Жизнь Генри

Ему должно было вот‑вот исполниться тридцать – наркоману, преступнику, человеку, лгавшему Богу. У него была жена. Но это его не останавливало. У него была дочь. Но и это его не останавливало. Денег у него больше не было. Приличной одежды тоже. Патлатые волосы торчали во все стороны. Но все это его больше не трогало.

Однажды субботним вечером Генри безумно захотелось накуриться, и он, взяв с собой двух приятелей, покатил в Куинс, в район «Джамайки», где жили те, у кого, насколько он знал, были и деньги, и «дурь», – торговцы наркотиками, прежние его боссы.

Он постучал в дверь. Ему открыли.

Генри вытащил пистолет.

– Ты что? – изумились они.

– Знакомая штука, а? – сказал Генри.

У этого пистолета не было даже курка. Но по счастью, боссы об этом не знали. «Пошли!» – взмахнув пистолетом, рявкнул Генри; и они отдали ему и деньги, и драгоценности, и наркотики.

Возвращаясь с приятелями домой, Генри отдал им и деньги, и драгоценности, – себе он оставил только «дурь». Его тело только ее одну и жаждало. Только о ней и были все его помыслы.

Позднее, ночью, после того как он накурился, нанюхался и к тому же напился, его одолела паранойя. Он вдруг осознал, какую идиотскую ошибку он совершил. Его жертвы прекрасно знали, кто он такой и где он живет. И они, конечно, ему отомстят.

И тогда Генри схватил дробовик, выбежал на улицу и спрятался за помойными баками. Жена, ничего не понимая, с ужасом наблюдала за ним.

– Что случилось? – плача, спросила она.

– Иди в дом и погаси свет! – крикнул ей Генри.

Он увидел, как в дверях появилась дочь.

– Немедля в дом! – заорал он.

Он сидел за баками и ждал. Его пробирала дрожь. У него было ощущение, что от бед ему больше не уйти, что в эту ночь ему придется расплатиться за все. Вот‑вот появится машина, и его прошьет автоматная очередь.

И тогда он в последний раз обратился к Богу.

– Иисус, ты спасешь меня? – зашептал он. – Если я пообещаю служить тебе, ты сегодня спасешь меня?

Он задыхался. Он плакал. Если после всех его преступлений ему еще было дозволено молиться, то молился он, насколько мог, искренне.

– Иисус, услышь меня! Пожалуйста…

Он был трудным ребенком.

Подростком‑преступником.

Взрослым преступником.

Но может, его еще можно было спасти?

Август

В этой жизни я приемлю единственного тирана – голос совести.

Махатма Ганди