История джинна Маймуна ибн Дамдама 4 page

– Барзах не откажется от плодов победы! – возразил аш‑Шамардаль. – Он слишком много сделал, чтобы достичь ее!

– А что проку Барзаху в том, что Сабит ибн Хатем и его ученики лишатся своего имущества? Что прибавится Барзаху от их нищеты? Разве накопленные ими знания перейдут в его голову? – не унимался высокий мудрец. – Пусть явится наконец Барзах!

– Барзах уже на пути сюда! – воскликнул аш‑Шамардаль. – Клянусь Аллахом, между им и нами не более двух фарсангов!

Он достал из‑за пазухи лист пергамента и развернул его.

– Подай мне столик, о дитя, – обратился он к тому из муридов, который во время всего этого шума находился к нему ближе прочих. Мурид молча взял стоящий у стены низкий столик, подхватил и подушку для сидения, принес все это и установил перед аш‑Шамардалем.

Тот сделал движение рукой, призывая к тишине, уселся, положил перед собой пергамент и стал чертить над ним знаки, как если бы писал по воздуху буквы, бормоча при этом.

– Этот круг небосвода достался ему от самого Бахрама, – уважительно произнес один из собеседников.

– Смотрите, смотрите… Изображение появляется!

– Клянусь Аллахом, оно движется! – подтвердил другой. Что‑то происходило на столике, судя по тому, как обступили аш‑Шамардаля и с каким вниманием глядели через его плечи на пергамент.

– Видите, о друзья Аллаха? – спросил аш‑Шамардаль. – Вот та самая башня, на вершине которой огнепоклонники оставляли своих мертвецов! Те, кто бывал здесь раньше, знают, на каком расстоянии от замка она стоит! Вот башня, а вот всадники, которые проезжают мимо нее… а вот и Барзах… посмотрите, как он торопится, как погоняет коня! Совсем скоро он будет среди нас!

Джейран зажала рот рукой. Насколько ей было известно, отряд всадников, в котором был Барзах, вовсе не стремился к Пестрому замку, а, напротив, удирал от него без оглядки! И увозил с собой ребенка, которому суждено было стать наследником престола Хиры!

Всякий раз, сталкиваясь с враньем, Джейран сперва терялась, потом в ней просыпалась тихая ярость, а потом уж следовало ждать неторопливых, но весьма целеустремленных поступков – наподобие бегства из фальшивого рая. И на сей раз она тоже впала в изумление прежде, чем что‑то предпринимать.

Тем временем сторонники Сабита ибн Хатема, среди которых были не только звездозаконники, но и врачи, обучавшиеся у прославленных врачей Харрана, и маги, и факихи, перешли от обороны к наступлению, довольно верно угадав уязвимое место аш‑Шамардаля.

– Пошли за ним того марида, который принес сюда нас! – требовали маги и звездозаконники на удивление дружно. – Куда ты девал его, этого марида с собачьей головой?

– Клянусь Аллахом, марид сбежал от него, как сбежал десять лет назад джинн из рода сыновей Джирджиса! – перекричал прочих человек с такой длинной бородой, что ее острый кончик достигал колен. – Он не знал, что заклинание власти для этого джинна ограничено количеством приказаний! А ведь в заклинании это было сказано ясно, и следовало бы ему понять, что еврейские буквы на самом деле означают числа!

И были перечислены еще кое‑какие грехи гнусного завистника в обращении с джиннами, ифритами и маридами, плененными и заточенными еще Сулейманом ибн Даудом.

Аш‑Шамардаль в конце концов замолчал под бременем этих упреков, и всякий, кто имел дело с людьми, чьи лица от ярости бледнеют и каменеют, воздержался бы испытывать в такие мгновения долготерпение Аллаха. Но собеседники и сотрапезники аш‑Шамардаля в пылу словесного побоища утратили чувство меры.

Он поднял голову – и по выражению его лица, по блеску выпуклых глаз можно было бы догадаться, что он принял страшное решение. Это решение далось ему нелегко – и, хотя он все прекрасно подготовил, совершить последний шаг на этом пути все же было для него мучительно, ибо раньше его зависть находила себе отраду в мелких и тайных пакостях, а сейчас ей предстояло подвигнуть своего обладателя на открытое злодеяние.

– Да, я не повелеваю таким количеством джиннов, каким мог повелевать прежде! – вдруг выкрикнул аш‑Шамардаль. – Но у меня есть кое‑что получше! Я воспитал верных мне мужей, истинных муридов, и если джинн или ифрит не расстанется с жизнью из‑за моей прихоти, то эти муриды рады будут заполнить собой пропасть, чтобы я мог перейти ее по их трупам! Смотрите!

Аш‑Шамардаль поднял руку вверх – и все увидели окошко под самым куполом, а в окошке – стоящего на корточках человека.

– Он ждет моего знака, – сказал гнусный завистник. – А знаете ли, каков этот знак?

– Нет, откуда нам это знать? – ответил за всех Сабит ибн Хатем. – Плевок!

И аш‑Шамардаль действительно с отвратительным звуком харкнул на пол.

Тут же мудрецы и звездозаконники услышали крик. Раскинув руки, ожидавший знака человек на мгновение повис в воздухе – и, пока его крик длился, долетел до каменного пола.

Наступила тишина.

Многие закрыли себе лица руками.

Джейран, онемевшая от ужаса, сделала из‑за колонны шаг вперед. Ей вдруг показалось, что этого несчастного еще можно спасти, если броситься к нему, перевернуть на спину, приподнять и дать глотнуть воздуха полной грудью.

И она увидела лицо человека, который погиб из‑за плевка.

Его шея странно вывернулась и он прижимался щекой к каменным плитам, как будто прислушиваясь – не спешат ли снизу прекрасные благоухающие гурии с серебряными кувшинами, полными наилучшего вина.

Это был ученик цирюльника Хусейн.

И Джейран поняла, что юноше помочь невозможно – он должен был погибнуть и он погиб.

– Все видели, какова преданность этого мурида? – грозно спросил аш‑Шамардаль. – А у меня таких – сотня тысяч! Поэтому я предлагаю вам, звездозаконники Харрана, добровольно отказаться от своего имущества, и отречься от своих занятий, и прогнать ваших учеников, и запретить им продолжать ваше дело, и известить об этом всех, иначе – горе вашим семьям, вашим друзьям, всем вашим близким и любимым! Мои муриды найдут их, где бы они ни спрятались! И сотня моих с радостью погибнет, чтобы принести мне голову одного вашего!

Говоря это, аш‑Шамардаль вздергивал подбородок, и высокомерно устремлял вверх рыжую бороду, и наслаждался властью, как мужчина бы наслаждался обладанием желанной женщиной, и лишь одно раздражало его – голос, которому полагалось бы гудеть под сводами купола, срывался на неожиданное взвизгивание.

– Подумайте, о звездозаконники, и пусть Аллах приведет вас к разумному решению, – переведя дух, приказал он. – Я же долго ждать не намерен. В моих часах осталось воды примерно на четверть дневного часа. Как только завоет их бронзовая труба, а она воет так, словно настал судный день, – мои муриды войдут в этот зал, и избавят мир от вашего зла, и придут ко мне за распоряжениями о судьбах ваших близких! А все прочие могут покинуть это помещение, пока еще не поздно.

– Слишком много власти взял ты, о аш‑Шамардаль! – набравшись мужества, выступил вперед Сабит ибн Хатем. – Еще жив маг Бахрам, наш подлинный повелитель и истинный обладатель присвоенных тобой талисманов! Что он скажет, когда узнает, что ты погубил звездозаконников Харрана и собранные ими знания? Я проиграл спор – и я готов лишиться всего, что нажил за свою жизнь! При чем тут мои ученики? При чем тут знание?

– А как ты полагаешь, о малоумный, стал бы я угрожать, если бы не заручился сперва согласием мудрого и всеведущего Бахрама? – язвительно осведомился аш‑Шамардаль. – Он не хотел осквернять свой слух склокой, которую вы, о звездозаконники, неминуемо должны были бы затеять, узнав о его решении относительно вас. Но он находится в Пестром замке! И если вы хотите его видеть – он спустится к вам, клянусь Аллахом! О дитя, пойди и пригласи к нам нашего знатного гостя!

Слова относились к юноше, стоявшему рядом с Джейран, он кивнул и отступил к выходу из зала.

Джейран, не сводя глаз с аш‑Шамардаля, сделала то же самое. И она проскользнула за молодым муридом незаметно и для него, и для звездозаконников, и для прочих мудрецов.

Мурид, взяв у выхода из зала факел из настенного кольца, уверенно пошел по проходу, возвращаясь туда, где его с пятью товарищами взял аш‑Шамардаль, и затем – по сводчатому коридору к двери, охраняемой еще двумя верными.

– Ради Аллаха и скрытого имама, выдайте мне того, кто находится в этом помещении, – сказал он. – Его требует Великий шейх.

– На голове и на глазах! – отвечали стражники, и мурид проскользнул за дверную занавеску.

Он появился оттуда, ведя за руку еще одного старца, также далеко зашедшего в годах, чьи тонкие белые одеяния мели по каменным плитам, а серебристая борода, казалось, светилась сама по себе. Этот старец молча следовал за муридом, опустив голову и тяжко вздыхая. Джейран поняла, что это и есть тот Бахрам, который должен рассудить спорящих, но поняла она также, что появление этого неземного старца никого не успокоит, ибо ему принесут громогласную жалобу на аш‑Шамардаля, и склока начнется заново, и затянется, а единственный, который мог бы отречься от своих претензий к Сабиту ибн Хатему, Барзах, никогда не появится в Пестром замке!

Зведозаконники были обречены. Или аш‑Шамардаль и Бахрам возьмут с них клятву в том, что они отрекаются от своего имущества – а какое у них могло быть имущество, кроме знаний? – или же они будут уничтожены теми плечистыми праведниками, которых аш‑Шамардаль собрал в замке немалое количество. Будут уничтожены наилучшие и наимудрейшие – и, хотя у них останутся в разных городах юные ученики, будет очень трудно восстановить накопленное ими…

При всей простоте своей души Джейран поняла, что только зависть могла побудить бездарного мага погубить великое звездозаконие Харрана. И ей стало стыдно за свое желание унизить Сабита ибн Хатема перед собранием мудрецов и магов. Первая мысль, которую Аллах послал в ее голову, была, возможно, наилучшей – вернуться в зал и перерезать аш‑Шамардалю горло. Вторая мысль была не столь прекрасна – увидев это, муриды аш‑Шамардаля предадут Джейран такой мучительной казни, что она тысячу раз пожалеет о своем благом порыве. Тут же возникла и третья мысль, самая благоразумная. Девушка вспомнила о гнусном обещании аш‑Шамардаля расправиться со звездозаконниками, когда завоют водяные часы.

После нескольких столкновений с этим изобретением она поняла, как оно действует, и хотя исторжение воя из бронзовой трубы все еще казалось ей диковинным, сама мысль об измерении времени при помощи равномерно капающих в сосуд капель улеглась у нее в голове без особого напряжения. Такие вещи она не только быстро понимала, но и, наверно, могла бы придумывать сама, в отличие от стихов, запоминание которых – и то было для нее мучительно.

Водяные часы должны были находиться неподалеку от зала где собрались гости аш‑Шамардаля, чтобы их близкий вой уже ни в ком не вызвал сомнений. Джейран не знала расположения помещений в Пестром замке, но все известные ей крупные строения имели вид квадрата, образованного комнатами и коридорами, с большим залом в середине, открытым, как в любом караван‑сарае, или увенчанным куполом, как в царском дворце Хиры. Исходя из этого, она попыталась представить, где сейчас находится, сосчитала повороты, которые все совершались под прямым углом, и вдруг поняла, что комната, где аш‑Шамардаль держал Бахрама, примыкала к залу! Возможно, там даже имелось окно, через которое престарелый маг следил за событиями!

Она вышла из‑за опоры и как можно спокойнее, но при этом быстрым шагом, приблизилась к стражникам.

– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! И во имя скрытого имама! – сказала она. – Наш господин, Великий шейх, забыл в этом помещении одну вещь и прислал меня за ней.

– Входи, о друг Аллаха, – отвечал один из стражников.

Джейран приподняла край занавески и вошла. Помещение было обставлено убого, но высокие бронзовые часы там и впрямь имелись. Распахнув дверцу, девушка завертела головой в поисках подходящей помехи. Нашелся лишь шелковый изар медового цвета, неизвестно как угодивший в комнату старца.

Подтащив к часам скамеечку, Джейран оторвала край изара, скомкала и, погрузив руку по самый локоть в верхний чан, нашарила в самое его середине отверстие. Плотно забив его тряпицей, она соскочила и показала длинный язык бронзовому трубачу на верхушке часов.

– Ты затрубишь не раньше Судного дня, о проклятый! – сказала она.

Тут за дверной занавеской она услышала четыре удара об пол. Что бы они означали – Джейран соображать не стала, но на всякий случай спряталась за часы.

Ворвался юноша, красотой напоминающий сбежавшую из рая гурию.

– Сюда, о несчастные! – приказал он, и на коленях вползли два стражника, не переставая биться лбами об пол. – Куда девалась эта распутница? В подземелье ее нет, здесь ее также нет! Он что, вывел ее из Пестрого замка? Горе мне и горе вам! Ваш Великий шейх – предатель, слышите вы это?

Но муриды, которым верность заменила все прочее, что должно быть у правоверного в голове, продолжали долбить пол.

– Вы допустили, чтобы она пропала, о скверные! Сперва – ребенок, а потом – она! Кто хозяин в этом замке? – грозно спросил юноша. – Кто кому тут служит? Великий шейх служит скрытому имаму, чтобы покорить для него земли и явить его правоверным во всем его блеске и всей славе, или скрытый имам должен терпеть проделки какого‑то мерзкого шейха?

– Убей нас ради своей славы! – не в силах вынести ярости высшего существа, взмолился один из муридов. – Мы провинились – убей нас, о могучий и справедливый скрытый имам!

– Чтобы мы очистились этим и вошли в рай! – добавил второй. – Введи нас в рай, обещанный пророком Мухаммадом!

– Убейте друг друга! – приказал юноша, и отвратительная улыбка растянула уголки его губ, так что сходства с нежной гурией не осталось вовсе.

Джейран содрогнулась.

Муриды встали, возвели глаза к небесам и, едва шевеля губами, произнесли символ веры. Затем они обнажили мечи и, направив острия вперед, шагнули друг к другу. Со стоном, подобным реву, оба повалились наземь, спаянные навеки двумя пронзившими их клинками.

Тот, кто назвал себя скрытым имамом, с большим любопытством взирал на их судороги, когда уверенная рука, вынырнув из‑за его плеча, пережала ему горло.

– Тебя‑то мне и надо, о гнусный мальчишка! – услышал он. – Благодарение Аллаху, который послал мне тебя! О Бакур, о Дауба! Ко мне, о любимые!

* * *

Маймун ибн Дамдам прохаживался взад и вперед, охраняя истинную плоть Хайсагура. Он сильно беспокоился, ибо прошло немало времени, а новое обиталище гуля‑оборотня не внушало ему большой надежды на благополучный исход всего этого дела.

Вдруг Хайсагур пошевелился. Джинн в два прыжка оказался возле него и стремительно склонился над ним. Но Хайсагур сел так быстро, что стукнулся лбом о конскую морду.

Он схватился за бледные наросты, похожие на округлые рожки.

– Ради Аллаха, разве ты собрался целоваться со мной? – осведомился он. – Твои зубы мало годятся для этого! Убери копыта, о джинн, мне же негде тут пошевелиться!

– О друг Аллаха, ты нашел Гураба Ятрибского? – Хайсагур не сразу узнал голос, прозвучавший у него в голове, до того он сделался жалобным и дрожащим.

– Да, я нашел его и оставил наедине с разъяренным ифритом! Но он и сам сейчас порядком рассердился…

– На тебя, о гуль?

– На себя, о джинн! Этот твой Гураб Ятрибский вдруг обнаружил, что он учит одному, а делает совсем другое!

– Горе тебе, ты восстановил его против себя, и он никогда нам не поможет, и я навеки останусь в конском теле и не увижу своей возлюбленной… – запричитал Маймун ибн Дамдам.

– Перестань заполнять мою несчастную голову своими воплями! – прикрикнул на него Хайсагур. – Он обещал нам помочь. Но сейчас мы можем лишь ждать. И мы будем ждать, клянусь Аллахом!

– Если Аллах бы оставил нам что‑либо иное… – проворчал джинн.

После чего оба довольно долго молчали. Маймун ибн Дамдам выдергивал и жевал горькие стебельки горных трав, Хайсагур время от времени сердито сопел.

– А еще эта безумная… – вдруг сказал он. – И ее мальчишки… Они наверняка решили, что со мной стряслась беда, и опять отправятся выручать меня, хотя я в этом вовсе не нуждаюсь! Или нет – я так прикрикнул на эту ущербную разумом, что она заречется оказывать помощь мужам, не дожидаясь их просьбы…

– Не говори плохо о Джейран, о гуль, – попросил Маймун ибн Дамдам. – Разве она не помогла мне и не избавила меня от власти распутницы?

– Мне нет дела до Джейран, – проворчал Хайсагур. – Я уверен, что эта девушка не пропадет, и, клянусь Аллахом, она – первая из женщин, о ком я говорю такие похвальные слова! Но там, в Пестром замке, находится человек, к которому я за долгие годы сильно привязался. Он иногда подобен разумом и упрямством ишаку и забывает все, что случилось мгновение назад, и сварлив, и постоянно нуждается в чьей‑то помощи, но я люблю его! Он – из людей знания, о Маймун ибн Дамдам, он – наилучший из звездозаконников Харрана Месопотамского, а я недостоин завязывать ремни сандалий у худшего из его учеников! О Маймун ибн Дамдам, если мы не спасем его и тех, кто с ним, погибнут древние тайны звездозакония и погибнет все то новое, что сделали Сабит ибн Хатем и его ученики!

Прокричав все это, Хайсагур вдруг ощутил, как сила и бодрость покинули его, а на их место пришли бессилие и отчаяние. Он бросился наземь, обхватив руками свою расщепленную голову, и в его рыке слышался стон страдания.

Бессильное ожидание помощи оказалось для него более тяжким испытанием, чем он полагал.

– Умерь свою скорбь, о гуль, – строго сказал ему Маймун ибн Дамдам. – Ибо каждый, кто вкусил зелья самообладания, будет в один прекрасный день облачен в доспехи победы.

– Кто это тут толкует о самообладании? – возмутился Хайсагур. – Да ведь ты готов плакать и причитать по малейшему поводу!

– Прибавь, о Хайсагур, – попросил Маймун ибн Дамдам. – Ругай меня и проклинай меня, но только не предавайся отчаянию! Когда я вижу, как рычит от бессилия горный гуль, подобный тебе силой и отвагой, мне хочется разбежаться и кинуться в пропасть… Ибо кто я рядом с тобой? И в лучшие мои дни всего моего мужества хватило лишь на то, чтобы похитить любимую и тайно жить с ней!

– А вот моего мужества на это бы не хватило, – признался гуль.

И снова предались они ожиданию, и мгновение казалось им часом, а час – сутками, а суток они бы не смогли прожить, ибо сутки показались бы им вечностью, а Аллах не создал творения, способного жить вечно.

Оно оказалось настолько изматывающим, это ожидание, что оба, и гуль, и джинн, впали в какую‑то тупую дремоту.

Внезапно аль‑Яхмум поднял голову и насторожил уши. Источник звука был довольно высоко, но он снижался, и конь, испуганный этим, заржал.

Маймун ибн Дамдам, утратив в дремоте власть над конем, очнулся от того, что аль‑Яхмум в панике несся во весь опор прочь от Хайсагура, рискуя оступиться на щербатой горной дороге и полететь вниз.

Джинн овладел конским телом, развернул его мордой к тому месту, где был оставлен гуль, и увидел опускающийся с неба шар необычайного цвета – красновато‑лиловый, окруженный дымом, а в середине этого шара – нечто белое.

Шар коснулся больших камней, за которыми скрывался Хайсагур, и исчез за ними, оставив лишь лучи, торчащие во все стороны и пронзающие ночное небо.

Маймун ибн Дамдам несколько обождал. Если бы шар напал на Хайсагура, тот скорее всего, поднял бы крик и рев на всю округу. Или он не успел даже закричать?..

Джинн вдруг ощутил свое полное одиночество в этих горах, вдали и от рода Раджмуса, и от Джейран, которой он был бессилен помочь, и от гуля, отвага которого в последние часы придавала джинну силу и уверенность. Он подумал, что могло произойти и наихудшее – Гурам Ятрибский не договорился с бешеным ифритом, и упустил его, и ифрит прилетел сюда наказать тех, кто осмелился вызвать его, не владея сильными заклинаниями власти, да в придачу лишил на время огненной плоти.

Если ифрит пожирал сейчас Хайсагура – значит, Аллах не оставил надежды и Маймуну ибн Дамдаму.

Покачав горестно головой, джинн решился – он направился обратно, к тем камням, над которыми торчали, колыхаясь, лучи. Если ему предстоит стычка с разъяренным Грохочущим Громом – нет никакого смысла откладывать ее, все равно ифрит может, поднявшись на небольшую высоту, увидеть коня и наброситься на него. А, явившись добровольно, джинн мог бы и до чего‑то договориться с ним, сытым…

Но Аллах распорядился иначе – завернув за камни, Маймун ибн Дамдам увидел там троих, и первым был Хайсагур, вторым – Гураб Ятрибский, а третьим – Грохочущий Гром, сократившийся до человеческого роста.

– Сюда, сюда, о Маймун ибн Дамдам! – позвал его Хайсагур. – О шейх, однажды ты уже помог этому несчастному – так доверши благодеяние и выручи его во второй раз! Раскрой для него Врата огня!

Джинну стало стыдно. В то время, как он, дрожа, ожидал насыщения ифрита, гуль помнил о его беде и первым делом попросил не за Сабита ибн Хатема, а за него!

– Не время, о шейх! – возразил он, увидев по лицу Гураба Ятрибского, что мудрец крайне удивлен звучащим в собственной голове голосом. – Мне ничто не угрожает, а Сабит ибн Хатем и звездозаконники Харрана – в опасности!

– Так вот он каков, этот прославленный Маймун ибн Дамдам! – с немалой издевкой заговорил Грохочущий Гром. – Я полагал, что этот джинн выше меня ростом и в ярости подобен горящей головне, а он жалобно взывает и сделал своим оружием конские копыта!

– О Грохочущий Гром, а как вышло, что ты столько лет прожил, благоденствуя, не обремененный ничьей властью? – спросил Гураб Ятрибский. – Ведь медное кольцо, которому ты подчиняешься, могло попасть в более скверные руки, чем кувшин, заключавший этого джинна.

– Я уже поблагодарил тебя за это, о шейх, и взялся до рассвета исполнять твои просьбы, – высокомерно отвечал ифрит, – при том условии, что ты не прикажешь строить разрушенный город, а прикажешь разрушишь построенный город, или убить царя, или разбить войско!

– Я помню, для чего ты создан, и уважаю замысел Аллаха, – сказал Гураб Ятрибский. – Что ты скажешь о том, чтобы бережно разрушить вон тот замок, именуемый Пестрым?

– Требуй – и получишь! – ухмыльнулся ифрит.

– Постой, постой, о шейх! – завопил, бросаясь между ифритом и Гурабом Ятрибским, Хайсагур. – Ведь там – люди, Сабит ибн Хатем со звездозаконниками, прочие мудрецы и маги, и еще эта ущербная разумом со своими вооруженными детьми…

– Я помню, о гуль. Но дай мне договориться с этим почтенным ифритом так, как это будет приятно ему, – Гураб Ятрибский улыбнулся. – Ты же выполняешь свое предназначение? Так дай и ему выполнить свое! Аллах послал его разрушать – так пусть он и совершит это наилучшим образом!

При виде озадаченной рожи ифрита Маймун ибн Дамдам не смог удержать ржания, заменявшего ему смех.

– Мы, ифриты, знали, что Бахрам передал тебе талисманы, которым мы подчиняемся, и мы с нетерпением ждали, когда ты воспользуешься ими и призовешь нас, – заговорил Грохочущий Гром, – ибо нас много, и мы, невзирая на твои заклинания, нашли бы способ погубить тебя! Но никому из нас и в голову не пришло, что ты примешь нашу натуру такой, как сотворил ее Аллах, и не потребуешь, чтобы мы отреклись от своей сути.

– А почему я должен требовать того, что неугодно Аллаху? – осведомился Гураб Ятрибский.

Хайсагур уловил в его взгляде и голосе скрытое лукавство.

– Когда я доверил на время кольцо ас‑Самуди, то предупредил его – раб этого кольца может лишь уничтожать, так что призывать его на помощь следует только в случае смертельной опасности, чтобы он испепелил врага и получил от этого радость и удовольствие. Но ас‑Самуди предпочел терпеть бедствия, не пуская в ход кольца, – продолжал он. – Скажи, о Грохочущий Гром, испытываешь ли ты дурные чувства по отношению к ас‑Самуди? Испытываешь ли ты дурные чувства по отношению ко мне?

– Нет, разумеется, – отвечал ифрит. – Со времени, когда Сулейман ибн Дауд заклял нас, ифритов, нам никогда не жилось так хорошо, как в последние десятилетия. Мы не чувствовали власти и гнета владельцев талисманов. Это я говорю тебе честно – и вот в чем причина того, что я покорился твоим заклинаниям, и не призвал на помощь братьев, и доставил тебя сюда.

– Если эти речи продлятся, наступит утро… – услышал Хайсагур шепот Маймуна ибн Дамдама.

Гураб Ятрибский, как бы вовсе не заботясь о том, что происходит сейчас в Пестром замке, сел наземь и задумался.

– О ифрит, передо мной стоит сейчас нелегкая задача, и я нуждаюсь в твоем совете, – сказал он. – Аллах сотворил тебя для разрушения – и только ты можешь сказать, как разрушить этот замок наилучшим образом.

– До основания? – радостно спросил ифрит.

– До основания, – подтвердил Гураб Ятрибский.

– Нет ничего проще!

– Но одна башня должна уцелеть.

– На голове и на глазах! – предвкушая радостную возню с каменными глыбами, завопил ифрит.

– Кроме того, нужно будет согнать в эту башню людей, охраняющих Пестрый замок.

– Я сделаю это огненными струями, о шейх! И ты насладишься криками тех людей!

– Насладишься ты, о могучий ифрит, – не поморщившись от мысли о избиваемых огненными струями людях, сказал Гураб Ятрибский. – Мы же договорились – от того, что произойдет, я получу пользу, а ты – удовольствие.

Тут уж призадумался Грохочущий Гром.

– Ты рассуждаешь очень странно для человека, о шейх, – заметил он. – Вот этот скверный гуль, в которого вселилась душа грабителя и вора, только что говорил, что в замке есть люди, которых нужно спасти. И ничтожный джинн, обитающий в конском теле, тоже хочет спасти каких‑то звездозаконников. Ты же не мог забыть о них! И ты не желаешь их смерти. Как же я отличу их от тех, кого нужно покарать?

– А что бы посоветовал ты сам, о подобный пылающему костру ифрит? – осведомился Гураб Ятрибский. – Я полностью доверился тебе в деле разрушения. И я знаю, что ты не нарушишь установлений Аллаха и пророка, по которым злые сгорят, а праведные – спасутся.

Ифрит почесал пятерней в затылке, от чего из‑под его толстых пальцев брызнули короткие молнии.

– Очень трудно, производя обширные разрушения, отличать грешников от праведников, – признался он. – Разрушение – это наша священная пляска перед лицом Аллаха. И если даже ты, о мудрый шейх, в такое мгновение подвернешься мне под руку и прикроешь того, кого нужно пощадить, краем своей одежды, я могу не заметить тебя.

– Таким тебя сотворил Аллах, – вовсе не обижаясь, подтвердил прежние свои слова Гураб Ятрибский.

– О шейх! А не можешь ли ты позвать на помощь еще и кого‑то из джиннов? – озаренный удачной мыслью, воскликнул Грохочущий Гром. – Он бы полетел бок о бок со мной, и я бы разрушал, а он – спасал!

– Талисманы, которым подчиняются знакомые мне джинны, сейчас далеко, и лететь за ними долго, и единственный джинн, который имеется поблизости, сидит в брюхе вот этого коня, лишенный всякой силы! – Гураб Ятрибский неожиданно расхохотался и ткнул пальцем в бок аль‑Яхмума. – Ты не представляешь, о Грохочущий Гром, как я хохотал, узнав, что джинна, для которого закрылись врата Огня, упрятали в конское брюхо!

Хайсагур раскрыл рот, совершенно забыв, что в присутствии шейха лучше бы прятать клыки. Гураб Ятрибский не хохотал, узнав про злоключения Маймуна ибн Дамдама, он услышал эту историю вкратце, когда Грохочущий Гром опустил его на землю возле Хайсагура, а перепуганный Маймун ибн Дамдам унесся прочь.

– Воистину, проку от этого джинна сейчас не больше, чем от оческа пакли! – с такими словами расхохотался и Грохочущий Гром.

– Но другого джинна у нас сейчас нет, о могучий ифрит, – отсмеявшись, заметил Гураб Ятрибский. – Так что твоя прекрасная мысль, к сожалению, неосуществима. А ведь ты придумал то, что мне бы и в голову не пришло, клянусь Аллахом! Неправы те, кто обвиняет ифритов в скудоумии. Вот ты, к примеру, первый ифрит, с кем я когда‑либо имел дело, и разве можно упрекнуть тебя в скудоумии?

– А ты, о шейх, – первый, кто сумел разглядеть подлинную сущность ифрита! – обрадовался Грохочущий Гром.

Хайсагур помотал головой.

Жизнь Сабита ибн Хатема, угодившего в ловушку гнусного завистника аш‑Шамардаля, была подвешена на волоске, а эти двое развлекались тем, что говорили друг другу любезности!

Маймун ибн Дамдам молча рыл копытом землю.

Как Хайсагур переживал из‑за старого звездозаконника, так джинн – из‑за Джейран.

Они переглянулись – и одна мысль объединила их, мысль, которая одновременно вошла в обе головы: стоило тратить столько усилий ради этого хваленого Гураба Ятрибского, оказавшегося всего лишь старым болтуном и, очевидно, позабывшего свои прежние дела с джиннами…

Гураб Ятрибский же поклонился ифриту с видом человека, признательного за добрые слова о своей особе.

– Да не закроются для тебя вовеки Врата огня, как закрылись они для этого несчастного, – сказал он, указывая на аль‑Яхмума.

– А как именно они для него закрылись? – спросил ифрит. – Сделай милость, расскажи мне эту историю, достойную того, того…

Он задумался на мгновение, вспоминая, и закончил, как подобает утонченному собеседнику:

– … чтобы быть записанной иглами в уголках глаз в назидание поучающимся!

– О Маймун ибн Дамдам, порадуй нашего благородного гостя, – велел Гураб Ятрибский, – и расскажи ему о себе.