Быть войне! Русы против гуннов 3 page

Старец тяжело вздыхает, смотрит на Йошта.

– Постой, никак и ты в разбойнички подался?

Йошт отрицательно покачал головой, никак не может отдышаться.

– Эт хорошо. Отбирать чужое – последнее дело. А чего у тебя сапоги военные, ратник, что ли? Хотя худоват для воя…

– Я с купцом.

– Это тот самый, что внизу лагерем встал? Тогда понятно, охранничек, значит. Ну и времечко – мельчает дружина, ох, мельчает… Тьфу!

Венед смутился, отложил в сторону надкусанное яблоко.

– Да ты не обращай на меня внимания. Это так, старческое. Ты ешь-ешь!

Вдруг в кустах опять зашелестело, гукнуло.

– Вот негодники. Скучно им! – весело оправдывается Кродо.

Но Йошту спрашивать «кому?» что-то не захотелось. И так спина и руки пошли гусиной кожей.

Старик и без вопроса перечисляет, кивает в беспокойную темноту.

– Это духи леса, лешие там всякие, окоемы, прокуды, лизуны… Мгновение!

Старец вновь что-то ищет в бездонных карманах.

– Куда же я ее? Ага! Вот она…

Кродо протягивает руку венеду, на ладони деревянная дудочка. – Это жалейка. Я им сыграю – они и утихнут.

Воздух содрогнулся, пошел волнами. Чарующая мелодия бьет фонтаном, струится, будто прохладный ручей в выжженной солнцем степи. Звуки на мгновение зависают в воздухе, потом сбиваются вместе, ярым вихрем проносятся по опушке, заставляют дышать чаще, а сердце биться сильнее.

Йошт с интересом рассматривает жалейку, маленькие пальчики старичка проворно бегают по дырочкам. Человек так не сможет, старик не врет, точно – бог!

Поначалу робко, потом с каждым шагом смелее на полянку вышли три девушки, подходят к костру. Языки пламени пляшут на голых телах, у всех золотистые волосы безудержным водопадом ниспадают до дразнящих формами бедер.

Молодки звонко смеются, кружатся в танце. Йошт раскрыл рот от удивления.

– Кто… кто это, дядя Кродо? – Венед дергает за рукав старца, трясущейся от страха рукой указывает на танцующих возле костра девушек.

Жалейка умолкла.

– Ночницы, – спокойно поясняет старец, с любопытством рассматривает молодух. Те игриво хихикают, кружатся, ослепительные локоны взлетают высоко вверх, оставляя тело неприкрытым. – Вот проказницы!

– Но… ночницы? – Йошт нервно сглотнул, от лица отхлынула кровь. – Но они же…

– Неужели страшные? – опередил вопрос Кродо, косится на рыжеволосого карпенца, у того губы от страха белее мела, а сам трясется мелкой дрожью. – Вон они какие – лепота! А ты боишься.

– Их… их все… все боятся, – с трудом выдавил Йошт, от ужаса зуб на зуб не попадает. – Обереги супротив них делают, заговоры творят…

Старик звонко рассмеялся.

– А чего их бояться? Они – создания мирные, ну почти мирные… Про них много чего рассказывают, в основном вымысел – зла понапрасну не творят. Главное – сильно не злить, в гневе ох как страшны!..

– А что они делают здесь?

– Как что? Разве не видишь – танцуют. Молодая луна – их время, они всегда под ней танцуют, выходят кто из леса, кто из речки или озера. Веселятся.

Существа тихонько перешептываются, посмеиваются, хороводят вокруг костра. Кродо улыбается, кивает в ритм танца.

– А вы давно… умеете? – робко спрашивает Йошт, ночницы почему-то вскрикнули, загудели.

– Умеете? Что именно? – не понял вопроса бог. Йошт кивнул в сторону жалейки. – Ах вот ты про что! Уже и не помню… может быть и давно?..

– А учиться долго?

– Хочешь играть? Лепо, лепо… Это не трудно.

– А вы покажите как? – с надеждой спросил Йошт, но тут же осекся – молодухи перестали кружиться, шипят по-змеиному, лица почернели, глаза злобные, сверлят венеда.

– Чего это они, – бормочет он испуганно, отодвигается подальше, жмется к богу.

– Дурят! – отмахнулся Кродо. – Ты ко мне на «вы», а им чудится.

Йошт недоуменно смотрит на него.

– «Вы» это как Вый, – продолжает бог, вновь послышалось шипение, клацнули зубы, Кродо вскрикнул. – Ну-ка цыц!

– Это который… из пекельного царства?

– Он самый. Он же Вий, а им мерещится, что ты к нему обращаешься, призываешь, что вообще-то недалеко от истины… Лучше на «ты», Йошт. С богами старайся и всегда только на «ты», иначе не поймут.

– А как же… уважение?

– При чем тут?

– Когда на в… – Йошт недоговорил, боязливо косится на ночниц, те – будто мысли читают – замерли. – Ну когда так говоришь, вроде обращаешься с уважением.

– Чепуха! – отмахнулся Кродо. – Выкают обычно врагу, и то самому непримиримому, когда точно знаешь – не будет мира меж вами. Один молодчик говорил: «Хочу на Вы идти!» Все понятно, иду, значится, ворога крушить. – Бог вдруг задумался, играет бровями. – И где я такое слышал? Аааа! Слова-то эти еще не говорили. Точно! Ну, значит, скажут еще…

– Простите… Прости, я ненарочно.

– Да ладно! Чего по незнанию не творим.

Бог хмыкнул, загадочно улыбнулся. Взял дудочку, приложил к губам, и вновь течет сладкая уху мелодия.

Перед взором раскинулось песчаное море, крупинки, как самоцветы, блестят на свету, переливаются разными огнями. Всюду песок, по нему бредут навстречу раскаленному солнцу чудо-животные – горбатые лошади, на них гордо восседают люди, лица обмотаны тряпками, лишь глаза хищно блестят, в руках копья, кривые мечи. А вдали, у самого виднокрая, сквозь раскаленный воздух проступает высоченный терем из камня, огороженный высокой каменной стеной, люди ходят наверху.

– Заморские страны видел? – Кродо весело теребит венеда за плечо. Видение растворяется как мираж. – Горы из песка, горбатых лошадей…

– Я думал это преисподняя, – пожимает плечами венед. – Кругом же один песок! А такие и вправду существуют?

– Горбатые лошади аль мир песчаный?

– Страны заморские, где один песок.

– Конечно! На моих глазах варганились. Кони-горбуны – моих рук дело! – Кродо чуть помолчал, потом добавляет: – В таких рощах, как эта, все видения правда, а сны вещие.

– А все, что здесь вижу, – тоже настоящее?

– А то как же! И еда, и песик мой, и роща, и ночницы… Правда нас все реже можно увидеть.

– Почему?

– А знаешь, чего даже всемогущие и грозные боги боле всего боятся? – вопросом на вопрос ответил бог.

Йошт отрицательно мотает головой.

– Забвения! – Кродо поднял пальчик к звездному небу. – Чем меньше люди про нас помнят, тем сложнее в ваш мир нам прийти. Чую, пройдет время – и сгинем насовсем.

Карпенский юнец удивленно хлопает ресницами, на лице бога вселенская печаль, на щеке блеснул крохотный алмазик. Но через мгновение его глаза вновь заискрились жизнерадостностью.

– А давай я тебе еще сыграю, – подмигнул бог молодому гостю, голос все еще немного дрожит. – Кручину и хандру оставим тьме!

Йошт улыбнулся через силу. Мягко вздохнула жалейка. Мелодичный ручей заструился по священной роще.

Вскоре Йошт почувствовал, как приятно накатывает дремота, глаза наливаются свинцом, слипаются. Он широко зевнул и, несильно сопротивляясь приятному ощущению дремоты, откинулся на шелковистую траву, рот растянулся в сладкой улыбке.

Почему-то вспомнились слова Кродо: боги, как и люди, пуще всего страшатся забвения.

Йошт открыл глаза, в отяжелевшей голове свист, в висках орудуют сотни молоточков. Венед со страдальческой гримасой осматривается, вокруг, сразу за кустами виднеется дорога, по ней спешат люди. Неужели старик донес, странно, такой маленький и не надорвался. Хотя он же – бог!

В кусты, где сидит Йошт, забрел грязный пес, шерсть свисает сосульками, зарычал, для пущей угрозы обнажил острые клыки. Венед мгновенно вскочил на ноги, схватил валяющуюся рядышком толстую ветку, стал размахивать. Пес прыгнул вперед, Йошт рассек воздух, палка в руках содрогнулась, ударившись с силой о землю.

– Пшел прочь! – зло крикнул Йошт.

Пес всхрапнул, немного отступил, но потом вновь кинулся на Йошта. Венед опять размахнулся палкой, целится в морду. Пес взвизгнул, перекувырнулся, жалобно взвыл и кинулся прочь, в стороны брызнула прелая листва.

Йошт вздохнул, покачал головой. Присел, ощупывая ногу. Клыки не достали, правда, пострадали портки: выдран приличный кусок, виднеется бледная кожа.

– Вот зараза! – зло бросил он. – Всю штанину располосовал, гад!

Венед жадно оглядывает трепольскую площадь. Бурлящий вчера рынок пуст, лишь пара торговцев неторопливо раскладывает товар, отроки, сгибаясь под тяжестью тюков, разгружают повозки. Но самое страшное – ни повозки синьского купца, ни его чудаковатых воинов поблизости нет.

«Опоздал! – обреченно подумал Йошт. – Может, кто из дружины здесь… Ладно уж, пусть секут!»

Рыжеволосый карпенец врывается в корчму, едва не сшиб остриженного под горшок отрока с подносом, походя перевернул лавку. Но и там ни души, лишь корчмарь заботливо протирает стойку перед собой, весело посвистывает.

Йошт, чертыхаясь, выскочил на застланную досками улицу, со всех ног бросился к воротам и тут же налетел на зазевавшегося прохожего. Мужичонка упал, корзинка вырвалась из рук, из нее порхнула курица, закудахтала, перья полетели в разные стороны.

– Эй, не шали! – крикнул в спину Йошту мужичонка, грозя кулаком.

Йошт выбежал из ворот, лицо приятно обдает свежестью, дышит неровно, вглядывается вдаль. С каждым ударом сердца на душе становилось все гаже и гаже – купеческого каравана нет! Стон разочарования вырвался из его уст, искоса бросил взор на привратников. Те и бровью не повели, стоят истуканами, наверное, и впрямь из камня вытесаны.

Венед подскочил к одному из стоящих поблизости стражников.

– Вы… это… прошу прощения, но вы… не видели… караван купецкий не видели? – захлебывающимся голосом выпалил Йошт одному из воинов, что застыли у ворот. Тот коротко взглянул на него равнодушным взглядом и продолжил смотреть куда-то вдаль.

– Не видели караван… торговый такой, там еще жирный купчина сидел, рожа – во, – венед картинно раздул щеки, – точно переспелая тыква.

Стражник не повел и ухом, Йошт не унимается:

– Ну караван, лошади, повозки и это… много воинов… десятка три, наверное.

Воин не смотрит на него, стоит и по-прежнему молчит как в рот воды набрал, лишь рифленые желваки играют на скулах. Йошт от обиды аж притопывает, глаза блестят то ли от солнца, а может, от другого.

– Да не ответит он тебе, – бросил рокочущим, будто медведь, голосом второй воин. – Немой он. А караван твой ушел еще до восхода солнца. Мы как раз сменялись, когда услышали рожок.

Йошт от слез в глазах ничего не видит перед собой, отчаяние железной пятерней сдавливает горло – не вздохнуть. Он развернулся и побрел вниз, туда, где широкий тракт убегает вперед. Внизу теснятся на холмиках домишки крестьян, на земельных участках копошатся полусогнутые фигуры, руки привычно дергают сорную траву, льют воду из деревянных кадушек, орудуют мотыжками.

– А я тебя видел вчера, запомнил, когда ты мимо шмыгнул, – бросил в спину удаляющемуся Йошту охранник. – Надо было тебя тогда взашей гнать – наверное, спас бы… Но, впрочем… Если так уж неймется – сможешь догнать. Иди прямо по тракту, а лучше беги что есть мочи – твой купчина вчера неплохую торговлишку сделал, идет налегке.

Йошт было приободрился – чего-чего, а бегать сломя голову он умеет. Но вскоре ледяным клинком ужалило разочарование – куда бежать?..

Всклокоченная рыжеволосая голова бессильно упала на грудь, ноги сами собой плетутся к месту вчерашней стоянки, дорожная пыль назойливо щекочет нос. Вчерашнее пристанище видно издалека, от костров поднимается еще сизый дымок, чуть поодаль от натоптанного воинскими сапогами дерна поили скотину – лужи еще не успели высохнуть. Йошт остановился, глаза обреченно глядят вдаль убегающему тракту. «Уж лучше б высекли, – с горечью подумал венед. – А так сгину в неизвестном краю…»

Почему-то вспомнилась мать, пекущая сладкие пироги с брусникой, старший брат, сестры. Защипало в носу, на глаза накатывают слезы.

Йошт с негодованием приминает ногой встающие перед ним кусты. Кованные железом врата богатого Треполя остались далеко за спиной. Тропа давно превратилась в звериную тропинку, а теперь и вовсе теряется. Куда забрел? Надо было не сворачивать с тракта, зло подумал Йошт, с силой пнул попавший под ногу мухомор – гриб брызнул бледным крошевом в разные стороны, вверх взметнулись зеленые мухи.

– Пощааадиии!..

Вопль, полный отчаяния, заставил мгновенно пригнуться рыжеволосого венеда. Рев нарастал, ему вторит детский вой вперемешку с гортанными злыми выкриками, звонко щелкает плеть.

– Пощади сынооочка, свееетлый князь!

Йошт сделал с десяток шагов в сторону захлебывающегося крика и рева, стараясь не шуметь, отодвинул в стороны кустарник. Ахнул.

На крохотной полянке стоит на коленях молодая женщина, руки скрещены на груди в мольбе. Рядом всадник на короткой лошади с наслаждением хлещет плетью катающийся в траве живой комок. Плеть со свистом рассекает воздух, обрушивается на спину молодого паренька, свинцовые комочки на концах плети разрывают в лохмотья холщовую рубаху вместе с кожей.

– Как ты смел встать на пути наследника великого хана!

Комок барахтается на земле, труха, мелкие сучья и прошлогодняя листва облепили с ног до головы паренька. Тот после каждого удара плетью взвизгивает.

– Меня, светлый князь, меня лучше бееей! – взревела женщина, она бросилась под копыта коротконогой лошаденке, та заржала, встала на дыбы. Руки молодухи с силой разорвали платье на груди до самого пояса, выскользнула высокая грудь. – Хочешь, бесстрашный воин степи, насилуй меня! Я не буду сопротивляться! Только сыночка не трооонь!..

Рука с плетью застыла в воздухе, гунны, стоящие поодаль, довольно смотрят на полную грудь белой женщины, заговорщицки переглядываются. Один из них медленно подъехал к ней, спешился. Твердой походкой подошел к рыдающей бабе, ухватил за грудь, рука с силой сжала мягкую плоть, женщина вскрикнула. Другая рука степняка начала развязывать портки, рот ощерил, обнажив острые кривые зубы.

Перед его лицом щелкнула плеть, гунн вздрогнул и попятился.

– Назад! – прогремел крепко сбитый степняк в остроконечном шлеме. Кольчужная рубашка свисает почти до колен, талию перехватывает пояс с большими железными нашивками, борода с прядями седых волос ниспадает на грудь. – Это добыча сына великого хана!

– Но советник Емшан, я ведь первый ее поймал… – с дрожью в голосе промычал гунн, придерживая спадающие штаны.

Плеть вновь зловеще щелкнула, гунн вскрикнул, прижимая ладонь к щеке, из-под пальцев засочилась кровь.

– Да как ты смеешь, шакал?!

Гунн в остроконечном шлеме бросил плеть, обнажил клинок, конь шагнул к воющему от боли гунну, тот попятился, нога зацепилась за корягу, он тут же рухнул, послышался сухой треск, степняк еще больше взвыл, рука нащупала свисающий клок от штанины. Советник Емшан нависает над ним черной тенью, рука занесла для смертельного удара клинок, солнечный луч самоцветами пробежал по холодной стали искусных мастеров далекого Востока.

– Стой, Емшан! – Гунн в кольчужной рубашке и остроконечном шлеме вздрогнул, кривой меч замер, лезвие хищно подрагивает, степняк медленно повернул лицо на оклик, побелевшие губы сжаты, крылья носа раздуваются. Перед ним на коротконогой лошади восседает младший сын хана, молодое, еще по-мужски не окрепшее тело закрывает кожаный доспех с нашитыми начищенными до блеска стальными бляхами, из-под рукавов свисают пряди мелких колец, голову венчает шлем-котелок – с такого обрушенное сверху лезвие неминуемо соскользнет, шею до самой спины скрывает плетение крупных колец из черного железа.

Остроконечный сапог сына хана легонько сжал лошадиный бок, та шагнула в сторону дрожащего в примятых кустах живого комочка. Желтоватое лицо степняка растянуто в ухмылке, вздернутый нос с шумом вбирает воздух, щелки-глаза светятся животным вожделением.

Гунн с размаху вонзил носок сапога в бок паренька, комок взвизгнул, сжался еще сильнее.

– Пусть он убьет ее! – заорал сын хана. Лицо перекошено от гнева, глаза страшно выкачены. Степняк вдруг запрыгал в седле, страшно заверещал, слюни брызгают в разные стороны. – Убьет, убьет, пусть убьееет!

Стоящие рядом гунны довольно зацокали, кивают. Емшан опустил меч, покорно склонил голову:

– Твоя воля, великий хан!

Всхлипывающую женщину повалили на землю, для пущей покорности плетью крест-накрест разорвали спину. Она протяжно взвыла, кожа с треском лопнула, кровь запузырилась, рванулась крохотными потоками из раны.

Рыдающего паренька бросили на женщину. Тот скатился на бок, обнял мать, уткнулся лицом в ее щеку, слезы крупными каплями стекают с его лица.

– Мамочка!..

Его тут же ухватили за шкирку, дернули в сторону. Руки мальчика в последний момент ухватили платье матери, но тут же он взвизгнул – кто-то с силой пнул в живот. Скорчившегося от боли ребенка вновь бросили на женщину, к горлу приставили нож.

– Убей ее, мерзкий раб!

Но тот лишь рыдает, рот жадно хватает воздух, мокрые от слез губы трясутся.

– Не хочешь подчиняться, урус, мерзкий раб? – сквозь едкую ухмылку процедил Емшан. – Тогда придется умереть и тебе.

Он кивнул одному из гуннов. Тот с готовностью подъехал к всхлипывающей женщине, в руках наготове короткое копье.

Женщина протяжно вскрикнула. Кони шарахнулись в стороны, заржали. Наконечник с треском прошил тонкую белую кожу, гунн с наслаждением навалился на древко, крутнул, резко выдернул, кровь ударила тугой струей, вязкой лужицей собирается на животе. Степняк довольно цокнул и со страшной силой обрушил копье на трепыхающееся от боли женское тело, намертво пригвоздил к земле.

– Мама!.. – заорал парень, обнимает женщину, весь измазался в крови. Слезы смешиваются с кровью, стекают в образовавшуюся под женщиной липкую лужу.

Советник Емшан недовольно покачал головой, его кривой меч хищно блеснул, вынутый до половины из ножен:

– Великий хан, позволь я смахну ему голову!

Сын хана натянул поводья, конь нехотя двинулся вперед:

– Я сам!

Йошт с побелевшими от страха губами, не отрывает глаз от медленно подъезжающего гунна к распластавшемуся на мертвом материнском теле мальчишке, холодным огнем блеснул ханский акинак. Подбородок рыжеволосого карпенца внезапно сильно затрясся. Один за одним перед глазами вспыхивают цветные круги, они кружатся и взрываются мириадами вспышек. Венед очумело трясет головой, но мир в глазах поплыл еще больше, странное забытье наваливается теплой волной. Сквозь липкую пелену Йошт ощутил в руке приятную тяжесть, брови взлетели вверх – перед ним вдруг в страхе шарахнулись кони, один из гуннов сорвался с седла и мешком рухнул в натоптанную траву, его глаза в ужасе округлились.

Палка в руке венеда с силой ударила занесенную руку с ханским акинаком, с треском переломилась надвое. Молодой гунн дико взвыл, упал с седла, катается в пыли, трясущейся рукой приставляет перерубленную кисть обратно.

Поляна наполнилась криками, кони дико ржут, защелкали плети. Перед глазами Йошта один за одним вырастают кусты, под ногами сочно трещат стебли, ветки больно хлещут по лицу. Он несется, с трудом различая сухую тропку, без валежин, пеньков.

Щеку царапнуло холодом: черное оперение мелькнуло перед глазами, стрела вонзилась в стоящую перед венедом березу. Он едва не напоролся лицом на древко. Сзади отчаянно орут и свистят.

Йошт задыхается, рот жадно хватает воздух, больно колет бок, в горле сипит, глаза застилает красный туман. Еще чуть – и налетит со всего маху в дерево – костей не соберешь, подошвы скользят о траву.

Йошт еле устоял, под ногами осыпаются камешки. Лес резко кончился – дальше крутой обрыв. Рыжеволосый венед обернулся, сквозь высоченные кусты папоротника продирается тот, кого зовут советником Емшаном. Его лицо перекошено от гнева, в руках застыл для сокрушительного удара кривой меч, следом на роняющих ошметки желтой пены конях рвутся другие гунны.

Йошт задержал дыхание и прыгнул вниз.

Гунны подлетели к обрыву, едва успели остановиться, толкаются, кони гарцуют.

– Где он? – зло прорычал Емшан. – Достать из-под земли этого шакала!

– Он, наверное, к урусам бежал… – запыхавшимся голосом произнес один из гуннов, указывая пальцем. Там в долине на маленьких холмах раскинулось несколько славянских весей и гонтищ.

– Отыскать и принести его сердце! Срок – до утра!

– Но, великий Емшан, там дома урусов, нам у них нель… – Гунн не договорил, советник одним махом смел его голову, та пустым кочаном бухнулась, покатилась к обрыву. Кони, учуяв кровь, зафыркали, прядают ушами. Остальные гунны покорно опустили глаза.

Голова шлепнулась прямо перед ногами Йошта, рот раскрыт в безмолвном крике, в глазах – ужас. Венед сильнее вжался в землю, нависающие с земляного карниза корни щекочут лицо, песок струйками сыплется в ноздри, в рот, за пазуху. Наверху лютует Емшан:

– Шакалы! Из-за вас сын великого хана остался калекой! Теперь с меня спустят шкуру, а я с вас!

Щелкнула плеть, кто-то вскрикнул.

– Мы найдем его, великий советник. Клянусь Небесной Кобылицей! – проревел один из гуннов – Если нужно – сожжем все дома!

– Ну-ну! Жечь ничего не надо. Хотя… – советник задумался, гладит бороду. – После сегодняшнего хан вряд ли сдержит договор с князем урусов. Но сами пока не суйтесь! Наймите кого-нибудь.

Йошт услышал, как бряцнул кошель, полный монет.

– Мы знаем, кто найдет этого сучьего сына!

– Только смотри, чтоб никто ничего не узнал! Иначе… ну ты знаешь гнев великого хана. И мой гнев!

– Не беспокойся, светлый Емшан, никто ничего не узнает, те, кто нам поможет, – тоже урусы.

Впереди маячат соломенные крыши, невысокие изгороди, колодезные журавли. Последнее очень кстати – во рту страшно пересохло, при глотке будто рвешь горло. Поселение устроилось на небольшом холмике, совсем небольшое – одна улочка, вдоль нее ровным строем убегают вперед крыш десять, не больше.

Йошт идет медленно, рот распух – он и не помнит, зачем там, в роще, до крови вгрызся в собственные губы. Ноги мучительно ноют, дорога постоянно прыгает, то поднимается вверх, то резко падает вниз, вся в выбоинах. Живот и вовсе клокочет как дикий зверь – угощение старца-бога выпрыгнуло обратно сразу после «теплого» свидания с гуннами в лесу.

Засматривался в окна, в одном из них увидел, как огромный детина увлеченно лопает огромной деревянной ложкой щи, вкусный дух, будто издеваясь, тут же ударил в нос, Йошт облизнулся, пошамкал губами.

По дороге чуть не столкнулся лбом с местным волхвом, хорошо, хоть не забыл поклониться. Тот стоял возле ветхого дома, задумчиво поглаживает бороду, белая рубаха почти до пят, тонкая талия перетянута красным разлохмаченным на концах поясом, на рукавах и груди будто огнем выжженные красные кружевные знаки-обереги.

Волхв неодобрительно цокает, крикнул хозяина, из зеленых посадок высунулся в долгополой шляпе мужик, лицо потное, борода клочками топорщится в разные стороны.

– Ты чего это избу свою запустил, не следишь? – с укором обращается волхв к мужику, тот что-то с виноватым видом пробурчал, опустил голову. – Негоже жилище оставлять в таком виде. Изразцы надо бы подновить. Подоконник раскрасить поярче красным, узоров добавить. Нешто не знаешь – так мы с тьмой боремся. Показываем Роду, где свой, где чужой. Он видит и радуется – помнят, чтят благодарные дети Отца своего! А ты что же?

Мужичок что-то опять буркнул, развел в стороны руками.

– Чтоб подновил, трещины заделал, раскрасил, и вообще – приведи все хозяйство в порядок и не срами нас, нашу весь – это я тебе уже не как волхв говорю.

Йошт завидел колодец, облизнулся. «Сейчас враз осушу его!» – пронеслось в голове венеда, ноги ускорили шаг. Возле домовины источника стоит тучная баба в косынке, черпает воду из колодезной бадьи, наполняет деревянные ведра, рядом с ней фигуристая молодуха, щеки румяные, глаза большие, голубые, как летнее небо, белокурая тугая коса свисает до выпирающего зада. Йошт подошел к колодцу, невольно подмигнул голубоглазой красавице, та в ответ хохотнула, стрельнула глазками, баба в косынке шикнула на нее, недовольно покосилась на Йошта. Венед, не обращая внимания на недовольный взгляд женщины, горстями черпает водицу, жадно пьет, обильно льет за шиворот, она, ледяная, приятно обжигает холодом сморщенное от жажды горло, наполняет живот, растекается по внутренностям, охлаждает спину, и усталость как-то сама собой улетучивается. Она кажется вкусной, вот только бы чего-нибудь сжевать сейчас, горестно подумалось Йошту, попадись мышь-полевка, сглотнул бы и сырой.

Кадык ходит туда-сюда, жадно поглощает освежающую воду, но глаз венеда косится в сторону удаляющихся девок, фигуристая молодуха умело несет на плечах коромысло, зад вызывающе раскачивается в такт переполненным ведрам. Йошт аж улыбнулся, но тут же насупился, вытер мокрые руки о рубаху.

До рыжеволосого венеда доносится то ли кряхтение, то ли рык диковинного зверя, ему вторит протяжный стон вперемешку с частыми шлепками, будто кто-то направо и налево пощечины раздает. Йошт озадаченно крутит головой, навстречу неизвестному и возможно вполне опасному толкает интерес. Рыжеволосый венед замер – странные звуки доносятся из ладной баньки неподалеку. Из щели неплотно закрытой двери предбанника валит густой пар, полирует потолок, тугим жгутом устремляется вверх.

Стоны и рык оборвались, шлепанье тоже прекратилось, но тут же раздался треск, звонко громыхнуло упавшее ведро, кто-то ойкнул. В предбаннике нарастает быстрый топот. Дверь бухнулась о противоположную стену, чудом устоявшие петли под ударом петли взвыли нещадным скрипом, из бани выскочил мужик в исподнем, срам скрывает дубовый веник. Он гогочет во все горло, поскальзывается и, с трудом сохраняя равновесие, ныряет в большую с человеческий рост бочку. Вода тут же отозвалась грозным шипением, пар причудливыми завитушками срывается с разгоряченного тела. Из бочки торчит одна голова, мужик, окутанный клубами пара, довольный, тянет рот до ушей, фырчит, как кот, наевшийся сметаны, сплевывает. Из бани вылезла другая голова, капельки воды блестят на бритой коже, чуб склизким червячком сползает на лоб, норовит залезть в глаза, борода сосульками свисает почти до груди, седой волос прядками прорывается наружу. Довольная рожица ощерила белые зубы:

– Ты чего так рано выскочил-то? Я ж только размял веник, еще и не парил, – произнесла голова из предбанника. Мужик в бочке ничего не ответил, барахтается, посвистывает от удовольствия.

– Э-эх, слабак! – в сердцах бросила голова мужика в предбаннике и скрылась в пару. Через мгновение вновь послышалось кряхтение, довольные возгласы смешиваются со шлепаньем веника.

Когда Йошт прошел почти всю весь от края до края, услышал перестук молотков, но какой-то нескладный, постоянно прерывающийся. Йошт смотрит через ограду. Посреди утоптанной полянки стоит низенький, но ладно скроенный бревенчатый сруб, на крыше солома сложена прямыми рядками, дверь широко распахнута. Рядом под навесом горячо полыхает жаровня, возле огромной наковальни стоит молодой паренек. С ним стоит парень постарше – в кожаном переднике, давний ожог от брызг жидкого металла горит на правой щеке уродливым рубцом. Оба поочередно бьют молотами по раскаленной докрасна железяке.

Две фигуры усердно работают молотками у наковальни. Тот, что помладше, пыхтит, закусывает губу, бьет молотком по наковальне, однако увесистый инструмент ударяет невпопад. Старший цокает, недовольно косится на паренька, его молот с силой обрушивается на пунцовую заготовку, в стороны разлетаются вспышки-искорки. В очередной раз удар подмастерья вышел неважно: молотки ударились друг о дружку, отрок не удержал скользкую от пота ручку, выронил. Тут же послышался шлепок: старший влепил затрещину.

– Ну чего ты делаешь, болван! – гаркнул старший, смотрит исподлобья на паренька. Тот виновато опустил голову, растирает затылок. – У тебя руки-то откуда растут? Уже третью заготовку портишь! Выправляй потом, мучайся!

– Да я вроде все правильно бил-то, – насупился паренек, глаза отводит в сторону, – сбилось, как-то не так пошло…

– Как-то не так пошло! – передразнил старший. – Вечно у тебя все не так, все не эдак! Забыл, чего тятька-то с утра наказывал?

Йошт, стараясь не шуметь, сделал пару шагов.

– Помню.

– Помнишь! Давай другую, эта уже совсем не годится! – Старший ударом молота сбил с наковальни на землю бесформенную железяку.

Паренек вздохнул, направился к жаровне, налег на мехи. Кожа заурчала, воздух слабой струйкой ворвался в очаг, угольки подмигнули алым светом, но вскоре погасли.

– Сильнее налегай! Сильнее!

Отрок рассеянно закивал, ускорил темп, мехи натужно засопели. Пламя жаркое, едва не вырывается из жаровни, то и дело выстреливает огненной лапой, старается цапнуть молодого.

– Еще два орала выправить надо, четыре лопаты и еще десять пар подков. Лошади не подкованы вторую неделю, в кровь копыта разбивают! – сердито перечисляет старший. – Одна уже копытом мается, ступить не может. – Повернулся к младшему, рявкнул: – Ну что ты там копаешься?

– Готово уже. Я сейчас.

Молодой кузнец ухватил большие щипцы, неумело ворочает ими в шипящих угольях – раскаленная добела заготовка всякий раз срывается обратно в жаровню. Старший смотрел на молодого, но не выдержал:

– Дай я сам, неуч!

Он грубо отпихнул молодого напарника. Деловито взял щипцы, ухватил железяку и понес на наковальню, от жаркого пламени волосы на лбу слиплись, по вискам струится пот, рубаха – хоть выжимай. Но в последний момент старший не удержал железку, та сорвалась прямиком в бадью с холодной водой. Раскаленные брызги с шипением полетели во все стороны, угодили на руки и штаны старшему. Тот громко вскрикнул. Молодой кузнец не удержался и захихикал, но тут же получил зуботычину. От неожиданности повалился задницей на землю, ухватился за пылающую от боли щеку, слезы брызнули из глаз. Над молодым кузнецом возвышается старший, зло сверлит глазами, лицо посерело.