненным взором, Эйра бродила по долине и по склонам гор, точно искала место, где могла бы сложить свою любовь. Но как его найти – вся Вселенная не могла бы вместить ее.

Известие о том, что Бергвид конунг обручился с Эйрой дочерью Асольва, на Золотое озеро привез Бьёрн. Асольв ясно осознавал, что грозный сосед будет весьма недоволен, страшился в душе, но решил не затягивать неведение Вигмара и свое мучительное ожидание: чему суждено случиться, пусть оно случится поскорее!

Сам Бьёрн сильно сомневался, что будет наилучшим вестником. После свершенных «подвигов» мысль о встрече с отцом приводила его в ужас, который он не мог побороть.

– Это для тебя прекрасный случай вернуться домой! – уговаривала его фру Эйвильда, а сама думала с тоской, вернется ли домой когда‑нибудь ее собственный сын Лейкнир. – Не навек же ты покинул отца! А сейчас подходящий случай: он будет слишком занят нашими новостями, чтобы еще думать о твоих провинностях!

Бьёрн изобразил «жабью морду» – с поднятыми бровями и по‑дурацки растянутыми губами – в знак недоверия к ее словам и насмешливой покорности судьбе. У его отца хватает ума думать о совсем разных вещах одновременно, иначе он не был бы грозным и могущественным Вигмаром Лисицей!

– Ну, не убьет же он тебя, в самом деле! – вздохнула фру Эйвильда и снова подумала о своем сыне.

Когда Бьёрн, встреченный недоверчивыми и насмешливыми взглядами, появился в гриднице Каменного Кабана, сам Вигмар только что вернулся с поля, где присматривал за убирающими рожь работниками, и едва успел положить пыльный плащ на скамью.

– Не верю своим глазам! – воскликнул он, увидев в дверях знакомую светловолосую голову. – Ты ли это, великий герой? Что же ты покинул своего вождя? Или тебя обделили добычей? Ты, как мы слышали, очень храбро бился против будущих родичей твоей сестры! Уж не твоей ли могучей рукой был сражен Рагневальд Наковальня? Ведь ты получил его пояс, наверное, не без заслуг? Ибо получать незаслуженное так же стыдно, как упускать принадлежащее по праву.

Бьёрн не смел даже оглядеться. В словах отца звучала неприкрытая издевка, и он даже не мог поднять глаза, чтобы встретить гневный, пронизывающий до костей взгляд. На самом же деле все обстояло еще хуже, чем ему представлялось: самим правом войти в этот дом он был обязан уговорам Альдоны, Эгиля и Гьёрдис. Как отец, Вигмар с облегчением увидел одного из девяти, но отнюдь не лишнего сына живым и здоровым, но как глава рода он не мог примириться с его поступком. Хальм, Гейр Длинный и Хлодвиг настаивали, чтобы Бьёрн был навсегда изгнан из рода и лишен права называться сыном Вигмара; поскольку он являлся побочным сыном, Вигмар мог от него отречься, не слишком вредя своей чести. Отговорили его Эгиль и Альдона, упирая на то, что изгнание может толкнуть Бьёрна на еще более худшие проступки. Нельзя же заставить весь свет забыть, что он – сын Вигмара Лисицы!

Прослышав о возвращении Бьёрна, в гридницу сбежались все родичи и домочадцы, кто находился поблизости. Одни вернулись с полей, другие пришли из кузницы, от рудных разработок, от плавильных печей, – все были заняты, все работали на благо рода, и только он один пропадал невесть где, служил недругу своего отца… Со всех сторон на него смотрели негодующие, недружелюбно‑любопытные глаза. Хлодвиг издевательски усмехается: дескать, если кто родился от девки с хутора, то где уж от него ждать ума и чести? С сочувствием смотрели только Альдона и Эгиль, еще пахнущий горячим железом после целого дня возле наковальни. Но они молчали: побег Бьёрна имел самые глупые основания, а за свою глупость надо отвечать.

– Что ты молчишь? – по виду спокойно спросил Вигмар, но от его голоса у Бьёрна подгибались колени. Дикий гнев Бергвида Черной Шкуры был пустяком по сравнению с этим спокойствием.

– Я же не знал… – пробормотал Бьёрн наконец, поскольку от него ждали ответа. – Я же не знал, что ему взбредет в голову напасть на Рагневальда. Я думал, он будет биться с фьяллями. Он их ненавидит, а они ведь наши давние враги…

Сам Вигмар в молодости прославился, сражаясь против фьяллей, но сейчас напоминание об этом не смягчило его.