Психологический инцест

Сначала мы воспитываем его беспомощным, неопытным. Потом, глядя на такого вот, неприспособленного к жизни, говорим себе и ему: «Ну куда тебе одному идти в жизнь! Оставайся с нами!»

И он остается. Потому что ему самому так проще. Так безопаснее.

И взрослые уже дети продолжают жить с родителями. Под руководством родителей. Родители заменяют им партнеров по браку, которых у них нет. Даже если такие, привыкшие к руководству и опеке над ними дети, и выходят в мир, пытаются построить свою семью, родители живут в их семье, живут их семьей, руководя и опекая теперь уже семью взрослых людей. Опекают, руководят, контролируют ‑ так, как делали это с ребенком, когда он был маленьким. Без родителей не принимается ни одно решение. Без их одобрения не совершается ни одно дело. Это брак, в котором не два человека, а три, или четыре, или шесть.

Я услышала этот разговор на улице, просто обходя пару ‑ маму с дочкой. Так похожи они были друг на друга, что можно было, не ошибаясь, сказать, что они ‑ мама и дочь. Они были похожи уже знакомой мне не просто родственной похожестью, как похожи близкие по крови люди. Нет, была в них та «похожесть», которая свойственна людям, живущим вместе, когда они как‑то незаметно начинают копировать движения, жесты, интонации, как бы потеряв свою индивидуальность, став одним усредненным целым.

‑ Давай мы скажем твоему мужу, ‑ говорила мама своей взрослой дочери, ‑ что мы эти деньги уже истратили…

‑ А если он спросит ‑ на что?

‑ А мы ему скажем, ‑ говорит женщина, ‑ что то платье, что мы купили, стоит дороже… И что всякие там женские твои штучки стоят дорого…

‑ А если он не поверит?…

‑ А мы ему скажем, что муж не должен лезть в женские покупки…

«Давай мы ему скажем!» ‑ меня просто поразила эта фраза. И весь их разговор: «Мы скажем… Мы истратили… Мы купили…»

Сколько раз встречала я таких вот мам, живущих со своими детьми, сующих свой «все знающий» нос во все: и во сколько пришел домой муж, и что сказал, и сколько получил. Мама советует ‑ куда им тратить деньги и где отдыхать. Мама обсуждает ‑ как отметить день свадьбы и сама его организует, не оставляя молодой семье пространства для своих решений и поступков. Мама участвует в обсуждении ‑ пора или не пора им заводить ребенка, как будто она будет его рожать! Как будто зять будет зачинать его вместе с ней! Мама же потом будет воспитывать внука ‑ отодвинув и дочь и зятя, потому что она‑то лучше знает, как надо воспитывать детей. И этот брак, в котором родители продолжают жить с детьми, так распространен!

Но ‑ еще удобнее и безопаснее беспомощному, неопытному взрослому ребенку вообще никуда не уходить из родительской семьи. А жить как жили. И родители действительно заменят ребенку все ‑ и семью, и жену или мужа. И начинается психологический инцест ‑ брак между ребенком и родителями.

Я наблюдала жизнь одной такой «супружеской пары». Мама и дочь, живущие вместе. Маме было уже за шестьдесят, дочери ‑ за сорок. И всегда я видела их вместе, ходящих под руку. Как раньше они вместе ходили в детский сад, потом в школу, так теперь они вместе ходили в магазин или в химчистку, в собес или в сберкассу.

Меня всегда поражал их размытый, какой‑то стертый возраст. Они были так похожи ‑ осанкой и прической, какой‑то стариковской походкой, лицами безо всяких следов косметики. Одинаковая одежда ‑ серые бесформенные плащи ‑ немаркие, в которых не было никакой женственности и сексуальности, потому что маме сексуальность не нужна, как не нужны были и мужчины. Поэтому и дочери мужчины были не нужны, мама давно объяснила ей, что всем им надо только одно, что лучше и спокойнее жить одной, с мамой. Так никто ее не обманет и не предаст, не оставит с ребенком на руках. Вот женщина и жила с мамой ‑ без мужчины и без ребенка, которого просто некому было ей дать.

Они, действительно, жили как супруги. Вместе завтракали и ужинали, вместе смотрели телевизор, вместе ездили на дачу, варили варенье, пили чай.

Дочь работала, занимая какую‑то незначимую должность, но была на хорошем счету, как исполнительный и скромный работник. Она зарабатывала не много, но мама давно объяснила ей, что деньги ‑ это не главное, главное ‑ брать на себя поменьше ответственности, а то не дай бог чего.

Так они и жили ‑ неприметной, серой, как их плащи, жизнью и обе очень любили сериалы. Там, в сериалах, бурлила жизнь. Там была страсть, любовь, там были интриги и чувства, все то, чего не было в этом «супружестве». И каждый вечер они ‑ две женщины какого‑то усредненного возраста ‑ надолго садились к телевизору, смотря сериалы.

Однажды случилось несчастье, и мама попала в больницу. Жизнь дочери сразу опустела. Она одна ходила в магазин и в аптеку. Она приходила домой с работы в пустую квартиру, ужинала в одиночестве. Одна сидела вечерами у телевизора. И конспектировала каждый сериал, чтобы можно было, придя в больницу, рассказать маме, что в них происходит, потому что мама должна же была знать, что в «Рабыне страсти» дон Хосе сказал донье Валенсии, что знает о ее тайне, а муж доньи Валенсии подслушал разговор… А в «Обреченных на любовь» Эммануэль похитил ребенка сеньора Вольдемара и обвинил его жену в том, что она изменила ему… А в «Клоне» ‑ Жади ушла от мужа, а муж не отдает ей ребенка…

И заботливая дочь приносила маме в больницу подробный конспект пяти‑шести сериалов.

Каждый раз, когда я встречала их, общалась с ними, я думала ‑ эта девочка могла бы иметь свою семью, детей. Она могла бы любить, может быть ‑ пережить несчастную, безответную любовь. Она могла бы страдать или наслаждаться жизнью, радоваться, быть счастливой, быть несчастной. Но живой. Она могла бы жить. А она сплелась воедино в каком‑то паразитирующем симбиозе с мамой. И симбиоз этот ‑ как что‑то вялотекущее, серое, безжизненное.

И жаль мне было ее непрожитую собственную жизнь.

Мы прорастаем иногда в наших детей. Мы врастаем в них корнями. Но как только мы прорастаем, влипаем в ребенка, соединяясь с ним в одно целое, мы заполняем собой его жизнь. И уже нет ребенка с его уникальной жизнью, с его уникальным путем, сценарием своей жизни.

Есть маленькая наивная беспомощная мушка, укутанная моей паутиночкой. Есть мой маленький ребеночек, завернутый, запеленутый моей любовью и заботой. И все его попытки вылезти из этих пеленок, из паутины заканчиваются плачевно. У него нет сил вырваться ‑ он такой маленький, такой беспомощный. И я, заботливая мама, видя, какой он неприспособленный и беспомощный, говорю: «Оставайся с мамой… Тут такая мягкая паутинка, тут так привычно…»

Паучья любовь ‑ так можно назвать нашу опекающую, разрушающую, лишающую ребенка всех его жизненных соков любовь.

Если это вообще можно назвать любовью…