Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава X. Сделка





 

Ненасытное честолюбие помрачает ум человека, и он не замечает грозящих ему опасностей.

Эзоп

 

Скут-Кох, что по-осетински означает "Отделившаяся роща" или "Оторванная роща", было имением тагаурского алдара[51]Мусы Кундухова.

 

В центре аула, над многочисленными хозяйственными постройками, возвышался большой каменный дом, где жил сам хозяин, которому принадлежали и обширные земли вокруг аула, и крестьяне, которые обрабатывали эти земли.

 

А ведь еще совсем недавно владения Кундуховых были не столь обширны. И даже то немногое, что осталось после смерти отца, Мусе пришлось разделить со старшим братом Афако. Но, видимо, Муса родился в рубашке. Ему, человеку, одаренному от природы, неизменно сопутствовало счастье. Обычно молодые люди, выходцы с Кавказа, выбирали один путь в жизни: военную службу. Так поступил и Муса Кундухов, поступив в военное училище. Обладая такими ценными качествами, как ум, смелость, красота, он быстро продвигался по службе. Впрочем, тогда это было не столь уж трудно. Он хорошо знал свой край, быт, нравы и характер горцев, и поэтому стал для кавказского командования просто незаменимым человеком. И нет ничего удивительного в том, что его награждали, повышали в чинах и наделяли землями, отобранными у земляков. В итоге Муса Кундухов стал владельцем двух тысяч восьмисот десятин.

 

Но жизнь его все время протекала вдали от дома: двадцать лет шла Кавказская война, кроме того, он принимал активное участие в подавлении Венгерской революции. После пленения Шамиля, когда царизм стал вводить в Чечне свое управление, Кундухов был назначен начальником Чеченского округа… Теперь, слава Богу, он дома. Третий год он начальник Осетинского округа.

 

Сегодня, проснувшись довольно рано, Кундухов почувствовал себя как никогда бодрым и свежим. "Так, наверное, чувствует себя перед генеральным сражением полководец, который знает, что предстоящий решительный бой закончится его победой", — думал он, отдавая распоряжения слугам.

 

Ему и в самом деле предстояло тяжелое сражение, и уж если он твердо знал, что непременно выиграет его, то для такой уверенности у него имелись весьма серьезные основания.

 

Дело в том, что на сегодня у него была назначена важная встреча. Он ждал к себе в гости своих чеченских друзей -

Сайдуллу Успанова и Алихана Цугова. Дружба с ними зародилась еще в бытность его начальником Чеченского округа, и он дорожил ею, уверенный, что когда-нибудь извлечет из нее немалую пользу. Одному из знаменитых наибов Шамиля — Сайдулле Успанову — за переход на сторону русских был пожалован чин майора. Его сделали наибом Малой Чечни, а штабс-капитана Алихана Цугова — карабулакским наибом.

 

Облачившись в белую черкеску, что делал лишь в исключительных случаях, опоясавшись дорогим оружием, Кундухов легко сбежал с крыльца. Вороной жеребец уже стоял оседланный, готовый принять на себя хозяина. Кундухов без помощи слуги, одним махом, вскочил в седло и, дав знак Афако и сопровождающим следовать за ним, медленным шагом выехал за ворота.

 

Две недели прошло уже с тех пор, как Кундухов вернулся из Константинополя. Миссия его закончилась успешно. Для генерала разницы между Петербургом и Константинополем не было никакой.

И там, и там он чувствовал себя своим человеком и имел влиятельных друзей, на поддержку которых мог рассчитывать в трудную минуту. Но в этот раз не обошлось без осложнений.

Закубанские переселенцы нагнали на турок такой ужас, что они даже и слушать не хотели о том, чтобы принять еще и чеченцев!

О бедственном положении ранее переселенных в Турцию горцев Кундухов знал многое: он получал сведения из официальных источников, да и те, кому чудом удалось вырваться и возвратиться из уготовленного им ада, распространяли в горах ужасную правду.

 

Но если быть откровенным до конца, то о многом он просто не догадывался, пока своими глазами не увидел полуголых, истощенных и доведенных до полной нищеты горцев. Он просто не представлял себе весь ужас происходившей трагедии и на какое-то время потерял веру и в себя, и в успех своего предприятия. Он не рассчитывал на друзей и не полагался на прежние связи. Но неожиданно помог русский посол в Стамбуле генерал-адъютант Игнатов, получивший из Петербурга подробную инструкцию по поводу переселения чеченцев. От имени своего правительства граф обязался "небольшими партиями, сухопутно, вместе со скотом и домашним скарбом, передать Турции живыми и здоровыми пять тысяч чеченских семейств". Министр иностранных дел Порты Али-Паша в конце концов согласился принять их и разместить на территории между Соганлукским хребтом и озером Ван. Получив согласие в главном, Кундухов изложил далее Али-Паше и свои личные планы. Изложил откровенно и достаточно цинично. Конечно, не ради государя императора, не ради России и не ради спасения чеченцев пошел он на столь огромный риск. Лорис-Меликову он просто бессовестно лгал.

 

Кундухов как человек достаточно умный и в то же время эгоистичный предвидел, что с окончанием войны на Кавказе он лишится своего прежнего положения. Господство Российской империи на всем Северном Кавказе станет прочным и непоколебимым. А раз так, то осетинские алдары потеряют все привилегии и то значение, которое они имели во время войны.

Ведь уже имелся аналогичный пример. Власти оберегали грузинских и абхазских дворян до тех пор, пока надобность в них не исчезла, а затем попросту выставили их вон. И где гарантия, что подобным образом власти не поступят и с ним, Кундуховым? Что с того, что он генерал? Ну и останется он генералом. Останется без перспектив и твердых гарантий на будущее. В России отменили крепостное право. То же самое происходит сейчас в Закавказье. Скоро такой же закон войдет в действие и в его Скут-Кохе. А что представляет собой алдар без крепостных? Да грош ему цена! Кто тогда будет обрабатывать его обширные земли? И где гарантия, что крестьяне не возьмут и не разделят между собой его поместья? В России-то такое случалось. Правда, потом крестьян наказывали, но что толку в наказании, коли они уже вышли из повиновения?

 

Вот почему многие дальновидные закубанские феодалы ушли заранее за кордон вместе со своими крепостными. И он, Кундухов, последует их примеру, но при этом не сжигая за собой мосты. Чтобы в случае чего иметь возможность и право беспрепятственно вернуться назад. Вот почему он разыгрывает весь этот спектакль. Он уходит вместе с чеченцами и тем самым оказывает императору неоценимую услугу. Но перед этим следует как можно дороже продать свое имение.

 

Что далее? Далее он переселится в Турцию со своими крепостными крестьянами. Но их мало. Ему же, человеку военному, для исполнения своих истинных планов понадобятся уже закаленные и испытанные в сражениях воины. А такие воины как раз и имеются в Чечне. Вот тогда в Турции перед ними откроются желанные двери. С двумя полками чеченцев он станет там знаменитым пашой! Не исключено, что ему удастся собрать и дивизию! Одна дивизия чеченской кавалерии стоила бы целого гвардейского корпуса! Какой бы славой сумел он покрыть себя!

Ему нашлось бы немало дел на Балканах и в Малой Азии. А если Турция вступит в войну еще с кем-нибудь… Тогда вместе с чеченцами он, Кундухов, дойдет до Месопотамии, Аравии и Египта! Не вечен мир и с Россией… И здесь все карты в руках у него — командующего дивизией чеченцев, которые смертельно ненавидят русское владычество, в совершенстве знающего русскую военную науку, знающего Кавказ и самих кавказцев. Это ли не залог успеха? О Боже, если бы еще ему удалось увести вместе с собой бывших чеченских наибов Шамиля — Батуко Аргунского, Сайдуллу Гехинского, Сааду и Эски Мичикских, Эдала Веденского!

И если бы по его, Кундухова, милости не был казнен Бойсангур Беноевский, если бы не умер Талгик Шалинский, а Умму и Атаби не сослали в Сибирь!

 

А для начала только бы заманить чеченцев в Турцию! Любыми средствами! Порта с большой радостью даст ему чин паши.

Ничего, на первый случай достаточно и такого чина. Главное — сделать первый шаг, преодолеть первую ступеньку. Дальше он пойдет сам. Его смелость поможет продолжить дорогу к тем высотам, о которых он мечтает!

 

Совесть не мучила Кундухова, но зато его грызли сомнения, а вдруг чеченцы в самый последний момент возьмут да и откажутся?

Хотя все условия обговорены и с ними, и с правительствами двух стран. Однако главное впереди: само переселение. Как еще за него агитировать? Если ему удастся сегодня договориться с Сайдуллой и Алиханом, то через них он сможет подкупить еще нескольких влиятельных лиц из Чечни. На бывших же наибов, за исключением Сайдуллы, рассчитывать не приходилось. Не желая мириться с новыми порядками, они затаились и ждут удобного случая.

 

Сегодня должен решиться вопрос: быть или не быть будущему Кундухова. А если быть, то каким? Поднявшись на холм, он увидел двух всадников, медленно спускавшихся по склону противоположного хребта.

 

"Вот, Сайдулла, опять наши пути сошлись, — подумал Кундухов, следя за всадниками. — Прошли времена, когда твой вороной вихрем пролетал по полям битв. Прошли и унесли с собой и твою славу, и твою свободу, и твой почет. За них тебе дали чин майора. Но этот чин похож на обглоданную кость, которую бросают собаке за верную службу. Для правительства мы с тобой уже перестали быть талантливыми военачальниками и вновь превратились в прежних туземцев. И ими останемся, если будем дураками. Мне хорошо известна твоя скрытая нелюбовь к гяурам, но если бы знал ты всю глубину моей ненависти к ним! Турция — вот где теперь будет определяться наша с тобой судьба. Но добраться туда мы сможем только по спинам твоих соплеменников.

Что же делать, так устроена жизнь, что согнутые горем спины одних служат ступенями к счастью других. Если ты со своим стальным сердцем и острой саблей встанешь рядом со мной, то я, вооруженный лишь своей хитростью и своим умом, приведу и тебя к такой славе, о которой ты и мечтать-то не смеешь".

 

Когда он вместе с гостями вошел в дом, стол был накрыт.

Кундухов задался целью превзойти все представления о гостеприимстве. На столе, среди чесночных соусов, зелени и сладостей, громоздились три больших блюда жирной дымящейся баранины. Напротив места, где должен был сидеть самый почетный гость, стояло четвертое блюдо, на котором искусной рукой повара были разложены бараньи головы, грудинка и курдюк.

Многочисленные бутылки цинандали и роги звали гостей не терять времени зря. Но гости не могли нарушать традиций. Они неторопливо совершили полуденный намаз и только тогда сели за стол.

 

В горах существует неписаное правило гостеприимства: дай сначала гостю поесть и отдохнуть, и лишь потом спрашивай, что привело его в твой дом. Соблюдая это правило, Кундухов молчал;

к тому же следовало каким-то образом подготовить гостей к серьезному разговору, вернее даже, к тому результату, к которому ему предстояло прийти.

 

Гости чинно восседали за столом и с аппетитом ели сочную свежую баранину, запивая ее золотистым вином. Но пить вино без тостов не позволял тот же обычай, правила этикета. Гости произносили тосты по очереди, за здоровье хозяина, за здоровье его семьи, за дружбу между осетинами и чеченцами…

 

Муса поднял наполненный до краев рог и жестом попросил внимания.

 

Гости отложили куски мяса. Сайдулла вытер платком вспотевший лоб, лицо и толстую шею.

 

— Говори, Муса, мы ждем твоих слов.

 

Оба гостя замерли в нарочито почтительных позах.

 

— Дорогие гости, дорогие друзья мои и моего скромного дома!

— В знак особого уважения Кундухов встал и продолжил тост стоя. — Сначала я обращаюсь к тебе, Сайдулла, ты старше Алихана, и мы с тобой более давние друзья. Впервые я увидел тебя шестнадцать лет назад в Урус-Мартане на поле брани. Не знаю, слышал ли Алихан об этом сражении, но думаю, что слышал.

Что я хочу сказать? Бой этот запомнился мне на всю жизнь. Я находился в тот день в лагере вашего противника и в тот день, действительно, был врагом для вас. Давайте вместе вспомним ту историю. Она нам пригодится сегодня. Тогда против нас выступил дагестанский наиб, бездарный Абкар-Дибир, по воле Шамиля назначенный на место Талгика. Мы закладывали укрепление в Урус-Мартане — в середине Малой Чечни. Талгик старался помешать нам, но не смог, за что вспыльчивый и нетерпеливый имам лишил его наибства, назначив на его место недотепу Абкар-Дибира, чем, надо сказать, оказал нам существенную услугу. Мы мысленно благодарили имама за его ошибку. Ведь если даже сам Талгик был бессилен помешать нам, то что мог сделать Абкар-Дибир? Последний это понял и позволил чеченцам самим решать свою судьбу. Пожалуй, это был самый мудрый поступок Абкар-Дибира со дня его назначения наибом Малой Чечни! Как только чеченцы поняли, что они получили возможность сражаться по собственному усмотрению, в них пробудилась неукротимость и свирепая ярость предков. От отчаянной защиты они перешли к нападению. И в тот момент, когда, можно сказать, на нашу сторону стала склоняться победа, появился ты, Сайдулла. Ты, назначенный на место Абкар-Дибира! И ты разбил нас наголову.

Это было настолько неожиданно, что не укладывалось в нашем сознании. Мы не могли опомниться. Наши генералы были ошеломлены твоей смелостью, быстротой и непредсказуемой логикой действий. Ты одолел нас и вырвал из наших рук победу.

Кто не помнит твоего удивительного вороного коня? Уже один только вид его вызывал панику у всего Левого фланга Кавказской линии. Помню, как ты на нем под свинцовым ливнем наших цепей спокойно и хладнокровно разъезжал вдоль опушки леса. Позволь, Сайдулла, я подниму этот полный рог за тебя. Да сохранит тебя Аллах от измены, да не лишит он тебя дарованного им мужества!

 

— Аминь!

 

Выпили. Сайдулла протянул пустой рог Афако, чтобы тот вновь наполнил его вином. Теперь встал он.

 

— Муса! — начал он торжественно, приняв из рук Афако наполненный до краев рог. — Благодарю тебя за хорошие и добрые слова в мой адрес. Такая оценка является для меня, ты это знаешь, высшей наградой. Но несправедливо возносить меня выше Талгика. Мозгом наших войск был Талгик, мы же, наибы, были лишь его руками. Рядом с ним можно поставить только Шоипа Центороевского да и Хаджи-Юсупа Алдинского, упокой Аллах их души. Поэтому предлагаю выпить по одному рогу за покойного Талгика и молодого Батуко.

 

— Прошу простить меня, Сайдулла, коли по недомыслию своему я обидел тебя, — сказал Муса. — Но, клянусь честью, у меня и в мыслях не было унизить Талгика. И если ты хочешь услышать от меня правду, то я скажу ее тебе. Да, Талгик был мозгом ваших войск. И не только ваших. Всему миру известно, что героем Шамиль стал благодаря вам, чеченцам. Вы воскресили его, похороненного у Ахульго, а ваши наибы — Шоип Центороевский, Хаджи-Юсуп Алдинский, Гойтамир Ауховский, Зеки и Сааду Мичикские, Батуко Аргунский, Бойсангур Беноевский и многие другие смелые и мужественные сыны гор во главе с мудрым полководцем Талгиком Шалинским — возвысили его. И я, принимая твой тост, с большим удовольствием и уважением пью за них!

 

Еще задолго до того, как прибыли гости, Кундухов распорядился никого не принимать, а тем более впускать. Разговор предстоял долгий и трудный, и никто не должен был помешать его течению.

Даже от слуг отказался Кундухов, возложив их обязанности на Афако.

 

— Да, умный человек был Хаджи-Юсуф Сафаров, земляк бессмертного Мансура! — продолжал Муса. — Мы близко узнали его, когда он пришел к нам. Он отлично понимал современную военную науку и отлично владел ею. К тому же знал турецкий, арабский и еще добрый десяток языков. Будучи начальником генштаба и премьер-министром Шамиля, он ввел в его имамате административное управление по европейскому образу. Ему принадлежала идея создания регулярных войск и строительства всех горных крепостей. Но неблагодарный имам сумел оскорбить и унизить столь замечательного человека перед своими невежественными наибами.

 

Афако наполнил роги, и Сайдулла снова встал.

 

— До тех пор, пока стоят незыблемо наши горы, а из сердца их льется бурный Терек, — голос его звучал так, словно он произносил клятву, — пока день сменяется ночью и пока на земле будет жив хоть один человек, пусть рождаются и живут среди нас такие храбрые, умные и мужественные люди, о которых ты, Муса, говорил сейчас! Пусть ни одна мать не родит неверного, трусливого и вероломного сына. А если он и родится, пусть не доживет до первого же восхода солнца. Пусть вечно сопутствует удача тому, кто бесстрашен в бою, пусть задохнется тот, кто, убегая с поля брани, спасает жизнь свою! Да вознесет Аллах павших в сражениях, отстаивая свободу родных гор, и да придет счастье к тем, кому не предписала судьба пасть вместе с ними.

 

— Аминь!

 

— Да поможет нам всемогущий Аллах! Да будет между нами мир и согласие!

 

— Аминь!

 

Рог нельзя ставить или класть на стол, не осушив до дна. Уже привыкший к винам Муса справлялся с наполненными рогами легко, труднее приходилось Сайдулле, а еще хуже — болезненному Алихану. Но они продолжали пить наравне с Мусой. Иначе нельзя:

тост произнесен и отказаться выпить за него означало бы проявить неуважение и к тосту, и к тому, кто его произнес, и ко всем сидящим за столом.

 

Сайдулла вытер полой черкески усы и исподлобья, который уже раз, бросил быстрый испытующий взгляд на Мусу. К чему такие сладкие речи? К чему он клонит? Ведь не случайна же сегодняшняя встреча. Что же, можно и подождать немного.

Развязка наступит. Рано или поздно…

 

— Что и говорить, славное время было, — продолжил он разговор, начатый Кундуховым. — Били мы царских генералов. Били… Но победа не приносила радости. Ведь отступая, они уничтожали все: и живое, и неживое. Подло заваливали колодцы трупами лошадей.

 

— Но и ты не оставался перед ними в долгу, дорогой Сайдулла, — возразил Кундухов. — За одно срубленное дерево брал по одной их жизни.

 

— Какой толк даже от такой мести? — с горечью проговорил Сайдулла. — За какие-нибудь два-три часа генералы огнем и топором уничтожали то, что создавалось на протяжении веков не одним поколением нашего народа. В конце концов нас лишили собственной земли и загнали в горы. А счастье улыбается сегодня предателям, тем, кто верно служит царю. Говорят, есть такой зверек — нечто среднее между мышью и кошкой. Если зверек оказывается среди кошек, он объявляет себя кошкой, если среди мышей — то мышью. Люди, подобные этому зверьку, спасая свою шкуру, шли против своих соотечественников.

 

— Тогда выходит, что и ты тоже иногда уподоблялся ему, — мягко, чтобы не слишком обидеть товарища, произнес Кундухов, но в голосе его прозвучало некоторое злорадство.

 

Чувствительный к любому неприятному ему слову Сайдулла вспыхнул и, с трудом сдержав гнев, воскликнул:

 

— Нет, дорогой Муса, никогда я не предавал своего народа! А если и перешел на сторону русских, то только для того, чтобы предотвратить напрасную гибель людей, когда наше сопротивление было уже бесполезным. Притом гораздо раньше меня перешли к генералу Эски, Батуко…

 

— Затем Талгик, Умалат, Эдал, Дуба… Я же все помню и все понимаю. Однако вы потеряли доверие своего народа, но и у властей тоже не в почете. А Чермоевы и Курумовы, которые и ногтя вашего не стоят, вознесены и купаются в богатстве…

 

— Знаю.

 

— И тебя такое положение устраивает?

 

— Я не гонюсь за чинами.

 

— Выходит, тебе нравится быть в подчинении? Да еще у людей весьма сомнительных? Я, например, предпочитаю ездить на других и никому не позволяю сесть себе на шею.

 

— Строптивая речка не дойдет до моря, говорят у нас. Спешка приводит к гибели, терпение — к победе. Рано или поздно наступит день, когда мы сможем освободить свой народ и вздохнуть полной грудью.

 

— Значит, надо ждать нового восстания? — внешне почти равнодушно спросил Кундухов, сдерживая ликование. Но радость его была преждевременной.

 

— Может быть, кто-то его и начнет готовить со временем, — спокойно ответил Сайдулла, — Жизнь покажет…

 

В комнате повисла тишина.

 

Кундухов собирался с мыслями. И без того малоразговорчивый Алихан, прикрыв глаза, глядел куда-то поверх голов сидящих за столом. Сайдулла погрузился в размышления. Упрек Мусы всколыхнул ему душу и воскресил в памяти последние годы войны.

И, в частности, тот злополучный день, когда он, оставив Шамиля, перешел к русским.

 

…Чечня горит, охваченная пожаром. Царское правительство, не полагаясь на ум и военное мастерство своих генералов, предпочитает более варварское, бесчеловечное, но зато надежное и не раз уже испытанное средство ведения войны. Огонь становится единственным оружием царских генералов, пожар пришел на смену сражениям. Огонь был эффективнее самых мощных пушек и был неутомимее солдат. Обман, запугивание, подкуп и подстрекательство к измене приобретают самые широкие масштабы.

Начинают входить в практику войны похищения и убийства из-за угла видных деятелей Чечни. Чечню уничтожали физически и разлагали морально. Грабеж стал фактически узаконенной мерой.

Грабить разрешалось всем: и казакам, и солдатам, и отрядам перебежчиков, даже мирным горцам.

 

В результате покорилась Малая Чечня. Хаджи-Юсуф Сафаров из аула Алды, некогда служивший в Каире у Магомед-паши Египетского, человек во всех отношениях достаточно сведущий и грамотный, перешел к Барятинскому и выдал ему все сведения относительно укреплений имамата. По-видимому, что-то произошло между имамом и Хаджи-Юсуфом. Поговаривали, будто имам ненавидел Хаджи-Юсуфа за образованность и поэтому даже хотел умертвить его.

 

Три месяца подряд, не утихая, бушевал пожар в равнинной части Чечни. Горело сено в стогах на Гелдигенской поляне, горели запасы кукурузы в Курчалое, пылали хутора на Мезанской поляне.

Громадные, густые клубы дыма ветер сносил к Черным горам, и они, и без того мрачно возвышавшиеся на горизонте, выглядели еще страшнее и угрюмее, окутанные сплошной дымовой завесой,

 

1858 год. Теперь Барятинский действует уже в Большой Чечне.

"Не увлекайтесь сражениями, — напутствует он солдат, — гоните горцев с полей, жгите и вытаптывайте их запасы, захватывайте и режьте скот, разрушайте жилища!" За четыре месяца огонь и жестокость расчистили огромное пространство и у Гельдигена, в центре Чечни, куда лет пятнадцать не ступала нога противника, Барятинский принимал парад победы.

 

Женщины Чечни перестали рожать детей. Скот не успевал плодиться. Сады зарастали. Поля отвыкли от жатвы — посеянный хлеб не доживал до уборки. Чечня умирала. Умирала, но не сдавалась. Чеченцы жили от сражения до сражения, а не от урожая до урожая. Даже признанные герои гор оказывались бессильными при подобных методах борьбы перед могущественной империей. Влияли на горцев и изменения социальных отношений, которые несла с собой русская армия.

 

Шамиль, разъяренный, стоящий на грани краха, носился из аула в аул, призывая народ к активному сопротивлению. Он понимал, что гибель Чечни — это и его гибель, его конец, конец его славы и начало бесчестия. Поэтому он требовал, угрожал, приказывал. Потом вдруг, словно опомнившись, резко менял стиль отношений и рассылал письма чеченским наибам:

 

 

"От повелителя всех мусульманских народов Шамиля душевному другу моему наибу Талгику. Желаю тебе вечного мира! Именем Всемогущего Бога призываю вас на брань с неверными…

Действуйте против неприятеля так же хитро, как лисица, и не отступайте от обычаев наших славных предков. Положитесь на Бога, он не допустит, чтобы нанесли вам новые обиды.

 

Ничтожный раб Божий Шамиль".

 

 

"От имама Шамиля братьям моим Атаби, Сайдулле, Дубе, Талгику.

Желаю вам мира и предписываю собрать всю чеченскую кавалерию к будущему четвергу в Шали. Вы должны быть там с партиями до моего прибытия. Если Бог позволит, я в тот же день буду и сам в Шали".

 

 

"Душевному другу моему Талгику. Да будет милостив к тебе Всемогущий Аллах. Предлагаю тебе завтра быть на условленном месте…"

 

 

Имам менял тон. Теперь он не приказывал, а просил.

 

Но чеченские наибы уже мобилизовали свои последние силы. В июне закипели бои. Окружив разбросанные отряды царских войск, горцы повели энергичное наступление. 13 июня конница молодого наиба Батуко атаковала Тенгинский полк, порубила стрелковую роту и вызвала панику в авангарде всего отряда. Однако, получив тяжелую рану, Батуко приказал отступить. Бои не стихали. Чеченцев упорно продолжал теснить генерал Евдокимов.

 

Между тем восстали ингуши. Поручив войска Евдокимова заботам наиба Талгика, имам с отрядом чеченцев поспешил к Назрани.

Прямо с марша, без отдыха, он атаковал генерала Мищенко и ворвался в Ингушетию. Однако Шамиль упустил момент. Ингуши не выдержали огня и отступили, помешав чеченской коннице развить атаку. Потеряв в этой операции четыреста человек, Шамиль вернулся в Ведено.

 

Евдокимов же прорвал кольцо, проник в Шатоевскую долину и немедленно сжег несколько аулов, за всю свою историю никогда не видевших здесь русских солдат.

 

Тяжелое положение усугубилось начавшимися распрями между чеченцами и дагестанцами. Постепенно они переросли в открытую вражду и военные столкновения. Особенно обострились отношения после того, как Шамиль, пообещав женить сына Гази-Магому на дочери Талгика, почему-то вдруг изменил своему слову и женил его на дочери Даниэл-бека Елисуйского. Затем самого Талгика он снял с должности бессменного наиба Большой Чечни, а на его место назначил Гази-Магому, чем оскорбил и унизил всех без исключения чеченских предводителей, представлявших большую и наиболее талантливую часть командного состава войска Шамиля.

 

Теперь равнинные аулы один за другим прекращали военные действия и переходили на сторону противника. Тогда имам приказал своему сыну захватить аманатов[52]из всех чеченских аулов. Одновременно он сместил чеченских наибов, назначив на их место дагестанцев. После таких его шагов переход к русским принял массовый характер.

 

Но Шамиль все еще не терял надежды, фанатично продолжал верить в победу. Притесняя и унижая чеченцев, он в то же время не стеснялся обращаться к ним с нижайшими просьбами. Так, осенью он созвал всех чеченских военачальников и наиболее авторитетных проповедников-улемов на поляне у Шали, и обратился к ним со следующей речью:

 

 

— Не бойтесь русских! Из Ахулъго я сбежал к вам с семью товарищами и с вашей помощью стал грозным имамом. Не думайте, что я вас оставлю и скроюсь в горы! Нет, я умру здесь, на вашей земле! Храбрее и смелее вас нет народа в мире. Будьте спокойны и ничего не бойтесь. Русские тратят бесчетные деньги и губят сотни тысяч солдат, чтобы, как только будет завоевана ваша земля, брать вас в солдаты, а ваших жен заставить забыть обычаи. Они отберут у вас оружие и не позволят вам иметь даже ножи. Всех ваших почетных людей сошлют в Сибирь, и вы станете русскими мужиками. Подождите немного, и вы станете русскими мужиками. Подождите немного, и вы увидите, что будет после.

Вы жестоко раскаетесь, будете кусать себе пальцы, но ничем уже не поможешь…

 

 

Но долголетняя и изнурительная Кавказская война шла к своему неизбежному концу. Генералы действовали огнем и золотом.

 

В эти трудные дни шатоевский кади Суреп-Мулла явился к Евдокимову с изъявлением покорности всего Шатоевского общества. Генерал, в свою очередь, назначил его верховным правителем этого общества. А уже через день и старшина чантинцев Дуга пришел к Евдокимову с просьбой поддержать его группу против имама. Чечня разваливалась. И ее жгли теперь все, кому не лень. Сквозь огонь невиданного пожара в крепость Грозную прорвался раненый, в обгоревшей черкеске, наиб Батуко и сложил свое оружие к ногам Евдокимова. Генерал милостиво вернул ему оружие и оставил в звании наиба Шатоевского общества, а кадия Суреп-Муллу назначил судьей. Так генерал подкупил одного из способнейших чеченских командиров и поманил в свои сети остальных.

 

Наконец-то сбылись мечты Евдокимова. Его дипломатия — дипломатия подкупа, предательства, шпионажа и диверсии, проводимая им среди горцев, дала ожидаемые положительные результаты, а распри, возникшие между чеченцами и дагестанцами, лишь довершили дело. У Евдокимова один за другим появлялись чеченские наибы. Вслед за Батуко явился Сайдулла.

Явился не с пустыми руками. Он сам, не прибегая к помощи царского командования, поднял восстание против имама и привел к присяге более двадцати пяти аулов.

 

Евдокимов ликовал: самые смелые и способные чеченские наибы, включая Талгика, теперь были с ним. Он искренне почитал храбреца Сайдуллу и даже познакомил его с офицерами, которых он разбил в Урус-Мартане. Генерал поручил Сайдулле выкурить абреческую вольницу из лесов Фартанги и Ассы. Через месяц в лесах наступили спокойствие и тишина.

 

Обессилевшие чеченские аулы сдавались царским генералам. Но еще билось сердце этой долголетней войны: Ичкерия продолжала сражаться. Прорубая просеки, уничтожая леса и аулы, генерал Евдокимов продвигался в глубь Ичкерии.

 

1 апреля 1859 года после двухнедельной героической обороны пал аул Ведено — столица имамата. Барятинский объявил приказ по войскам:

 

 

"Господь Бог за великие труды и подвиги наши наградил нас победой, неодолимые доселе преграды пали. Ведено взят и завоеванная Чечня повергнута вся к стопам Великого Государя.

 

Слава генералу Евдокимову!

 

Спасибо храбрым сподвижникам его!"

 

 

В ознаменование победы над Чечней главнокомандующий приказал отсалютовать сто одним залпом из орудий Метехского замка.

 

Шамиль же не захотел расставаться с Чечней даже после падения Ведено и Дарго. Теперь он пригласил чеченцев в Эрсеной и в который уж раз обратился к ним с горячей речью:

 

 

— Чеченцы! Нет в мире мужественнее вас народа! Вы — светочь религии, опора мусульман! Вы восстановили ислам, после его упадка. Вы много пролили русской крови, пленили знатных гяуров. Сколько раз вы заставляли трепетать их сердца от страха. Знайте, что пока я буду жив, я ваш товарищ и постоянный гость. Ей-богу, я не уйду отсюда в горы, пока останется хоть одно дерево в Чечне!

 

 

Чеченцы же, понимая бесполезность его призывов, молча расходились. И 12 мая вся Ичкерия, за исключением лишь беноевских аулов, прекратила сопротивление.

 

25 августа 1859 года в три часа дня седая голова имама Шамиля склонилась перед князем Барятинским, всего лишь через пятьдесят пять дней после того, как Шамиль ушел из Чечни и укрепился в Гунибе…

 

…Пока шла война, Барятинский жаловал и заботливо оберегал перешедших к нему наибов. Но как только смолкли выстрелы и установился мир, его бывшие помощники превратились в никому не нужный балласт. Правда, формально они еще числились наибами, но у них уже не было ни власти, ни почета. Да и доверие к себе они утратили тоже…

 

— Нет, не упрекай меня, Муса, — повторил Сайдулла, все еще находясь под властью нахлынувших воспоминаний. — Видит Аллах, я не предавал свой народ, я просто не хотел лишней крови.

 

— Если я нечаянно обидел тебя, прошу меня простить — ответил Кундухов.

 

— Нет, Муса, на такие слова ты имеешь право, право победителя.

Ты — царский генерал, на твоей стороне сила и богатство. Пять тысяч чеченских семей, вместе взятые, окажутся беднее тебя одного… Ты говоришь, что я предатель… Подожди, Муса, не перебивай, дай мне сказать, что я думаю. Так вот, я согласен оставаться нищим всю оставшуюся жизнь, нежели владеть богатством, пахнущим кровью своего народа.

 

Алихан испуганно толкнул его в бок.

 

— Опомнись, Сайдулла! Мы же у него в гостях!

 

— На сердце каждого чеченца много ран. У меня они вот здесь,

— он ударил себя кулаком в грудь. — И нельзя каждый раз бередить эти раны. Хозяин, как никто другой, должен знать об этом.

 

"Да, в своих предположениях я оказался прав, — подумал Кундухов, глядя на разволновавшегося гостя. — Ему не верит его собственный народ, а власти тем более. Значит, если умно повести дело, то его можно будет склонить на свою сторону. Но лев что-то слишком разъярился. Надо его успокоить".

 

Он подошел к Сайдулле и обнял его за плечи.

 

— Не сердись и не обижайся, друг! Мы — горцы, а значит, братья. Что из того, что я генерал? Царю теперь никто из нас больше не нужен. Времена изменились. Кстати, мне верят даже меньше, чем тебе. Только и я не бесчувственное дерево, и меня по ночам преследуют кошмары из-за того, что на мне кровь ваших соотечественников. Я боюсь Божьей кары и буду искать прощения и спасения. Я люблю и уважаю ваш народ и думаю, что нет надобности объяснять это. Так вот, я готов пожертвовать собой, чтобы хоть как-то облегчить его участь. При этих словах Сайдулла резко поднял голову и в упор, долгим и внимательным взглядом посмотрел в лицо Кундухову. Муса спокойно выдержал этот пронизывающий взгляд и ничем не выдал себя.

Подозрительный Сайдулла успокоился.

 

— Говори, Муса, я тебя слушаю, — глухо проговорил он. — Ты был жестоким, но никогда не был трусливым.

 

Кундухов поднял ладонь, словно закрывая ему рот и приказывая замолчать, и жарко выдохнул:

 

— Поймите меня, я такой же горец, как и вы!

 

— А раньше?

 

Кундухов вздрогнул, глаза его сверкнули, но огромным усилием воли сдержал себя.

 

— Мужчинам не подобает горячиться. — Он взял Сайдуллу за руку.-

Успокойся. А ты, Афако, налей-ка нам всем вина… Сайдулла, Алихан, вы оба должны выслушать меня. Вопрос очень важный, и от того, какое мы примем сегодня решение, будет зависеть будущее ваших соотечественников…

 

Кундухов замолчал. От внутреннего напряжения на лбу его выступила испарина. Опустившись в кресло, он вытер лицо платком.

 

Алихан и Сайдулла молча ждали, что хозяин скажет дальше. О чем будет идти речь, они не подозревали, но по поведению генерала, по всему его виду догадывались, что им предстоит услышать что-то весьма неожиданное и важное.

 

— Все, что будет мною сказано, — донесся до них голос хозяина, — должно оставаться в строжайшей тайне, в противном случае меня немедленно уничтожат.

 

— Ты хочешь, чтобы мы поклялись на Коране?

 

— В этом нет надобности. Но закрепить наш союз следует. — Он поднял рог. — Да поможет нам Бог!

 

— Аминь!

 

— Аминь!

 

Кундухов вытер усы и перевел дыхание.

 

— Друзья, в ваших глазах я всего лишь царский генерал. Да, я не нуждаюсь в вашей доброте и не боюсь вашего зла. Хотя сам в силах сделать вам и то, и другое. Успокойся, Сайдулла!

Наберись терпения и выслушай меня. Я выразился подобным образом, потому что знаю все ваши тайны.

 

— У меня нет тайн, Муса, сын Алхаза! — вскипел Сайдулла. — Я воин и все делаю в открытую!

 

— А готовящееся восстание?

 

— Еще раз говорю: я о нем ничего не знаю! И если оно действительно готовится, то я против него, ибо кроме новых жертв оно ничего не принесет.

 

— Хорошо, мягко сказал Кундухов. — Верю тебе. Но речь сейчас не об этом. Мне хочется узнать и понять, на что вы надеетесь?

Вы думаете, царь даст прежние права? Или вернет вам ваши земли? Не надейтесь! Не мне вам объяснять, в каком сейчас положении находятся чеченцы…

 

Со двора донеслись шум, фырканье лошадей и приветственные возгласы. В комнату заглянул слуга и доложил, что прибыл офицер от Лорис-Меликова.

 

— Афако, пойди и побудь с ним, — сказал Кундухов, обращаясь к брату. — Ко мне его не пускай, скажи, что у меня гости.

 

— Говори, Муса, что еще придумал для нас русский царь? — угрюмо спросил Сайдулла, когда дверь за Афако закрылась.

 

— Это — государственная тайна. Открыв ее, я совершу преступление, — словно не решаясь на откровенность, тихо и медленно проговорил Кундухов. — Но и молчать я не могу, друзья мои…

 

Кундухов долго и подробно излагал им план Лорис-Меликова по переселению чеченцев в Малую Кабарду и заселению казаками освободившихся земель.

 

— Таким образом, — закончил он, — вы становитесь чужестранцами на своей же родной земле.

 

Алихан молчал, пораженный услышанным.

 

— Такого не может быть! — вскочил Сайдулла. — Значит, плохо они знают нас, если рассчитывают, что мы, подобно стаду баранов, пойдем туда, куда нас погонит пастух. Да я сам первый встану во главе восстания и докажу народу, что остался ему верен до конца.

 

Вот и наступил тот решающий момент, когда Мусе предстояло ринуться в атаку. Сейчас должно свершиться то, что не давало ему покоя, что заставляло метаться между Константинополем и Тифлисом.

 

— Ты, Сайдулла, и ты, Алихан, действительно ли вы хотите счастья для своего народа?

 

Оба гостя удивленно взглянули на хозяина.

 

— Так вот, восстание, как бы тщательно оно ни было подготовлено, ничего не даст, — твердо сказал Кундухов. — А раз так, то перед вами три пути: либо восстать и погибнуть в неравной борьбе, либо переселиться на указанную властями землю, либо… уйти в Турцию. Я не хочу и не буду принуждать к выбору. Сделайте его сами, исходя из того, что вам больше по душе.

 

Да, было над чем поразмыслить Алихану и Сайдулле! Алихан гладил преждевременно поседевшие усы, то и дело бросая беспомощные взгляды на Сайдуллу. "Я не могу, нет у меня сил, чтобы ответить!" — так и хотелось крикнуть ему. Не выдержав, он встал и, хромая на левую ногу, отошел к окну.

 

— Но мы же не имеем права вдвоем говорить от имени всего народа, — прервал затянувшееся гнетущее молчание Сайдулла.

 

— Если вы действительно желаете ему добра, то такое право у вас есть.

 

— Опять повторяю: строптивая речка не дойдет до моря. Не торопись, Муса. Прежде чем дать ответ, я должен кое с кем посоветоваться.

 

— Нет, Сайдулла, это уже не мужской разговор. Я открыл вам тайну, за которую меня могут повесить, а потому жду немедленного ответа. Решать вам.

 

Сайдулла перебирал варианты и мучительно искал выход:

"Восстание? Нет, слишком рано! В Малую Кабарду? Расселиться среди неверных? Народ совсем потеряет свое лицо. Что же остается? Турция?" Ему казалось, он задохнется. Он стремительно заходил по комнате. "Алихану легче. Он молод, а с молодого какой спрос?"

 

— А как бы поступил ты? — спросил он вдруг в упор, останавливаясь перед Кундуховым и глядя ему прямо в глаза.

 

— Ушел бы в Турцию.

 

— Чтобы уподобиться адыгам?! — вскричал Алихан.

 

Вот этого-то и боялся больше всего Кундухов. Но он предвидел, что такой вопрос ему будет задан, а потому заранее подготовил ответ.

 

— Адыги в Турции были незваными гостями. Они шли туда толпами, и султан лишь из жалости вынужден был принимать их. Вдобавок ко всему он и его страна не были подготовлены к приему своих единоверных братьев, поэтому адыги оказались в бедственном положении.

 

— А нас что, ждет там накрытый стол?

 

— О вас султан даже слишком наслышан. У него сложилось мнение о чеченцах, как о храбрых защитниках ислама. Я ездил в Стамбул к визирю Абдул-Межида Али-паше, к моему хорошему другу. Я встречался и говорил с султаном, поведав ему о трудном положении, в котором вы находитесь. Он очень печалился и обещал чеченцам свою помощь. "Передайте моим братьям по вере, — сказал он мне, — что я не потерплю стонов мусульман под игом гяуров". И просил передать, что если вы согласитесь переселиться в Турцию, то он примет вас с радостью, выделит хорошие земли и окажет помощь в благоустройстве.

 

Все это звучало слишком неправдоподобно. Да разве султан когда-нибудь помогал чеченцам? Никогда! Не доверяя ни единому слову Кундухова, гости переглянулись.

 

— Вижу, сомневаетесь! — сказал Кундухов, вставая. — Я понимаю вас.

 

Он подошел к сейфу, стоящему напротив небольшого письменного стола, и достал из него прокламацию, напечатанную по просьбе Лорис-Меликова в Тифлисе.

 

— Вот, — сказал он, передавая прокламацию Сайдулле, — читайте сами, что пишет вам турецкий султан.

 

Сайдулла долго вчитывался в арабский текст, походил по комнате в глубочайшем раздумье и еще раз перечитал прокламацию.

 

— Твое мнение, Алихан?

 

— Если верить Мусе и этой бумаге, то Турция, я думаю, явится для всех нас лучшим да и единственно возможным выходом.

 

— Видит Аллах, я сказал истинную правду, — пожал плечами Кундухов.

 

— И все же, не так-то просто уйти в Турцию, — не сдавался Сайдулла. — Во-первых, согласятся ли наши люди? А во-вторых, пойдет ли на это царское правительство?

 

Кундухов рассмеялся.

 

— Царь ночами не спит, думая о том, что с вами делать. Чеченцы для него, что кость в горле. — Генерал двумя пальцами разгладил пышные усы, что было явным признаком хорошего настроения. — А люди… Они поймут, что иного выхода для них просто не существует. Если даже усомнятся, то их нужно убедить. Пять-шесть тысяч семей все равно удалят из Чечни.

Мне, например, известно даже о решении правительства переправить Кунту-Хаджи и его мюридов из мест его нынешней ссылки в Турцию. В любом случае многим придется распрощаться с родиной. Ведь и шалинское дело еще не закончено. И не следует тешить себя надеждой, что с арестом нескольких главарей оно будет прекращено. Нет, друзья, Турция может дать нам многое. Она позволит сохранить свой язык, веру, обычаи.

Знаю я и то, что правительство уже решило всех мюридов Кунты-Хаджи и малопослушных людей вместе с семьями выселить из Чечни или в Сибирь, или в Малую Кабарду. Куда именно, еще не уточнили.

 

— В России наши дети станут христианами, — с горечью произнес Алихан.

 

— Мне почему-то кажется, что власти даже окажут вам помощь.

Ведь ваш уход в Турцию будет добровольным. И для них это будет как бы избавлением от многих забот и неприятностей. О лучшем они и мечтать не могли бы.

 

— Мне кажется, Сайдулла, — болезненное лицо Алихана исказилось, — что Муса действительно желает нам добра. Я согласен!

 

— Согласиться не трудно, — неуверенно произнес Сайдулла. — Но речь идет не об одном человеке, а о многих тысячах голодных и оборванных людей. Но поймите, это ведь только бумага! — вдруг выкрикнул Сайдулла. — Бумага! Но где настоящая гарантия тому, что нам здесь обещано? Где?

 

— Такая гарантия есть.

 

— Где она, я спрашиваю?

 

— Разве лично я, Муса Кундухов, не достаточная гарантия для всех вас?

 

— Ты?

 

— Да, я!

 

— Не понимаю. Объясни…

 

— Я беру на себя личную ответственность за судьбы тех, кто твердо решит переселиться в Турцию. Всех сразу, конечно, переправить мы не сможем. Переправляться придется небольшими группами. Пусть люди берут с собой все имущество, весь скот.

Двигаться будем по суше, через Грузию. Конечно, я не могу защитить людей от смерти и от бед, ниспосланных Аллахом, но довести их до Турции и поселить на выделенных им землях — это в моих силах.

 

Еда на столе давно остыла, но к ней никто и не прикасался.

Хозяин не настаивал, а гостям было не до еды.

 

Кундухов продолжал вкрадчиво убеждать и даже уговаривать Сайдуллу. Нет, на легкую победу в своем замысле он не рассчитывал. Но даже сейчас, когда Кундухов пустил в ход все свое красноречие, Сайдуллу еще нельзя было считать окончательно побежденным. И крайне недоверчивый, во всем сомневающийся бывший наиб Шамиля начал уже раздражать генерала своим упрямством. Он словно читал какие-то мысли Кундухова, и они вновь и вновь заставляли его обдумывать каждое слово генерала.

 

Глаза их встретились.

 

— Муса, ты сможешь ответить на мой вопрос правдой? — негромко спросил Сайдулла.

 

Кундухов молча кивнул.

 

— Считал ли ты, сколько пролито тобой чеченской крови, скольких чеченцев по твоему приказу повесили, расстреляли и отправили в Сибирь?

 

— Знаю, Сайдулла, много.

 

— Тогда ответь мне, как мужчина мужчине, почему вдруг ты стал проявлять такую трогательную заботу о нас?

 

"Тот же самый вопрос задавал мне сначала Лорис-Меликов, теперь и этот. Но отвечать на него мне надо".

 

— Вы оба вправе задать мне этот вопрос, — с не свойственной его голосу искренностью заговорил Кундухов. Лицо его стало грустным. — Да, на войне я действительно был жесток и на моей совести действительно немало крови многих ваших соотечественников. Вы знаете об этом даже лучше, чем я.

Нетрудно догадаться, что руководило тогда мною: молодость, честолюбие, жажда славы. И было у меня вполне объяснимое оправдание. Поступали приказы, и я их исполнял, и ослушаться их не мог. Но все дело-то в другом. Верите или нет, но я не думал тогда о Боге. Я не простирал рук к Аллаху. Я ни в его, ни в чьей-либо помощи тогда вообще не нуждался. Но годы, годы берут свое. Мертвые стали преследовать меня по ночам. Крики женщин, плач детей и кровь, кровь… Нескончаемые потоки крови. Я стал вскакивать среди ночи и зажигать свет. Я стал бояться темноты, ибо она походила на мое кровавое прошлое. Как избавиться от всего этого наваждения, от воспоминаний? Как искупить свою вину перед Богом и своими соотечественниками?

И тогда пришло решение помочь им избавиться от новых страданий…

 

Эта исповедь тронула сердце Сайдуллы. Но все же на окончательный ответ он решиться не мог. Его душу терзали сомнения. Чужой народ, чужая страна. Покинуть родину не так-то просто. Перебраться в Турцию — это не переехать из Гехи в Гойты. Разве он, Сайдулла, имеет право вести людей в неизвестность? Это все равно, что с завязанными глазами пойти по самому краю пропасти.

 

— Верю, Муса, что ты говорил от чистого сердца, верю, что ты искренне хочешь нам помочь, — сказал Сайдулла. — Но ни у меня, ни у Алихана в Турции нет знакомых, не знаем мы и чуждого нам языка. Пока чеченцы на родной земле, султан может говорить им самые сладкие речи. Но верить им у нас нет оснований.

 

— Вы поедете не одни! Вместе со всеми вами уеду и я, — генерал бросил на стол свой последний и решающий козырь. — С первой же партией переселенцев я отправлю свою семью, с последней поеду сам.

 

Слова его прозвучали, как гром. Всего ожидали от него гости, но о таком и думать не могли. Генерал царской армии вместе со своей семьей уезжает вместе с ними в Турцию? Было от чего прийти в изумление.

 

Сайдулла даже привскочил.

 

— Как? — почти шепотом переспросил он. — Ты тоже едешь с нами?

 

— Да, я решил это окончательно и бесповоротно.

 

— А свое богатство куда ты денешь?

 

— Тебя же, как преданного генерала, русские очень и очень ценят, — вставил Алихан, тоже еще не пришедший в себя от слов Кундухова.

 

— Ну и что? — возразил Кундухов. — Я не только в Турцию, в отшельники пойду, лишь бы искупить свою вину. Часть имущества раздам бедным, а чин — это так, пустое. Никто не спросит меня завтра, на том свете, до какого дослужился звания. Все мы одинаково будем держать ответ за земные грехи. Аллах предопределил наши судьбы… И мы поступаем так, как повелевает он… Не надо сомневаться. Я помогу вам устроиться.

Чин паши позволит мне сделать это.

 

Последний гвоздь в мост, ведущий к сердцу Сайдуллы, был вбит.

Сайдулла Успанов размечтался. Он снова видел себя на вороном коне и в расцвете своей славы. Разве не унизительна роль царского шута, пусть даже и в чине майора, для бывшего наиба Шамиля? Такую роль отвели ему здесь, в России. А там, в Оттоманской империи, он снова станет прославленным воином.

Острая сабля и стальное сердце вновь приведут его к счастью.

 

— В Турции храбрость и мужество ценятся высоко, — словно читая его мысли, разжигал честолюбие гостя Кундухов — И, возможно, когда-нибудь во главе султанских войск мы сможем прийти сюда и освободить свои горы от гяуров.

 

— Может, возьмем с собой в Турцию лишь несколько сотен смельчаков? А там посмотрим…

 

Кундухов нахмурился. Ему снова пришлось доказывать Сайдулле необходимость массового переселения. Даже с точки зрения материальной помощи со стороны султана. Иначе незачем и ехать.

 

— Когда начнем выступать? — по-военному спросил Сайдулла. -

С началом весны.

 

Сайдулла снова надолго погрузился в молчание.

 

— Ну, давайте, друзья, решайте: да или нет? — не выдержал Кундухов.

 

— Сначала надо узнать, что думают люди, — снова протянул Алихан.

 

— Не думаю, что они откажутся. Тем более, когда узнают, что султан Абдул-Межид ассигновал на организацию переселения десять тысяч рублей. Сумеете сами, вдвоем организовать это дело — деньги достанутся вам двоим. Если найдете подходящих добровольцев, желающих содействовать вам, то поделитесь деньгами с ними.

 

— Муса, вот с этого и следовало тебе начать, — первый раз в голосе Сайдуллы прозвучали веселые нотки, а мрачное выражение на его лице сменилось улыбкой. — За то, что мы добровольно покинем ад, нам еще и деньги заплатят? Ты слышал, Алихан?

 

— Этот ад — наша родина, Сайдулла, — тихо проговорил Алихан.-

Свой ад, наверное, милее, чем чужой рай.

 

— Не надо скулить, Алихан, — веселое настроение теперь уже не покидало Сайдуллу. — Кто знает, может, мы действительно вернемся, чтобы освободить свою родину! Ради такой высокой цели не грех на время и покинуть ее!

 

— Так вы согласны? — спросил Кундухов.

 

— Да!

 

— Я смогу положиться на вас?

 

Сайдулла вскинулся:

 

— Не забывай, что перед тобой мужчины…

 

Кундухов вытащил из сейфа резной ларец с серебром, поставил его на стол. Затем с Кораном в руках подошел к гостям.

 

— Решение принято. И его следует скрепить клятвой. — Коснувшись правой рукой Корана, Кундухов стал торжественно и медленно произносить слова клятвы:- Я, Муса, сын Кундухова Алхаза, перед Богом, при свидетелях — Сайдулле, сыне Успана, и Алихане, сыне Цуги, — клянусь на этом Коране, что все, сказанное мною, — правда, с первого до последнего слова. И я не нарушу своей клятвы. Если же нарушу, то присутствующим здесь людям я заранее прощаю свою кровь.

 

— Мы же не требовали от тебя клятвы, — сказал Алихан.

 

— Вы и не могли от меня ее потребовать, ибо многого не знали.

Но теперь и я обязан попросить вас сделать то же, что и я, — сказал Кундухов. — Возьмите, Сайдулла и Алихан, Коран и оба поклянитесь в том, что тайну, которую я раскрыл вам, не передадите никому другому, что отныне вы будете беспрекословно повиноваться мне до той поры, пока я не освобожу вас от вашей клятвы.

 

Сайдулла смотрел не на Коран, а прямо в глаза Мусе.

 

— Подожди, Муса, — отстранил он рукой протянутый ему Коран,-

Насколько я понял, ты сказал, что собираешься переселиться в Турцию вместе с семьей. Так вот, это тоже необходимо заверить твоей клятвой. Раз ты не веришь нам, почему же мы должны слепо верить тебе?

 

Кундухов пристально посмотрел на Сайдуллу.

 

— Хорошо, Сайдулла, будь по-твоему, — спокойно ответил он и вновь положил руку на Коран. — Я еще раз клянусь, что в случае перехода в Турцию пяти тысяч чеченских семей, вместе с ними я отправлю свою семью, клянусь, что уеду туда сам и не вернусь, пока там останется хоть один чеченец из числа доверившихся мне. Теперь ты удовлетворен?

 

— Да. — Сайдулла широко улыбнулся. — Но твою тайну нам придется приоткрыть народу, ведь призывая его к переселению, мы будем опираться на твое имя.

 

— Я разрешаю вам говорить о моей поездке в Стамбул, о моих переговорах с султаном и с визирем, а также и о том, что я собираюсь вместе со всеми вами переселиться в Турцию. Теперь очередь за вами, Сайдулла, Алихан.

 

Сайдулла взял в руки книгу, раскрыл ее и, убедившись, что это действительно Коран, сказал:

 

— Я, Сайдулла, сын Успана, перед Богом и при свидетелях клянусь на Коране не разглашать тайну Мусы, сына Алхаза, беспрекословно выполнять все его указания, если эти указания не будут посягать на мою честь и не оскорбят меня, клянусь сохранять верность товарищам, и если я нарушу клятву, то пусть постигнет меня Божья кара, а если мои товарищи не сдержат слова, то клянусь отомстить им, совершив над ними справедливый суд.

 

Такую же клятву произнес и Алихан.

 

— Теперь о деньгах. Вот они, — сказал Кундухов, открывая ларец. — Здесь пять тысяч рублей. Остальные получите потом, когда двинется наше дело. Возьмите с собой и обращение к чеченцам султана Абдул-Межида. Да поможет нам Аллах!

 

— Аминь!

 

 

Date: 2015-07-22; view: 442; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию