Глава 24. Март промчался незаметно

Март промчался незаметно. Как обычно бледные, замученные, подсевшие на витамины «Антистресс» (ярко‑красные, как губы Мерилин Монро), москвичи психовали на предмет глобального потепления, модных ботинок, прожженных уличным реагентом, и собственных, нажитых за зиму задниц.

Бездельница Алиса же, наоборот, расцвела. Четыре лишних килограмма, которые неожиданно придали ей здоровый вид, скрывал загар из солярия, куда она повадилась ходить три раза в неделю; кожа на лице от курса массажа с эфирными маслами светилась; волосы обрели новый прохладный оттенок, а на одном из ногтей появился кокетливый брелок в виде сердечка. Подруги намекали, что она превращается в домохозяйку, но Алиса наслаждалась – может, у нее больше не будет в жизни другой такой возможности полениться от всей души?

Лиля взяла на себя финансовые дела: для разминки закатила скандал Лизе, которая по необъяснимой причине вела себя на удивление спокойно; отправилась в банк, где обещала всех засудить, и велела Алисе не дергаться, так как, по ее словам, подключила к делу влиятельных людей, которые «размажут эту выскочку по всей Центральной Африке».

Лиля же умудрилась получить доступ к Алисиной квартире, откуда вывезла драгоценности и картины, что вывело Алису из себя, так как бабушка не забрала ни одной ее вещи – в смысле одежды.

– Учись получать удовольствие от того, что есть! – отрезала Лиля.

Марик очень за них беспокоился, рвался помочь Лиле, но, если честно, он вроде их немного побаивался – ведьм, потому как стоило им собраться вместе, он затихал, устраивался на кухне и лишь прислушивался к разговорам – да и то с таким видом, будто вот‑вот описается.

Прелести моногамии с каждым днем казались Алисе все более привлекательными. Раньше она впадала в ярость, когда понимала, что из‑за романа с каким‑нибудь Димой никогда не узнает, что такое – заниматься любовью с красавчиком с индейским ирокезом, а сейчас получала удовольствие от того, что ей есть ради кого идти на компромиссы с самой собой, что ей хочется выбирать в пользу Марка, быть недоступной для других, быть Его женщиной.

Будни превратились в праздники, и Алиса не замечала рутины, на которую жалуются знакомые – им с Марком было весело, они были счастливы, и все – абсолютно все, что они делали вместе, казалось увлекательным, феерическим, новым.

Алиса вспомнила, как однажды шла по улице мимо скромного такого, неприметного дома – и решила срезать путь, пройти двором. И вот со двора ей открылось удивительное зрелище – то ли архитектор перепутал, то ли нарочно так задумал, но торцевая сторона оказалась роскошным фасадом в стиле раннего конструктивизма – наклонные лестничные окна, благодаря чему казалось, что это не окна кривые, а лестницы накренились, захватывающий дух дизайн балконов, сплошное королевство кривых зеркал и броский минимализм. Возле дома Алиса стояла с четверть часа – приходила в чувство, и сейчас с Марком произошло все то же самое – с торца эта странная семейная жизнь оказалась такой интересной, что Алиса никак не могла понять: о чем она думала все эти годы? Почему ей никто не сказал? Хотя у нее перед глазами был пример рублевской Наташи и ей подобных, а это мало кого способно обнадежить – разве что самых отпетых охотниц за миллионерами, но ведь ясно, что не все живут так, как Наташа…

Правда, «не так» представлялось Алисе неким усредненным вариантом, слепленным из журнальных статей, старых анекдотов и программы «Большая стирка» – женатые, с детьми, вечером – готовка и любимый сериальчик, по выходным – средней паршивости загородный дом и свой огородик, потому как огороды появлялись на участках даже самых обеспеченных знакомых: либо домработница не могла пережить столь халатного обращения с землей и где‑нибудь между розами и нарциссами высаживала петрушку, либо мама божилась, что получит инфаркт, если не увидит за бассейном парник с огурцами, либо сами втягивались, склоняясь к мнению, что кабачки, выращенные своими руками, дадут сто баллов вперед рыночным.

Иногда, когда Марик уезжал на встречи с читателями, на интервью или на обязательные встречи с издателями или распространителями, Алиса брала машину и отправлялась за город. К себе. Сначала она объезжала вокруг дома, потом ставила машину неподалеку и гуляла, высматривая сквозь решетку особняк. Квартиру она точно решила продать – потом, когда все закончится, а вот дом полюбила – только надумала ремонтировать, чтобы добавить больше от себя.

Иногда заходила к Насте, и та поила ее жидким чаем с запахом заношенных тапок и кормила вкуснейшими жареными пирожками. Настя похорошела – призналась, что даже сидит на диете, так как готовилась к встрече с московским доктором, которого ей нагадала Алиса, и не хотела предстать перед будущим мужем без маникюра, в застиранном халате. Алиса страшно развеселилась и в следующий раз привезла Насте модный сатиновый халат, белье – недорогое, из стока, но сексуальное, краску для волос, свой старый фен с диффузором и еще мешок всякой ерунды – кремы, лосьоны, губки для лица, косметику – все, что было куплено, но не подошло ей самой. У Нины, которая была одного размера с Настей и которая в последнее время сильно поднялась материально, Алиса отобрала старые вещи и отдала соседке – а вдруг, и правда, появится тот самый суженый доктор?

Апрель был удивительно теплый. В середине вдруг коварно подморозило, но зиме, видимо, стало неловко за такую настойчивость, и за два дня она капитулировала.

В воскресенье утром она спала сном младенца, когда Марик прошептал ей на ухо, что уходит, поцеловал в макушку, но она уже проснулась, перехватила его и потребовала разъяснений. Возбужденный Марик признался, что еще в прошлом сезоне купил себе спортивную «Ямаху», а сейчас поедет в гараж к некому Зае (как позже выяснилось, здоровенному мужику на красном мотоцикле) приводить в порядок технику. Может, они дадут круг почета по району – ведь в конце апреля официальное открытие сезона, прокачают тормоза, посмотрят последние записи гонок – в общем, мальчуковые развлечения.

И Алиса поехала к себе «домой» – раз уж она вчера прикупила Насте красную водолазку с короткими рукавами, стильный черный шарф и отобрала у Фаи в магазине «бракованное» пальто, которое просто замерили, а после химчистки оно снова превратилось в новое и красивое.

Во‑первых, Алисе было неловко, что она так обнадежила Настю, но самое главное – соседка связывала ее с домом, была последней ниточкой, которая тянулась в усадьбу. Настя чуть не родила, когда Алиса вывалила вещи из сумки, благодарила ее так, что охрипла, вытащила ее на прогулку, нарядив в страшные коричневые резиновые сапоги, а по возвращении накормила так, что Алиса уже собралась остаться с ночевкой – после борща, котлет с жареной картошкой, домашних солений и пирога с малиновым вареньем даже сил курить не было. Настя отправила дочь в магазин за кофе, и Алиса выдула две здоровенные кружки, которые Настя по‑деревенски называла бокалами, прежде чем смогла сесть за руль, будучи уверенной, что не заснет через минуту‑другую.

Был поздний весенний закат, когда уходящее солнце тешит надеждой, что будет новый радостный день, и листва скоро зазеленеет, и вода в озерах согреется, и предвкушение лета застилает унылый загородный пейзаж с весенней грязью и разливными лужами… Алиса не спеша ехала по шоссе и уже подбиралась к МКАД, когда зазвонил телефон. Номер был незнакомый – и это ее заинтриговало.

– Алло, – на всякий случай строго ответила Алиса.

– Алиса Денисовна? – уточнил мужской голос.

– Вроде бы… – растерялась Алиса. По имени‑отчеству ее давно уже никто не называл. Разве что представители страховой компании и бухгалтерия.

– Трейман? – продолжал голос.

– Да. С кем я говорю?

И тут мужчина принялся объяснять, но Алиса все никак не хотела его понимать. Рванув наперерез движению, под залп автомобильных гудков, она припарковалась на обочине, дрожащими руками вытащила из пачки сигарету – одну вытащила, а остальные вывалила на пол, прикурила и перебила мужчину, который, кажется, очень хотел, чтобы она ответила на какой‑то вопрос.

– Извините! – взвизгнула Алиса. – Вы не могли бы еще раз объяснить, что случилось? Я… – она всхлипнула. – Я… – и тут она разрыдалась.

Закончив беседу и записав все данные, Алиса вышла из машины – в глазах было темно – поставила автомобиль на сигнализацию и взмахнула рукой.

К счастью, тут же остановился вполне приличный «Форд» – видимо, возжелал помочь девушке, у которой машина сломалась (а что он еще мог подумать?), Алиса устроилась на заднем сиденье и схватилась за голову. Она совершенно не понимала, куда они едут – все расплывалось перед глазами. В голове тикала мысль: «Этого. Не может. Быть».

Он не мог! Марик не мог врезаться в «Газель». Или «Газель» в Марика. Это ошибка. Он в коме!!! Алиса не выдержала и громко разрыдалась. Очень милый водитель подсовывал ей салфетки и воду, Алиса даже понимала, чего он от нее хочет, тянула руку, но промахивалась – потому что ничего не видела, и сопли текли за воротник, как у маленькой, но ее даже это не отвлекало – она не могла пережить такое горе, оно рвалось изнутри и кожа трещала, и кости хрустели, и не было никаких сил поверить, что так бывает!

Наверное, по дороге она позвонила Фае, потому что подруга ждала ее у входа в Русаковскую больницу, усадила, привела врача – пока тот шел, показалась Марьяна, она что‑то говорила, но Алисе казалось, у нее на голове платок и шапка‑ушанка – звуки были где‑то далеко‑далеко.

Врач сказал, что все очень плохо – они не уверены, выйдет ли Марк из комы, а если выйдет, не будет ли паралитиком… Тут Алиса уронила лицо на колени и взвыла, так что с врачом подруги разбирались сами. Чуть погодя ее отвели в кабинет, где медсестра вколола ей что‑то, и после этого Алиса заснула, не дойдя до Файкиной машины.

Проснувшись, получила от Фаи еще одну порцию таблеток – и так длилось два дня, пока Алиса вдруг не открыла глаза и не поняла, что ее тело переполнено транквилизаторами. Поняла она это настолько отчетливо, что тут же догадалась – она в себе.

Сил хватило лишь на то, чтобы спустить ноги с кровати – все‑таки она два дня ничего не ела и, видимо, нервничала во сне. Минут через десять Алиса встала – и это ей не понравилось. Стоять, оказывается, жуть как тяжело. Побыстрее преодолев расстояние от кровати до двери, Алиса прямо‑таки вспотела от усилий. Хорошо хоть, что ее уложили на первом этаже – с лестницы она бы точно навернулась, так как голова кружилась с энергией фигуристки, выполняющий тройной тулуп.

– Встала! Жива! – завопили подруги и бросились на помощь.

Марьяна тут же разогрела «еврейский аспирин» – постный куриный бульон, Фая поставила тарелку с жареными креветками – от креветок Алиса не могла бы отказаться даже на смертном ложе, и они заставили ее поесть прежде, чем они расскажут новости.

Алиса ждала чаю и думала о том, что все это не могло произойти, потому что не могло произойти никогда. И не только авария, а то, что случилось с ней. Истерика. Забытье. Такое горе, словно ей руками вырвали сердце и на ее глазах скормили его голодным свиньям.

Она всегда хорошо держалась – что бы ни произошло. Разорилась? Ничего! Переживем! Она даже не дрогнула, когда сгорел клуб, а сейчас она была растением, на которое наступили сапогом. Ничто. Ноль. Живой труп. Слезы сами потекли. Просто текли ручьями – Алиса не тряслась от рыданий, не всхлипывала, не подвывала… Девочки обняли ее, вытирали ручьи полотенцами, гладили по голове, но ее как‑будто ранили – и вместо крови текли слезы, и никто ничего не мог с этим поделать.

Часа через два Алиса, наконец, перестала рыдать, стоило кому‑то произнести его имя (не обошлось без тазепама) и смогла выслушать последние известия.

Марк все еще был в коме. Он ехал со скоростью сто шестьдесят пять километров в час, что, конечно, считалось нарушением сразу всех правил дорожного движения, а тут еще и придурок на «Газели», который решил развернуться на Стромынке через две сплошные – и попал аккурат в Марика, который вместе с мотоциклом пролетел десять метров, и еще метров тридцать отдельно. У него было сотрясение мозга, смещение шейных позвонков, перелом позвоночника и вывихнута кисть. Если сравнить все это со смертью, то он еще дешево отделался, но Марк был в коме – и никто не мог предположить, выйдет ли он из нее когда‑нибудь, уж слишком сильным был удар в голову. К тому же врачи волновались насчет гематомы, а уж от этих мыслей Алиса теряла сознание: если они затеют трепанацию черепа, кто даст гарантию, что нейрохирург не ошибется?

Девочки бегали вокруг нее, предлагали таблетки, но Алиса вдруг очнулась и сказала, что хочет посидеть на улице. Ее укутали так, словно у нее был не шок, а грипп – Марьяна твердила, что организм ослаблен и может сейчас подхватить грипп даже от ребенка Волковых, которые живут на соседней улице, так что Алиса влезла в свитер, куртку, напялила шапку и дутые сапоги – и в таком виде вышла на террасу.

Вечерняя прохлада отрезвила ее, как пощечина – Алиса с удивлением огляделась вокруг и сообразила, что два дня назад она собиралась помирать от горя, даже не выяснив, а есть ли повод. Марк жив. Один ее приятель, байкер, летел метров триста – перед тем, как врезаться в «Ладу», очнулся с переломами всего, третьим сотрясением мозга, левая рука год не работала – и ничего, жив и почти здоров, кроме некоторого подобия нарколепсии – катается, выпивает и знакомится с девушками. То есть, конечно, все это ужасно, и вполне можно поплакать и даже поболеть денек, но чтобы вот так – рухнуть в черную тоску, двое суток не есть ничего калорийнее лекарств и ощущать в груди гниющую рану… Она сошла с ума?

Разум говорил одно, но душа отзывалась такой болью, что Алисе хотелось взвыть и добровольно сдаться в дурдом. С трудом удерживаясь на грани между некоторым подобием здравомыслия и маниакальным психозом, Алиса вернулась в дом.

– Сейчас Нина с Машей приедут! – заглядывая ей в глаза, воскликнула Марьяна. Алиса кивнула и почти улыбнулась – сухие губы чуть не треснули, когда она их растянула. Представив, как это выглядит со стороны – гримаса скорби, Алиса потребовала лосьон для лица, расческу и блеск для губ. В зеркало она старалась без крайней нужды не заглядывать – оно отражало нечто зеленое, взлохмаченное, с красными глазами‑щелочками. Фая принесла свежую майку, и спустя полчаса Алиса была уже немного похожа на человека, что, впрочем, не спасло ее от причитаний Нины и Маши. Маша, бывшая домработница‑невидимка, преобразилась в шикарную девицу, блондинку в обтягивающих кожаных штанах – этакий готический уклон.

– Не надо смотреть на меня так, словно я села на героин и стырила у вас фамильные драгоценности! – рявкнула Алиса через полчаса.

Маша и Нина переглянулись. Казалось, между ними вспыхнула искра.

– Ты тоже заметила? – взвизгнула Маша.

– Да как тут не заметить‑то?.. – вздохнула Нина. – Не знаю, как это выглядело «до», но сейчас у нее только что на лбу не написано…

– Девушки, а вы о чем? – Фая перегнулась через Марьяну и с интересом взглянула на них.

– Да ее заворожили! – воскликнула Нина.

– Меня… что? – у Алисы отвисла челюсть.

– Дай руку! – велела Маша.

С минуту она держала ее за руку, отпустила и откинулась на спинку дивана.

– Ну, ты даешь! – воскликнула она. – Ты что, не замечала ничего? Не чувствовала себя… странно?

Алиса решила не выпендриваться и честно покачала головой. Ничего она не замечала. Ни разу. Ни намека. Ни малейшего повода.

– Не самое сложное, но надежное, проверенное колдовство, – подытожила Маша. – Если честно, для ведьмы я бы выбрала что‑нибудь поинтереснее. То ли тут дилетант практиковался, то ли… черт его знает кто. Будем тебя лечить?

– Да ну что ты! Не беспокойся, я и так похожу! – фыркнула Алиса.

Но Маша только закатила глаза.

– Простыня, живая курица, древесная зола и нож для колки льда! – распорядилась она.

Ответом ей была тишина.

– Можно мне получить то, что необходимо для снятия чар? – Маша повысила голос.

– А! – отозвалась Фая. – Не поняла, о чем ты! У меня нет ножа для льда!

– Так купи!

В магазин поехала Марьяна, а Фая разожгла камин.

– А где же мне взять курицу? – растерялась Фая, пока Маша с недоверием ощупывала простыню.

– Здесь что, деревни ни одной нету? – отрезала ведьма.

И Фая пустилась в путь. Где‑то через час вернулась с мешком, в котором были прорезаны дыры. Мешок трепыхался – а Фая с выражением отвращения на лице держала его двумя пальцами.

– Она вся в какашках! – объявила Фая, положив мешок на каменный пол у порога.

– Можешь ее помыть и надушить, – буркнула Маша.

Огромную шелковую простыню она намочила и расстелила на полу.

– На все подоконники поставь свечи, – приказала Маша.

Фая вздохнула и бросилась звонить Марьяне, чтобы та купила все свечи, какие увидит – их явно могло не хватить.

Алису Маша уложила посредине простыни и по контуру тела расставила свечки, но не зажгла их. В голове насыпала кучу золы – Фая заскрежетала зубами, так как это была ее лучшая – точнее, единственная белая простыня.

Ждали Марьяну. Та приехала минут через сорок, навьюченная покупками. Маша прямо на пороге влезла в пакет, достала нож и велела, во‑первых, выключить свет во всем доме, а, во‑вторых, потребовала, чтобы Алиса встала и разделась.

– У меня отросли волосы на линии бикини, – смутилась та.

– Ты же не рожать собралась! – возмутилась Маша. – Снимай трусы, пока не поздно!

Алиса взяла со всех слово, что они не будут ее осуждать, и разделась.

Маша опять уложила ее между свеч, зажгла их, а сама села сбоку от угольной кучи – положив напротив мешок с притихшей курицей. Некоторое время она словно чего‑то ждала.

– В твоем сердце боль и страх… – произнесла она наконец. – Никто не знает, как тебе тяжело, как гноится и воспаляется рана, как из тебя уходит жизнь… Никто не поймет, что без него у тебя в душе лютый холод, и ты хочешь умереть, лишь бы не терпеть больше эти муки, не вспоминать, не страдать, не переживать за него…

Она говорила и говорила, с садистским наслаждением описывая каждое чувство, малейший его оттенок – и все это Алиса прочувствовала на себе: и воспаленную рану, и жажду смерти, и пронзительную, острую, невыносимую боль. Но когда ей уже казалось, что сил терпеть нет – когда болела не только душа, но и тело – боль отдавалась в коже, в суставах, в сосудах, Маша вдруг замолчала.

– Потерпи еще немного… – более ласковым голосом сказала она. – Я хочу, чтобы ты знала – будет очень‑очень плохо, но ты справишься.

Маша встала, взяла заранее приготовленную глубокую тарелку и слила туда воск со всех свечей. Положила в тарелку руку и потом со всей силы плюхнула ладонь Алисе на грудь.

– А‑аа! – взвилась та, но не смогла и рукой пошевелить.

– Боль, горячая, как слезы, жаркая, как похоть, жгучая, как перец, растопи чары, открой сердце, дай волю ей… – во весь голос кричала Маша.

Алиса могла только стонать – казалось, у нее в сердце нож, длиной метров в пятьдесят, и этот клинок все тянут, тянут, и сталь режет по живому… А может, она и кричала – просто не слышала, оглушенная собственными мучениями.

Наконец, Маша оторвала руку, и Алиса почувствовала – нож выдернули, а из нее хлынуло что‑то горячее, липкое, много…

Маша же в это время скатала воск с руки в шар, выдернула из мешка помертвевшую от ужаса куру, ловким движением затолкала ей в глотку воск и неожиданно для всех пронзила сердце птицы ножом для льда. Кто‑то вскрикнул. Придерживая курицу, из которой хлестала кровища, над кучей золы, Маша приговаривала:

– Пусть боль твоя превратится в пепел…

Наконец, она положила несчастную курицу в мешок, взмахнула рукой над золой – и та закружилась, образовав крошечный тайфунчик – покружила минут пять и исчезла.

Алиса закрыла глаза. Сквозь шум она слышала, как некто охал, кто‑то жалел несчастную птицу, кто‑то волновался за нее, но не было сил вмешиваться – и желания не было, потому что боль прошла. Остались грусть, волнение, сожаление и отчаяние – но боль, та боль, из‑за которой она уже почти серьезно подумывала сдаться, бросить все и умереть от горя – ушла.

– Курицу надо закопать, – слышала она голос Маши.

– Только уж, пожалуйста, не у меня в саду! – возмущалась Фая.

– Пойдемте все вместе, ей нужен покой, – убеждала Нина.

Наконец, они ушли. Перед уходом Маша завернула Алису в простыню – и отчего‑то мокрое холодное покрывало оказалось очень уютным – оно приятно холодило разгоряченное тело и было таким гладким…

Алиса наслаждалась тишиной, но вдруг все изменилось – и простыня стала скользкой и неприятной, и спина затекла от лежания на полу, и захотелось укутаться в теплый халат, выпить горячего чаю… Захотелось жить.

Только вскипел чайник, вернулись подружки. Фая выложила на стол все, что было в доме, достала вина – и все было чудесно, пока Алиса не спросила:

– Интересно, а кому понадобилось меня зачаровывать?