Арцийская Фронтера

Молоденький нетопырь, старательно трепеща крылышками, перелетел большую бледную луну. Роман проводил существо взглядом. Интересно, почему люди так боятся превращения в жаб или летучих мышей, ведь те не так уж и плохо живут. Набивать брюхо, производить себе подобных, не ломать голову над судьбами мира – разве не таким видит счастье множество двуногих?

Бард потянулся и перевернулся на бок. Костер давно догорел, но ночь выдалась теплой, к тому же для Романа дорога давно стала жизнью, а жизнь – дорогой. Ночевать под звездным небом он любил, но сегодня отчего‑то не спалось, и дело было не в ночной росе, а в событиях, обрушившихся на него в последние дни. Роман еще и еще прокручивал в памяти случившееся и так и не мог понять, было ли это вереницей случайностей или же он оказался втянут в чью‑то игру. Последнее раздражало – Роман привык, чтобы под его гитару плясали другие. Беспокоило и появившееся в пуще чудовище.

Бард и адмирал долго расспрашивали Лупе, оказавшуюся слишком грамотной и изысканной для деревенской колдуньи… Что ж, каждый имеет право на свои тайны. Если ведьма захочет пооткровенничать, он с готовностью выслушает ее историю, наверняка связанную с разочарованиями в любви и желанием посвятить себя страждущим, но сейчас главное – пуща, которая, по словам Лупе, и в самом деле была ласковой.

Там под кленами росли медоносные травы, журчали ручейки со вкуснейшей водой, а в самой глубине пряталось озеро, облюбованное множеством птиц. На юго‑западе пуща смыкалась с Кабаньими топями – заповедным болотом, тянущимся на юго‑восток до самых Последних гор, а на западе сливающейся с родной Роману Озерной Пантаной. Люди в топях пропадали, не без этого, но обычно по собственной дурости и не чаще, чем в любом другом болоте.

За пять прожитых в Белом Мосту лет Лупе ни о каких лесных людоедах не слышала. Зверье в пуще и дальше к Лисьим горам водилось в изобилии, но олени, косули, кабаны, даже волки или спятивший медведь сотворить такое, да еще поздней весной не могли. Лупе вдоль и поперек излазила ближайший к селу кусок пущи в поисках трав и кореньев и чувствовала себя там в полной безопасности. До недавнего времени.

Все началось, когда знахарка пошла собирать первые в этом году медунцы и вдруг почувствовала себя неуютно. На следующий день она не смогла заставить себя пройти дальше опушки. Лупе не была суеверной, но своим чувствам привыкла доверять. Колдунья присела на пригорок и попробовала понять, что же изменилось. Вскоре ей стало ясно, что она не слышит птиц; куда‑то пропали и белки. Тишину нарушали только кружащиеся над цветами пчелы, да и тех было куда меньше, чем неделю назад. Лупе еще немного подумала и полезла на дерево, в дупле которого, как она точно знала, жили пестрые дятлы. В гнезде лежали остывшие яйца. Конечно, родителей мог прикончить удачливый хорек или сова, и Лупе осмотрела все известные ей гнезда – хозяев не оказалось нигде. Знахарка разбила несколько яиц и поняла, что кладки давно брошены. Может быть, как раз в тот день, когда ей смертельно не захотелось идти в лес. Ночью в Белом Мосту завыли собаки, и это Лупе совсем уже не понравилось.

Сельчане были заняты в полях, лежавших в стороне от пущи. Забрести туда могли разве что ребятишки, и Лупе решила предпринять еще одну попытку, а потом переговорить с войтом. Она знала Рыгора и верила, что тот к ее словам прислушается. Хуже было другое: колдунья не могла придумать никакого объяснения. Увы, в пущу, несмотря на всю свою решимость, Лупе войти не сумела. Ноги отказывались слушаться, сердце бешено колотилось, в ушах звенело. Женщина постояла среди первых деревьев и побрела назад. По дороге она встретила наладившихся за цветами девчонок и не пустила их дальше, а потом наткнулась на Панку, которую терпеть не могла. Девушка принарядилась, и колдунья поняла – спешит на свидание. Свидания же окрестная молодежь привыкла устраивать в пуще на Земляничном пригорке. Лупе поколебалась, но все же попробовала уговорить дуру вернуться.

Дело кончилось ссорой. Лупе отправилась домой, ей стало плохо. Она сварила себе маковый отвар и провалилась в тяжелый сон. Пришла в себя только на площади. Что ей снилось, она не помнит, осталось лишь ощущение холодной жути. Может, Панка, поняв, что ее ждет, вспомнила предупреждение и мысленно закричала, призывая ведунью. Лупе услышала, но проснуться из‑за зелья не смогла, вот и заблудилась между явью и бредом.

Знахарка давно уже спала, свернувшись калачиком на мужском плаще, а Роман и Рене обсуждали местные страхи, старательно обходя Божий Суд. Из разговора Роман вынес, что герцог – человек умный, наблюдательный и говорит далеко не все, что знает. Приемлемого объяснения лесного безобразия они не нашли и сошлись на том, что соваться на ночь глядя в пущу не стоит, но на рассвете надо идти и искать. Что бы там ни бродило – раз оно способно разодрать человека на куски, у него есть когти и зубы, а значит, и следы. На этом и закончили. Герцог заговорил со своим командором, а Роман, пользуясь случаем, ушел. Он еще не был готов отвечать на вопрос о загоревшихся в полете стрелах. И дело не только в том, что в ход пошла Недозволенная магия высочайшего уровня, – результат превзошел ожидания барда и, что греха таить, умение.

Роман не мог понять, откуда взялись звездные провалы и куда канула половина стрел. Не мог он объяснить и то, каким образом удалось вырвать Лупе из «черного сна». Проще всего было предположить, что суд в самом деле оказался Божьим, но Роман в такое не верил. Равнодушие Творца к судьбам детей Его было слишком очевидно. Скорее ведьму спасал кто‑то еще, чье чародейство, наложившись на заклинания Романа, зажгло синий огонь. Роман не мог припомнить ничего похожего, хотя волшебством владел более чем сносно. Пожалуй, только Преступившие и его собственные отец и дядя могли его обойти, к тому же «синяки» тщательно следили за тем, не творится ли рядом какая волшба. Сам Роман рискнул лишь потому, что стоял рядом с Кристаллом Поиска[28], находясь в мертвой зоне, значит… Значит, таинственный колдун стоял рядом с ним! Это могла быть сама Лупе, которая всех обвела вокруг пальца; если же это не она, то кто‑то из «синяков» или… Счастливчик!

Последнее объясняло все – и решение назначить Божий Суд, и желание увезти Лупе из села, и взгляд лысоватого. Тот наверняка догадался, в чем дело, только разве докажешь… Подтверждало догадку и появление эландцев, уж больно тихим и внезапным оно вышло. Пусть все были взволнованы и заняты судом, но воинский отряд не кошка, а Роман Ясный – не глухарь на токовище, чтобы совсем уж ничего не слышать! Другое дело, если Рене, расспросив Зенека, принял меры, но тогда нужно срочно понять, как смертный, пусть и Волинг, овладел заклятиями такой силы и точности.

Роман невольно покосился в сторону герцогской палатки. У входа горел костер, освещая сидящего человека с серебристыми волосами: адмиралу Аррою тоже не спалось. Ну и ладно… К разговору по душам Роман готов еще не был. Если он поймет, что эландец – друг, то расскажет все, если нет – постарается исчезнуть. До Гелани почти неделя пути, и он, Роман Ясный, должен раскусить спутника прежде, чем за спиной захлопнутся ворота знаменитого Высокого Замка.

Очевидно, Роман все‑таки заснул, так как не заметил, когда началась суматоха. Виновником ее оказался командор Диман Гоул. Маринер был вне себя. Оказывается, ночью один из воинов, находившийся к тому же под особым надзором второго «я» адмирала, отправился‑таки на поиски приключений. Молодчик стоял в карауле со стороны пущи, и на рассвете его преемник обнаружил пустое укрытие. Исчез и конь. По утренней росе удалось проследить беглеца до зарослей лещины, где след терялся окончательно. Рене молча выслушал доклад и только потом осведомился:

– Кто‑нибудь вчера заметил за Инрио какие‑то странности сверх его обычных выкрутасов?

– Наоборот, после Фекры он вел себя прилично.

– Мне тоже так казалось. На очередную интрижку не похоже, не в Белый же Мост он вернулся… Как думаешь, куда он мог отправиться?

– Ну, уж точно не в Таяну, – подсказал еще один маринер. – Знай Инрио, где нашли покойницу, я б поставил якорь против булавки, что балбес охотится на здешнее чудище.

– И то верно. После того как он оскандалился в прошлый раз, парень спит и видит совершить подвиг, а тут людоед девицу загубил…

– Инрио, похоже, здорово обиделся, что ты взял к себе этого… Зенека, вот и решил нос всем утереть.

– Ну, попадись мне этот дурень…

– Будем надеяться, попадется, – кивнул Рене и обратился к возникшей словно из цветущих трав Лупе: – Вы можете показать нам короткую дорогу в пущу?

– Конечно. Через эту рощу. На юге она как раз смыкается с Ласкавой… Речка, из которой сейчас поят лошадей, вытекает из Лебяжьего… Из озера в чаще. Вдоль берега идет тропа, которой может пройти конь… Правда, за озером придется спешиться – очень густой подлесок…

– Подождите нас здесь. Я оставляю в лагере поклажу и при ней охрану.

– Нет, я пойду с вами…

– Как угодно…

Тропа весело бежала вдоль речки. Щебетали птицы, остро пахли влажные цветущие травы. Мрачные ночные мысли испарялись вместе с утренней росой.

– Нет здесь никакого людоеда, – выразил общее мнение Диман, – а этому красавцу я задам. Будет при мне до самой Идаконы, и никаких отлучек!..

– Проклятый бы побрал этого паршивца, – откликнулся Рене Аррой, рассеянно следя за стрекозами. – Хоть бы следы какие оставил.

– Жаль, у нас нет собак, – внес лепту в общий разговор и Роман. – Лупе, вы можете сказать, где нашли Панку?

– С того края пущи, что примыкает к Белому Мосту; туда мы доберемся только после полудня.

Но следы нашлись намного раньше. Первыми забеспокоились кони, потом и всадники почувствовали сладковатый запах, тянущийся из густых зарослей лещины.

– Надо посмотреть, – неохотно проговорил Рене.

Двое воинов повернули к кустарнику, однако адмирал их опередил. Подъехав вплотную к кустам, он раздвинул ветки, затем махнул рукой, приказывая остановиться. Маринеры послушно замерли, но либеры не знают приказов. Диман тоже не подчинился, а может, командор имел какие‑то привилегии.

Трое стояли среди словно бы померкшей зелени и молчали. Зрелище, открывшееся их глазам, поражало какой‑то злобной нелепостью. Не так давно в кустах была лежка оленя, теперь же бедное животное являло собой кучку клочков мяса и костей. Череп с мягкими весенними рожками разломали так же, как и череп Панки, мозг не тронули. Оленя растерзали дня два назад, причем, насколько можно было судить, не пропал ни один кусок мяса. Более того, на дармовое угощенье не зарились не только мелкие зверушки, но даже муравьи и мухи. Самым же страшным было то, что рядом с оленьими останками лежали свежие куски мяса, еще ночью бывшие молодым нобилем и его конем. Единственное, что отсутствовало, – человеческая голова.

– Бедный дурак. Он наконец встретил своего дракона, но тот оказался ему не по силам, – прошептал Диман. Роман потрясенно молчал. К действительности его вернул голос Арроя:

– Надо посмотреть, есть ли тут след, и как‑то похоронить… останки. Думаю, все надо сжечь.

– Но по закону…

– Закон велит сжигать тела погибших от заразы. Это тоже зараза – зараза жестокости и безумия. Если даже муравьи не могут к этому прикоснуться… Диман, распорядись насчет костра, и пошли нам Великие Братья забвенье того, что мы видели. Роман, вы со мной?

Либер искать умел. Не были новичками и сам Рене, и молчаливый крепыш, носивший кинжал Первого ловчего Идаконы, но все найденные следы принадлежали либо несчастному оленю, либо лошади погибшего. Зато отыскался меч, отброшенный чудовищной силой в самую гущу кустарника, и меч этот так и не покинул ножен. Ни следов монстра, ни головы несчастного искателя приключений нигде не было. К полудню поиски прекратили.

– Что бы это ни было, оно ушло отсюда, ведь лес вокруг кишит живностью…

– Но живность эта не пересекает какую‑то известную ей черту. Да и птиц почти не видно.

– Зато мы все черты пересекли и ничего не заметили. Неужели оно все время тут сидело после того, как убило оленя?

– Непохоже. Панка погибла совсем в другом месте. Думаю, если как следует пошарить по пуще, мы найдем еще кого‑нибудь.

– Легко сказать, хорошо пошарить…

И тут Роман решился. Он отозвал Рене в сторону и в ответ на вопросительный взгляд признался, что знает, как вызвать Хозяина пущи.

Признаваться герцогу в умении колдовать было верхом неосторожности, и тем не менее Роман признался, немало дивясь своему доверию к человеку, встреченному меньше суток назад. Адмирал же при известии о том, что лесные духи все же существуют и скоро, если получится, он увидит одного из них, и бровью не повел. Только велел Диману увести отряд к месту ночевки и не искать их без крайней на то необходимости. Командор выслушал приказ с неодобрением, но смолчал.

Какое‑то время Роман колебался, потом велел Лупе уйти со всеми. Герцог и бард съехали с тропы, пробрались через заросли буйно цветущего барбариса и остановились на небольшой круглой полянке, заросшей отцветающей земляникой. Что‑то подсказывало Роману, что страшный гость пущи уже далеко и не смотрит в их сторону. И вправду, будь он поблизости, птицы бы смолкли.

– Хорошее место, – заметил Рене и замолчал.

– Да, – согласился либер, – хорошее. Чистое.

Вообще‑то лесные духи давно считались несуществующими. Так же как эльфы и прочая нелюдь, но, если с ними заговаривали на языке Светорожденных, Хозяева откликались. Роман сосредоточился и произнес древние, как сами леса, слова. Зная норов Хозяев, он был готов взывать не раз и не два, постепенно усиливая силу заклятья, но ответ пришел мгновенно. Прошелестел легкий ветерок, и на поляну вышел невысокий кряжистый юноша в серо‑коричневой тунике. Кроме непривычной одежды, от людей его отличали лишь темно‑зеленые блестящие волосы и избыток пальцев на руках.

– Я Хозяин пущи, имя мое Кэриун‑а‑Роэбл‑а‑Дасто. Ты звал меня, и по слову Звезд я пришел.

– Я хочу спросить тебя, Кэриун‑а‑Роэбл, что за чудовище пряталось в твоем лесу?

Юноша совсем по‑детски мигнул серо‑зелеными глазищами и прошептал:

– Я не знаю.

Будь целью Кэриуна удивить Вопрошающего, он бы ее достиг. Известно, что Лесной хозяин видит глазами всех живых существ, обитающих в его лесу, и слышит всеми ушами. Да, когда его вызывают, он обретает почти человеческое тело и вынужден отвечать на заданные вопросы (не более семи) – и, хотя делает это не слишком охотно, солгать не может. Но не знать, что произошло у него под носом, Хозяин не может еще больше.

Роман был далек от того, чтобы предположить, что среди духов завелись лжецы, и он растерялся, как растерялся бы человек, столкнувшись с горячим снегом или водоплавающей бабочкой. Выручил адмирал. Рене, не зная как того, что Хозяин не может чего‑то не знать, так и того, что Вызванный отвечает только Вопрошающему, вмешался в разговор. Бард опешил еще раз: Кэриун с готовностью заговорил с человеком и рассказал, что Хозяином пущи он стал лишь на рассвете этого дня, наследовав прапрапрадеду.

Поскольку Хозяином пущи мог стать только младший Брат Дуба, а дубы в этих краях – большая редкость, ему, Кэриуну, несмотря на юный возраст, пришлось взвалить на себя бремя ответственности за Ласкаву пущу, а это очень тяжело и страшно. Нет, что случилось со старшим родичем, он не знает. Просто вдруг перестал его чуять и осознал, что того больше нет. А до этого на рощу нахлынули страх и безумие. Кэриун никогда не чувствовал себя хуже, ему казалось, что его поглощает, растворяет в себе какая‑то неодолимая сила.

Это было как поздней осенью, когда лес теряет листву, но намного страшнее, быстрее и безжалостнее. Кэриун еще услышал призыв старого Хозяина ко всем подвластным ему Хранителям[29]и содрогнулся от силы нанесенного ими удара… После этого он ничего не помнит.

Странное оцепенение схлынуло совсем недавно. Кэриун стал звать Хозяина и Хранителей, но никто не откликнулся. Они все мертвы. Брат Дуба это знает столь же точно, как и то, что Осенний Ужас покинул Ласкаву пущу. Что это такое, ему, Кэриуну, не понять, а спросить некого. Хуже всего, что он уверен – жуткий пришелец ушел не потому, что был побежден Хранителями и Хозяином, а потому, что взял, что хотел.

Кэриун оказался единственным выжившим из родни прежнего Хозяина. Вероятно, потому, что его не призвали, ведь последних не зовут. Теперь Хозяин пущи в ответе не только за деревья и зверье, как прапрапрадед, но и за озеро, камни, птиц и насекомых, которыми всегда занимались Хранители и с которыми надо как‑то управляться, а как – он не знает.

Казалось, Кэриун вот‑вот расплачется, хотя плакать лесным духам вроде и не положено. Роман слушал эту невероятную историю с возрастающим волнением. Какой же силой должен обладать этот Осенний Ужас, чтобы сгубить защитников целой пущи?! Горе молодого Хозяина было барду понятно: блюстители земель приходились ближайшими родичами Светорожденным, а эльфам знакомы и страх, и боль, и горечь. Лесные владыки к тому же совершенно не переносили одиночества, живя в окружении подчиненных им Хранителей. Лишившись близких, молоденький Хозяин повел себя как любое мыслящее и чувствующее создание – он растерялся. Первыми, кто с ним заговорил, оказались люди. Ничего удивительного, что лесной обитатель вцепился в них мертвой хваткой, тем паче что Рене оценил положение, в котором оказался новоявленный Хозяин, по‑своему.

Герцог говорил с Кэриуном ласково и уверенно. Упомянув, что и ему, Рене Аррою, после гибели отца и братьев пришлось возглавить осиротевший дом, он настойчиво втолковывал лесному духу нехитрую человеческую истину насчет того, что глаза страшатся, а руки делают. Затем адмирал и Брат Дуба углубились в деловой разговор, из которого явственно следовало, что дела государственные и дела лесные ведутся примерно одинаково. В конце концов Роману сообщили, что в ночь назначено прощание с прежним Хозяином Ласкавой пущи и коронация нового, куда, помимо соседей, приглашены и они.

Рене явно не знал, что людям и даже эльфам на сборищах лесных духов не место. Знал ли это Кэриун, оставалось тайной, но дубовичок был таким трогательным, что Роман оставил свои сомнения при себе, объясняя собственную сговорчивость тем, что во время празднества можно узнать что‑то важное. К сожалению, ожидания оправдаться не спешили.

Собравшиеся на закате соседи явились в человечьем обличии, что Роману страшно не понравилось. Гости были озабочены трагедией, терялись в догадках, но, кроме неясной тревоги, тем более сильной, чем ближе к Ласкавой находились их владения, окрестные Хозяева не помнили ничего. Духи сходились на том, что Осенний Ужас покинул округу, и утверждали, что он не проходил через их владения, а просто исчез. В то, что прежний Хозяин, погибая, прихватил с собой и осеннее зло, не верил никто, хотя попытки убедить в этом себя и других предпринимались. Пока не заговорила госпожа Кабаньих топей, которые здесь по старинке называли Тахеной.

Болотница явилась в облике сгорбленной старухи с грубым буро‑коричневым лицом и неожиданно прекрасными глазами цвета весенней листвы. Матушка вызвалась, пока суд да дело, приглядывать за осиротевшим озером и лесными ручейками, за что снискала огромную благодарность Кэриуна.

Во время поминального пира, устроенного у корней увядающего на глазах неохватного дуба, побратима покойного хозяина и вместилища его силы, болотница помалкивала, хитро оглядывая неожиданных гостей. Роман готов был поклясться, что старуха что‑то знает. Другие гости, а собралось их не так уж и много, чувствовали себя неуютно. Страшная судьба соседей потрясала и пугала. Может, впервые за минувшие со времен Войны Монстров века духи Фронтеры столкнулись с угрозой и растерялись. Их мир, казавшийся таким простым и незыблемым, мир, которому могли угрожать только люди, да и то не сейчас, дрожал и рассыпался. Неудивительно, что так же, как утром Кэриун, они признали за пришельцами право встать рядом.

Ночь перевалила за половину, когда Роману и Рене удалось кое‑что выудить. Хозяйка Соснового холма – высокая, стройная, с янтарными глазами и роскошным плащом серебристо‑зеленоватых волос – вспомнила, как ее бор заполонили тысячи чужих птиц. Крылатые беглецы были перепуганы, в их головенках запечатлелись туманно‑серые змеи, вползающие в гнезда, выпивающие яйца, душащие за шею.

Водяной, обитающий в речке Быстрице, куда впадал вытекающий из Лебяжьего озера ручей, чуть не задохнулся от принесенного с водой страха, стоившего жизни немалому числу рыб и рыбешек. Всей его силы, а Быстрица – река немалая, едва хватило, чтоб обезвредить отраву. Погибшую рыбу пришлось отослать вниз, Хозяину Больших Вод, потому что даже самый завалящий рак не желал ее есть.

Владелец Каменной осыпи рассказал о промчавшихся в страхе оленях и кабанах. Но самое главное сообщил живущий на проезжей дороге пылевичок. Бродяжка поведал, как однажды утром вдоль тракта скользнуло Нечто. Что это было, Хранитель пыли не понял, но его охватила смертная сырость, от которой бедняга оправился только вчера.

Выговорившись, ду́хи успокоились, как дети, рассказавшие о беде старшим, которые теперь все исправят. Кэриун прищелкнул пальцами, и меж корней засыхающего дуба прорезалось холодное голубое пламя, мгновенно охватившее гигантский ствол. Молодой Хозяин вскочил, выбежал на залитую мечущимся колдовским светом поляну, на какое‑то время замер, а потом резко подпрыгнул, приземлился на одно колено, вскинул руки вверх и вновь подпрыгнул, перекувыркнувшись в воздухе и издав пронзительный звенящий вопль.

Роману, привыкшему к изысканным эльфийским балетам и веселой человеческой пляске, прыжки Кэриуна показались дикими и нелепыми, но только сначала. Танец захватывал. Хозяин пущи издавал резкие ритмичные крики, которым стали вторить остальные. С места вскочил водяной и присоединился к пляске, двигаясь на свой манер, но странным образом его быстрые текучие движения сочетались с прыжками Кэриуна. Ритм убыстрялся, все больше Хозяев втягивалось в танец. Образовался круг, в середине которого бесчинствовал Кэриун. Другие отплясывали кто во что горазд, придерживаясь, однако, заданного дубовичком темпа.

Роман изо всех сил сдерживал себя, чтобы не присоединиться к разошедшимся Хозяевам, Рене же счел скромность излишней. Бард с удивлением смотрел, как адмирал, оказавшись между пылевичком и водяным, обнял соседей за плечи, заставляя двигаться в едином ритме. Водяник с готовностью обхватил за шею Хозяйку сосен, та, тряхнув серо‑зеленой гривой, положила точеную руку на плечо Хозяину осыпи, в свою очередь облапившему соседа. В мгновение ока круг замкнулся. Танцующие понеслись в безумном хороводе, выкрикивая одним им понятные слова, а посредине продолжал взлетать к небесам в прихотливых прыжках новый Хозяин Ласкавой пущи.

Роман не отрываясь следил за невероятным зрелищем, в глубине души презирая себя за предрассудки, не дающие ему слиться с хороводом, и дивясь странному единению духов и человека.

– Кто бы мог подумать, не правда ли, эльф? – Роман вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним на залитой голубым светом траве сидела старая болотница – единственная, кто остался на месте, не считая его самого. – Кто бы мог подумать, – повторила старуха, – что человек поведет пляску Ночи…

– Он не обычный человек, матушка, – откликнулся Роман.

– Хорошо, что ты это понимаешь…

– Но откуда о нем знаешь ты?

– Знаю, и все. Когда я вас увидела, то поняла, что началось…

– Что началось, матушка?

Болотница какое‑то время не отвечала, следя глазами за безумствующим хороводом, потом повернулась к Роману и властно сказала: «Идем!»

Бард спокойно вложил пальцы в протянутую ему сморщенную широкую ладонь – он уже ничему не удивлялся. В глаза бросились звездные брызги, раздался тонкий мелодичный звон, как от гитарной струны, и они оказались на поляне, заросшей ровной мягкой травой и желтыми пушистыми цветами.

Яркий лунный свет заливал окрестности, и Роман увидел, что поляна постепенно переходит в бугристую равнину, местами заросшую гибким тростником. Неистовая луна позволяла рассмотреть на краю луга серебристые метелки путеводной травы илиссиса, растущей на болоте там, где человек может пройти, не рискуя утонуть. Они находились в самом сердце топей, внизу – бездонная пропасть, заполненная вязкой грязью, а прелестные золотые цветы – не что иное, как слезы елани, вырастающие, как гласят легенды, из глаз утонувших. И все равно ноги Романа даже не вязли, хотя к зеленой магии он не обращался.

– Верно, арр, мы в самой середке. Сюда иногда добирались люди, но без моего разрешения еще никто не выходил. Это место все еще принадлежит мне, и только мне! Свет, ваш Свет сюда не проникал даже в лучшие ваши годы.

– Значит, ты из Прежних?

– Просто я тогда уцелела. – Старуха нехорошо засмеялась. – Вы о нас еще помните, это приятно.

– Помним, но считаем не более чем легендой.

– Для людей вы тоже не более чем легенда.

– Это правда. Зачем мы здесь? Мне не кажется, что ты хочешь мстить одному за всех, хоть и назвала меня арром.

– Не будем вспоминать, что было… Или не было. И называть тебя арром я больше не стану; я хотела понять, чего от тебя ждать. Я поняла. Поговорим о том, что есть. Вернее, о том, что может случиться. Меня мало волнует, за что убивают друг друга люди, почему и куда делись эльфы, кто из духов жив, а кто ушел в небытие… Любая часть мира вольна исчезнуть или измениться, но сам мир должен жить… Даже без нас. Даже без вас…

Старуха требовательно уставилась на Романа, и тот пробормотал что‑то вроде: «Да‑да, я понимаю».

– Ничего ты не понимаешь! Вот поживешь с мое, тогда, может быть… Короче, я чувствую: что‑то сдвинулось, и не успеет эта трава поблекнуть и покрыться снегом, как все повиснет на волоске. То, что произошло утром, – первое дуновение пробуждающейся беды. Я не уверена, что узнала ее. Все очень расплывчато, только корни, как им и положено, таятся в прошлом, а раз так, мы его постигнем. Правильно ли я поняла, что тот человек, которого убил… м‑м‑м… Осенний Ужас, – родня твоего друга?

– Адмирал Аррой мне еще не друг.

– Друг до последнего дыхания, ты это знаешь не хуже меня. Так кто был погибший?

– Как будто внебрачный сын его племянника.

– Значит, кровь одна. Можешь назвать меня выжившей из ума ужихой, если тварь не подстерегала герцога Арроя. Чудище обманулось, но его хозяева быстро поймут, что произошла ошибка. Готовьтесь к худшему, оно просыпается.

– Но чем им мешает Рене? Если бы речь шла о политике, я бы понял, но магия… Какое он к ней имеет отношение?

– Сейчас мы с тобой договорим, и я приведу сюда еще и Рене. Возможно, удастся узнать о нем даже то, чего он сам о себе не подозревает, а пока закончим с тобой.

Болотница что‑то невнятно пробормотала, и трава расступилась, явив окно черной блестящей воды. Затем озерцо взволновалось, вода с тихим плеском расступилась, и из глубин поднялся камень. Белый, полупрозрачный, с фиолетовыми прожилками и точками. Болотница пробормотала еще что‑то, и камень окутался холодным лиловым огнем. Эльф не мог отвести взгляда от танцующих языков пламени, он почти не почувствовал, как ему на плечи легли руки старухи.

Невиданный костер разгорался, рвался вверх, потом в лиловом вихре стали проступать очертания фигуры. Она становились все более четкой, отделяясь от породившего ее огня. Роман уже различал высокого осанистого воина в странных доспехах. Можно было разглядеть надменное лицо, обрамленное волнистой бородой, руку, лежащую на рукояти меча, и даже богатую насечку на панцире.

Воин молчал. Он явился из такой тьмы веков, что проживший не одно столетие эльф рядом с ним ощутил себя бабочкой‑поденкой, родившейся нынче утром. Пришелец молчал, глаза его были закрыты; наконец тяжелые веки дрогнули и приоткрылись.

– Ты вовремя призвала их, Верная. Еще немного, и я не смог бы говорить.

– Кто ты? – хотел спросить Роман, но губы не послушались. Позже он так и не смог понять, действительно ли слышал все эти слова, или кто‑то иным образом навеки впечатал их в обнаженную душу, вырванную на время из тела и увлеченную в какое‑то немыслимое место, где нет ничего и где начало всему.

– Я – тот, кого вы, Светорожденные, зовете Ушедшими, хотя все это ложь! – В бездонных глазах полыхнула тысячелетняя ярость. – Мы не Ушедшие, мы – уничтоженные вашими хозяевами, которые затем бросили наш мир на произвол судьбы и подло бежали! Ты – искупленье своего народа, и тебе предстоит увидеть восход Темной звезды. Проклятие древней крови и ее благословение… Если не угадаете, впереди ждет лишь пустота, наполненная страданием, ибо никто не встанет за этот мир без богов. Мы не можем спасти его, ведь нас больше нет. Остались лишь позор и боль. А теперь смотри, эльф. Смотри и запоминай!

Ушедший поднял щит, нежданно сверкнувший зеркальным блеском, и Роман увидел себя. Растрепанные волосы, удивленные глаза, прицепившийся к колету листок. Изображение помутнело, а затем в зеркале возникло другое лицо.

Человек, а это, без сомнения, был человек, а не эльф или дух, умирал. Он был жестоко изранен, темные пряди липли к испачканному лицу, из полуоткрытого рта стекала струйка крови. Раненый лежал, привалившись к потрескавшемуся серому камню, и, по‑видимому, находился в глубоком обмороке. Хлынул ливень, смывая грязь и кровь. Человек пошевелился, приходя в себя. Раскрывшиеся глаза были необычного золотисто‑зеленоватого цвета, в них светились воля и ум. Безуспешно пытаясь подняться, незнакомец повернулся к наблюдателю боком, щит вновь пошел рябью; последнее, что заметил Роман, – четкий профиль умирающего.

Горную расщелину сменил берег моря. Темнело ночное небо, по нему плыла огромная луна, ее свет лениво скользил по спокойной бесконечной глади. Вдоль берега медленно шли двое. По плавным, грациозным движениям и особой соразмерности пропорций, не встречающейся больше ни у кого из двуногих, Роман узнал соплеменников, но эльфы были слишком далеко, чтобы можно было различить лица. Один что‑то настойчиво втолковывал другому, тот в ответ лишь качал головой. Наконец первый выхватил кинжал. Его собеседник перехватил занесенную руку, вырвал оружие и зашвырнул в море, после чего отпустил противника, повернулся и быстро зашагал прочь. Оставшийся опустился на напоминающий черепаху камень и закрыл лицо руками.

Щит погас и вновь вспыхнул, выхватив из неведомых бездн величественный чертог, в котором застыли в разных позах семеро непередаваемо прекрасных мужчин и женщин. Один, рыжеволосый и чернобородый, словно бы привставал с высокого трона, сжимая рукой невиданное, но, без сомнения, грозное оружие. Напротив него, гордо вскинув голову, высился воин с обнаженным мечом, плечом к плечу с ним стояла женщина с золотыми волосами, а чуть в стороне в смущении и страхе наблюдали за поединком взглядов еще четверо. Потолка над чертогом не было – вверху клубились черные облака, прорезаемые молниями, но зал заливали нестерпимо яркие предгрозовые лучи. Чересчур яркие даже для эльфа…

Роман очнулся на той самой поляне, где Кэриун праздновал свое вступление на лесной престол и поминал сгинувшую родню. Небо светлело, короткая весенняя ночь близилась к концу. Старый дуб исчез, словно его и не бывало, но посреди поляны шелестел только что распустившимися листьями молодой кряжистый дубок. Несмотря на ночные неистовства, густая трава под ним не была даже примята. Либер потряс головой, прикидывая, уж не приснилось ли ему все: Рене Аррой, ведьма из Белого Моста, растерзанные тела, пляска Ночи, старуха‑болотница. Кто‑то тронул его за плечо, Роман оглянулся и увидел Лупе и Кэриуна.

– Ты проснулся? – Брат Дуба был серьезней проклюнувшегося желудя.

– Да.

– Твоего друга увела Болотная матушка. Она велела их дождаться.

– А то я бы встал и ушел… Давно я тут лежу?

– Нет.

– А где… твои гости?

– Глаз Иноходца[30]скрылся за верхушками, и наше время кончилось…

– А ты?

– Я – другое дело. Ты меня призвал, но не отпустил. Да и не мог же я оставить ее одну. – Дубовичок указал на молчащую Лупе. – Она пришла на рассвете – искала вас.

– Как же вы ушли от Димана?

– Он не знает, что я ушла, он меня видит. То есть видит он березку, но ему кажется, что меня.

– Вы умеете насылать мороки?

– Только очень простые и редко. После этого я несколько дней не могу даже зубную боль унять, но… Что все это значит?

– Не знаю, Лупе. Что‑то очень скверное, и мы должны с этим совладать, потому что больше некому, только я не знаю как…

– А герцог, он тоже не знает?

– Герцог, Лупе, непостижимый человек. Простите за игру слов, но я не знаю, что он знает, а что – нет.

Маленькая волшебница мечтательно улыбнулась:

– Я никогда не думала, что увижу даже одного из вас. Золотой голос Благодатных земель и Первый паладин Зеленого храма… И где?! Здесь, во Фронтере. Мир в самом деле сходит с ума.

– Я и раньше догадывался, а теперь это мне очевидно. Вы знаете слишком много, чтобы быть всего‑навсего деревенской знахаркой.

– Все вышло просто и глупо. Не надо об этом. О, хвала Эрасти…

Болотная матушка и адмирал появились неожиданно. Мгновение назад у молоденького дубка никого не было, потом из этого «ничего» вышли двое. Болотница даже не пыталась скрыть волнение, Рене с трудом переставлял ноги и тяжело дышал, но лицо оставалось спокойным.

– Берегите его, – потребовала старуха, обращаясь к Роману и Лупе, – он должен дожить до восхода Темной звезды, иначе она не взойдет и все утонет в тумане. Навсегда.

– Это самое непонятное пророчество из всех, которые я слышал, особенно если добавить к этому увиденное мною.

– А слышал ты немало, так узнай еще одно – Судьба над твоим другом не властна, но его будущее в руках его спутников, а в его руках будущее всех. Осенний Ужас это знает и спешит. Первый удар не попал в цель – охотник ошибся. Следующий удар нанесет человеческая рука, и очень скоро.

– Ну, к ударам я привык, – подал голос Аррой, кривовато улыбаясь. – Одним больше, одним меньше.

– Будем надеяться, что от ножа ты убережешься, но есть еще и яд, – сухо напомнила Хозяйка Тахены. – С жабьим камнем ты будешь чувствовать себя спокойнее.

– А разве он есть, жабий камень? Я думал, это сказки.

– То, что люди про него болтают, и впрямь – сплошные глупости. Камней в жабьих головах нет и быть не может, как и философских камней, которые все, чего ни коснутся, в золото превращают. И сотворить их никакой колдун не сможет, как бы ни старался… – Старуха внезапно улыбнулась, и Роман решил подыграть:

– Матушка, ты нас совсем запутала. Согласен, философских и жабьих камней нет, но ведь что‑то есть, иначе ты о них не заговорила бы.

– Есть философские жабы. Любое в любое превращают. Могут опилки в золото, могут яд – в противоядие. Одна беда, поболтать любят, и имена у них – язык сломаешь, но твари добрейшие. Тут поблизости живет одна семейка, так младшенький только и думает, как бы мир посмотреть. Его я с тобой и пошлю – с таким спутником любую отраву кубками пить будешь, не заметишь. И не спорь.

Рене и не думал спорить. Болотница кивнула Кэриуну, и тот с довольным видом разжал корявую ладонь, на которой спокойно сидела небольшая, словно бы высеченная из кровавика жабка со сверкающими прозрачно‑голубыми глазами.

– Это Андр… Андрио… Анд…

– Андриаманзака‑Ракатуманга‑Жан‑Флорентин, – с достоинством представилась жаба, вернее, жаб. – К вашим услугам.

Надо отдать должное Рене, он умудрился сохранить серьезность:

– Я рад, что вы согласились нам помочь.

– Можете называть меня просто Жан‑Флорентин. Это имя мне нравится, оно звучит достаточно рыцарски. Наши имена для невечных существ труднопроизносимы и непривычны. Даже Величайшая Хранительница Самого Великого Болота и та не произносит их полностью.

– Хорошо, я буду звать вас Жан‑Флорентин, а вы можете называть меня Рене. Вы действительно можете превратить простой металл в золото?

– Могу, но не хочу, ибо почитаю сие бессмысленным. А называть вас я буду «мой адмирал». Это более достойно искателя истины. Если у вас возникнет острая необходимость в презренном желтом металле, можете рассчитывать на мою помощь. Ибо никакие принципы нельзя доводить до абсурда.

– К счастью, золото у меня свое. Болотная матушка полагает, что мне предстоит столкнуться с ядом.

– Это намного интереснее, ибо мне предстоит узнать, что заставляет одушевленное создание желать смерти ближнему. Вопрос жизни и смерти всегда будет волновать мыслящие существа…

– Манзака, – перебила госпожа Тахены, – наши гости успеют насладиться твоим красноречием по пути. Постарайся не втягивать их в философские споры, у них есть дела поважнее!

– Что может быть важнее поиска истины?! – возмутился Жан‑Флорентин, однако тут же перешел к делу: – Есть ли у вас браслет, адмирал?

– Нет, да и зачем мне он? Побрякушки – это для женщин и придворных бестолочей.

– Вы правы. В мире множество вещей, которые нам не нужны. Я думаю, мы легко поймем друг друга, но в нашем конкретном случае браслет не роскошь, а средство защиты. Он нужен из соображений вашей безопасности. Будьте добры сорвать вот это ползучее растение и обмотать его несколько раз вокруг правого запястья. Вот так. Очень хорошо.

Философский жаб с достоинством переполз с руки Кэриуна на руку герцога и устроился на сорванном побеге. По блестящему тельцу пошла сияющая рябь, изо рта вырвалась ликующая весенняя трель. Рене ощутил легкий толчок и обнаружил у себя на руке браслет червонного золота. Неведомый ювелир удивительно точно скопировал плеть лесного вьюнка, не упустив даже самых тонких прожилок на листьях.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Жан‑Флорентин. – А говорят, Мидас, Мидас… Вот как надо.

– Ну и зачем мне эта роскошь? – Выяснять, что есть Мидас, Аррой счел излишним, но жаб все равно возмутился:

– Странный вопрос для обладающего разумом. А как я, интересно, буду незаметно нырять в ваш кубок, если у меня возникнет предположение, что содержащаяся в нем жидкость содержит компоненты, опасные для жизни? Чтобы произошла трансформация, я должен вступить в непосредственный контакт с трансформируемой средой. Теперь же я буду восприниматься окружающими как логическое завершение ювелирного изделия. – В подтверждение своих слов философский жаб испустил еще одну трель, и в золото браслета вросла золотая же жабка с алмазными глазами.

– Ну, теперь, если меня не убьют разбойники, чтоб разжиться золотишком, я могу быть спокоен за свою жизнь, – заметил Рене. – А вам удобно?

– Удобно, но в любом случае благодарю за заботу. Я преисполнен уверенности, что мы прекрасно дополним друг друга.

На этот раз адмирал не нашелся что ответить.

В лагерь возвращались молча. Все слишком устали, чтобы обмениваться впечатлениями. Рассвело. Кони продирались сквозь кусты, задевая боками мокрые от росы ветки, капли падали на путников, но их прикосновение не было неприятным. Вдалеке заржала лошадь, и вороной адмирала откликнулся на приветствие.

– Подъезжаем, – заметил Аррой, – и хорошо, а то я промок насквозь.

Эландец задумчиво смотрел куда‑то вперед. Роман гадал, скажет он что‑то важное или подождет. Рене повернулся к собеседнику:

– Хозяева оказались настолько вежливы, что предстали перед нами в почти человеческом обличии, а не в виде каких‑нибудь коряг или булыжников.

– Нет, монсигнор, они не были вежливы. Они были настолько напуганы, что не скрывали свой истинный облик. Вы вряд ли знаете, что когда‑то Хозяева и эльфы были одним народом – Светорожденными. Потом их дороги разошлись. Большинство… – Роман запнулся, потому что чуть не сказал «большинство из нас». – Большинство эльфов предпочли вести ту же жизнь, что и люди. Возникали поселения и города, развивались ремесла, плелись интриги…

Светорожденные отгораживались стенами от дикой природы, душой которой они были изначально, но некоторые становились отшельниками, храня и оберегая те места, в которых жили, – леса, холмы, реки, озера… Постепенно они отдалились от себе подобных, растворившись в окружающем их мире. Хозяева обретали все больше черт, роднящих их с местом, которое поклялись оберегать их предки. Даже сама внешность эльфа им опротивела, они стали менять свой облик в соответствии с тем, что их окружало, а теперь вдруг вернулись к прежнему. И это, и оказанный нам прием – знак чего‑то малоприятного. Вы – политик и воин, адмирал Рене, скажите, когда возможны союзы между недрузьями?

– Когда всем грозит один и тот же враг.

– Нам сейчас угрожает нечто такое, что Хозяева забыли свой тысячелетний раздрай не то что с эльфами – с людьми! Они по своей природе куда более чутки. Страшно даже вообразить, что могло их бросить к нам…

– Но их помощь не помешает.

– К несчастью, Хозяева теперь слишком неповоротливы, слишком привязаны к своему обиталищу, которое дает им силы и саму жизнь. А угроза пришла откуда‑то извне, и действовать предстоит… – Роман запнулся, но пока не стал обрушивать на Арроя свою собственную историю и закончил: – Нам, людям…

– Ну, мы тоже в стороне не останемся, – заверил Жан‑Флорентин.

– Знаешь, друг Роман, – герцог натянуто улыбнулся, – если мы в начале нашей дороги нашли Болотную матушку и имеем честь путешествовать в обществе философской жабы, что ждет нас в конце? Золотые драконы с голубыми глазками?

– Не знаю, – медленно и очень серьезно ответил либер, – не знаю, но все может быть…