Действующие лица 24 page. Взгляд Слоновой Кости оторвался от моего лица и на секунду метнулся к стене позади меня

Взгляд Слоновой Кости оторвался от моего лица и на секунду метнулся к стене позади меня.

– Или они угрожали ей? – Я указал через плечо на веер.

Он оставался Деганом будь здоров, не отнимешь – я даже не заметил движения, пока кулак не врезался мне в лицо. Удар швырнул меня на пол, и я рухнул, раскинув ноги и руки, а книги заскользили по деревянному полу. Секундой позже он склонился надо мной, схватил за дублет и рванул кверху.

– Как ты смеешь! – процедил он, отводя руку для нового удара.

– Смею, – ответил я, приставив запястный нож к артерии на внутренней стороне его бедра. – Больше, чем ты знаешь.

Я воспользовался своей реакцией на его удар как прикрытием, чтобы выронить лезвие в ладонь.

– Думаешь, я не сумею убить тебя прежде, чем ты закончишь разрез? – Слоновая Кость застыл, сведя брови и занеся кулак.

– Сумеешь, – отозвался я. – Зато я знаю теперь, что ты смертен, иначе бы не замер под моей сталью.

– Может, я просто не хочу загубить штаны. – Слоновая Кость мрачно хмыкнул и опустил руку.

Признаюсь, что меня спасало и меньшее. Но вслух я сказал:

– Так или иначе, по‑моему, нам пора покончить с танцами и перейти к разговору.

И я убрал нож.

К моему облегчению, Слоновая Кость не стал меня убивать; вместо этого он помог мне подняться и направился к стулу. Забрав с него книги, он аккуратно вернул их на полки: труд Симонис отправился к прочим материалам о Деганах, а черновик в деревянной обложке отлично вписался в ряд к старинным сводам имперских философских воззрений. Пока я не увидел веер и не сложил воедино фрагменты головоломки, мне не пришло на ум, что книга «Заветы разных времен» могла быть чем‑то большим, нежели мне казалось.

– Тебя ведь сопровождает кто‑то из ордена? – спросил Слоновая Кость, продолжая рассматривать книжный шкаф. – Тебя наняли выследить меня, чтобы я не заметил их приближения.

– Меня не нанимали, – возразил я. – И не столько сопровождают, сколько я сам кое‑кого ищу. – Слоновая Кость вопросительно оглянулся, и я добавил: – Это запутанная история.

– Но речь идет о Дегане?

– Я бы сказал, что да; он считает иначе.

– Тот, что убил Железо? – Теперь Слоновая Кость развернулся ко мне целиком.

Я замялся, не желая сболтнуть лишнее и зная, как отнесся бы Деган к обсуждению его деяний с… кем? С живой легендой? Падшим идеалом? Как он вообще относился к Слоновой Кости?

– Если кто и может посочувствовать твоему другу, то это я, – заметил Слоновая Кость. – Я завалил пятерых братьев и сестер, пока не покончил с делом. Не мне судить его поступки.

Это прозвучало здраво. И мне сдавалось, насколько я мог судить, что скоро они увидятся. Человек, стоявший передо мной, был больше всего того, на что мог рассчитывать Деган в поисках сведений о законах и задачах своего ордена.

– Бронзовый Деган, – ответил я.

Глаза Слоновой Кости на миг расширились; затем его лицо вновь стало бесстрастным. Он отвернулся к книжной полке.

– Полагаю, у него имелись причины.

– Не мне распространяться о них.

– Это верно. Тебе повезло. – Слоновая Кость вытянул кодекс, стоявший выше, чем я сумел бы достать без лесенки или библиотечного стула, и начал рассеянно листать. Я внимал сухому хрусту пергамента и шороху пальцев. – И зачем я ему понадобился?

– Повторюсь.

– Но это же как‑то связано с его убийством Железа и уходом из ордена?

Вместо ответа я неторопливо дошел до стула и посмотрел на длинный меч Слоновой Кости. Вещь была незатейливая, невзирая на все изящество чеканной крестовины: суживающийся обоюдоострый клинок для одной или обеих рук – настолько же грациозный в применении, как мой собственный, но из более ранней эпохи. Оружие скорее для поля боя, нежели уличное.

Я потянулся, желая провести пальцем по лепесткам тюльпана.

– Не трогай, – произнес Слоновая Кость, не оборачиваясь.

Я убрал руку, обогнул стул и взялся за спинку.

– Как может Деган превратиться в чиновника?

– Лучше спроси, как может чиновник стать Деганом, – пожал он плечами. – Меня с малых лет учили владеть пером и мечом, а также массе других вещей. Я занимался ими попеременно в разные периоды жизни.

– Да уж, времени было вдоволь, – откликнулся я. – Напомни‑ка мне еще раз, как такое возможно?

Слоновая Кость медленно выдохнул. Он больше смотрел на открытую страницу, чем на меня.

– Ты спрашивал, почему император не пошел моей стезей, – произнес он. – Ответ простой: не мог. Когда Дорминикос искал себе бессмертия, реинкарнация была лучшим, что могли предложить его Эталоны. Но это не означало, что они перестали изучать магию и душу; они не оставили попыток раздвинуть границы того, что вы зовете имперской магией. Чуть больше двух веков тому назад паре из них удалось найти способ… не скажу, что обрести бессмертие, – скорее, затруднить умирание.

– И он подразумевает лишение человека души?

– Он подразумевает многое, и большую часть его божественность, император, решил не делать не то из‑за веры, не то убоявшись. Если даже не вникать в теологию, то никто не знал, как отразится подобная магия на человеке с уже поврежденной душой, а тем паче на том, кто уже неоднократно перерождался. Он посчитал риск слишком большим после того, что уже учинил над собой во имя вечного правления.

– Но ты рискнул.

– В конечном счете – да.

– Зачем?

– По той причине, что тогда поклялся служить ему своей жизнью и душой. В то время это казалось мне простым выбором.

Жизнью и душой: знакомое выражение. Я почувствовал, как расширились мои глаза.

– Белый Кушак? – встрепенулся я. – Ты хочешь сказать, что был Кушаком?

– Что? – Искренне потрясенный, Слоновая Кость вскинул голову. – Нет! Конечно же нет!

– Ладно, – сказал я, снова опершись о стул. – Потому что если…

– Я был не Кушаком, – надменно продолжил Слоновая Кость. – Я был Эталоном.

Через час я покинул дом Слоновой Кости и снова очутился во тьме падишахского подворья.

Над головой сиял тонкий лунный серп. Мерещилось, что должно быть позднее, что скоро восход и окружающий мир должен был как‑то перемениться с тех пор, как я переступил порог и пошатнулся мир внутренний. В очередной раз.

Это паскудство пустило корни.

Я углубился в тени на излете дорожки и подождал, пока проснется ночное зрение. Когда мир окрасился янтарем, я погладил тыльной стороной кисти сложенный лист бумаги, который был спрятан в другом рукаве. Отныне мне были не страшны смертоносные стражи: бумага была моей индульгенцией, а также пропуском в парк, туда и обратно.

Слоновая Кость согласился встретиться с Деганом. Добиться этого было трудно: Слоновая Кость веками чурался бывших сестер и братьев и не был расположен к исключениям из правила. Он так и не поведал мне свою версию причин, по которым покинул орден, но был не настолько скромен, едва речь зашла об основании самого ордена. Когда я объяснил ему, чего хотел Деган и почему я чувствовал себя обязанным ему помочь, бывший Деган значительно смягчился. Он заявил, что знает, каково уходить с руками, обагренными братской кровью, а также помнит свои чувства, сопряженные с нарушением данного слова.

– Но самой крупной моей ошибкой было обращение к имперской элите по поводу исходного членства в ордене, – признался Слоновая Кость.

Мы сидели за его рабочим столом. В руке у него дымилась чашка чая, а меч висел позади на своем месте.

– Это почему же?

Я отхлебнул из чашки и постарался не скривиться. Я неспроста предпочитал чаю кофе, и эта порция отвара из листьев – тепловатого, кислого, затхлого – была наглядной демонстрацией причины. Однако приходится быть вежливым, коль скоро пытаешься выдоить сведения из двухсотлетнего мечника и бывшего имперского мага. Я добавил меда.

– Потому что император Люсиен создал орден Деганов как отдельную силу, отличную от Черных Кушаков из вооруженных сил и Золотых из дворцовой охраны. В подобном случае не следует, наверное, набирать Кушаков в орден. По крайней мере, это было понятно, однако ни я, ни император не знали, к кому обратиться еще. Он нуждался в людях, которым мог бы доверить не только собственную жизнь, но и благополучие империи. Таких кандидатов негусто.

– Погоди, – вмешался я, отставив чашку. – Ты создал Деганов по указанию императоров? Они знают об этом?

– Я был Эталоном – кто еще, по‑твоему, мог повелеть мне уступить мою душу?

– Нет, но…

– И это сделал не Вечный Триумвират сообща, мы были задумкой исключительно Люсиена. Он успел проникнуться недоверием к Золотым Кушакам. С тех пор как Переворот Нерожденных отправил в изгнание Теодуа Шестого, все воплощения стремились создать среди стражей верную себе фракцию. В мою же бытность политика приобрела отвратные черты, и Люсиен это заметил. Он решил выйти за рамки имперской структуры и создать Деганов.

– Навербовав их среди Белых Кушаков? Но Белых собрали специально для борьбы с Исидором и Кругом. По‑моему, они только потом превратились в личных телохранителей императора.

– И да, и нет, – ответил Слоновая Кость. – Самоцвет его мудрости, как часто случается с императором, многогранен. Ваш так называемый Король‑Тень явился в удобнейший момент и послужил отличным предлогом для создания во дворце нового отряда мечников. Да, Белых Кушаков создали для преследования Круга и охраны императора, однако они же стали основой для дальнейшего набора в орден Деганов.

– Ты хочешь сказать, что истребление организации Исидора два века назад – заодно с половиной Круга – было отвлекающим ходом во благо имперской политики? – Я выпрямился.

– Почему бы и нет? – Слоновая Кость изогнул бровь и неспешно отхлебнул чаю. – Поверь, что за столетия император с империей понаделали дел много хуже, и часто в целях далеко не столь похвальных. Например, блокаду и голод в Фикополисе можно свести к…

– Твой «отвлекающий маневр» привел к тому, что Кентов тысячами вешали на кровлях и сажали на кол на улицах, – перебил его я. – И не только самих Кентов: Кушаки мочили все окружение – соседей, друзей и близких. На улицах Илдрекки почти целый год шла настоящая война.

– Да, – согласился Слоновая Кость, – шла. И большинство погибших было либо преступниками, либо их близким окружением. – Он звучно звякнул чашкой о блюдце. – Теперь сравни это с десятками тысяч, которые умерли в Фикополисе попросту потому, что безымянный чиновник разоблачил нелегальную торговую монополию, а самым легким способом прикрыть ее было опустошить город, который она кормила. В сравнении с этим уничтожение горстки Кентов с их друзьями – образчик высокой нравственности Двора.

– Это не оправдание.

– Пора бы тебе и знать, что имперский Двор не нуждается в оправдании перед подобными нам. – Слоновая Кость шмыгнул носом, и мина его на миг стала кислой. – Но все‑таки зло порой оборачивается добром.

– Ты говоришь о Деганах?

– Я говорю об идеалах, которые мы постарались укоренить в ордене и Клятве: идею о том, что человек отвечает за любые события, которые он порождает; что служение означает ответное служение; что, дав обещание, человек должен его исполнить, кем бы он ни был.

– Мне открылось, что эти идеалы не много значат в реальном мире, – заметил я. – По крайней мере, не для большинства.

– Если бы меня заботило «большинство», я остался бы Эталоном и не пошел в Деганы.

Я чуть не спросил, как сочетаются эти идеалы с убийством сестер и братьев пару сотен лет назад, но счел обращение к данной теме не особенно конструктивным. Сцепив кисти на столе, я осведомился:

– Итак, ты говоришь, что остальные воплощения императора не восприняли Деганов? Что о твоем существовании известно лишь Люсиену, коль скоро он тебя создал?

Это казалось маловероятным, но опять же: кому еще знать, как зашорить имперский взор, если не самому императору?

– Строго говоря, я не поддерживал связь, но думаю, что так оно и было, иначе орден был бы уже уничтожен.

– А остальные Эталоны? Ты не мог осуществить это в одиночку.

– Конечно нет.

– Тогда почему они не сказали?..

– Состоялась чистка.

– Ах вот как!

Стефан Дорминикос проделал такую же штуку после первого разделения своей души. Очевидно, имперская политика гласила, что исполнителей легче убить, чем призывать их к молчанию. Интересно, знали ли нынешние Эталоны Маркино о судьбе своих предшественников? Навряд ли.

– Похоже, что это профессиональная вредность имперских магов, – заметил я.

– Любой, кто приближается к императору, перестает быть незаменимым.

Я согласно хмыкнул. История наглядно повторялась по заведенному образцу.

– Так почему же ты отдал свою душу?

Слоновая Кость уставился в чашку, сделал последний глоток. Я заподозрил его в желании хлебнуть чего‑то покрепче.

– Тебе же сказано, – молвил он, придвигая к себе железный чайник, – я был Эталоном, мне приходилось творить заклинания и замыкать связи. Кто‑то был должен произнести первую Клятву и подчинить ей орден. Когда речь заходит об империи и божественно избранном императоре, не говоря уже о тайной секте мечников, то слов зачастую бывает мало – нужна магия.

Я предпочел воздержаться от замечания насчет того, как император основал свой культ на тщательно продуманной лжи, и вместо этого спросил:

– Значит, твоя душа скрепила договор?

– В том числе. – Слоновая Кость взялся за чайник и нахмурился, когда из носика вытекла лишь хилая струйка жидкости с осадком из чайных листьев. – Если так будет понятнее, скажу, что я добровольно пожертвовал моими душой и магией. – Он поставил чайник на место. – Не уверен, что повторил бы это сегодня. Но таково проклятие времени, согласись? Мы оглядываемся и разбираем наши поступки, критикуем свои былые «я», лишенные возможности защититься – только оправдаться.

Я поиграл моей чашкой на столе.

Придется допытываться.

– Ну и каково тебе без души‑то?

– Не твое дело, Кент, – огрызнулся он.

Затем моргнул и как бы стряхнул свое настроение, а заодно и воспоминания. Когда он снова поднял на меня глаза, в них присутствовала фальшивая бодрость человека, который пытается сделать хорошую мину при плохой игре.

– Значит, Бронзе нужны старые законы? – спросил он.

– Похоже, он думает, что твои бумаги помогут ему сохранить орден.

– Он надеется что‑то найти, – подхватил Слоновая Кость. – Строку или страницу, которые раз и навсегда покончат с этой распрей. Но там ничего нет. В противном случае я воспользовался бы этим, когда орден и спор еще были молоды.

– Законов не видели двести лет, – сказал я. – Достаточно времени, чтобы исходить из молвы и передаваемых воспоминаний. Кто знает, как этот выводок Деганов отнесется к оригинальным документам?

– Наверное, я угадаю довольно точно. К тому же древние записи и старики редко влияют на мнение потомков.

– Старики? – встрепенулся я. – Означает ли это, что ты готов вернуться в Илдрекку и предъявить аргументы?

Меланхолическая улыбка.

– Возможно. Прошло много лет. Я не против увидеть тропинки, которыми гуляли мы с Симонис, – хотя бы оживлю их в памяти. – Его взгляд стал жестче. – Но я не собираюсь спорить из голой сентиментальности, и все зависит от того, как поведет свою линию Бронза. Если ты прав, то его план слишком идеалистичен, на мой вкус, но я могу по крайней мере выслушать.

Я еле сдержал улыбку. Располагая Слоновой Костью с его бумагами, я не только вдруг взял и повысил свои шансы вернуть Дегана в Илдрекку, но и мог рассчитывать если не наладить наши отношения, то хотя бы свести его с основателем ордена. С тем, кто по всем канонам должен был быть мертв.

Это чего‑то да стоило, черт побери.

Затем Слоновая Кость выправил мне пропуск, подписавшись в ипостаси Хирона. К его чести, он замялся только на миг, когда я заметил, что должен еще соскочить с крючка после известного происшествия у Собачьих ворот. Почерком изящным и стремительным он добавил пассаж о благе государства и нежелательности моего задержания; сделав это, он отпустил меня на все четыре стороны.

Из чистого любопытства я снова пошел через рощу. Она была безлюдна – ни стражи, ни ассасинов. Я обрадовался первому и огорчился второму. Было бы здорово повидаться с нею в последний раз.

Еще раз оглянувшись, дабы увериться, что тень, имеющая форму нейяджина, не затаилась нигде, я скользнул в ночь.

– Ну? – спросила Птицеловка, когда я уселся напротив. – Нашел что‑нибудь?

Мы находились в ночной чайной сразу за Имперским кварталом, на расстоянии плевка от ворот четвертого кольца. В заведении собирались любители слабой травки и заядлые меломаны. Человек, сидевший на маленькой сцене, слыл одним из лучших исполнителей центральной Деспотии и был на месяц вывезен из своего селения в холмах Венатти. Я понимал в этом только то, что музыка заглушала наш разговор. Воздух загустел от дыма.

– Кое‑что, – ответил я, взял чайник, наполнил чашку и отпил. Кардамон. – Оказывается, что Хирон – это Деган Слоновая Кость.

– Что?!

Птицеловка отреагировала так бурно, что даже игрок на лютне аль‑уд смолк и уставился на нее. Я улыбнулся в чашку, затем воздел руки и извинился перед всеми по‑джанийски, покуда Птицеловка глазела на меня. Вокруг грянул смех. Музыка возобновилась.

– Деган Слоновая Кость? – прошелестела она, когда общее внимание переключилось на музыку и кальяны. – Как, основатель ордена?

– Он самый и есть.

– Да как это возможно?

– Долгая история.

– Ни хрена себе!

– Дольше, чем мы можем себе позволить сейчас. – Я поднял глаза и выдержал ее взгляд.

– Гм.

Я подлил еще чая с кардамоном, добавил с блюда на подносе два ломтика засахаренного лимона и помешал.

– Что случилось в театре?

– Ты имеешь в виду, после того, как ты все сорвал к чертям?

– Так и было задумано, если припоминаешь.

– Ну, тогда твой замысел удался. Представление прекратилось, Крушаки очистили зал, а партер едва не взбунтовался, пока падишах не швырнул в толпу пригоршню дхармов. – Птицеловка потрясла кулачком. – Я остригла пару барашков на выходе.

Я закатил глаза.

– А Жирное Кресло?

– Увели в кандалах.

– Какие‑нибудь вести от Мамаши Левая Рука?

– Ты их ждал?

– Да не особенно.

Слова Мамаши о некоем соглашении по поводу старых каналов Щура прозвучали неплохо, но я подозревал, что это приманка, а не реальное предложение. Скорее всего, она располагала другими имперскими каналами для своего глиммера.

– Тем лучше, – заметила Птицеловка, – потому что ее люди уже не сумеют замолвить за нас словечко. Падишах приказал вернуть труппу в «Тень Ангела» в сопровождении стражи. Половина Крушаков еще там.

Я кивнул. Мы ждали чего‑то подобного с этой пьесой – и Птицеловка, и Тобин, и я. Негоже набить помещение имперцами и разбудить запретную дорминиканскую магию, пусть даже она всего лишь шум и видимость. Именно поэтому мы постарались исключить всякую возможность связать актеров с тем, что произошло с Жирным Креслом. Гарантий не было, и деспот неспроста назывался деспотом: он мог сделать с нами все, что заблагорассудится.

– Что о них слышно?

– Я еще не ходила, – покачала головой Птицеловка. – Собиралась после того, как закончим здесь.

– А визирь?

– Думаю, готов себе руку отгрызть.

– Еще бы! – Я отхлебнул чаю. Лимон не помог. – Ты сумеешь вернуться в гостиницу?

– Я захватила мой театральный костюм. – Птицеловка показала небольшой сверток газовой ткани. – Переоденусь и скажу, что потерялась в суматохе.

– А клинок?

Под столом что‑то твердое стукнуло мне по колену, и Птицеловка пошевелила мечом.

– Хорошо. – Я сделал последний глоток, завел руку под стол и нащупал уже знакомые ножны и перевязь. – Тогда идем. Мне надо найти Дегана.

Дегана я обнаружил кварталах в трех от его апартаментов. Он стоял под уличным фонарем и ковырялся в несчастной горке зелени и обугленного мяса, насыпанной на кусок непропеченного лаваша.

– Что это за дрянь? – спросил я, подкравшись бочком.

Он посмотрел на меня сверху и вопросительно поднял бровь.

– За тобой шла Птицеловка, забыл? Я знал, где искать, так что найти было нетрудно. – Я кивнул на еду. – Что за дрянь, спрашиваю?

– Ошибка. – Он вздохнул и бросил все на землю.

– Ладно. Я проголодался. Идем поищем что‑нибудь съедобное.

Через десять минут мы стояли у оконца в неприглядной стене. Чуть дальше через улицу из зашторенного дверного проема доносились музыка и обрывки разговоров. Здесь было темнее и тише, но это полностью искупалось ароматом, который истекал из окна. Лук, обжаренный в масле; семена кориандра, подрумяненные в жаровне; сыр, приготовленный на огне. Мята, перец и густой кисловатый запах гуляша, кипевшего в приправленном специями йогуртовом соусе. И хлеб – аромат схватившейся корочки, хрустнувшей на горячем камне.

Я передал в окошко монеты и получил две короткие булки, разъятые и выскобленные внутри. В них были лук, и поджаренный сыр, и полоски козлятины, увенчанные салатом из петрушки с мятой и спрыснутые лимонным соком.

– Как тебе нравится здесь? – спросил Деган, после того как откусил в четвертый раз.

Я мотнул головой в сторону шумного дверного проема. Оттуда как раз вывалились трое мужчин.

– Недавно я прошерстил это гнездо, искал на тебя наводку. Безуспешно, но все в итоге, когда уже поздняя ночь, переползают за хавкой сюда.

Троица, как на заказ и словно стремясь подтвердить мою правоту, уже полезла в рукава и кушаки за деньгами.

Деган покачал головой и откусил снова. Я повел его от окна поглубже в ночную тьму.

Глядя на человека, который шел рядом и ел на ходу, я почти ощутил возвращение старых добрых времен, но был не настолько глуп. Между нами присутствовало напряжение, неловкость под некогда непринужденным молчанием. Я знал, что дело отчасти объяснялось его мечом – осязаемым, зримым свидетельством моих промахов и его выбора, которое я нес на спине, а он мог дотянуться рукой. Мне было ясно, что клинок не упростит положения, но я не мог оставить его невесть на кого, а если бы и решился, то не знал, смогу ли за ним вернуться.

Но меч – полбеды, еще имелась неопределенность. Даже в самую первую встречу, когда он едва не убил меня, а я его чуть не отравил, мы не испытывали столь тягостной неуверенности. Он не доверял мне, а я ему, но это было честное недоверие, порожденное незнакомством и обычной уличной настороженностью. Сейчас получалось иначе. Сейчас мы столкнулись с предательством и раскаянием, воспоминаниями и домыслами об упущенном.

Молчание казалось тяжелым до неподъемности, но слишком хрупким, чтобы не трогать. Оно грозило либо раздавить нас, либо порезать до кости, если его нарушить.

Как обычно, Деган первым сунулся в брешь.

– Итак, – произнес он, проглотив последний кусок, – насколько я понимаю, ты возвращаешься в Илдрекку?

Я вопросительно посмотрел на него, затем прикинул в уме.

– Насколько понимаю я, ты слышал о прослушивании?

– Слышал? Я был там.

– Ты был там?

– В этом городе мало имперских театров – приходится довольствоваться тем, что есть. – Он откашлялся и сплюнул пару крошек. – По‑моему, Птицеловка была недурна.

– Кто знал, что она актриса? – улыбнулся я.

– Впрочем, тебя не заметил.

– Так и было задумано.

– Прискорбно. Ты был бы хорошим Баббой.

Я фыркнул. Баббой звали говорящего мула деспота. Этот джанийский троп был из рода тех, что представлялись мне бессмыслицей.

– Подмостки не для меня.

– Да, ты предпочитаешь играть за кулисами. Не против, если я поинтересуюсь подоплекой этого представления?

– Мне понадобился отвлекающий маневр.

– Столько шума, чтобы подставить одного преступника? – Деган удивленно взглянул на меня.

– Это была только часть замысла.

– А другая?

– Деган Слоновая Кость.

– Слоновая Кость? – Он схватил меня за руку. – Ты нашел его бумаги?

– Бери выше, я нашел его самого.

– Что ты имеешь в виду?

Я в последний раз откусил от булки и отшвырнул остаток.

– То, что он жив, – ответил я, глотая. – Дышит. Даже разговаривает. – Я улыбнулся, глядя на Дегана снизу вверх. – Представь себе, вместо того чтобы найти… эй‑эй!

Прежде чем я успел сообразить, что происходит, Деган оттащил меня на несколько шагов в потемки оплетенного лозами арочного прохода. Позади нас вкрадчиво благоухал спящий сад. Аромата почти хватило, чтобы заглушить внезапный запах пота, которым потянуло от мечника.

– Деган! – сказал я, высвобождая руку и берясь за рапиру. – В чем дело, черт побери?

– Ты его видел? – спросил он, шаря взглядом по улице и всматриваясь во тьму. – Он знает, что ты его вычислил?

– Знает ли он?.. Погоди. – Я отступил, чтобы лучше видеть его. – Выходит, ты знал, что Слоновая Кость жив?

– Выразимся так: подозревал. – Деган не спускал глаз с улицы.

– Подозревал? С какого перепугу ты мог заподозрить, что человек жив через двести лет после того, как должен был помереть?

– Люди разное говорят.

– Говорят? О чем говорят? Какого дьявола ты не сказал мне, что полагаешь, будто по Эль‑Куаддису разгуливает двухсотлетний Деган?

– Я надеялся, что ошибаюсь. – Помедлив, он добавил: – И также рассчитывал, что ты уйдешь.

– Поздравляю, мимо в обоих случаях.

– Вот я и вижу. Как ты его отыскал?

– Оказалось, он служит секретарем у визиря Садов Муз. Я отчитывался перед ним об успехах труппы с того момента, как мы попали в Старый Город.

– Кем‑кем он служит? – Деган покачал головой. – Поразительно! И он просто взял и сказал тебе, кто он такой?

– Конечно нет. Я выяснил сам.

– Как?

– Ну, меч его увидел, например…

– Его меч все еще при нем? – Взгляд Дегана метнулся к клинку у меня за спиной.

– На стене в кабинете. Очевидно, не все покидают орден, оставив клинок валяться в горящем здании склада.

Деган скрипнул зубами. Согласен, что реплика была не из добрых, но я еще не остыл от злости на то, что мне не сказали о Слоновой Кости. Теперь, наверно, поквитался.

– Думаю, этого хватило, – проскрежетал Деган.

– Если бы я знал, что он жив, то да. Но у меня не было причины подозревать, что Слоновая Кость и сейчас представляет собой нечто большее, нежели кучка праха. Он назвался только после того, как я вломился к нему ночью, обшарил библиотеку и приставил клинок к его дворецкому.

– Значит, вы побеседовали.

– Мы говорили долго.

– И что?

– Он хочет увидеть тебя.

– Держу пари, что хочет. – Деган издал смешок и снова переключил внимание на улицу.

– Я не о том, Деган.

– Неужели? Перед уходом из ордена Деган Слоновая Кость перерезал полдесятка сестер и братьев. А после очень внятно дал понять, что сделает то же с любым, кто явится по его душу. Я сомневаюсь, что этот настрой изменился, пусть даже через столько лет.

Я вспомнил об ученом с повадками воина. Обе личины поразили меня усталостью, а то и покорностью. Мне показалось, что прошлое, сжигавшее его изнутри, давно перегорело.

– Два столетия – долгий срок.

– Не такой, как ты думаешь.

– Он не исключает, что вернется в Илдрекку.

– Вернется в империю? – Деган ослабил хватку, которой удерживал клинок.

– Может быть. – Я сглотнул.

Теперь у нас пошли переговоры не менее скользкие, чем моя беседа со Слоновой Костью. Я толком не знал, с какими намерениями прибыл Деган в Эль‑Куаддис, но в них наверняка не входили посиделки с основателем его ордена. Но именно этого я и хотел ради всех нас, и в первую очередь – ради него самого.

– Я рассказал ему о том, что произошло между тобой и Железом. О…

– Что?! Ты не имел права…

– Да все я имел, – оборвал я его. – Я устроил этот бардак, поставил тебя перед необходимостью выбирать. Если бы не я, тебя бы здесь не было.

– Не обольщайся. Проблемы в ордене возникли задолго до того, как ты перешел дорогу Тени и Одиночеству. Или мне, если на то пошло. Меня привел сюда мой личный выбор, а не твой.

– Я и не спорю. Но я сыграл в этом известную роль и продолжаю играть сейчас. – Я неопределенно махнул рукой в сторону второго кольца. – У Слоновой Кости было гораздо больше времени на размышления о своем выборе, но вы, по сути, поступили одинаково: пролили кровь и покинули орден. Никто не знает, что это такое, – ни я, ни Серебро, ни прочие Деганы. Кроме Слоновой Кости. И он готов к разговору.

Деган вздохнул, снял шляпу и принялся ерошить взмокшие волосы, пока те не встали неровным частоколом.

– Тебе придется кое‑что уяснить, – сказал он. – Я прибыл сюда не ради отпущения грехов. И не для искупления. Я хочу спасти нечто важное, ради чего убил, пусть даже убийство означало, что я уже не смогу приложиться к этому важному. Я пришел защитить моих бывших братьев и сестер от надобности совершать то, что сделал я; мне нужно удержать остальных, чтобы они не пошли моим путем. Меня не заботит восстановление моего имени и места в Казарменном зале; мне, полагаю, уже не видать стен Никерии. Нет, я нахожусь здесь потому, что все еще могу служить ордену, хотя и перестал быть Деганом.

– Это понятно, – ответил я. – Примерно так я и сказал Слоновой Кости.

– Что, серьезно? – Деган моргнул. Затем улыбнулся.