Годы заточения

Годы с 1937 по 1946, которые Арто провел в психиатрических лечебницах, были так же противоречивы и наполнены работой, как и все остальное время его жизни. Но, конечно, это был наиболее болезненный период. В начале своего пребывания в лечебницах Арто был погружен в самого себя, и эту самоуглубленность он прерывал только для того, чтобы обругать докторов и получить внешнее подтверждение галлюцинациям, которые испытывал. Во время ранней стадии своего заключения в Руанеи в «Сант-Анн» его поведение отличалось суровой аскетичностью и полным абстрагированием от внешнего мира. Несмотря на то, что его постоянно окружали пациенты психиатрических клиник, он сумел добиться определенного уровня изоляции и уединения. Эти первые годы заключения, когда Арто часто держали в одиночной палате, были, в некотором роде, самоназначенным курсом лечения, попыткой выздороветь и восстановиться после умственного и физического истощения от поездок в Мексику, Брюссель и Ирландию. Манеры и поведение Арто равнялись монашеским. Он не походил на классического психопата; множество противоречивых и разнообразных медицинских диагнозов его психического состояния указывают на гибкость и изменчивость этого состояния. После месяцев полного краха, когда на Арто надели смирительную рубашку на борту «Вашингтона», к нему снова вернулись бодрость и ясность. Он занялся творческой проблемой преобразования собственной личности, дойдя до отрицания себя, как заключенного Антонена Арто, перед медиками, обществом и даже перед своей матерью и друзьями.

Это ощущение тяжелого, но необходимого выздоровления скоро испарится. С началом Второй Мировой войны физическое состояние Арто сильно ухудшится. До 1939 года Арто жаловался в основном на наркотики, от которых не мог избавиться и на пациентов, соседей по палате. С момента перевода Арто в психиатрическую лечебницу «Вилль-Эврар» в феврале того же года, его отношение ко всему изменилось. Он испытал душевный подъем в августе, когда, наконец, сформулировал определение личности, над которым работал с лета 1937 года. Но внезапное начало Второй Мировой войны в следующем месяце и оккупация Парижа нацистами в мае 1940 года посадили страну на продовольственные пайки; Арто сильно голодал. «Вилль-Эврар» была одной из самых больших психиатрических лечебниц Франции, а значит, личные просьбы и галлюцинации Арто тонули в океане психозов. Острый голод и неопределенность того времени побудили Арто снова начать писать; его новый язык состоял почти исключительно из отчаянных просьб о пище, героине и свободе.

С переводом Арто в психиатрическую лечебницу на Родезе в 1943, условия его заключения неожиданно изменились. Его хорошо и регулярно кормили. Его лечили доктора, знакомые с его работами и готовые вести с ним литературные и богословские споры. Они также поощряли его вернуться к творчеству и почти сразу начали говорить о возможном скорейшем освобождении Арто (чего не произойдет в течение еще трех лет). Арто позволялось гулять по улицам города и встречаться с местными писателями и художниками. Но те же самые доктора назначили пятьдесят один электрошок, применяемый без анестезии, лечение, которое оказалось самой большой пыткой для Арто в его жизни. В это же время он испытал религиозный кризис, нечто среднее между гностическим католицизмом и апокалипсической яростью. В начале 1945 года Арто снова на долгий период вернется к сочинительству. Начав свое заключение с молчаливого внутреннего диалога, непонятного и недоступного тем, кто рядом, Арто завершил его мощной творческой отдачей, которая вытолкнула его обратно во внешний мир и восстановила его известность. За последний год заключения на Родезе он написал и сделал больше, чем за семнадцать лет своей литературной, театральной и кинематографической карьеры в Париже. Он также начал рисовать и создавать яркие образы своего физического распада. Это состояние напряженной продуктивности больше не ослабнет. Оно перешагнет из долгого заключения Арто в лечебницах в его последние годы жизни на свободе.

В больнице, в Гавре, Арто семнадцать дней пролежал на кровати в смирительной рубашке. Из палаты он слышал, как армии сражались во дворе больницы, они старались прорваться сквозь стены и освободить его. Во главе армий были его друзья; Бретон предводительствовал группой штурмующих и был застрелен. Все галлюцинации Арто были крайне жестокими. Он слышал как актрису, с которой он был знаком в Париже, Колетт Пруст,зарубили топором в соседней палате. Для Арто этот пережитый опыт был настолько достоверным, что он никогда не мог поверить, что этого не было. В 1946 году Арто снова встретил Бретона в Париже и напомнил ему об этом случае и о смерти Бретона. Когда Бретон мягко не согласился с его воспоминанием, Арто заплакал: человек с которым он разговаривал, не мог быть настоящим Андре Бретоном, сражавшимся за него в Гавре. Значит, подлинного Бретона заменили двойником.

16 октября 1937 года Арто был официально направлен и перевезен в ближайшую психиатрическую больницу «Катр-Мар»в Сотевиль-ле-Руанв южном предместье Руана, на полпути между Гавром и Парижем. Его матери и друзьям ни о чем не сообщили. Наступил ноябрь, когда они решили начать поиски. 18 ноября Полан написал французскому консулу в Дублин, и ему ответили, что Арто был выслан 29 сентября и отправлен на пароходе обратно во Францию. Обыскав больницы Гавра мать Арто выяснила, что сын находится в Сутевиль-ле-Руан. Она приехала навестить его в палате для неизлечимо больных; он отказался узнавать ее.

7 февраля 1938 года Галимар наконец выпустил книгу «Театр и его Двойник». Полан исключил из сборника эссе «Театр Серафима» несмотря на желание Арто видеть его в этом сборнике. 1 апреля 1938 года, по просьбе матери, Арто был переведен в клинику «Сант-Анн» в Париже. Там ему показали одну-единственную рецензию на его книгу, которая появилась в газете «День» 27 апреля. Это была положительная рецензия, но ее автор стремился похвастаться ею в ближайшие выходные в Финистере, не ознакомившись толком с книгой Арто.

В «Сант-Анн » Арто лежал в отделении Анри Русселя, где бывал и раньше в 1932 и 1935 годах, как пациент, лечившийся от наркотической зависимости. Докторов, прикрепленных к Арто, звали Ноде и Шапуло. После двухнедельного пребывания Арто в «Сант-Анн» была сделана условная (и неумышленно ироничная) оценка его состояния: «Литературные претензии, возможно оправданные до степени, в которой бред может играть роль вдохновения. Подлежит лечению». Арто, возможно, был близко знаком с Жаком Лаканом, главой клиники, так как в списке, составленном на Родезе, Арто поместил Лакана среди докторов, лечивших его. Арто будет вспоминать время, проведенное в «Сант-Анн», как отравляющее жизнь заключение в одиночке: «48 часов я находился между жизнью и смертью, после того как проглотил так называемый порошок от диареи, который тут же вызвал у меня жуткий кровавый понос, во время которого я упал и ударился о край кровати» (1). Он отказался увидеться с матерью. Кроме нее его навещал Роже Блен, только он получал письма от Арто в это время; одно из писем было забрызгано кровью и прожжено. (2) Блен имел возможность узнать о состоянии Арто у Лакана через его жену, Сильвию Батай (бывшую жену Жоржа Батая (3)).Позже он описал свой визит в «Сант-Анн»:

«Я поехал к Лакану, однажды, и показал ему письма. Он сказал, что они ему не интересны. Я спросил, могу ли я увидеть Арто, и он ответил, что Арто не хочет никого видеть, что, думаю, было правдой… Лакан сказал мне: «Вы можете увидеть его во дворе, вместе с другими». И я увидел бородатого Арто, хотя раньше он всегда был безупречно выбрит; он стоял, прислонившись к дереву. Остальные вокруг него играли в футбол. Я безуспешно попытался привлечь его внимание, но, возможно, он просто не хотел разговаривать со мной». (4)

После одиннадцати месяцев пребывания в «Сант-Анн», 27 февраля 1939 года Арто был переведен в психиатрическую лечебницу «Виль-Эврар», намного превышающую ее по размерам: целый город для душевно больных на восточной окраине Парижа, окруженный огромным парком. Единственный диагноз, который ему смогли поставить в «Сант-Анн», состоял в том, что он хронически и неизлечимо безумен. Чтобы отвезти Арто в «Виль-Эврар» на него снова надели смирительную рубашку. Он будет много раз жаловаться на одного из санитаров, перевозивших его, который во время поездки грубо ударил его в пах. В «Виль-Эврар» Арто снова заперли в палате, а потом постоянно переводили из одной в другую по всему огромному зданию девятнадцатого века: «Я провел три отвратительных года в «Виль-Эврар», без видимой причины меня переводили из палаты маньяков (на 6-м) в палату эпилептиков (на 4-ом), из палаты эпилептиков в палату инвалидов (на 2-м), и из палаты инвалидов в палату нежелательных (на 10-м)» (5). Ему очень коротко остригли волосы, и выдали специальную одежду больничного пациента. Врачей, которые занимались им в «Виль-Эврар», звали Шане и Мену; Арто их ненавидел. Двое молодых врачей, Мишель Любчански и Леон Фукс, проходили практику в «Виль-Эврар», и с этими людьми у Арто были более дружеские отношения. Любчански, единственный из врачей когда-либо лечивших Арто, будет писать ему на Родез, справляться о его состоянии. В «Виль-Эврар» Арто диагностировали как больного, склонного к проявлениям симптомов бреда параноидального типа, и совершенно неизлечимого. (Лакан защитил докторскую диссертацию по параноидальному психозу, но подобный диагноз не был поставлен в «Сант-Анн».) Хотя в «Виль-Эврар» Арто продержали почти четыре года, до января 1943, никакого специального лечения к нему не применяли; в большей степени он был предоставлен самому себе, как послушный правилам пациент. В июле 1942 года мать Арто узнавала у его врачей, может ли новая и все более широко используемая электрошоковая терапия, быть применена к ее сыну; в то время электрошок воспринимался, как новое средство способное добиться явно чудотворных результатов. Врачи Арто проигнорировали предложение на том основании, что подобное лечение не принесет никакой пользы.

Вскоре после прибытия в «Виль-Эврар» Арто перестал отказываться от встреч с матерью. Он также позволил навещать себя сестре Мари-Анж, которая привозила к нему на встречу своих двоих детей. В этот период, до падения Парижа в мае 1940 года, многие парижские друзья приезжали к Арто: Роже Блен, Соня Мозе, Анна Мансон, Петр Сувчинский и Женика Атанасиу. (Арто так хотел видеть Женику Атанасиу, что предложил ей приехать с любовником Жаном Гремийоном.) Он также просил привезти героин, особенно Женику Атанасиу и Роже Блена, у которого отец был врачом, потому что считал, что героин поможет ему противостоять злым магическим силам, которые держат его в плену. В июне 1941 года он умолял Ани Беснар приехать к нему:

«Мой возлюбленный Ангел,

уже восемь месяцев я жду тебя здесь

день за днем, час за часом, а иногда

секунда за секундой». (6)

Он сказал ей, что она должна уехать из Парижа, который стал «центром дьявольской заразы, куда ты никогда не должна возвращаться» (7). Он также отправил ей огромный список разнообразной еды, которую она должна была привезти ему в больницу вместе с героином. Через неделю, 3 июля, Ани Беснар навестила Арто вместе с Рене Тома, в мастерской которого Арто останавливался перед поездкой в Ирландию. Ани Беснар Арто показался монахом: стриженный, в аскетической одежде, отделенный от остальных пациентов. Арто остался недоволен встречей: Ани Беснар приезжала не для того, чтобы освободить его из лечебницы, как он просил, значит, она – дьявол, завладевший телом его подруги. В тот же день он написал ей:

«Надо сказать, что

ни ты, ни Рене Тома

не смогут приехать сюда

ни в следующий четверг,

ни когда-либо еще, потому что те,

кто носили их имена в 1937 году,

которые приютили Антонена

Арто, мертвы…» (8)

Арто будет обращаться с теми же просьбами к Ани Беснар и с Родеза в 1945 году и получит тот же отказ. Война, бушевавшая до самого конца пребывания Арто в «Виль-Эврар», делала все более невозможными визиты к нему друзей, и только мать приезжала регулярно.

В августе 1939 года Арто решил положить конец существованию Антонена Арто, сорокадвухлетнего писателя из буржуазной семьи, претерпевшего множество унижений в парижских литературных кругах, а теперь запертого в сумасшедшем доме и лишенного опиума и героина. Вместо самоубийства Арто совершил преображение собственной личности, бурлившей в нем со времен «Нового Откровения». Новой личностью, которой стал Арто, был Антонен Нальпа. Нальпа была девичья фамилия его матери, и у него был дальний родственник по имени Антонен Нальпа. Этим действием, уничтожающим брак родителей (следовательно, и свое рождение), Арто начал огромную работу по инверсии собственной родословной и семейному преобразованию, что, в конце концов, привело к возникновению на Родезе новой семьи ‑ «дочерей, рожденных из сердца». Работа была закончена уже в Париже с утверждением полной самостоятельности и ответственности Арто за создание своей личности, тела, фактов рождения и смерти. Антонен Нальпа был задуман в «Виль-Эврар» как новое, чистое, непорочное и сверхъестественное тело. Хотя Арто в течение двух лет подписывал свои письма просто «Антонен», с декабря 1941 года он начал подписываться «Антонен Нальпа»; никакое другое имя он не признавал. В 1943 году, на Родезе, он напишет доктору Гастону Фердьеру:

«Антонен Арто умер от горя и боли в «Виль-Эврар» в августе 1939 года, и его тело покинуло «Виль-Эврар» во время одной белой ночи, вроде тех, о которых писал Достоевский, что длится несколько дней… Я последовал за ним и добавил к нему себя, душу к душе, тело к телу, в тело, которое четко и реально, но с помощью магии, образовалось в его кровати на месте его тела… Доктор Фердьер, меня зовут Антонен Нальпа…» (9)

В дополнение к этой внутренней работе по самовоссозданию Арто писал много писем в ранний период своего пребывания в «Виль-Эврар», особенно в первые три месяца. В письме от 4 марта 1939 года, через неделю после приезда, Арто жаловался парижанке, владелице книжного магазина, Адриен Монньер (10) на то, как жестоко с ним обращались при перевозке из «Сант-Анн». Он развернул сложный исторический сюжет о двойниках-злодеях, захвативших тела писателей и композиторов, чтобы украсть их работы. Он утверждал, что сам стал жертвой этого; его статьи о Тараумарах – четвертый похищенный проект. И он принял решение всю работу начать сначала. Мысль в этом письме выражена с потрясающей ясностью, исключая некоторые нелогичные связки и выводы. Адриен Монньер никогда не видела Арто, но опубликовала его письмо в своем журнале «Сплетни для любителей книг», чем вызвала ярость Полана, понимавшего, что состояние Арто не должно разглашаться.

Через два месяца после письма Адриен Монньер Арто создал новую серию «заклинаний» вроде тех, которые отправлял как проклятия и благословения из Гэлуэя и Дублина в сентябре 1937 года. (Письмо из «Сант-Анн», которое, по описанию Блена, было закапано кровью и прожженно, возможно, тоже выступало в роли «заклинания».) Новые «заклинания» оформлялись посложнее, и молодые врачи снабжали Арто чернилами различных цветов. «Заклинания» дотошно выписывались с помощью рисунков, знаков и цветных наслоений. Потом наступало время игрового элемента: Арто прожигал сигаретами бумагу с «заклинанием», которая олицетворяла собой тело человека, на которого осуществлялось нападение. Текст «заклинания» часто сжигался почти полностью. Арто дал одно «заклинание» доктору Фуксу для защиты, другим снабдил доктора Любчански, его Арто сделал как предупреждение оккультисту Грилло де Гиври. Арто считал, что Грилло де Гиври (который умер в 1929 году) преследует его с помощью магии, и «заклинание» содержало утверждение собственной силы Арто:

«Действенность заклинания

немедленна

и неизменна.

И разрушает любое

колдовство. (11)

Блен получил «заклинание», содержащее в себе свирепое предостережение людям, которые, как считал Арто, мешали ему получить героин. Соне Мозе было послано «заклинание» «Сила смерти» (12). Последнее «заклинание» отправилось Адольфу Гитлеру, кажется, перед началом Второй Мировой войны, в сентябре 1939 года. Ее содержание представляло из себя нечто среднее между дружеским советом и обличительной бранью:

«P.S. Конечно, уважаемый сэр,

это вряд ли приглашение!

это, кроме всего,

предупреждение». (13)

После того как в декабре 1941 года Арто начал подписывать свои письма именем Антонен Нальпа, ему стало трудно писать. Однако, он продолжал отправлять матери (к которой обращался по имени) просьбы прислать еды. 23 марта 1942 года он писал:

«Я повторяю тебе, дорогая Эфразия,совершенная ложь то, что в Париже недостаток провизии. Остальные пациенты получают изобилие продуктов: масло, сыр, финики, настоящий хлеб, инжир, яблоки, груши, НАСТОЯЩИЙ джем, сахар, шоколад, бананы. Твоя горничная и твой поставщик солгали тебе, заявив, что шоколад, бананы, грецкие орехи и лесные орехи откладываются для детей. Мне все об этом известно: нет никакого закона, никакого предписания, ни одной рекомендации со стороны полиции, по причине которой все дети Франции должны кормиться в моем животе». (14)

Начало войны, которую Арто воспринимал как апокалипсис, привело к жесткой нехватке еды в «Виль-Эврар», где списки погибших от голода были огромными (в каждый год из последних двух лет Нацистской Оккупации умирало около половины пациентов лечебницы); к тому же, существовала серьезная опасность для такого психически «неизлечимого» больного, каким был Арто, оказаться в концентрационном лагере и погибнуть там. В лечебнице безжалостно продолжали кормить капустным супом, и Арто начал жестоко страдать от недоедания; за весну 1942 года он похудел до пятидесяти двух килограммов. Он считал, что выживает в атмосфере все нарастающей смерти, благодаря своей физической способности к адаптации: «Если я еще жив, Эфразия, то это за счет моего неправильно стойкого телосложения… На самом деле, Эфразия, я не больше чем живой труп, который наблюдает за своим выживанием, я здесь смертельно страдаю» (15).

В сентябре 1942 года мать Арто обратилась к Роберу Десносу с просьбой найти решение в этой все более опасной для Арто ситуации; если бы Арто по-прежнему содержался в «Виль-Эврар» в последние годы Оккупации, то, скорей всего, он бы там умер. Деснос не навещал Арто в «Виль-Эврар», но он быстро откликнулся на просьбу. У него был друг Гастон Фердьер – поэт-сюрреалист, атеист с анархическими взглядами на политику, который возглавлял психиатрическую больницу в маленьком городке, Родезе, на юго-западе Франции.В это время Гастону Фердьеру было тридцать пять. (Родез был последней больницей, в которой он занимал пост главного психиатра; постоянно конфликтуя с коллегами-медиками, он не сумел устроиться на руководящий пост после закрытия Родеза в 1948 году, в год смерти Арто, и занялся частной практикой; тем не менее, он продолжал работать в психиатрии и закончил свою карьеру в клинике в Обервилье,в северных предместьях Парижа, где специализировался на нервных расстройствах у детей; умер в декабре 1990 года в возрасте восьмидесяти трех лет. В течение всей жизни он продолжал писать сюрреалистические стихи, которые считал «слишком непристойными для публикации» (16).) Родез находился в «Зоне» официально еще не занятой немецкой армией. Хотя мощное военное присутствие было там заметно, жизнь в этом районе была стабильней, чем в Париже. Деснос знал, что об Арто на Родезе будут лучше заботиться и, к тому же, лучше кормить, чем в «Виль-Эврар». Он связался с Фердьером, который сразу же согласился принять Арто пациентом в свою лечебницу. Он даже готов был самостоятельно заехать за Арто, так как собирался в Париж на Рождество 1942 года. Но появились административные проблемы, и этот план воплотить не удалось. Было запрещено перевозить пациентов из оккупированной зоны в неоккупированную. Фердьер обошел этот закон хитростью. До этого он руководил лечебницей в Шезаль-Бенуа, которая находилась на границе между двумя Зонами. Он использовал там остатки своего влияния, чтобы договориться о предварительном переводе Арто в Шезаль-Бенуа, прежде чем незаметно переправить его на Родез. Деснос навестил Арто в «Виль-Эврар» в день перед его отправкой в Шезаль-Бенуа, и был потрясен физическим состоянием, в которое привел его друга голод. Арто очень боялся, что оставляя «Виль-Эврар» ради другой, пока неизвестной ему лечебницы, он станет беззащитен перед изводящими его магическими силами. 22 января 1943 года, в сопровождении двух медсестер, он покинул «Виль-Эврар», в которой пробыл около четырех лет. В Шезаль-Бенуа Арто оставался девятнадцать дней, его обследовали и определили как больного, страдающего параноидальным психозом и бредом «в очень активной, но плохо систематизированной форме». Было отмечено, что он говорит об Антонене Арто, как о незнакомце. Арто и в Шезаль-Бенуа продолжал жаловаться на отчаянный голод: «Я обессилен и умираю от недостатка сахара, лесных орехов, грецких орехов, фиников, инжира и шоколада» (17). Услышав от Десноса о Гастоне Фердьере, Арто заявил, что уже встречал Фердьера в 1935 году у Десноса в гостях (сам Фердьер считал, что не был знаком с Арто до его приезда на Родез). Он уже ждал, что Фердьер будет его освободителем. 10 февраля 1943 года, во время своей тайной переправки из Шезаль-Бенуа на Родез, Арто потерял меч, который в 1936 году был ему подарен на ритуале Вуду на Кубе, и который он носил с собой с тех пор.

Больница Родеза находилась в конце длинной улицы, спускавшейся вниз от главного собора города; ее четыре главных крыла и центральное здание, увенчанное башней с часами, окружали пространные парки; постройка была ветхая и старая, через пять лет ее снесут (теперь на этом месте школа). Когда Арто приехал на Родез, Фердьер сфотографировал его стриженным, в одежде из «Виль-Эврар». На Родезе Арто ходил в старых, ношеных костюмах, пожертвованных благотворительными учреждениями, и отрастил волосы. Во время пребывания в больнице его будут держать и в открытых палатах и в запертых одиночках. Первоначальный диагноз Фердьера был таков, что Арто страдает «хронической и крайне острой манией преследования… Потеря собственной личности, самоосознания. Раздвоение личности, т.п…; мания преследования с периодами, отмеченными усиливающимся приступами». С Арто обращались по-доброму. Фердьер приглашал его к себе на ужин (хотя его жену пугало то, как поспешно и шумно ел все еще голодающий Арто) и старался достать для Арто всю необходимую еду; Арто быстро набрал вес. В дополнение к еде он попросил ежедневную ванну и зубную щетку для своих восьми оставшихся зубов. (Остальные зубы были потеряны в «Виль-Эврар» из-за жуткой тамошней диеты.) Хотя Фердьер старался удовлетворять потребности Арто, у него были и другие более важные заботы и проблемы. Ему постоянно приходилось прочесывать округу в поисках еды для своих пациентов, он покупал ее у местных фермеров; несмотря на то, что Родез был сельскохозяйственным регионом, департамент Авейрон,запасы продовольствия уничтожались войной и погодными условиями, жестокие зимы погребали город под снегом. Чтобы получить разрешение путешествовать по округе в поисках еды, Фердьер должен был снискать расположение германских властей и, тем самым, навлечь на себя гнев бойцов Сопротивления, действовавших в регионе. Он также тайно укрывал партизан и беженцев в здании лечебницы, раздражая этим германские власти. Наступит день, когда ему будет угрожать смерть и со стороны бойцов Сопротивления и со стороны германского правительства.

Вскоре после прибытия на Родез Арто написал Жану Полану с просьбой прислать гонорар за книгу «Театр и его Двойник», которая, как он считал, вышла в ноябре 1937 года, и имела огромный успех. Было продано сто тысяч экземпляров этого воображаемого издания; реально книга вышла в феврале 1938 года тиражом в четыреста экземпляров. Также возрастали его требования к Фердьеру. В июне 1943 года он срочно потребовал опиума, на том основании, что это вылечило бы дизентерию, от которой он страдал; Фердьер отказал. Большую часть времени Арто проводил жужжа, жестикулируя и плюясь, чтобы защититься от демонических образов, которые видел. Он также вел себя и в «Виль-Эврар», но, среди всеобщей какофонии из криков, никто там на это не обращал внимания. Арто объяснит свое поведение, связав его с идеями по поводу дыхания и жеста, которые он высказал в эссе «Эмоциональный атлетизм». Он сказал Фердьеру, что «если подобное поведение считается болезнью, значит, Антонен Арто всегда был болен, потому что весь его театр состоял исключительно из этого» (18). Фердьер ненавидел крики и жестикуляцию Арто; он хотел, чтобы Арто вернулся к регулярному литературному творчеству. По его мнению, Арто был «агрессивно анти-социален, опасен для общественного порядка и окружающих» (19). Он считал в то время, что Арто, если и не возможно вылечить, то возможно вернуть к более творческой и общественно полезной жизни. По этой причине, в июне 1943 года Фердьер принял решение провести Арто курс лечения электрошоком.

Электрошоковая терапия находилась еще в стадии развития; новаторство подобного лечения привлекало Фердьера. Лечение получило развитие с исследования 1934 года Ладислауса Медуныо связи между шизофренией и эпилепсией. В 1938 году итальянский врач Уго Черлеттиходил на римскую скотобойню и наблюдал за убоем свиней; ток, применяемый к ним, ослаблял их и облегчал предсмертную агонию. Черлетти повторил эту схему на мозгах своих пациентов и обнаружил, что шок ослабляет признаки болезни, смягчает их. Черлетти еще экспериментировал, впрыскивая пациентам жидкость из спинного мозга убитых током свиней, но безрезультатно. Электрошоковая терапия, хотя и была дискредитирована в 60-х годах, до сих пор широко используется во многих странах для лечения острой депрессии и применяется с анестезией. Но в 1943 ее начали широко использовать для большого круга психических расстройств; многие психиатры упорно считали, что временные и клинически непредсказуемые результаты часто опасного лечения никак не связаны с беспредельным ужасом пациента перед следующим сеансом. Известный историк электрошоковой терапии Макс Финк писал: «Удивительна точка зрения людей, проводивших конвульсивную терапию» (20). Во время лечения Арто на Родезе терапия проводилась так: к вискам больного присоединялись электроды, а затем сквозь его мозг без анестезии пропускался короткий разряд тока. Больного связывали, чтобы избежать переломов, как результата конвульсий, которые за этим следовали. В рот больного помещалась лопаточка, чтобы он не мог сломать себе зубы или прокусить язык. Кома, длившаяся пятнадцать-тридцать минут, следовала за конвульсиями, после чего больной приходил в себя с потерей памяти, что часто приводило к душевным страданиям. Лечебный курс из тридцати - пятидесяти электрошоков был обычным на Родезе, хотя в других больницах проводилась «терапия на уничтожение», как ее потом прозвали в Соединенных Штатах, доходившая до нескольких сотен электрошоков за курс. С июня 1943 года по декабрь 1944 Арто перенес пятьдесят один электрошок.

Фердьер, который всегда утверждал, что эта терапия совершенно безболезненна, наблюдал за лечением Арто, но никогда не проводил его самостоятельно. Этим занимался его ассистент, молодой и набожный католик Жак Латремольер, который специализировался на электрошоке. Арто вел с ним богословские споры (по рассказам Фердьера, Латремольер после закрытия Родеза превратился в неуравновешенного отшельника, постоянно одержимого мистическими идеями (21); он переехал в соседний город Фижеакради должности анестезиолога, где и умер в 1991 году). В своей докторской диссертации 1944 года серьезно озаглавленной «Случаи и случайности, наблюдаемые при курсе лечения в 1.200 электрошоков» Латремольер описывает лечение Арто:

«А., 46 лет, бывший наркоман, страдающий хроническим, характеризующимся галлюцинациями, психозом, с многочисленными, полиморфными параноидальными идеями (раздвоение личности, не стандартная метафизическая система…)

Больной набрал пять килограмм веса в течение терапии, начавшейся 20 июня. После второй серии электрошоков он начал жаловаться на неопределенные боли в пояснице, которые стали невыносимыми, когда он пришел в себя после третьего раза. Двусторонние, стягивающие, усиливающиеся от любого движения и от кашля – боли вынуждали его передвигаться в согнутом положении, не разгибаясь».

После третьего электрошока Арто пришлось провести два месяца в постели, ему кололи гистамин.У него был сломан один из позвонков. На лекции, в «Вье-Коломбье» в январе 1947 года Арто рассказал о том, что было после. Он сказал, что его следующая электрошоковая кома длилась девяносто минут вместо обычных пятнадцати - тридцати, и что Фердьер приказал отправить его в больничный морг, когда он неожиданно пришел в себя. После выхода из Родеза Арто письменно и устно, с огромной горечью и жестокостью осудил электрошоковую терапию, которую Фердьер применял к нему. (Стариком Фердьер будет плакать, вспоминая суровое осуждение Арто.) В 1943, после первых электрошоков, Арто еще ласково обращался к нему:

«Мой дорогой друг, я хотел бы попросить вас о величайшей услуге. Это по поводу применяемой ко мне электрошоковой терапии, которую, как очевидно, не может выносить мой организм, послужившей основной причиной смещения позвонков в моем позвоночнике. Как я и говорил вам сегодня утром, моя вера в демонов совершенно прошла и уверен, больше не вернется, но осталось невыносимое ощущение раздробленности в спине, которое, я думаю, и есть результат сильной электрошоковой обработки, несомненно оказавшей видимый эффект, но которую не стоит продолжать, чтобы не спровоцировать более серьезных травм». (22)

Как только спина Арто пришла в норму, лечение продолжилось. Латремольер продолжал свой врачебный отчет:

«Интенсивность бреда сохранилась; положительные результаты после первых трех серий электрошоков – уменьшение нестандартной и театральной реакции объекта на собственные галлюцинации – поощрили нас провести новый курс лечения из 12 электрошоков с 25 октября по 22 ноября 1943 года.

Никаких болей в спине, указывающих на ухудшение смещения позвонков, не возникло, больной в состоянии вести нормальную жизнь и посвятить себя интеллектуальным занятиям, на которые он не был способен до терапии».

Тем не менее, в течение следующего года Арто перенес еще тридцать шесть электрошоков.

К концу первого лета пребывания Арто на Родезе, Ферльер попробовал еще одну терапию. Он дал ему сделать письменный перевод и попросил его вернуться к регулярному литературному творчеству вместо писем. Фердьер представил терапию, как личную просьбу к Арто; он собирался издать серию книг на Родезе и сказал Арто, что ему необходима его помощь. Фердьер попросил молодого художника - сюрреалиста из Марселя Фредерика Деланглада (23), который сбежал из лагеря военнопленных и скрывался в больнице от немцев, помочь Арто взяться за работу. Первой идеей было сделать несколько переводов из романов Льюиса Кэрролла (любимого писателя Фердьера), а именно главу из «Алисы в Зазеркалье», в которой Алиса встречает Шалтая-Болтая. Хотя подобная работа должна была показаться Арто некоторым повторением тех переводов, которыми он занимался ради денег в 1930 и 1932 годах, он взялся за нее не без энтузиазма. Но вдохновение быстро рассеялось, и он исполнился враждебности по отношению к Льюису Кэрроллу. Тем не менее, перевод дал Арто возможность заняться лингвистическими играми и манипуляциями на тему Шалтая-Болтая. (В 1947 году он вернется к переводу «Алисы в Зазеркалье» и, изменив его, объявит, что эта глава теперь принадлежит ему, а не Льюису Кэрроллу; свой переделанный перевод он озаглавит так: «Антиграмматическая попытка по мотивам произведения Льюиса Кэрролла и против него».) Так как Арто очень плохо знал английский, он попросил помощи больничного священника для составления подстрочника, а затем литературно обработал текст. Затем последовали переводы стихов Эдгара Алана По, Роберта Соутвелла (24)и Джона Китса.

В октябре 1943 года Арто написал длинный поэтический текст под названием «КАБХАР ЭНИС – КАТХАР ЭСТИ», состоявший частично из вымышленного языка, над которым Арто работал. Он попытался отправить текст Полану, но вся его почта из Родеза просматривалась, и поэма так и не дошла до Полана; Жак Латремольер оставил ее себе. Арто также написал рецензию на рассказ Марселя Белу (25) «Распахнутый рот»,которую Фердьер также не отправил. В декабре 1943 года Арто получил первое за все заключение с 1937 года предложение опубликовать его статьи. Через посредничество писателя и издателя Анри Паризо (26)молодой поэт и оккультист Робер-Джи Годе попросил разрешения переиздать, в виде брошюры, текст «Путешествие в страну Тараумара»,который был опубликован в «Новом французском обозрении» в 1937 году. Годе также хотел знать, есть ли у Арто какой-либо не публиковавшийся материал о поездке в Мексику. Арто незамедлительно написал новую статью о Тараумарах, которую показал Фердьеру, и тот оставил ее себе. (В 1947 году, когда Арто уже не было на Родезе, издатель Марк Барбезат (27),уже известный, как первый издатель произведений Жана Жене (28), решил издать книгу статей Арто о Тараумарах, и ему удалось уговорить Фердьера прислать ему копию текстов Арто.) Помимо новых статей о путешествии в Мексику, Арто был занят обдумыванием книги о поездке в Ирландию, которая, как он теперь понимал, оказалась самой важной из двух его больших путешествий. Фердьер поощрял Арто заняться иллюстрациями так же серьезно, как и текстом. В середине октября 1943 года Арто снял первую фотографию, чем не занимался с 1930 года, с момента работы над фотомонтажом для «Театра Альфреда Жарри». Фотография должна была проиллюстрировать внутреннее состояние автора, в чем был заинтересован Фердьер, и запечатлела капусту на палке в больничном парке.

Благодаря электрошоковой терапии и постоянным требованиям Фердьера к Арто обрести себя снова в писательстве, самоотождествление с Антоненом Нальпа, которого Арто придерживался четыре года, перестало быть актуальным. К большому удовлетворению Фердьера в сентябре 1943 года Арто после «глобальной обработки» отказался от этого имени. Теперь он мог сформулировать: «Меня зовут Антонен Арто, потому что я сын Антонена Арто и Эфразии Арто, ныне здравствующей, хотя отец умер в Марселе в сентябре 1924 года» (29). Но этот период, когда «Антонен Арто» нехотя возвратился из небытия, был, возможно, самым неустойчивым и лишенным личностного начала в жизни Арто. Его недолговечные религиозные убеждения возникли в результате потери своего «я». Часто, в течение 1943 и 1944 годов, Арто, как набожный католик, ходил молиться в Родезский собор. Но его мистические чувства были очень неуравновешенными, поэтому, в другие дни, он от молитв переходил к оскорблениям священника при больнице. Время от времени он пытался уравновесить жуткую неопределенность его теперешней ситуации, относя свое благочестие и к прошлым годам, чтобы создать ощущение продолжительности и постоянства: «Если со времени жизни в Дублине до сегодняшнего дня на Родезе я не был достаточно религиозен, то это только потому, что в «Сутевиль-ле-Руан», «Сант-Анн» или в «Виль-Эврар» я не нашел церкви» (30). В другое время его религиозные чувства послужат его собственному воображению и будут способны преобразовываться в угоду насущным потребностям сиюминутного положения Арто: «Бог, по своей природе, странная личность, единственный из всех, любивший бунтарей и безумцев» (31). Эти бесконечные сомнения окончились 1 апреля 1945 года, когда Арто решительно отверг все религии: «Я выбросил веру, причастие, бога и его христа в окно и решил стать собой…» (32).

Отождествление Арто со своей первоначальной личностью привело к еще одним результатам, связанным с его восприятием общества. Стараясь уничтожить все моменты, которые могли бы быть расценены Фердьером как анти-социальные, и повлечь за собой новую серию электрошоков, Арто неожиданно проникся глубокой привязанностью к собственной семье и к французской нации. В октябре 1943 он писал Полану: «Ты знаешь, я всегда был роялистом и патриотом» (33). (Как бы то ни было, религиозность Арто и его явная националистическая преданность были плохо продуманными попытками умиротворить Фердьера, который сам был бескомпромиссным атеистом и воинствующим анархистом; в любом случае, Фердьера совершенно не убедили ни первый, ни второй варианты.) (34) Арто требовал, чтобы Полан уничтожил все его книги за исключением писем к Ривьеру, «Театра и его Двойника» и «Нового Откровения». Приблизительно в тот же период Арто писал письма, которые Фердьер не отправлял, председателю фашистского французского правительства Пьеру Лавалю. Лаваль присутствовал на показе «Семьи Ченчи» в 1935 году, и Арто считал его другом. (Лаваль был расстрелян как предатель в конце войны за сотрудничество с немцами.) Арто обращался к Лавалю, чтобы тот освободил его из лечебницы. С полной уверенностью он отрицал свое безумие: «В действительности, я не считаю, что когда-либо даже частично страдал психическим расстройством» (35). Он жаловался, что потерял трость в Ирландии и выражал свое презрение к англичанам – считал, что в Дублине его арестовали по вине полицейских – и к их военным силам, за исключением Королевских Воздушных Сил (которые, по его мнению, состояли, в основном, из Шотландцев). Как только Арто осознал связь между разрухой, которую Гитлер принес миру и апокалипсическими пророчествами «Нового Откровения», он посвятил копию своей книги Гитлеру. Как у Жана Жене и Луи Фердинанда Селина (36)у Арто были личные причины благоволить к силе, сумевшей подавить французское общество.

В начале 1944 года Фердьер попробовал еще одно новое лечение на Арто: арт-терапию. Хотя художник Фредерик Деланглад уехал в Париж в это время, после него остался уголь и пастель. В своей мастерской, которая была для него выделена в больнице, Деланглад нарисовал портрет Арто. В феврале 1944 года Арто сделал несколько рисунков углем на маленьких кусочках бумаги, это были знаки и лица. Один рисунок изображал меч, который Арто получил на Кубе, и который был недавно утерян. Фердьер придавал большое значение этой терапии, потом он объявит себя одним из первопроходцев в направлении арт-терапии. Подход Фердьера был таков: рисунок пациента должен служить преимущественно для постановки диагноза. (Эта точка зрения входит в противоречие с другими представлениями об арт - терапии, например с теми, которые развил в 1980 году доктор Лео Навратилв психиатрической лечебнице в Клостернберге, неподалеку от Вены; Навратил построил специальный павильон в парке при больнице для тех, кто хочет жить там и рисовать и не желает, чтобы их работы стали предметом медицинского исследования. Художники, которые работали в его павильоне, такие как Август Валла (37) и Иохан Хосер (38),создали необычайные и прекрасные изображения человеческого тела в высшей точке напряжения.) Фердьеру, который предпочитал декоративную живопись, не понравились рисунки Арто, он посчитал их «не представляющими никакого интереса» (39). После нескольких первых рисунков в феврале 1944 года, сделанных под давлением Фердьера, Арто бросил рисовать на целый год. Вернулся он к этому снова из-за творческой необходимости.

С 23 мая по 10 июня Арто было сделано двенадцать электрошоков; в августе 1944 еще двенадцать; и в декабре 1944 еще двенадцать. В этот период он уже писал, чего Фердьер и добивался от него, но возобновление электрошоковой терапии оживило в Арто ужас перед потерей памяти и обострило боль в спине. У него выпали последние зубы. Электрошоки воспринимались им как множество маленьких смертей, не «petite mort», как в оргазме, о которой писал Жорж Батай, не ощущение эйфории, как перед эпилептическим припадком, но отрезок совершенно холодной, бессмысленной пустоты, бесконечно повторяющийся. Известно несколько случаев, когда психиатры становились зависимыми от электрошоковой терапии, которую они применяли к своим пациентам. Серия электрошоков в декабре 1944 года была последней для Арто. Несколько раз, после выхода из Родеза, Арто утверждал, что ему пришлось пригрозить Фердьеру, чтобы тот отменил электрошоки. На лекции в «Вье-Коломбье» в январе 1947 года Арто сказал: «Не думаю, что меня можно принять за труса, поэтому в декабре 1944 я пригрозил Фердьеру, что я прыгну ему на шею и удавлю его, если он тут же не откажется от новой серии электрошоков, которые собирался мне назначить» (40). Тем не менее, Фердьер готов был запугивать Арто продолжением электрошоковой терапии всякий раз, когда тот пытался убедить его в подлинности своих галлюцинаций, или жужжал, создавая что-то в больничном парке. Также в 1944 году Арто впервые перенес сильный приступ кишечного кровотечения. Он решил, что подобное могло быть результатом голодания в «Виль-Эврар», но, возможно, это был первый признак рака, который смогли диагностировать только в феврале 1948 года.

В январе 1945 года творческие способности Арто вернулись к нему с небывалой силой и больше не покидали его до самой смерти, наступившей через три года. Он писал и рисовал теперь с невероятной энергией. По мнению Фердьера, это возвращение к работе произошло благодаря его лечению электрошоковой терапией, без этого последней стадии работы Арто просто бы не существовало. (41) Это крайне маловероятно. В 1930 году Арто заявлял, что может работать только в отсутствии опиума; теперь он начал работать, когда электрошоковая терапия исчезла из его жизни. Война заканчивалась, и Париж в августе 1944 года был освобожден от немецкой оккупации. Арто мог постепенно восстанавливать связь со своими друзьями. Он очень подружился с молодым доктором, Жаном Декекером, который приехал работать на Родез в феврале 1945. Декекер очень поощрял Арто и поддерживал его сильный творческий всплеск. Он понимал, что Арто необходимо физически бороться против сил, которые, как он считает, противостоят ему. В отличие от Фердьера, Декекер одобрял жужжание и пение, с помощью которого Арто развивал свой новый язык и видение. Весной 1945 года Декекеру пришлось временно покинуть Родез ради работы в Мюлузе, на востоке Франции, в больнице для репатриированных военнопленных, и они с Арто продолжали общение в письмах. Потом он вернулся на Родез и оставался там, когда Арто выпустили в мае 1946. (В конце жизни он работал в Алжире вместе с философом и психиатром Францем Фэноном (42), но потом заболел серьезной депрессией и был сам помещен в частную лечебницу.) (43)

Арто начал работу в январе 1945 года серией рисунков. Тексты последуют из рисунков как будто вытягиваемые назад в существование силой зрительных образов Арто. Работая на больших листах бумаги карандашами, пастелью и детскими цветными мелками, которые Деланглад оставил на Родезе, Арто начал исследовать с помощью образов свое физическое и психическое состояния на протяжении всех лет заключения. За полтора года он создал рисунки, полные образов рассыпающейся беспомощности плоти и сложно сцепленных фрагментов. Он рисовал человеческие тела, обезображенные пытками, утыканные осколками и шипами, раковыми опухолями, сломанные, кровоточащие тела. В этих рисунках он расщеплял и ломал человеческое тело, размалывал его карандашом на поверхности бумаги, как материю, призванную к уничтожению, а затем к воссозданию с нуля. В напряженном движении тело было вывернуто наружу, во внешний мир. Вокруг основных фигур другие формы и предметы слепо наполняли пространство рисунка. В таких рисунках как «Человек и его плоды» и «Не бывает настоящим и всегда правдив», фигуры Арто кажутся совершенно не связанными между собой, расположенными наугад в расчлененном пространстве. Кусочки металла, насекомые, крошечные девичьи лица, пенисы, внутренние органы – все болезненно выплеснулось наружу на поверхность бумаги. Старые механизмы и пропеллеры перемешались с раздутыми человеческими фигурами и искалеченными лицами.

Родезские рисунки отражают внутреннее ощущение Арто своего разрушенного тела и распадшегося языка. Это ощущение усилилось благодаря электрошоковой терапии. Короткие тексты вставлялись по краям рисунков. Его язык восстанавливался с помощью слияния образа и текста, в то же время он пытался объединить вновь свое тело и сознание. Совершенствуясь в рисунках, Арто все чаще окружал и наполнял их фразами, мощными магическими формулировками, своего выдуманного языка, над которым он продолжал работу до самой смерти. Эти фразы защищали его возродившееся творчество, уязвимое, как он чувствовал, для злых сил, готовых его погубить. Родезские рисунки полны телесной силы, которая также проявится в радио-записи Арто 1948 года. Образы всплывают на бумаге благодаря внутреннему разлому и неясности. Они демонстрируют инстинктивную артикуляцию тела при отсутствии цельности, плывущего в океаническом пространстве презрительного отрицания и глубокого желания. К концу пребывания Арто в лечебнице, его рисунки стали сырьем для изучения страхов – по поводу потери возможности идентифицироватьсобственную личность и по поводу опасного для его тела лечения – над которыми он продолжит работать до самого конца. В последней серии рисунков на Родезе Арто обратится к собственному лицу, как наиболее чувствительному пространству в выражении его страха перед нападением и решения защищаться. Он нарисовал свой первый за двадцать лет автопортрет. Декекер наблюдал за этой работой Арто и позже описал то, что видел:

«Несколько дней я наблюдал за составлением этого рисунка, дикого вбивания в форму, которая не была ему близкой. На большом листе белой бумаги он нарисовал абстрактные очертания лица и в пределах наброска, в котором он делал пометки для будущих вставок, он создавал своего двойника без зеркала, как будто подвергался отвратительной и жестокой пытке. Он яростно работал, ломая карандаши, страдая от душевных мук, изгоняя из себя нечистую силу. В разгар наиболее яростных криков и стихов, когда либо рождавшихся из его мучительной раздражительности, он проклял нацию упрямых червей, когда вдруг ухватил суть, и его лицо проявилось на бумаге. Это было ужасающе четкое изображение Антонена Арто, созданное им самим – жуткая маска порабощенных горизонтов – в противовес скудным средствам и посредственным методам художников-реалистов. Сквозь творческую ярость, с которой он взорвал все замки и засовы действительности и вымысла, я видел его слепой взгляд в глазах рисунка». (44)

В феврале 1945, через месяц после того, как Арто начал рисовать, он принялся за составление коротких текстов в школьных тетрадях. Он писал каждый день, поэтому вскоре накопилось некоторое количество кусочков. Совершенно безжалостно, одержимый работой, он снова учил себя писать, пытаясь обрести прежнюю силу и легкость, которыми обладал до заключения. Некоторые их этих кусочков приведут его к более развитым текстам, например, к такому как «Сюрреализм и конец эпохи Христианства», написанному в октябре 1945 года. Этот текст (часть которого была потеряна, а часть похищена) напоминает его открытые письма, созданные во время сотрудничества с сюрреалистами в 1925 году. В «Сюрреализме и конце эпохи Христианства» Арто пишет о том, как в восьмилетнем возрасте он понял, что на протяжении всей жизни, его будут мучить злые силы, болезнь и неблагозвучие мира. Его позиция осталась такой же независимой, как и всегда: «Я ничего не изучал, но все пережил, и это кое-чему меня научило» (45). Он также написал несколько объяснений к своим рисункам. Это было сделано в основном по просьбе Фердьера и Латремольера, но Арто ручался, что объяснения выходили за границу медицинской функции. Параллельно этому он обдумывал переработку собственных идей о театре: «Я готовлю еще одну книгу о Театре, но с намного более общей точки зрения, чем «Театр и его Двойник» – надеюсь, она заинтересует широкий круг читателей» (46). В основном это были кусочки текста в школьной тетради, которыми был поглощен Арто, и которые будоражили его воображение весь 1945 год и первые месяцы 1946. Он работал над старыми темами, такими как пейот и ирландская трость, и рисовал огромные списки еды, как делал в «Виль-Эврар». Более энергично он занялся бесконечным восстановлением отношений со своими друзьями и врагами в Париже, с семьей, и также с публичными персонами, с которыми он никогда знаком не был, такими как Сталин, де Голль, Черчилль и Фрейд. Жан Жене писал, что Арто боролся во время заключения в лечебницах, пытаясь понять, что приведет его «к славе… в свет» (47). Арто искал новое, живое, свободное тело в своих многократных переработках и диалогах, и, наконец, к концу 1945 года он создает «дочерей, рожденных из сердца».

Эти «дочери» представляли собой высоко ответственную, сексуально насыщенную и манипулятивную группу. Арто обычно воображал себе шесть дочерей, но мог, при необходимости, добавлять еще женщин к уже существующим детям. Дочери состояли и из совершенно выдуманных созданий и из реально существовавших когда-то в жизни Арто. Обе его бабушки стали дочерьми, как и Сесиль Шрамм, Ивонна Альенди и Ани Беснар. Дочери сражались за него и переносили страшные мучения, пытаясь добраться к нему, на Родез, и освободить. Арто всегда ждал их скорого приезда. Он написал Ани Беснар 29 октября 1945 года: «Я жду тебя, как мы и договаривались, вместе с сестрой Катериной, адреса которой у меня нет, и сестрами Сесиль, Ивонной и Ненекой. Ты слишком много перенесла, чтобы что-то могло теперь тебя остановить и задержать…» (48). Приблизительно в марте 1946 года он создал рисунок, который назвал «Театр жестокости», на нем четыре дочери в гробах расположены друг поперек друга. Их тела изувечены и мумифицированы, огромное искаженное птицеподобное существо стережет их, но глаза их открыты и тревожны. После выхода из Родеза Арто написал Жилберу Лели (49),биографу Маркиза де Сада, и описал возникновение своих дочерей:

«Я много думал о любви в родезской лечебнице, и там я вообразил себе дочерей моей души, которые любили бы меня как дочери, а не как любовницы, меня, их незрелого в половом отношении, похотливого, непристойного, эротического, кровосмесительного отца;

и еще целомудренного, настолько целомудренного, что это делает его опасным». (50)

Эта экспансивная фантастическая выдумка Арто дочерей из сердца научила его ждать и надеяться, что помогло ему прожить последний год на Родезе. Она также обеспечивала его союзниками в борьбе, новой оппозиционной семьей и новой сексуальностью.

Весной 1945 года Арто бесстрастно наблюдал, как война подходит к концу; он считал ее проявлением апокалипсиса, не имевшего, однако, к нему никакого отношения. Немцы капитулировали в мае, и война в Европе закончилась. Робер Деснос умер 8 июня от брюшного тифа в уже освобожденном концлагере в Тересьенстаде.В феврале 1944 Гестапо арестовало его в Париже за сотрудничество с Сопротивлением, через год после того, как он помог Арто попасть на Родез. Так же как Арто, который переезжал из одной лечебницы в другую, Деснос прошел концентрационные лагеря Аушвица, Бухенвальда, Флоссенбурга и Флоры.Арто узнал о его смерти в августе и написал скорбное письмо вдове Десноса Йоки,в котором предложил ей присоединиться к женщинам, собиравшимся ехать на Родез, освобождать его. Через несколько месяцев Арто узнал, что его подруга Соня Мозе погибла в газовой камере, в концлагере.

Приблизительно 10 сентября Арто принял первых посетителей на Родезе: художника Жана Дюбуффеи его жену. (Реймонд Кено хотел навестить Арто в конце 1943 года, но Фердьер сказал ему, что Арто еще слишком болен.) Арто показал Дюбуффе свои последние рисунки, и эта встреча пробудила в нем нетерпеливое желание вернуться в Париж. Фердьер уже серьезно обдумывал его освобождение, но Арто понимал, что Фердьер потребует весомых гарантий дальнейшей материальной обеспеченности Арто. После возвращения Дюбуффе в Париж, Арто вообразил, что существует банковский счет, огромная сумма в золотых слитках, которую, как он утверждал, он положил в банк в 1918 году. Так как Дюбуффе был большим знатоком в этом деле, Арто написал Банку Франции немедленно перевести счет на имя Дюбуффе, чтобы управлять деньгами с его помощью. Но Банк Франции ответил, что никаких следов денежного счета Арто не найдено. Арто также заставлял Дюбуффе искать в Париже своих реальных и воображаемых «дочерей из сердца».

В ночь на 2 декабря 1945 года издатель Арто Робер Деноэль был застрелен на улице, когда менял колесо своей машины. Возможно, он был убит по политическим причинам (как союзник нацистов и издатель антисемитских книг Селина), но его убийство осталось загадкой; это мог быть и обычный вор или шальная пуля одной из диких банд бывших американских солдат, бродивших в то время по Парижу. Арто узнал о смерти Деноэля 6 декабря и пришел к заключению, что всех его друзей убивают, чтобы оставить его в одиночестве. Однако, он таил обиду на Деноэля: «Не забудь, что Деноэль, который был недавно убит, отправил меня на Родез, чтобы не платить мне гонораров за переиздания «Нового Откровения» и «Гелиогабала» (по меньшей мере 50.000 - 80.000 довоенных франков)» (51).

В сентябре-декабре 1945 года Арто написал ряд ярких, язвительных писем Анри Паризо,переиздавшему в ноябре 1945 года статью Арто «Путешествие в страну Тараумаров». В этих письмах Арто представил свою жизнь, как бесконечную последовательность мучений, арестов и покушений на него, начиная с истории о ножевом ранении, нанесенном марсельским сутенером в 1915 году. Арто гордо заявлял, что яростно отвечал на каждое нападение и колдовство, направленное против него. Паризо был отличным адресатом, потому что всегда проявлял умеренный скептицизм и сдержанность по отношению к тому, что рассказывал ему Арто, что побуждало Арто к большей эмоциональности и изобретательности. Паризо также попросил Арто писать чернилами, а не карандашом, так как он близорук; Арто сердито ответил, что он не может пользоваться чернильницами, потому что пациенты Родеза перевернут их на его книги и бумаги. Арто беспокоился о связи прошедших лет своей жизни с новым экскрементальным языком, который сейчас изобретал; он придавал особое значение способности этого языка поглощать и нападать на священников, таких как родезский епископ. Это был язык, который возникал из «столбняка души» (52) и из процесса раздробления анатомического страдания. Для Арто, это состояние физического распада и раздробления могло стать универсальным, понятным всем языком. Он старался убедить Паризо, что раньше он уже пользовался этим языком:

«В 1934 году я написал целую книгу таким образом, на языке, который всем понятен вне зависимости от национальности. К сожалению, книга пропала. Было издано всего несколько экземпляров, но правительство, церковь и полиция постарались, чтобы они исчезли. Остался только один экземпляр, которого у меня нет, но который хранит одна из моих дочерей, Катерин Шиле». (53)

С позволения Арто, Паризо собрал все полученные от него письма и опубликовал их под названием «Письма из Родеза».

Арто продолжал принимать посетителей. 26 февраля 1946 года молодые писатели Артур Адамов (54) и Марта Робер (55)приехали на Родез, чтобы встретиться с Арто и обсудить с Фердьером его выписку. Они знали Арто и до его отъезда в Ирландию, и рассказали ему, как он грубо оскорблял людей в кафе на Монпарнассе, что очень его обрадовало. Адамов обсуждал с Арто идею переиздания всех его книг в издательстве Галимара. Арто страстно желал своей выписки из Родеза, как «извержения потухшего вулкана» (56). Но Фердьер поставил два условия для выписки Арто: что он должен жить в лечебнице и быть финансово обеспеченным. Когда Адамов вернулся в Париж, он собрал огромное количество пожертвованных рукописей и полотен – работы Жоржа Батая, Симоны де Бовуар (57),Жана-Поля Сартра, Пабло Пикассо, Жоржа Брака (58),Альберто Джиакометти (59),Анри Мишо и многих других – чтобы продать их на аукционе и обеспечить Арто деньгами. Роже Блен начал организацию благотворительного театрального событияв пользу Арто. Ни аукцион, ни театральное событие не состоялись до выписки Арто из Родеза, но это помогло убедить Фердьера. Адамов поручил молодой знакомой по имени Пола Тевенен, у которой муж был врачом, найти подходящую лечебницу; посетив несколько учреждений, она остановилась на частной оздоровительной клинике доктора Ачилль Дельма в юго-восточном округе Парижа, в Иври-сюр-Сен.

Несмотря на это посещение, Арто все еще чувствовал себя отчаянно одиноким; в день, когда Адамов и Марта Робер уезжали из Родеза, он написал Ани Беснар (которая не отвечала ни на одно из его писем в течение трех лет):

«Ты не можешь себе представить, как не хватает мне здесь, и в моей жизни, той дружбы, которую ты проявила ко мне в 1937 году на улице Дагерр 21 до своего отъезда на Корсику. Я все время один, и ни дружбы, ни той любви, что я питал к тебе, и никто не идет за мной, как в тот великолепный августовский день, когда в охристом платье и зеленой шляпке ты шла за мной в галерею Градива,на выставку, где были картины Сони Мозе. Теперь она погибла в концентрационном лагере. Все мои лучшие друзья умерли или исчезли. Ивонна Альенди, Катерин Шиле,Ненека, Анна Корбин. Я один». (60)

На это письмо, которое передала Ани Беснар Марта Робер, Арто наконец-то получил долгожданный ответ.

С начала 1945 года Арто переписывался с молодым писателем Анри Тома (61) по поводу статьи, которую написал Тома на тему «Театра и его Двойника»; 10 марта 1946 года Тома вместе с женой Колетт, начинающей актрисой, приехал на Родез, чтобы встретиться с Арто. Арто уже объяснил Тома свое творчество, написав, что оно осталось таким же агрессивным, как и в годы увлечения сюрреализмом: «Я тот человек, который написал «Обращение к Папе Римскому» в 3 номере «Сюрреалистической революции», «Письма домашним»и несколько других обличительных писем против священников, полиции и общества, человек, которого они хотели заставить замолчать навсегда, потому что он отказался в чем-то пойти на попятную, как сделали Арагон и Элюар» (62). Арто был очень рад их приезду; он познакомил Анри и Колетт Тома с Жаном Декекером и читал им стихи Жерара де Нерваля (63).Он проникся симпатией к Анри Тома и сказал ему, что ощутил на себе все мировые катаклизмы, произошедшие с момента его заключения в лечебницу в 1937 году: войну, голод, немецкие и русские концентрационные лагеря. После возвращения Тома в Париж Арто написал ему, чтобы признаться, почему рухнул Театр Жестокости: «Мне было очень трудно написать и опубликовать книгу «Театр и его Двойник», которая в 1933 году объявляла войну и жаждала ее, так же как и голода и чумы. Но было также невозможно ставить спектакли. Они всегда кончались скандалом, криками, полицией и отсутствием зрителей» (64).

Арто пленила Колетт Тома (чей брак потом распался); его увлеченность ею продолжится и после выхода из лечебницы. Она казалась Арто олицетворением его новой жизни и приближающегося освобождения. Он выжил, несмотря на ненависть и всеобщее забвение по отношению к нему. Хотя его здоровье было разрушено пребыванием в лечебницах и электрошоковой терапией, и у него не осталось ни одного зуба, Арто считал, что его еще можно воскресить с помощью таких «юных неувядаемых девушек» (65), как Колетт Тома, которой было двадцать три в то время. Он решил включить ее в число своих «дочерей из сердца». Колетт Тома также перенесла заключение в психиатрической лечебнице, в студенческие годы она лечилась в клинике в Каене; ее держали в смирительной рубашке и давали кардиазол, препарат вызывающий припадок, который обычно назначают перед электрошоком. (Психическое состояние Колетт Тома ухудшалось в следующие годы, пока она не впала в окончательное помешательство и амнезию и была уже не в состоянии вспомнить, кто такой Арто; остаток жизни она провела в частных клиниках.) (66) Естественно, что Арто она очень понравилась. В последние дни своего пребывания в лечебнице он много переписывался с Колетт Тома. Арто включил свои письма в книгу «Прихвостни и пытки»,над которой начал думать в то время, а Колетт Тома использовала отрывки из своих писем в первой части своей единственной книги, вышедшей в 1954 году, «Завещание мертвой дочери». В этой работе, теперь почти забытой, КолеттТома выразила свои мысли об одиночестве, разводе и сексуальной катастрофе. Она также описала ощущения по поводу включения себя в изменчивую, преобразовывающуюся группу дочерей Арто: «Если ты не хочешь, чтобы я была одной из твоих актрис, я стану одной из твоих воительниц. Если ты не хочешь, чтобы я была одной из твоих воительниц, я стану одной из твоих дочерей. Если ты не хочешь, чтобы я была одной из твоих дочерей, я стану твоей Единственной дочерью» (67).

Последний месяц на Родезе Арто постоянно писал. В дополнение к записям в школьных тетрадях, он создает пламенную статью для марсельского журнала «Южные тетради»об Изидоре Дюкасе, авторе «Песен Мальдорора», наиболее значимой для идей сюрреалистов книги. Дюкас, писавший под псевдонимом «Граф де Лотреамон», умер в 1870 году в безвестности, в возрасте двадцати четырех лет. Арто представлял его смерть, как результат злобного давления общества, которое толкнуло на самоубийство многих близких Арто писателей, таких как Эдгар Алан По и Жерар де Нерваль; в следующем году он занялся расследованием смерти Винсента Ван Гога. Арто также вынашивал идею книги, подсказанной Адамовым, в которую должны были войти: статья о Дюкасе, описание сна и текст, составленный из отрывков из школьных тетрадей. Предварительное название книги, «Для бедного Попокатепеля», перекликалось с восприятием Арто себя, как мексиканского вулкана и ставило в один ряд предположительную взрывчатость этого вулкана и тела самого Арто, по мере приближения его выписки из Родеза. Он также использовал историю распятия Христа, как рассказ, иллюстрирующий образ тела, способного на вулканическое самовоскрешение. В случае Христа по имени Арто (его звали Арто и у него был враг по имени Нальпа) физическое восстановление происходило «без вмешательства бога, иисуса-христа или духа» (68). В истории распятия Арто он взрывался от ярости после возвращения к жизни и раскидывал солдат вокруг себя так же, как раскидал своих противников, возвращаясь из Ирландии на пароходе «Вашингтон» в сентябре 1937 года.

В марте 1946 года писатель Андре де Ришо (69)прибыл на лечение в больницу на Родезе. В начале 30-х годов он был блестящим, рано созревшим романистом и драматургом, а теперь ни на что непригодным благодаря алкоголю и наркотикам. Арто знал работы Ришо (он хотел поставить одну его пьесу в Театре Альфреда Жарри), и Фердьер решил дать Арто пробное освобождение, отправив его с пропитанным алкоголем Ришо в гостиницу в соседнем городке Эспальон. Ришо мог следить за Арто, а Арто должен был не позволять Ришо пить. Фердьер пообещал Арто, что после этого пробного освобождения он сможет вернуться в Париж. 19 марта Арто и Ришо уехали в Эспальон. Арто отметил тот факт, что его отпускали под руководством неустойчивого больного алкоголизмом и наркоманией человека, он остро ощущал противоречивость позиции Фердьера по отношению к нему. Он записал в своих школьных тетрадях, как Фердьер пригласил его на Родез, но потом назначил ему электрошоковую терапию; как он поощрял его писать, но потом отбирал работу и запрещал ему петь во время творчества.

В Эспальоне, вдали от надзора Фердьера, Арто почувствовал острую необходимость в наркотиках (после насильственного и полного девятилетнего воздержания зависимость снова овладела им); он написал в Париж друзьям и даже сестре с просьбой прислать ему героин или кодеин. Ему понравилась независимость жизни на Эспальоне, и он написал Декекеру: «Это место то, чего я ждал все 9 лет своего заточения. Тишина, никого, кто бы поразился моему лицу. Я выгляжу как человек, который много страдал, но велико количество идиотов» (70). Ришо вел себя хорошо, много гулял, смотрел местные футбольные матчи, и Арто мог работать. Он написал Роже Блену, что его первым проектом по возвращении в Париж будет восстановление Театра Жестокости: «Мне нужны актеры, которые в первую очередь будут людьми, это значит, что на сцене они не испугаются настоящего ощущения ножевой раны…» (71). Он так же доработал свой текст из отрывков, чтобы отправить его Адамову, и озаглавил его «Осколки». В этом тексте он построил строгую конструкцию из энергичных, связанных между собой отрывков, чтобы создать острые образы насилия, которое он перенес, и мести, которую он готовил со своими новыми «дочерьми из сердца», Мартой Робер и Колетт Тома:

«И я видел Марту Робер в Париже, я видел ее от Родеза до Парижа гневно склоненной вперед в углу моей запертой комнаты, перед моим ночным столиком, как цветок, яростно вырванный с корнем, в апокалипсисе жизни.

Здесь еще и Колетт Тома, чтобы взорват