История реховотской крепости 1 page

Сегодня от реховотской крепости остались лишь несколько арок из выгоревшего под солнцем хевронского камня. На улице имени первого президента, между мебельным магазином «Рим» и овощным ларьком, просвечивает сквозь виноградную листву узкий проход. Обычно такие лазейки заканчиваются тупиком, густо пропахшим кошками, но эта выводит на небольшую лужайку, посреди которой высятся арки.

В начале двадцатого века возле основания одной из них располагался спуск в подвал, где первые предприимчивые поселенцы хранили бочки с вином. Из подвала вел ход в громадные подземелья, не уничтоженные Мухаммадом Али сто девяносто лет тому назад. Именно из‑за подвалов барон Ротшильд долго колебался, где расположить крупнейший в Палестине винный завод, в Ришон Ле Ционе или Реховоте. Все решили связи: тогдашний председатель поселкового совета Ришона был женат на сестре инженера, составлявшего по поручению барона пояснительную записку. Инженер осторожно упомянул об опасности обвала старых погребов реховотской крепости и тем самым определил выбор.

Свою роль в становлении еврейского ишува погреба все‑таки сыграли: во времена Алии Бет, нелегального въезда репатриантов, в них прятали пассажиров кораблей после высадки на морском побережье в пятнадцати километрах западнее Реховота. Английская полиция сбивалась с ног, недоумевая, куда могли бесследно исчезнуть несколько сотен нарушителей. Тайна погребов была одним из самых больших секретов зарождающегося государства, и ореол таинственности витает над крепостью до сегодняшнего дня.

Самым удачным из транспортов с беженцами был «Бар‑Кохба», корабль, доставивший к берегам Палестины тысячу сто пассажиров. История этого прорыва малоизвестна, печально знаменитые «Эксодус» и «Альталена» привлекают куда больше внимания. Но если оценивать успех по степени выполнения задачи, то «Бар‑Кохбу» можно назвать самым удачным предприятием за все годы существования Алии Бет.

«Бар‑Кохба» вышел из Марселя ранним утром. Стоял весенний месяц март 1948 года, над капитанским мостиком тянулись с юга стаи перелетных птиц. На траверсе замка Иф путешествие едва не закончилось, «Бар‑Кохба» врезался в одну из последних в том сезоне льдин. Пробоина оказалась небольшой, команда подвела пластырь, и положение стабилизировалось. В обычных условиях нужно было возвращаться в порт и ставить судно на ремонт, но, поскольку ситуация сильно отличалась от нормальной, капитан решил продолжить плавание. Синоптики обещали хорошую погоду, «Бар‑Кохба», обладая неплохими мореходными качествами, мог добраться до ближайшей отмели Эрец‑Исраэль за полтора дня, а дальнейшая судьба корабля никого не интересовала.

Плавание проходило точно по расписанию. Даже туман, на который сильно рассчитывал капитан, не подвел. Английские сторожевые катера, искавшие «Бар‑Кохбу», несколько раз прошли совсем рядом от его выкрашенных в серый цвет бортов.

Посадка на мель оказалась мягкой, многие пассажиры, спавшие в трюме на трехэтажных нарах, даже не проснулись. На берегу ждали грузовики, и спустя пару часов все пассажиры вместе с командой оказались в подземелье реховотской крепости.

На такую удачу никто не рассчитывал. Организаторы были убеждены, что по примеру предыдущих транспортов, «Бар‑Кохбу» обнаружат еще в нейтральных водах и отбуксируют на Кипр, в лагерь для еврейских нелегальных эмигрантов. Поэтому продукты и воду не запасли в надлежащем количестве, и условия в подземелье с самого начала сложились не самые приятные. По предварительному плану, в случае удачи нужно было пересидеть несколько дней, пока уляжется переполох, вызванный прорывом, а потом начать небольшими партиями распределять репатриантов по киббуцам. Но вышло по‑другому.

Англичане подняли страшный шум. В первый раз за всю историю Алии‑Бет целый транспорт проскользнул мимо заграждений, а его пассажиры растворились бесследно. Комендант прибрежного района объявил о вводе чрезвычайного положения. Положение означало домашний арест: жителям запрещалось выходить из своих домов, учреждения прекратили работу, дороги были перекрыты полицией. Военная жандармерия рыскала по апельсиновым садам и киббуцам. Но тщетно.

Пассажиры «Бар‑Кохбы» провели в подземелье около трех недель, перебиваясь с хлеба на воду. Больше всего раздражала темнота, свечи приходилось экономить, и поэтому большую часть вынужденного заключения узники провели в кромешном мраке. Впрочем, у некоторых пассажиров оказались припасенными ручные фонарики со встроенными динамо‑машинками. Нажмешь ручку, фонарик зажужжит, словно большой шмель, и засветится. Непрерывно сжимать‑разжимать ручку, точно эспандер, оказалось довольно утомительным занятием, и спустя несколько дней фонарики перекочевали в руки молодых.

Несмотря на запрет, группки юношей и девушек принялись обследовать подземелья. Вскоре в углу каждого каземата обнаружился полузасыпанный песком и пеплом лаз в следующий. Подземелья были совершенно пустыми, пол, стены и потолок покрывал густой слой сажи. Все, что могло сгореть, сгорело во время штурма крепости войсками правителя Египта Мухаммада Али.

Цепь казематов составляла второй, подземный ярус разрушенной крепости, и блуждать по нему можно было почти бесконечно. К сожалению, прогулка оказывалась довольно однообразной, и поэтому глубина вылазок обычно составляла пять‑шесть подземелий. Но в конце‑концов усилия любопытствующих были вознаграждены: в одном из казематов обнаружилась огромная кровать, выкованная из цельного куска железа.

Металл по внешнему виду напоминал нержавеющую сталь, во всяком случае, следов коррозии отыскать не удалось. Спинки украшал затейливый узор из виноградных листьев, вперемежку с головами баранов. После многочасового обсуждения – благо времени хватало в избытке, исследователи пришли к выводу, что кровать предназначалась для ритуальных целей, поскольку людей четырехметрового роста история не упомнит. Увы, как и большинство такого рода заключений, оно свидетельствовало не об изучаемом предмете, а об эрудиции исследователей. Но об этом после, пока же кровать превратилась в место сбора молодежи. На ней они проводили долгие часы в пространных беседах, эхо от голосов спорящих гулко перекатывалось по казематам. Наговорившись, утомленные спорщики засыпали прямо на кровати. Мысль о неожиданных последствиях сна в таком месте не пришла никому в голову.

Спустя месяц англичане отчаялись отыскать беглецов и сняли осадное положение. Инструкторы «Хаганы» разбили пассажиров «Бар‑Кохбы» на группы и начали эвакуацию. С задачей справились за две недели, и вскоре о приключении напоминали только огарки свечей на полу казематов.

Через год после благополучного завершения этой истории, в судьбе многих беглецов произошел неожиданный поворот: один раз запустив свои цепкие пальцы, крепость не желала расставаться с пленниками. Около половины пассажиров резко изменили образ жизни, пополнив население религиозных кварталов Иерусалима и Бней‑Брака, а у нескольких десятков открылись экстремальные способности. Быстро обнаружилось, что ясновидением и левитацией одарены лишь те, кто хоть раз спал на железной кровати. Группа «железной кровати» заложила основу самого засекреченного отдела Мосада. Сферу его действий и планы на будущее вновь избранный израильский премьер‑министр получает вместе с красной кнопкой – паролями запуска ракет с ядерными боеголовками.

Взрыв иракского атомного реактора – одна из операций отдела. Информация о его участии в ней просочилась в печать и вызвала взрыв, почти равный по силе уничтожившему реактор. Эскадрилья «Фантомов», якобы разрушившая реактор, была послана только для отвода глаз. Чтобы причинить такого рода повреждения, реактор должны были отбомбить несколько десятков эскадрилий.

Бочки с вином из первого каземата срочно убрали, вход в подземелье сначала загородили толстенной дверью, а потом и вовсе замуровали. Впрочем, о необычном влиянии реховотской крепости на человеческую психику местным жителям было известно давно. И не только местным – Хаим Вейцман намеренно расположил свой институт именно в Реховоте.

– Немного света разгоняет много тьмы, – любил повторять первый президент Израиля. Светом он называл науку, а тьмой, само собой разумеется, остатки диких суеверий. Психометрия, по мнению знаменитого ученого, также относилась к разряду суеверий.

– Пока я жив, – говаривал Вейцман, – в Реховоте не откроется ни одна психометрическая школа.

Свой дом, роскошный особняк с бассейном, Вейцман выстроил прямо возле развалин восточной башни. Крепость сыграла с президентом свою игру: начав постройку усадьбы фактически одним из руководителей еврейского ишува, он праздновал новоселье уже президентом, обладателем звучного титула, прикрывающего пост, лишенный всякой реальной власти и специально придуманного для этой цели соперником Вейцмана – Давидом Бен‑Гурионом. Будучи отстраненным от политической деятельности, Вейцман вскоре умер, и спустя несколько лет неподалеку от его могилы открылась большая школа психометристов.

История крепости закончилась в 1811 году, когда правитель Египта Мухаммад Али безжалостно истребил ее мамлюкский гарнизон, а саму крепость стер с лица земли. Дело это оказалось вовсе не простым: если на осаду и штурм ушло несколько месяцев, то разрушение заняло три десятка лет. Жители окрестных деревень, охваченные мистическим ужасом, наотрез отказались принимать участие в сломе, и Мухаммаду Али пришлось завезти менее суеверных суданских арабов. Рабочие приехали с семьями, плотно уселись на выделенной земле и после окончания работ остались в Палестине, казалось бы, навсегда. Их деревню назвали Бар‑Ясин, то есть, «не боящиеся», «смельчаки». К середине двадцатого века в ней насчитывалось около двух тысяч человек.

Рабочие быстро снесли стены первого и второго двора, но гигантские башни цитадели словно смеялись над человеческими усилиями, не реагируя на солидные дозы динамита. Разрушать их пришлось с верхушки, выламывая, выдалбливая каждый камешек. Первую башню, называемую Грибом из‑за того, что ее вершину венчала куполообразная надстройка, издали походившая на шляпку гриба, ломали восемнадцать лет и добрались до основания только в одиннадцатого февраля 1829 года. Раздосадованный столь низкими темпами, наместник пригласил французского инженера. Под его руководством началась работа по разрушению главной башни цитадели, именуемой Слоном. Последний камень из ее фундамента выломали 29 января 1837 года. К тому времени арабские помощники француза уверились в собственных силах и последнюю башню цитадели уничтожали уже без него. Работу завершили 15 июля 1841 года, и эта дата может считаться официальным концом реховотской крепости.

Образовавшуюся щебенку Мухаммад Али хотел использовать для прокладки дорог, но местное население категорически воспротивилось. Шейхи деревень направили в Стамбул специальную делегацию с просьбой огородить их земли от какого‑то ни было соприкосновения с останками проклятого места. Султан делегацию не принял, но великий визирь долго беседовал с посланниками и в конце беседы выдал им охранный фирман.

Мухаммаду Али пришлось долго искать место для вывоза обломков. В конце концов, их рассыпали ровным слоем вдоль берега моря, за пределами поселений. Песок быстро поглотил добычу, и через несколько лет на берегу осталась только возвышенность, в ясную погоду хорошо видная из Яффо. Со временем население Палестины увеличивалось, но приближаться к этому месту никто не желал. На протяжении шестидесяти лет оно оставалось пустынным. Только ядовитые змеи шуршали по горячему песку, и голодные чайки, пролетая в сторону порта Яффо, горько кричали над барханами. В 1908 году ничего не подозревавшие евреи купили холм и выстроили на нем город, назвав его Тель‑Авив – холм весны.

Жители Бар‑Ясин слыли головорезами, и, словно пытаясь оправдать название деревни, частенько тревожили еврейские поселения лихими набегами. Особенной доблестью считалось похищение молоденьких девушек и девочек, зрелые еврейки арабов не привлекали. Удачливый охотник устраивал пир и на неделю запирался с пленницей в своем доме. Еду приносили друзья, они же караулили вокруг дома, на случай, если пленнице вздумается прервать поток ласк. Невольница редко дотягивала до конца недели, если же, паче чаяния насильника, бедняжка выживала, ее немедленно переправляли в Судан и продавали в служанки. Над незадачливым кавалером потешалась вся деревня, и его шансы жениться на достойной арабской девушке резко падали.

Делом чести похитителя было закончить неделю задолго раньше срока и выставить на рассмотрение старейшин бездыханное тело. Старейшины внимательно разглядывали труп, и горе, горе кавалеру, если осмотр устанавливал, что смерть не произошла естественным путем. Евреечка должна была умереть только определенным образом, причем без вмешательства чужеродных предметов. Нарушивший закон изгонялся из деревни, его родители сжигали ворота своего дома и, посыпав голову пеплом, справляли по нарушителю поминки, как по мертвому. Впрочем, за всю историю Бар‑Ясин таких «негодяев» набралось всего около двух десятков.

В 1949 году бригада еврейской самообороны Тель‑Авива атаковала деревню. Операция тщательно планировалась, но прошла еще более гладко, чем задумывалась – «смельчаки» разбежались без единого выстрела. Командир бригады приказал жителям в течение получаса покинуть дома, а старейшинам собраться возле мечети.

– Мы повинуемся только приказам Аллаха благословенного, – усмехаясь в бороду, ответил шейх деревни. Он был уверен, что евреи способны лишь на пустые угрозы.

Через полчаса бойцы бригады вытащили из мечети имама с десятком правоверных и, отведя на безопасное расстояние, взорвали минарет. Спустя двадцать минут все население деревни собралось на площади перед мечетью.

– Ваша деревня прекращает свое существование, – объявил командир. – Ровно в три часа мы начинаем взрывать дома. Кто не успеет уйти, пусть пеняет на себя.

На площади поднялся страшный шум. Заголосили женщины, заплакали дети, угрожающе замахали палками старейшины. Командир бригады снова поднес рупор к губам.

– Два года назад у меня исчезла сестра, совсем еще ребенок. Я сразу понял, чьих рук это дело, и помчался в вашу деревню. Ты помнишь меня, старик?

Шейх деревни внимательно посмотрел на командира.

– Да, еврейская собака. Шлюха, которую ты называешь сестрой, подохла на второй день. А на твои деньги я подарил мечети новые молитвенные коврики.

Дальнейшие поступки командира вызвали волну возмущения не только передового человечества, но и прогрессивной еврейской общественности. Но как бы громко ни звучали ноты протеста, они не смогли поднять из развалин Бар‑Ясин и оживить двадцать расстрелянных старейшин. Остальные жители деревни в страхе рассеялись по всей Палестине и обильно приукрашенными рассказами о зверствах сионистов, положили началу массовому бегству арабов из Эрец‑Исраэль. Спустя сто пятьдесят лет крепость сумела отомстить своим разрушителям.

Начиная с середины тринадцатого века и до 1811 года в Реховоте стоял мамлюкский гарнизон. Мамлюками называли воинов, которые в детском возрасте попадали в рабство и доставлялись купцами‑работорговцами в Египет. Здесь они обращались в ислам, а затем в специальной военной школе получали образование и блестящую военную подготовку. Среди мамлюков можно было встретить воинов самых различных народностей – курдов, тюрков, туркмен, выходцев с Кавказа (последних в Египте называли черкесами, хотя в их число входили грузины, абхазцы, и представители других горских народов). Отдельную группу составляли чеченцы, многие из которых сами продавали себя в рабство, чтобы попасть в мамлюкские военные школы.

Обретая в конце обучения свободу, мамлюки оставались на всю жизнь преданными своему бывшему хозяину. Самые одаренные из них становились военачальниками‑эмирами и уже сами владели рабами‑мамлюками. Больше половины эмиров составляли чеченцы. Как правило, из их числа выдвигался султан – повелитель Египта.

Мамлюкская гвардия существовала еще при последних Аюбидах, незадачливых потомков Салах ад‑Дина. Именно она положила конец правлению одряхлевшей династии, захватив в 1250 году власть в государстве. Первое время султаны избирались «демократическим» путем – голосованием высших эмиров, позже власть чаще всего оказывалась в руках у лидеров наиболее сильной группировки мамлюкской знати.

Огнестрельное оружие у мамлюков развития не получило: мамлюкские воины считали ниже своего достоинства убивать на расстоянии. За что и поплатились – в начале XVI века Египет был завоеван турками, которые не брезговали пороховыми пушками и наголову разгромили гордых мамлюков. Остатки войска бежали в Палестину и обосновались в реховотской крепости, превратив захолустный гарнизон в штаб‑квартиру эмира.

С началом египетской кампании Наполеона среди мамлюков вспыхнули угасшие было, надежды. Посланник будущего императора, генерал Луи де Кафарелли по прозвищу «Генерал Деревянная Нога» тайно посетил реховотскую крепость и заключил с мамлюками военный союз. Спустя два месяца после начала осады Акко французскими войсками, армия мамлюков двинулась им на помощь.

Кафарелли был из итальянцев, верой и правдой служивших Наполеону. Со своими солдатами он показал чудеса храбрости во время боев с русской армией Суворова, потерял ногу и ходил на деревянном протезе. В Палестине ему повезло меньше: взять Акко, даже с помощью мамлюков, наполеоновским войскам не удалось, а самому Кафарелли в бою отрубили руку, и он скончался от гангрены.

Мамлюки вернулись в Реховот, султан сделал вид, будто прощает неверных подданных, и все, казалось бы, потекло по‑прежнему. Но как только выяснилось, что будущий враг императора не Турция, а Россия, султан отдал приказ расправиться с изменниками.

Сразу после высадки армии Мухаммада Али в Яффском порту к нему начали стекаться отряды добровольцев. Пришли, закутанные в черное, бедуины‑следопыты, ведя на поводу беговых верблюдов. Приплыла целая флотилия рыбацких фелюг из‑под Аскалуна. Прискакали на маленьких мохнатых лошадках друзы с горы Кармель. Командиры ополчения потребовали поголовного истребления мамлюков: мужчин, женщин и детей.

– Во имя Аллаха благословенного! – удивился Мухаммад Али. – А вас‑то они чем допекли?

Командиры заговорили одновременно. Резкие движения их рук напоминали сабельные удары, а голоса то и дело срывались на фальцет. Трудно поверить, будто Мухаммад Али слышал об этом впервые, но рыба сама приплыла в сеть, и турок удивленно цокал языком, закатывал глаза и сурово морщил брови.

– Какой ужас, какой ужас! – несколько раз повторил Мухаммад и властным жестом прекратил беседу.

– Вы пойдете со мной, – сказал он, грозно устремляя взор вдаль, туда, где за густой пеленой облаков возвышались башни реховотской крепости. – И я обещаю выполнить вашу просьбу.

Командиры склонились в благодарном поклоне и, чуть‑чуть подталкиваемые янычарами, быстро покинули шатер.

Законы шариата мамлюки выполняли ревностно, куда истовее арабов и турок. Нет ничего хуже отпущенного раба: став господином, он постоянно пытается доказать подлинность перевоплощения. Но языческое прошлое быстро не уходит; помимо общемусульманских правил у мамлюков остались некоторые привезенные с Кавказа обычаи. Они как бы дополняли указания Магомета, но на чеченский лад.

После завершения каждого мамлюкского праздника жители соседних деревень хоронили убитых. Сотни лет человеческих жертвоприношений крепко засели в подкорке, проникнув, возможно, и в крутые спирали генов. Жалобы в Стамбул действия не оказывали – до поры до времени связываться с мамлюками султан не хотел. За два с лишним столетия мамлюкского присутствия в Палестине под жертвенными клинками погибли тысячи, если не десятки тысяч[1]. И вот долгожданный момент расплаты наступил.

Первый двор крепости пушки Мухаммада Али раскрошили за неделю, второй – за шесть дней. Мамлюки отвечали отчаянными ночными вылазками, отрезая от армейской туши по солидному кровоточащему ломтю. На третью неделю Мухаммад Али прекратил штурм и, превратив половину солдат в землекопов, за три дня окружил крепость огромным земляным валом. Всю ночь на вершине вала полыхали костры, и вылазкам мамлюков пришел конец.

Турки закатили пушки на вал и принялись за цитадель. Через сутки беспрерывной канонады у артиллеристов опустились руки. Ядра отскакивали от черных стен цитадели, словно камешки, оставляя на шершавой поверхности блоков едва заметные полоски. Мамлюки презрительно трубили в рога и каждые два часа вешали на «бивнях» восточной башни пленников, захваченных во время ночных вылазок.

На следующий день, перегруппировав артиллерию, Мухаммад Али начал обстрел этой башни. Сотни орудий без устали палили в ее основание, канонаду слышали даже в Яффо. Тела повешенных непрерывно подрагивали, клубы порохового дыма сносило восточным ветром на палатки янычар, охранявших главнокомандующего, покрывая их густым слоем сажи. К вечеру пушечные стволы раскалились настолько, что обстрел пришлось прекратить. Тщательный осмотр башни в подзорные трубы принес весьма неутешительные результаты – в ее черных стенах не появилось даже намека на трещину.

Ночью, когда орудия остыли, турки сменили тактику. Вместо ядер пушки зарядили зажигательными снарядами, и, повернув жерла на максимальный угол, приступили к своей страшной работе. Лишь немногие снаряды перелетали через тридцатиметровые стены цитадели, большинство разбивались о зубцы. По черным блокам потекли огненные реки, и вскоре на валу стало трудно дышать. Но и в цитадели было не легче; падая на узкие улочки внутреннего двора, переполненные телегами со скарбом, снаряды превращали спящих под ними жен и детей мамлюков в пылающие факелы.

Утром ворота цитадели распахнулись, и оттуда поползла длинная вереница телег – рассчитывая на милосердие Мухаммада Али, мамлюки отправили из пылающей крепости свои семьи. Обоз перебрался через вал и, ожидая решения своей судьбы, замер перед палатками янычар. Главнокомандующий срочно вызвал к себе командиров ополчения:

– Вот он, ваш час. Делайте с ними, что хотите.

Пришли, закутанные в черное, бедуины‑следопыты, ведя на поводу беговых верблюдов. Подтянулись пропахшие морем аскалунские рыбаки. Прискакали на маленьких мохнатых лошадках друзы. Мухаммад Али вышел из шатра, небрежно взмахнул платком и вернулся к столу, допивать утренний кофе.

Через два часа растерзанные тела начали укладывать вдоль вала, со стороны, обращенной к цитадели. Завершив первый круг, приступили ко второму, а за ним – к третьему. На середине четвертого ворота распахнулись, и мамлюки бросились в атаку. Они бежали молча, обнаженные по пояс, не рассчитывая вернуться живыми.

Удар был страшен, прорвав строй турецких войск, мамлюки устремились к шатру главнокомандующего. Их встретили янычары. Мухаммад Али сквозь распахнутый полог шатра наблюдал за битвой. Он был уверен в своей гвардии. И не ошибся.

Цитадель горела еще неделю. Стоявшие наготове пушки выщелкивали картечью последние отряды мамлюков, а спустя десять дней турки взорвали «Царские» ворота и вошли в крепость. Им уже никто не мешал.

Ноября

Я заснул и проснулся в сером полумраке. Из‑за шторы, плотно прикрывавшей гостиничное окно, сочился осторожный свет одесской осени. В комнате было тепло, обшивка подводной лодки работала на славу. Отдернув штору, я обнаружил дождь, сизые крыши, серое небо впритык к крышам, мятущиеся верхушки платанов, разноцветные зонтики и черный, блестящий асфальт. Какое счастье, какое непередаваемое ощущение уюта, стоять у окна, возле теплой постели, и созерцать пролетающие за стеклом капли. Для этого нужно прожить много лет под безоблачным небом, пройти сквозь зимы, в которые температура не падает ниже плюс восемнадцати, а весны, лета и осени провести в обнимку с кондиционером.

Семь тридцать. Лора появится через час. Утренний туалет совершаю на «автопилоте». Спохватываюсь только посредине психометрических текстов. Плохо. Чистить по инерции зубы можно, но читать не думая – непозволительно. Правда, звуки все равно делают свое дело, даже если смысл произносимого не всегда понятен.

На всякий случай повторяю все с самого начала. Каждому слову соответствует определенная жилочка или артерия в моем теле, энергия звуков массирует их, словно упругий валик. Несколько лет назад я, наконец‑то, почувствовал это на собственной шкуре, а до того приходилось верить описаниям и рассказам «старых психов». Понадобились годы и годы беспрекословного исполнения упражнений, пока умозрительные знания перешли в чувственный опыт.

Иногда «массаж» получается лучше, иногда хуже, иногда не получается вовсе. Но, единожды ощутив, я не променяю свою утреннюю зарядку ни на что на свете. Точнее не скажешь, – зарядка – термин, наверняка придуманный психометристом.

Кипячу воду, завариваю чай, завтракаю. Все свое: еду не доверяю никому. Ведь эти кусочки, комочки, ломтики, станут частью моего тела, то есть – мной.

Долго стою у окна. Город не вызывает во мне ни ностальгии, ни грусти, ни злости. Ничего. Просто крыши. Кроны деревьев, полоска моря, коробка Оперного. Три года назад я так же смотрел на Париж, ходил по бульварам, сидел в «Ротонде». Через день понял, что опоздал в Париж лет на двадцать; названия улиц, виды, и вообще весь слой культуры, плотно осевший на его старых стенах, меня совершенно не интересуют.

Просмотрел записанное вчера вечером. Н‑да, вот уж действительно, днем нельзя объяснить ночное. Прошло всего несколько часов, и я уже не могу понять, что двигало моей рукой. Но ведь это был я, тот же самый В., недоумевающий сейчас со стаканом остывшего чая в руке. Слишком много пессимизма, даже для ночных записок, так недолго и беду накликать.

На человека идут ситуации, к которым он внутренне готов. «Старые психи» постоянно твердят: думай хорошо, и будет хорошо. То есть, мы сами создаем собственное будущее, сначала внутри, а потом, когда форма готова, ее заполняют силы, беснующиеся снаружи.

В фойе я спустился за пятнадцать минут до назначенного срока. Уселся в глубокое кресло возле окна и принялся наблюдать. Из кресла хорошо видны улица и фойе, поэтому Лору я замечу издалека и успею спокойно рассмотреть. Дабы составить впечатление о человеке, мне нужно совсем немного времени, особенно, когда он не подозревает, что находится под наблюдением.

Больше всего на свете я люблю разглядывать людей. Они гораздо интереснее произведений архитектуры, живописи. Человек – главная достопримечательность нашего мира. Звучит банально, но к столь тривиальному выводу я добирался многие годы.

Люди – вот настоящие произведения искусства, тщательно вылепленные, украшенные, отшлифованные. Процесс занимает десятилетия, сквозь лессировку проглядывают ранние слои, написанные совсем другими красками, одежда часто составлена из разных элементов, каждый из которых говорит о многом для глаз, умеющих смотреть.

Долгое время считалось будто речь, главное – что отличает человека от животного. Но это не так. Разговаривают между собой дельфины, пересвистываются попугаи, даже летучие мыши обмениваются какими‑то, только им понятными ультразвуковыми сообщениями. Человек – единственное существо в мире, прикрывающее свое тело одеждой. Она характеризует его так же, как почерк, как отпечатки пальцев, как звук голоса. Я могу часами рассматривать толпу на улицах, походку, прически, одежду. Куда занимательнее детектива или «мыльной оперы». И Толстого с Достоевским.

Мужчины за окном были одеты похоже: кожаные куртки черного или коричневого цветов, темные брюки, «дождевая» обувь. Различались только шляпы, тут, в самом деле, проявлялась индивидуальность носителя. В общем, одежка по погоде и достатку. И все таки, даже для погоды и достатка слишком однообразна по стилю. В западном мире так унифицировано одеваются лишь клерки или представители духовных конфессий.

Женщины больше радовали глаз, но в женщинах я, прежде всего, разглядываю походку. Походка никогда не обманывает, выкладывая на свет все тайны ее обладательницы. В психометрических школах девочек специально обучают правильно ходить, прививают привычку. «Привычка – вторая натура» – эту пословицу явно придумал психометрист. Правильное поведение меняет натуру, и постепенно ранее отсутствовавшее качество души вдруг прорезается, словно зуб мудрости.

Женщины на улице резко делились на два типа. Первые, а их было большинство, передвигались тяжелым ходом ломовой лошади. За ними волочился незримый шлейф сотен корзин, кошелок, авосек, кульков и пакетов, их руки, даже пустые, были слегка согнуты в локтях, будто удерживая вес.

Вторые вытанцовывали, точно манекенщицы на помосте. Впрочем, они действительно копировали движения манекенщиц. Главная задача такого рода поступи – продажа. Манекенщицы предлагают одежду, а дамочки на улице предлагали себя в одежде.

Наконец из‑за угла появилась женщина с нормальным размером шага и пропорциональными взмахами рук. Она не тащилась, не семенила, не выкобенивалась и не топала, а просто шла. Такое встречается редко, честно говоря, я ни разу не видел такой походки у женщин без хорошей психометрической выучки.

Она прошла за стеклом мимо меня, поднялась на крыльцо гостиницы, спокойно миновала охранника и оказалась возле стойки. На ее вопрос, очередная усталая блондинка за стойкой кивнула в мою сторону. Женщина повернулась и двинулась ко мне. Я поднялся из кресла. Десять секунд на разглядывание и оценку, будто на курсе для «продвинутых». Поехали.

Итак: шатенка, короткая стрижка деловой женщины, крупные черты лица, чувственный рот, чуть впалые щеки, высокая шея, едва прикрытая шарфом, серые глаза слегка прищурены. Ба, да она меня тестирует! Ах, как мило, вот славная девочка.