Год 1860‑й 13 page

– Если вы хотите заявить протест против моих приказов, лейтенант, – весело сообщил Клинтон, – я с удовольствием занесу его в судовой журнал.

Сняв, таким образом, с себя ответственность за участие в военных действиях на территории иностранного государства, лейтенант Денхэм испытал несказанное облегчение. Когда Клинтон заявил, что берет на себя командование десантным отрядом, а корабль оставляет на Денхэма, первый лейтенант порывисто потряс капитану руку.

– Удачи вам, сэр! – выпалил он.

Отряд погрузился в две шлюпки. Первым в проход между рифами прошел вельбот, за ним следовала гичка. Как только вельбот коснулся дна, Клинтон выскочил с абордажной саблей в руке и побрел по колено в теплой, как парное молоко, воде к ближайшей дхоу. За ним последовало пять человек.

Едва капитан взбежал по трапу и запрыгнул на палубу, из кормовой каюты выглянул арабский часовой и навел на него джезайль. Целился он в голову, в упор, и Клинтон инстинктивно ударил клинком, отбивая длинный ствол вверх. Щелкнул кремневый замок, грохнул выстрел, слепящее облако дыма и горящего пороха обожгло лицо и опалило брови. Дым еще не рассеялся, а часовой, отбросив разряженное ружье, уже перескочил через борт и, спотыкаясь, помчался по песку к пальмовой роще.

– Обыскать и поджечь! – отрывисто скомандовал Кодрингтон.

Он бросил беглый взгляд на другие дхоу. Одна уже горела: в рассветной мгле ярко блестели языки пламени, поднимаясь высоко вверх почти без дыма; парус почернел, как сухой лист, слышался треск сухих досок корпуса и кормовой каюты. Матросы из десантной команды прыгали в воду и пробирались к следующему судну.

– Горит, сэр, – доложил запыхавшийся боцман.

В лицо Клинтона ударил порыв горячего ветра, а воздух над главным люком задрожал от жара.

– Пора уходить. – Капитан спустился по трапу на утоптанный влажный песок. Пламя за спиной ревело, как стая диких зверей.

Впереди была самая большая дхоу водоизмещением тонн в двести. Клинтон добрался до нее первым, на пятьдесят шагов опередив всех.

– Проверьте, нет ли кого‑нибудь внизу, – приказал он.

Один из матросов тащил под мышкой свернутый в рулон вышитый молитвенный коврик.

– Отставить! – рявкнул капитан. – Никакого мародерства!

Матрос неохотно бросил драгоценную добычу в люк, и жаркое пламя алчно поглотило ее, точно подношение Ваалу.

Когда отряд достиг пальмовой рощи, все восемь дхоу на берегу яростно полыхали. Обгоревшие мачты рушились, свернутые паруса исчезали в ярких вспышках пламени. На одном из горящих судов с грохотом взорвался бочонок с порохом, и на несколько секунд над пляжем висел столб черного дыма, похожий на гигантского осьминога, пока ветер не отнес его за рифы. Ударная волна погасила пламя, но от корабля остались лишь деревянные обломки, раскиданные по всему пляжу.

– На борту никого? – спросил Клинтон.

– Нет, сэр. – Боцман тяжело пыхтел, раскрасневшись от волнения. – Все на месте.

Клинтон сухо кивнул, скрывая облегчение, и потратил несколько драгоценных минут, чтобы построить отряд и дать людям перевести дух.

– Проверить ружья!

Затворы послушно защелкали.

– Примкнуть штыки!

Металл лязгнул о металл, стволы «энфилдов» ощетинились длинными клинками.

– Если будет сопротивление, то в городе.

Капитан окинул взглядом неровную шеренгу. «Они не морские пехотинцы и не солдаты‑красномундирники, – подумал он с внезапным теплым чувством. – Может, и не обучены шагистике, но зато сильны духом и сообразительны, не то что куклы, вымуштрованные для парадов».

– Вперед!

Он взмахнул рукой и повел отряд по пыльной улице между глинобитными домиками с плоскими крышами. Над городом стоял запах древесного дыма и сточных вод, риса с шафраном и топленого масла из молока буйволицы.

– Может, подожжем? – Боцман презрительно указал большим пальцем на обшарпанные стены.

– Нет, наоборот, защитим, – сурово сказал Клинтон. – Шейх – наш новый союзник.

– Есть, сэр, – озадаченно буркнул боцман.

Клинтон посмотрел на него и вздохнул.

– Нам нужен лагерь невольников, – пояснил он.

Моряки плотным строем шагали по улице. У развилки дороги они остановились.

Жара стояла удушающая, тишина предвещала надвигающуюся угрозу. В полном безветрии стих даже вечный перестук жестких пальмовых листьев. Издали слабо доносился треск горящего дерева на берегу, над головой кружили с хриплым карканьем вездесущие африканские вороны, но ни в домах, ни в густых кокосовых рощах не видно было ни души.

– Не нравится мне это, – проворчал матрос за спиной Клинтона.

Его можно было понять. Вдали от родной палубы моряк всегда чувствует себя чужим, а здесь их всего четыре десятка, меж тем как вокруг тысячи невидимых, но от этого не менее опасных врагов. Клинтон знал, что времени терять нельзя, иначе эффект внезапности будет потерян, но на мгновение задержался у развилки. Его внимание привлек бесформенный предмет справа у обочины: обнаженное черное тело – раб, затоптанный во вчерашней панике.

«Значит, лагерь работорговцев в той стороне», – решил Кодрингтон.

– Тише! – скомандовал он и, наклонив голову, внимательно вслушался в слабый шорох.

Похоже на шелест ветра – но воздух был недвижен. Пламя тоже осталось далеко позади. Отдаленный гул сотен человеческих голосов – вот что это такое!

– Сюда! За мной!

Они кинулись бегом по дороге направо и попали в тщательно приготовленную засаду. Ружейный залп грянул с обеих сторон. Стволы пальм и деревьев кешью тяжелой перламутровой завесой окутал пороховой дым. В нем мелькали призрачные фигуры, закутанные в бурнусы. Они размахивали длинноствольными джезайлями и кривыми, как полумесяц, ятаганами и пронзительно вопили:

– Аллах акбар! Аллах акбар!

Нападавшие, числом около сотни, настроены были решительно. Обнаженная сталь ятаганов зловеще сверкала, холодя кровь в жилах.

– Сомкнуть ряды! – отдал приказ капитан. – Дадим залп, потом возьмем в штыки.

Первая шеренга бегущих арабов неслась прямо на вскинутые штыки. Клинтон обратил внимание, что многие подоткнули полы бурнусов, почти до бедер обнажив ноги, цвет которых варьировался от слоновой кости до табака. Воинов вели седобородые морщинистые старики, что визжали и выли от ярости и жажды крови. Все их жизненное достояние обратилось в кучки пепла на берегу, и они защищали последнее – содержимое бараков, спрятанных среди кокосовых пальм и деревьев кешью.

– Пли! – рявкнул Клинтон.

Грохот винтовок на мгновение оглушил его. Дым повис в полном безветрии плотным непроницаемым облаком.

– Вперед! В штыки!

Капитан бросился в дымовую завесу, споткнувшись о тело араба. Размотавшийся тюрбан, пропитанный кровью, походил на алое знамя султана, развевавшееся впереди.

Перед Кодрингтоном возникли смутные очертания человеческой фигуры. Свист ятагана напоминал шелест крыльев дикого гуся. Клинтон пригнулся, и лезвие пронеслось в дюйме над головой. Прядь волос упала на лицо. Капитан бросился вперед, нанося ответный удар.

С мертвящим хрустом острие клинка вторглось во влажную плоть, скрипнув о кость. Араб выронил оружие и голыми руками ухватился за лезвие абордажной сабли. Клинтон с усилием выдернул клинок из тела. Лезвие скользнуло по бесчувственным пальцам араба – с треском лопнули сухожилия. Воин рухнул на колени, изумленно рассматривая изуродованные ладони.

Капитан догнал своих бойцов. Моряки собрались кучками среди деревьев, смеясь и возбужденно переговариваясь.

– Они удирали, как призовые рысаки, сэр, – окликнул его боцман. – Главный забег, десять к одному на всех! – Он схватил оброненное знамя султана и яростно взмахнул им, пунцовый от радостного волнения.

– Потери есть? – спросил Клинтон.

Воинственный азарт овладел и им. Убийство араба вызвало не отвращение, а, напротив, душевный подъем. В таком состоянии он вполне мог бы вернуться и снять с убитого скальп. Однако ответ боцмана отрезвил его:

– Джедроу ранен в живот, но может идти. У Вильсона разрублена рука.

– Пускай возвращаются на берег, они смогут поддерживать друг друга. Остальные – за мной!

Лагерь невольников обнаружился в четверти мили впереди. Охранники давно разбежались.

Бараки тянулись на полмили по берегам небольшого ручья, служившего одновременно источником питьевой воды и сточной канавой. Убогие строения нисколько не походили на те, что Клинтону приходилось уничтожать на западном побережье, – европейского порядка здесь не чувствовалось. Ограда из древесных стволов, не очищенных от коры, была переплетена веревками из пальмовых листьев. За ней располагались открытые бараки с тростниковыми крышами, где скованные рабы укрывались от зноя и дождя. Однако запах здесь стоял тот же самый. Под навесами гнили трупы – по‑видимому, жертвы эпидемии тропической дизентерии. Верхушки пальм на фоне ярко‑голубого утреннего неба пестрели зловещими черными силуэтами – вороны и прочие стервятники терпеливо ожидали своего часа.

Кодрингтон встретил правителя нового государства Элат у кромки воды. Прилив постепенно заливал груды дымящихся головешек – места последнего упокоения восьми отличных дхоу. Шейх неуверенно семенил по песку, опираясь на крепкое плечо раба, и, не веря своим глазам, обводил потрясенным взором картину постигшего его бедствия. В каждой кучке пепла ему принадлежала одна треть.

У пальмовой рощи шейх остановился передохнуть. Один из рабов поставил в тени резную деревянную табуретку, другой принялся обмахивать повелителя опахалом из пальмовых листьев, отгоняя мух и остужая разгоряченный лоб монарха, покрытый тяжелыми каплями пота.

В довершение несчастья Мохаммеду бен Салиму пришлось выслушать лекцию, которую на ломаном французском и английском прочитал ему Эль‑Шайтан, британский безумец с дьявольскими глазами. Сбитый с толку, не верящий собственным ушам переводчик хриплым шепотом перекладывал его слова на человеческий язык, и шейх встречал каждое новое откровение тихим возгласом «Вай!», возводя взор к небу.

Он узнал, что деревенских кузнецов, попрятавшихся по кустам, разыскали и заставили сбивать оковы с длинных шеренг растерянных невольников.

– Вай! – взвыл шейх. – Неужели этот дьявол не понимает, что рабов уже продали и даже уплатили налог?

Клинтон спокойно объяснил, что поскольку рабов выпустили на волю, их следует отвести обратно в глубь страны, причем шейх обязан послать с ними стражу, чтобы доставить домой в целости и сохранности, и по дороге предупредить встречные невольничьи караваны, что отныне порты Элата закрыты для работорговли.

– Вай! – Из глаз шейха брызнули слезы. – Он пустит меня по миру! Мои жены и дети умрут от голода.

– Эль‑Шайтан советует вам расширить торговлю копаловой смолой и копрой, – замогильным голосом пояснил переводчик, – и в качестве вашего ближайшего союзника будет регулярно навещать вас на своем огромном корабле с многочисленными пушками, дабы удостовериться, что вы следуете его совету.

– Вай! – Шейх в отчаянии дернул себя за бороду, вырвав клок длинных вьющихся волос. – С таким союзником и врагов не надо!

Сутки спустя «Черная шутка» отбыла в бухту Тельфа в сорока милях к северу. Никто даже не подумал предупредить стоявший там невольничий флот о новой политике Элата, которому принадлежали эти земли.

Пять дхоу, что бросили якоря на внешнем рейде, успели перерезать якорные канаты и затеряться в лабиринте мелких коралловых проток и отмелей, в которые канонерка войти не могла. Однако у берега стояло еще шесть небольших судов, а на внутреннем рейде – четыре великолепные двухпалубные океанские дхоу. Два корабля Кодрингтон сжег, а четыре самых новых и крупных снабдил призовой командой и отправил на юг, в Порт‑Наталь, на ближайшую британскую базу.

Через два дня, подойдя к Кильве, он устроил учебные стрельбы. Тридцатидвухфунтовые орудия били залпами с обоих бортов, пока вода в бухте не вскипела пеной от мощных белоснежных фонтанов брызг. Грозное эхо отражалось от дальних холмов и катилось по небу, громыхая, как пушечные ядра на деревянной палубе.

Такая демонстрация силы превратила местного султанского губернатора в трясущийся студень, и его пришлось нести до вельбота на руках, чтобы доставить на тайное совещание к капитану канонерской лодки. Кодрингтон заранее приготовил бланки договора. Губернатор с изумлением узнал, что наследует королевство, на которое никогда не смел претендовать, а также соответствующий титул, слишком грандиозный, а потому влекущий за собой осязаемые, но нежелательные знаки внимания от лица, чье имя мало кто осмеливался произнести вслух.

Сидя в кабинете величественного особняка адмиралтейства, возвышавшегося над Капской равниной, что простиралась в голубоватой дымке до дальних гор готтентотской Голландии, адмирал Кемп поначалу не обратил внимания на первые тревожные сообщения из Порт‑Наталя. Они походили на плод воображения безумца, который слишком долго прослужил в Богом забытом форту и стал жертвой местного душевного недуга, известного как «Эль‑Кафар», часто поражавшего тех, кто жил вдали от общества. Однако в каждой следующей депеше с севера вырисовывались все новые подробности, и отмахиваться стало трудно. В бухту Порт‑Наталь пачками прибывали захваченные суда: на сегодняшний день их накопилось уже двадцать шесть – все большие дхоу, некоторые с грузом рабов.

Губернатор провинции Наталь в отчаянии просил совета у адмирала. С рабами все было просто: их спустили на берег, освободили и тут же направили работать по контракту к отважным джентльменам, пытающимся возделывать хлопок и сахарный тростник на диких землях долины Умгени. Рабочей силы, как всегда, не хватало, местные зулусы мирному труду предпочитали угон скота и пиво, так что губернатор готов был принять от Королевского военно‑морского флота любое количество рабов. То есть работников по контракту – хотя мало кто понимал разницу. Вот только что делать с двадцатью шестью… нет, уже с тридцатью двумя захваченными дхоу? Пока губернатор диктовал послание, в бухту вошла еще одна флотилия из шести судов.

Через две недели одно из призовых судов, зачисленное губернатором во флот колонии, пришло в Кейптаун с пачкой новых писем. Одно из них было от сэра Джона Баннермана, консула ее величества на острове Занзибар. Другое послание прибыло лично от султана Занзибара, с копиями, адресованными министру иностранных дел в Лондоне, а также, что примечательно, генерал‑губернатору в Калькутте. Султан, очевидно, полагал, что в качестве представителя королевы индийский генерал‑губернатор распоряжается во всем океане, как на лужайке у себя под окнами.

Адмирал Кемп вскрыл оба пакета с тошнотворным предчувствием надвигающейся беды.

– О Боже! – простонал он. – О милосердный Иисус, нет! – И, продолжая читать: – Это уже слишком, просто кошмар!

Клинтон Кодрингтон, один из самых младших капитанов в списках адмиралтейства, взял на себя полномочия, которые смутили бы Веллингтона и Бонапарта.

Он присоединил к британской короне обширные африканские территории, ранее составлявшие часть владений султана. Более того, безумец имел наглость вести переговоры с ничтожными местными вождями и сановниками, обещая налево и направо признание империи и полновесное британское золото.

– Боже правый! – Адмирал впал в отчаяние. – Что скажет этот выскочка Палмерстон?

Убежденный тори, Кемп был невысокого мнения о новом премьер‑министре от партии вигов.

После осложнений в Индии, где несколько лет назад вспыхнуло восстание сипаев, британское правительство проявляло большую осторожность, принимая ответственность за заморские территории и отсталые народы. Указания сверху были совершенно четкими, и подвиги капитана Кодрингтона явно шли вразрез с рекомендуемыми принципами.

Борьба за Африку была впереди, а пока внешнюю политику Великобритании определяли жалкие изоляционисты – это адмирал Кемп знал слишком хорошо. Так или иначе, список деяний безумного капитана этим не ограничивался. Хрипя и багровея, Кемп читал депешу консула, а в глазах за золотой оправой очков стояли слезы ярости и отчаяния.

– Когда я доберусь до этого щенка… – Голос адмирала дрогнул.

Капитан Кодрингтон, похоже, единолично объявил султану войну. Однако даже в порыве бешенства Кемп чувствовал профессиональную гордость за размах операций своего подчиненного.

Список, составленный консулом ее величества, включал в себя более тридцати пунктов, поражающих воображение. Щенок шел в атаку на укрепления, высаживал на берег вооруженный десант, жег лагеря работорговцев, освобождая десятки тысяч черных невольников. Он захватывал корабли в открытом море, уничтожал их огнем на якорных стоянках и наводил ужас на все побережье в лучших традициях великого Нельсона.

Однако невольный восторг адмирала перед тактическим гением капитана Кодрингтона никоим образом не уменьшал его решимости отомстить ему за свою, без всякого сомнения, загубленную карьеру.

– На сей раз ничто его не спасет! Ничто! – проревел Кемп, переходя к посланию султана.

В нем чувствовалась рука профессионала, каждый абзац начинался и заканчивался витиеватыми и несколько неуместными расспросами о здоровье адресата, но в промежутках звучали боль, ярость и возмущение, сопровождаемые решительными протестами против нарушенных обязательств и договоров с правительством ее величества. В самом конце автор, не удержавшись, добавил пожелание здоровья и процветания адмиралу и ее величеству королеве Великобритании в этой жизни, а также всяческого счастья в жизни последующей, слегка отступая от оскорбленного тона, преобладавшего в основном тексте.

В пересчете с рупий на фунты стерлингов султан оценивал убытки от разграбления кораблей и освобождения невольников почти в миллион, не считая невосполнимого ущерба для своего престижа и развала торговли на всем побережье. Ряд портов уже не подлежал восстановлению, а система доставки рабов из внутренних районов в прибрежные порты разрушена на многие годы, не говоря уже о нехватке кораблей вследствие бесчинств Эль‑Шайтана. Порты, еще открытые для торговли, кишмя кишели невольниками, терпеливо ожидавшими, когда за ними прибудут дхоу, которые давно превратились в обломки, рассеянные по рифам и отмелям Мозамбикского пролива или же угнаны на юг.

– Ничто его не спасет… – начал адмирал Кемп и осекся.

Его карьере пришел конец. Какая несправедливость! За сорок лет он не совершил ни единого неверного шага, и почетная отставка была так близка…

Адмирал стряхнул горестное оцепенение и начал составлять приказы.

Первый касался всех кораблей эскадры: немедленно, на всех парах, отбыть на поиски «Черной шутки». Как ни печально, пройдет недель шесть, пока приказ дойдет до всех командиров, так как корабли рассеяны по двум океанам. Еще столько же понадобится на то, чтобы найти канонерку, блуждающую в мешанине островов и бухт Мозамбикского пролива.

Однако как только его разыщут, капитан Кодрингтон будет немедленно отстранен от командования, и его обязанности временно перейдут к лейтенанту Денхэму, которому следует как можно скорее привести канонерскую лодку в Столовую бухту.

Адмирал не сомневался, что соберет на Кейптаунской базе достаточное количество старших офицеров, чтобы созвать заседание трибунала. Если доложить Первому лорду, что Кодрингтону вынесен суровый приговор, это отчасти выправит положение.

Следующую депешу Кемп адресовал консулу ее величества в Занзибаре, предлагая сэру Джону Баннерману утешать и подбадривать султана до тех пор, пока ситуация не будет взята под контроль, а также до пришествия из Лондона указаний министерства иностранных дел касательно возмещения убытков и компенсации, хотя на данном этапе, естественно, нельзя брать на себя никаких обязательств или сулить султану каких‑либо обещаний, кроме общих выражений поддержки и соболезнований.

Далее предстояла тягостная задача писать рапорт в адмиралтейство. Документ этот никоим образом не оправдывал действий его подчиненного и не уменьшал степень ответственности командующего. За время своей службы Кемп хорошо усвоил, что любые такие попытки бессмысленны. Однако факты, даже изложенные излюбленным сухим флотским жаргоном, оказались столь впечатляющими, что адмирал крайне устрашился. Почтовое судно простояло пять часов, ожидая, пока он закончит, запечатает и адресует свое послание, которое должно было прибыть в Лондон примерно через месяц, а то и раньше.

Последнее письмо предназначалось командиру канонерской лодки ее величества «Черная шутка». В нем адмирал отвел душу, находя горькое садистское удовольствие в тщательном подборе слов: «корсар» или «пират», «злостный» или «безответственный». Кемп распорядился переписать сей шедевр ядовитой иронии в пяти экземплярах и разослал во всех направлениях всеми доступными средствами, чтобы как можно скорее обуздать щенка.

Теперь оставалось только ждать, и это было хуже всего. Неопределенность и бездействие разъедали душу.

Кемп боялся каждого корабля, прибывавшего в Столовую бухту. Когда на холме гремел сигнальный выстрел и вздымалось облачко дыма, адмирал вздрагивал, ощущая внутри липкий комок страха.

Каждое новое донесение умножало счет разрушений и грабежей. Наконец пришел рапорт от самого преступника, зашитый в брезентовый пакет и адресованный лично адмиралу Кемпу. Депешу доставила призовая команда особо ценной дхоу, длиной свыше восьмидесяти футов и водоизмещением в сто тонн.

Тон, которым капитан Кодрингтон перечислял свои достижения, взбесил адмирала чуть ли не больше, чем сами деяния преступника. В несколько небрежном введении капитан Кодрингтон отмечал, что площадь империи увеличилась примерно на миллион квадратных миль африканских земель.

У него хватило деликатности признать, что, возможно, в некоторых поступках он и превысил свои полномочия: «Моим твердым намерением было, находясь на службе, тщательно избегать любых действий политического характера. Однако по просьбе шейха и имама княжеств Элат и Тельфа, равно как и их народов, ищущих защиты от враждебных и жестоких действий султана Занзибарского, я вынужден был уступить и признать их суверенитет». Впрочем, их светлостей, в особенности первого лорда адмиралтейства, лорда Сомерсета, всегда выражавшего недовольство, когда военные суда использовали для борьбы с работорговлей, такое объяснение едва ли могло удовлетворить. Однако дальнейшее было еще хуже. Капитан Кодрингтон решил поупражняться в чтении проповедей.

«По воле Божией, англичане единственно в силу благородства своей нации несут спасение этим несчастным. Да простят меня их светлости за использование непопулярного ныне аргумента – явный выпад в сторону партии изоляционистов! – однако мне ясно, как африканское солнце, что Провидение уготовило сей континент единственному народу на земле, обладающему добродетелью достаточной, чтобы управлять им для его же блага, тому народу, который сделал Божье откровение своим моральным законом».

Читая это, адмирал Кемп поперхнулся и зашелся в приступе кашля, от которого оправился не сразу.

«Во всем вышеизложенном я не руководствовался никакими личными мотивами или интересами, и менее всего тщеславием, имея единственным стремлением употребить данные мне полномочия на благо Господа и королевы, на благо моей страны и всего человечества».

Адмирал снял очки и уставился на витрину с чучелами певчих птиц.

Чтобы написать такое, нужно быть или величайшим в мире безумцем, или храбрецом – или тем и другим одновременно.

Адмирал Кемп был не совсем прав в своих оценках. На самом деле Клинтон Кодрингтон стал жертвой обычной самоуверенности, вызванной ощущением безграничной власти. Такого многомесячного соблазна не выдержит никакое благоразумие. Тем не менее молодой капитан искренне верил, что выполняет волю Господа, свой патриотический долг и следует духу распоряжений лордов адмиралтейства.

В боевых действиях на суше и на море Кодрингтон проявил высочайшее профессиональное мастерство, причем, как правило, в условиях численного превосходства противника. Ни одного поражения, и потери ничтожные – три человека убитыми и менее дюжины ранеными. Успех омрачало одно‑единственное обстоятельство: «Гурон» все еще находился у побережья, о чем свидетельствовало множество источников. Мунго Сент‑Джон активно вел торговлю, платил не торгуясь и получал самый лучший товар, отбирая его лично или поручая это помощнику, бритоголовому желтокожему великану Типпу. Здоровые и выносливые мужчины и женщины, способные выдержать долгое путешествие вокруг мыса Доброй Надежды и через океан, всегда были в дефиците и стоили дорого.

Клинтон каждое утро просыпался в надежде, что снова увидит величественную пирамиду белоснежных парусов, но яростное тропическое солнце день за днем завершало свой путь по небесам, и надежда таяла, обращаясь в ничто, когда огромный красный диск нырял в океан, чтобы с рассветом возродиться вновь.

Однажды они разошлись с американским клипером всего на день. Сент‑Джон ускользнул из бухты Линди за сутки до прибытия «Черной шутки», взяв на борт пятьдесят первоклассных невольников, и никто на берегу не знал, в какую сторону он свернул, так как корабль ушел далеко за горизонт, прежде чем выбрал курс.

Клинтон решил, что «Гурон» направился на юг, и на всех парах гнался за ним три дня вдоль пустынного побережья, мимо покинутых якорных стоянок, пока с сожалением не прекратил охоту, – Сент‑Джон снова провел его. Что ж, стало быть, он на севере, а значит, торговля не окончена и шансы еще остались. Кодрингтон каждый вечер молился о встрече. Только поквитавшись со старым врагом, можно вернуться в Столовую бухту, подняв на мачте голик – веник из прутьев – в знак хорошо выполненной уборки. На сей раз существовали и доказательства преступления – данные под присягой показания тех, кто продавал Сент‑Джону рабов. Ни пункт об оснастке, ни сомнительное право досмотра больше не имели значения. Кодрингтон твердо верил, что дождется своего часа.

В паруса дул попутный ветер, и капитан чувствовал железную решимость, уверенность в своей правоте и в удаче. Клинтон и держался не так, как прежде: голова гордо поднята, плечи расправлены, даже походка стала тверже. Он чаще улыбался, губы дерзко кривились, а в светло‑голубых глазах появился дьявольский огонек. Отросшие густые усы, золотистые и вьющиеся, придавали ему несколько пиратский вид, и матросы, которые всегда уважали строгие манеры капитана, но не испытывали к нему особой любви, теперь одобрительно восклицали, когда он сходил на берег:

– Удачи, старина Молот!

Таково было его новое прозвище, от выражения «молотом и клещами», в смысле «рвать и метать». Прежде Кодрингтона не удостаивали прозвищем, но теперь – другое дело: они гордились кораблем, собой и своим двадцатисемилетним «стариной»‑капитаном.

– Задай им жару, Молот! – слышалось позади, когда командир, высокий и стройный, с абордажной саблей в руке, в клубах порохового дыма вел их на штурм лагеря работорговцев.

– Вперед, шутники! – подбадривали они друг друга, перескакивая с борта «Черной шутки» на палубу невольничьей дхоу.

Размахивая абордажными саблями и пистолетами, они загоняли работорговцев в их собственные трюмы и задраивали люки или сметали за борт в пасть акулам.

О Молоте и его «шутниках», выметавших последний мусор из Мозамбикского пролива, ходили легенды, и матросы знали об этом. Будет о чем рассказать сорванцам, оставшимся дома, а кругленькая сумма призовых денег послужит хорошим подтверждением.

В таком настроении они вошли в гавань Занзибара, цитадель Оманского султана. Когда неуклюжая канонерка, пыхтя, появилась на рейде Занзибара, словно Даниил в пещере льва, артиллеристы, стоявшие на брустверах форта с горящими фитилями, не смогли заставить себя поднести их к огромным бронзовым пушкам.

Реи «Черной шутки» с рядами матросов в аккуратной белой форме представляли внушительное зрелище на фоне тяжелых грозовых туч. Офицеры были в парадных мундирах с треуголками, в белых перчатках и при шпагах. При заходе в гавань прогремел приветственный салют – что для большинства населения стало сигналом к бегству. Толпы стенающих беженцев наводнили узкие переулки старого города.

Сам султан покинул свой дворец и с большей частью двора укрылся в британском консульстве, расположенном над гаванью.

– Я не трус, – печально объяснял он сэру Джону Баннерману, – но капитан этого корабля безумен. Даже Аллаху неведомо, что он сотворит в следующий миг.

Сэр Джон был обширен телом и любил хорошо поесть. Его внушительное брюшко походило на передовое укрепление замка, цветущее лицо обрамляли пышные бакенбарды, в глазах светился ум, а большой улыбчивый рот свидетельствовал о добродушии и чувстве юмора. Признанный ученый‑востоковед, автор книг о путешествиях с анализом религиозной и политической ситуации на Востоке, а также дюжины переводов малоизвестных арабских поэтов, консул был убежденным противником рабства. Купля‑продажа невольников проходила на площади под самыми окнами его резиденции, и, выходя по утрам на террасу, сэр Джон ежедневно видел, как дхоу работорговцев высаживали очередную партию несчастных на каменную пристань, название которой, «Жемчужные ворота», звучало с жестокой иронией.

Уже семь лет консул терпеливо обсуждал с султаном договор за договором, общипывая по листочку отвратительную буйно разросшуюся поросль, которую, увы, не представлялось возможным эффективно обрезать, не говоря уже о том, чтобы выкорчевать с корнем.

Среди всех султанских владений сэр Джон имел власть лишь над общиной торговцев‑индусов, британских подданных. Указ консула предписывал им немедленно освободить всех своих рабов, грозя за неповиновение штрафом в сто фунтов стерлингов. Однако, поскольку в указе ни слова не говорилось о компенсации, самый влиятельный из торговцев ответил сэру Джону письмом вызывающего содержания. В приблизительном переводе с пушту консулу рекомендовали «провалиться вместе со своими указами».