Направление четвертое: теория инспирации

С проблематикой Елены Уайт тесно связан такой вопрос, как библейская инспирация. Вопрос этот поднимался в исто­рии адвентизма неоднократно. В предыдущих главах мы уже говорили о довольно умеренных взглядах Елены Уайт на ин­спирацию и о том, что на сессии Генеральной Конференции 1883 года было принято решейие в пользу «мысленной», а не вербальной инспирации. Мы отмечали также, что влияние среды и давление обстоятельств толкнули адвентизм в сторо­ну вербализма и непогрешимости — типичных фундамента­листских концепций 1920-х годов, которые определяли мыш­ление Церкви в течение нескольких десятилетий вплоть до конца 1950-х годов. Впрочем, эти широко распространенные представления не сошли со сцены и в последующие годы.

Между тем в Церкви стали проявляться определенные тен­денции, которые повлияли на адвентистское понимание ин­спирации. Отражением одной из них стал выход в свет в 1958 году первого тома Избранных вестей с подборкой основных высказываний Елены Уайт на эту тему. Ее умеренный взгляд на инспирацию и ее концепция «мысленной» инспирации впервые стали легко доступны широким кругам адвентистов. Второй тенденцией стало постоянно умножающееся число адвентистов седьмого дня, получивших ученые степени в бо­гословии и прочих академических областях, благодаря чему многие из них оказались под влиянием различных форм лите­ратурной и библейской критики и стали больше полагаться на человеческий разум как основу всякого рода богословских изысканий. В течение 1970-х и 1980-х годов Церковь органи­зовывала различные мероприятия, направленные на изучение инспирации и разработку правильной методики толкования Библии. В 1974 году, например, Северо-Американский диви­зион и Институт библейских исследований провели ряд биб­лейских конференций по этим темам. В качестве сопроводи­тельных материалов к этим конференциям Институт библей­ских исследований выпустил серию тщательно выверенных исследовательских работ под общим названием A Symposium on Biblical Hermeneutics. Благодаря этим конференциям появи­лось серьезное исследование на эту тему, проделанное Герхардом Ф. Хазелом и вышедшее в свет под названием Understanding the Living Word of God (1980). За ним последо­вала еще одна его книга — Biblical Interpretation Today (1985). Вопрос выбора правильной методики толкования Библии был в центре внимания на консультативной встрече 1981 года (проведенной по типу конференции в Глейсер-Вью) между церковными администраторами и богословами, перед кото­рой была поставлена цель снять напряжение, возникшее по­сле кризиса с Дезмондом Фордом. Участники встречи обнару­жили определенные разногласия по поводу той концепции инспирации, которая гласит, что Библия имеет как человече­ский, так и Божественный аспекты. Не менее разнообразны­ми были мнения и по поводу использования историко-критического метода в изучении Библии.

Эта тема (историко-критический метод) вновь всплыла на годичном совещании Генеральной Конференции в октябре 1986 года. На этой встрече был принят документ под названи­ем «Изучение Библии: предпосылки, принципы и методы». В нем подтверждалась традиционная историческая позиция, согласно которой «66 книг Ветхого и Нового Заветов представляют собой ясное, непогрешимое откровение о Божьей воле и Его спасении. Библия есть Слово Божье и единствен­ный критерий, с которым надлежит сверять всякое учение и всякий опыт» (Ministry, April 1987, 22).

Основная функция этой декларации состояла в том, чтобы изложить главные принципы изучения Библии. Между тем она практически отвергла историко-критический метод в том виде, в котором его выработали неадвентистские богословы. «Богословы, использующие этот метод в его классической фор­мулировке, приступая к исследованию библейского текста, действуют на основе предпосылок, которые заведомо отрица­ют достоверность повествования о чудесах и прочих сверхъ­естественных событиях, представленных в Библии. Даже в из­мененном виде, при сохранении принципа критицизма, этот метод, ставящий Библию в подчинение человеческому разуму, неприемлем для адвентистов» (там же; курсив мой). Далее в этом документе содержится призыв к тщательному литера­турному, историческому и контекстуальному анализу Библии.

В приведенной выше цитате есть два чрезвычайно важных момента: во-первых, отрицание превосходства человеческого разума над Библией и, во-вторых, отказ от натуралистических предпосылок, на которых утверждается историко-критический метод. Господство разума и натуралистических предпосылок, как мы уже увидели в 6-й главе, было заложено в само основа­ние либерализма 1920-х годов. Так что в этом смысле данный документ зиждился на твердой, умеренной позиции. К сожа­лению, преамбула к нему, в которой содержались эти выска­зывания, произвела своего рода разделение в адвентистском академическом сообществе. Некоторые богословы определя­ют историко-критический метод таким образом, что невоз­можно отделить означенные предпосылки от методологиче­ских элементов, тогда как прочие адвентистские ученые мужи не менее твердо уверены, что подобное размежевание воз­можно. В результате первая группа склонна использовать эту методологию, но метод исследования у нее проходит под на­званием историко-грамматического или историко-библейского, тогда как большинство представителей второй группы от­вергают предпосылки историко-критического метода «в его классической формулировке», но при этом сохраняют за своей методологией его название. Таким образом, для большин­ства адвентистских богословов данная проблема лежит в ос­новном в плоскости семантики. С другой стороны, есть, без­условно, и такие, кто вступил на либеральную платформу, признав главенство разума и натуралистических предпосылок. В любом случае важно не то, как те или иные люди именуют свой метод исследования Библии; гораздо важнее, что они предпочитают — придерживаться натуралистических пред­посылок историко-критического метода «в его классической формулировке» или верить в то, что Библия есть Божествен­ное откровение о Божьей воле, сообщающее сведения, недос­тупные для обитателей Земли каким-либо иным образом. К сожалению, люди, участвующие в дискуссиях на эту тему, зачастую упускают из виду суть вопроса, заостряя внимание на ярлыках.

Прежде чем идти дальше, мы должны отметить, что автори­тет и герменевтика»— это наиболее важные богословские во­просы, с которыми приходится иметь дело любой церкви. Ведь от того, каких воззрений на авторитет придерживаются верующие и какие предпосылки лежат в основании этих воз­зрений, зависят все прочие их выводы.

Вопрос авторитета занимал центральное место в адвентиз­ме на всех этапах его развития, и таковым он останется до са­мого конца. Если дьявол восторжествует в вопросе авторите­та, он выиграет и весь матч. Поэтому позиция адвентизма по авторитету и принципам библейской интерпретации будет иг­рать определяющую для его будущего роль.

Однако, сколь бы ни была значима эта тема, нельзя позво­лять, чтобы она подталкивала адвентизм к нереалистичным или небиблейским крайностям в любом направлении, как это было в случае с фундаментализмом (и адвентизмом) в 1920-х годах. Уроки истории могут оказаться здесь очень даже полез­ными.

Позиция адвентистской Церкви, обозначенная в 1883 году, а также взгляд Елены Уайт на инспирацию представляют со­бой традиционную умеренную точку зрения. Она занимает промежуточное, срединное положение, хотя в адвентистской среде всегда были приверженцы крайних воззрений на непогрешимость и вербализм, такие как С. Н. Хаскелл, А. Т. Джоунс и У. У. Прескотт на раннем этапе своей деятельности. По­ляризация, имевшая место в протестантском мире в 1920-х го­дах, определенно сдвинула адвентизм в сторону фундамента­листской крайности в вопросе об инспирации.

Несмотря на резолюцию Генеральной Конференции от 1883 года и на труды Елены Уайт, отражающие ее умеренную позицию по инспирации, адвентизм, вступая в двадцать пер­вый век, по-прежнему имеет в своей среде немало привержен­цев крайних взглядов. Один конец спектра занимают те, кто ставит разум выше откровения и тем самым принимает клю­чевой посыл религиозного либерализма. Хотя никаких книг об инспирации этот сектор адвентизма не произвел, данная методология так или иначе проявляет себя в работах некото­рых адвентистских богословов. К примеру, есть в адвентист­ских кругах люди, которые, подобно либералам 1920-х годов, отвергают заместительную жертву Христа как примитивную концепцию. Как либералы считали, что разумнее видеть в жертве Иисуса на кресте прежде всего добрый пример и нравственное влияние, которое должно вдохновлять всех лю­дей на своего рода самопожертвование, так и некоторые ад­вентисты разрабатывают схожую концепцию креста. Но к по­добному заключению можно прийти не иначе как через от­вержение ясного библейского учения о заместительной смерти Христа ради менее спорного, «более рационально­го», более приемлемого для человеческого ума объяснения. Заместительная жертва всегда вызывала неприятие у тех, кто ставит разум выше откровения. С этой проблемой довелось столкнуться и апостолу Павлу уже в первом веке нашей эры. Однако центральное место в этих спорах занимает не вопрос о заместительной жертве, а скрывающийся за ним вопрос ав­торитета: что служит первичным источником в формирова­нии вероучения — разум или откровение?

На другом конце спектра пребывают те адвентисты, кото­рые продвигают крайние взгляды на инспирацию, присущие фундаменталистам 1920-х годов. В одной из вышедших недав­но книг, к примеру, утверждается, что «все содержащиеся в Библии высказывания на любую тему — богословскую, научную, историческую, хронологическую и пр. — абсолютно верны и достоверны» (Issues in Revelation and Inspiration, 63).

В адвентистской Церкви ощущается явный недостаток книг, посвященных библейской инспирации, которые делали бы логические выводы на основании содержания Священного Писания. Перед подобной литературой стоит задача выяс­нить, как Библия видит себя, какие утверждения о самой себе делает, какого рода данные в ней содержатся и как она трактует сведения, принадлежащие к той или иной катего­рии. К сожалению, многие авторы демонстрируют совершен­но иной подход. В большинстве случаев они высказывают ка­кие-то систематизированные богословские идеи, а затем уже обращаются к Библии, чтобы найти в ней подтверждение сво­им выводам. Следуя этой методе, они отворачиваются от биб­лейского авторитета и поворачиваются лицом к рационализ­му эпохи Просвещения. Фундаментализм совершил большую ошибку, когда принялся бороться с рационализмом его же оружием, а всего-то и нужно было позволить Библии гово­рить самой за себя. Этот подход оказался соблазнительным и для некоторых адвентистов.

Люди, относящиеся серьезно к утверждениям Елены Уайт, имеют возможность составить представление о служении, по крайней мере, современного пророка. По тому, как она гото­вила и интерпретировала свои собственные труды, можно по­нять, как осуществлялась инспирация в ее случае, причем про­исходило это, судя по Библии, примерно так же, как и в случае с библейскими авторами. Таким образом, можно с большой долей уверенности сказать, что ее опыт проливает свет на во­прос инспирации в целом. Тем более что Церковь располага­ет большим числом ее автографов (оригинальных рукописей). Всякий, кто исследовал эти документы с многочисленными вставками и исправлениями, едва ли поверит в вербальную инспирацию. И всякий, кто знает, как она воспринимала сама себя, и кто изучал ее труды, не допустит и мысли о ее непогре­шимости. Подобные идеи исходят от ее так называемых по­следователей и не находят подтверждения в том, что говорила и писала она сама. Сама она придерживалась противополож­ных мнений.

Принимая во внимание важность библейской инспирации, остается только удивляться, как мало книг написали адвенти­сты на эту тему. Одним из таких изданий стала книга Алдена Томпсона Inspiration: Hard Questions, Honest Answers (1991). Этот труд вызвал немало споров в адвентистском сообществе. Люди высказывались и за, и против изложенных в ней идей. Но в данном случае важна не разноголосица мнений, а реши­мость продолжать изучение вопросов, связанных с инспира­цией и библейской интерпретацией. Эта тема отнюдь не за­крыта в адвентистском богословии. Хочется надеяться, что Церковь, приступая к ее исследованию, подойдет к ней в духе адвентистов-пионеров, изучая саму Библию, а не втискивая ее в рамки рационалистической модели и не признавая «право­верность» лишь за теми, кто согласен с выводами, из этой мо­дели проистекающими.

Выводы

Во многих отношениях период, начавшийся в 1950-х годах, был труден для адвентистского вероучения. Последний этап в развитии церковного богословия отмечен напряженностью, которая не желает спадать. Конечно, то или иное напряжение существовало в адвентистском богословии всегда, однако с 1950-х годов они как бы сплелись воедино. Нынешняя эра отличается тем, что все старые вопросы адвентизма (что есть адвентистского? христианского? фундаменталистского?) цир­кулируют в адвентистской среде в одно и то же время. И дело не только в том, что эти вопросы звучат одновременно, а в том, что адвентисты, сосредоточившие свое внимание на разных этапах развития церковного вероучения, отвечают на них совершенно по-разному. Для одних, например, вся цен­ность адвентизма заключена в его отличительных чертах, для других — в том, что его роднит со всем остальным христиан­ством, третьи же возлагают все надежды на его сугубый фун­даментализм. В этих поисках идентичности возникли различ­ные богословские полюса, борьба между которыми по-преж­нему причиняет адвентизму немало беспокойства. Поиски себя, своего лица, направлявшие богословские дискуссии в Церкви на протяжении 150 лет ее истории, продолжают быть в центре внимания по мере того, как адвентизм пытается вырваться из этого непрекращающегося кризиса идентично­сти. Мы еще вернемся к движущим силам этого кризиса в за­ключительной главе.

Между тем необходимо отметить, что спасение и инспира­ция, рассмотренные нами в этой главе, это далеко не единст­венные значимые вопросы, по которым в наше время идет внутрицерковный диалог. Среди прочего адвентистские бо­гословы активно обсуждают роль и значение библейского «остатка», учение о Церкви, или экклесиологию, смысл, за­ложенный в библейском повествовании о творении и пото­пе, а также сущность Апокалипсиса. Что касается последнего вопроса, заключительные два десятилетия двадцатого века были отмечены появлением в адвентистском сообществе людей, ко­торые отошли от толкования Книги Даниила и Откровения, свойственного для историзма и занимавшего центральное место в адвентизме со времен его основания, и сместились в сторону интерпретации, которая более согласуется с футу­ристским и даже претеристским пониманием пророчеств. Любые серьезные изменения в адвентистском пророческом толковании повлекли бы за собой перемены в самом адвен­тизме как таковом, поскольку адвентизм седьмого дня сфор­мировался как движение, воспринимающее пророчества в све­те историзма, особенно отрывок, начинающийся с Откр. 11:19 и заканчивающийся последним стихом 14-й главы Книги От­кровение.

Помимо вышеизложенного, современный адвентизм пре­терпел и другие перемены. Как ни странно, 1990-е годы стали свидетелями возрождения антитринитарианства и полуариан­ства на том основании, что такова была вера большинства пер­вых адвентистов. Подобный посыл кажется, по крайней мере, странным для Церкви, основанной в противостоянии с тра­дицией как богословским авторитетом. Впрочем, столь рез­кий поворот в отношении к авторитету не был единствен­ным в адвентистской истории. В любом случае возвращение к этому вопросу зиждется скорее на средневековой логике, чем на логике реставрационистского адвентизма девятна­дцатого века.

Еще одно «уточнение» в адвентистском богословии в 1980-х и 1990-х годах можно рассматривать и как несколько иной способ выражения прежней идеи, и как некий сдвиг в вероучении. Оно связано со следственным судом, предшест­вующим возвращению Христа. Раньше адвентисты представ­ляли этот суд в более строгих тонах, говоря о том, что Бог от­вергает тех людей, кто оказался неверен. В последнее же вре­мя принято делать акцент на том, что Бог за людей, что Он на их стороне и хочет привести в Свое царство как можно боль­шее их число. В этой новой перспективе Судья предстает в том виде, в каком Его рисует Библия: Он на стороне грешников, а суд совершается, чтобы показать им, что они могут быть увере­ны в спасении и будут счастливы на небесах. Святые последних дней могут чувствовать себя уверенно и безопасно пред ли­цом суда, когда Христос исповедует их имена пред Отцом и ангельским воинством» (Our High Priest, 121, 207). В резуль­тате многие адвентисты в 1990-х годах обрели большую уве­ренность и стали меньше бояться следственного суда.

Еще одна тема, которая постоянно звучит во внутрицерковном богословском диалоге, это последнее время, которое никак не хочет кончаться. Проблема в том, что адвентизм ста­рается поддерживать в своих приверженцах огонь веры в бли­зость пришествия. Как не дать угаснуть этому огню, несмотря на затянувшееся ожидание, вот вопрос, которого Церкви ни­как не избежать. Одни обвиняют в этой задержке саму Цер­ковь. Если бы адвентизм, говорят они, принял весть Джоунса и Ваггонера или если бы члены Церкви явили то совершенст­во, которого ожидает от них Бог, то конец бы уже наступил. Другие «подогревают» свою веру, сосредоточенно высмат­ривая так называемые «знамения времени». Время от време­ни они таким вот образом поднимают себе уровень эсхатоло­гического адреналина, который очень скоро снова идет на спад. Третьи пытаются решить эту проблему, поступая по за­вету Иисуса: «Употребляйте [серебро] в оборот, пока Я при­ду». Рассматривая Мф. 25:31—46 (притчу о последнем суде) в контексте 24-й и 25-й глав Евангелия от Матфея, они все больше сосредотачиваются на социальной этике и стоящей перед Церковью задаче — заботиться о бедных и страждущих в ожидании возвращения Господа. Решения предлагаются разные, но проблема для адвентистов начала двадцать первого века остается прежней. Впрочем, перед основателями Церкви стояла та же самая проблема — как оставаться адвентистами в вере и в жизни, пока Церковь пребывает в ожидании Второ­го пришествия Христа.