Горе в доме

— Стало быть, вызнала смерть дорожку к нам. Скоро и за мной придет, — просто и безбоязненно сказала бабушка.

Она сидела, одетая по-уличному и завернувшись в клетчатый шерстяной платок, хотя «буржуйка» топилась и в кухне было вполне терпимо. Последнее время бабушка сильно мерзла, лицо потемнело и сморщилось, будто холод скукожил.

— Спасибо Юре, — благодарно вспомнила бывшего зятя мама, — так выручил. Женечке помог и нас топливом недели на две обеспечил. Это факт.

— Вы мои карточки сразу не сдавайте, — продолжала свое бабушка. — Ты меня не пугайся, маленькая, я тихонько полежу.

— Ба-абушка, — врастяжку начала Таня, и вдруг голос сорвался до крика: — Что ты такое говоришь!

Крик получился слабым, со слезой, и Таня попросила жалобно:

— Не смей так думать.

— Яйца курицу учить будут, — фыркнула привычно бабушка, но и у нее ничего не вышло по-старому. Внезапная, безвременная смерть Жени вышибла семью из естественной жизненной колеи, столкнула на другую — жестокую и непредсказуемую.

— У йомфру Андерсен, в подворотне направо, можно приобрести самый лучший саван, — повторил загадочную фразу дядя Вася, и опять никто не выяснил, что это значит.

Он тяжело поднялся, опираясь на трость, с которой теперь не расставался, извлек откуда-то из пальто книгу и подал Тане:

— Новогодний тебе подарок. Негоже хвалить свои дары, но это, дружок, раритет, особая ценность. «Мифы Древней Греции». В блокадном городе выпущены, нашим детским издательством. — Дядя Вася раскрыл книгу и прочел вслух из предисловия: — «Слушайте, добрые люди, про то, что свершилось когда-то! Каждый, кто в мире родился, свой долг исполнить обязан!»

Засыпая, проваливаясь в тяжелый блокадный сон, Таня мысленно выбирала для себя долг, который обязана исполнить, но так и не выбрала. Будь она старше, записалась бы добровольцем на фронт или в санитарную дружину, а то стала бы донором, как Женя…

Она уснула задолго до полуночи и пробудилась уже в новом, 1942 году.

Елка

Дядя Леша подал газету, как поздравительную телеграмму:

— Об организации новогодних елок. Постановление.

В это было трудно поверить: в блокадном городе-фронте — елки для детей! Сколько же их осталось, если из лесов привезли целую тысячу зеленых мохнатых пахучих елей! И неужели всех ребят накормят супом или дурандой «без вырезки талонов из продовольственных карточек»? В газете так напечатано.

И вот в первый день нового года нежданно-негаданно пришел Борька Воронец. Таня уже и вспомнить не могла, когда к ним в последний раз приходили гости.

— Слушала радио? В школе билеты выдают на елку! Пошли скорее, а то не достанется, — с порога заторопил Борька.

Билетов хватило. И Тане, и Борьке, и Коле Маленькому. Только не на первые и утренние или дневные елки, а на вечернюю: «Встреча в 17.00.».

До войны Таня, наверное, расстроилась бы, извелась от ожидания. Сейчас все воспринималось нормально, как в очереди.

В школу отправились под опекой дяди Васи. Он сам наперед объявил: «Командовать парадом буду я. Слушаться беспрекословно. И— не отставать».

Таня, Коля и даже Борька слушались, но отставал командующий…

Ранние сумерки сгустились до синевы, и неровные сполохи на Петроградской стороне уже нельзя было принять за вечернюю зарю.

Школьный двор перед фасадом лежал в нетронутых сугробах, парадный вход наглухо закрыт. Растоптанная дорожка вела к черной лестнице.

У крыльца с козырьком в белой снежной папахе стояли часовые в длинных кавалерийских шинелях и суконных шлемах с шишачком и двойной звездой, суконной, и поверх нее, в центре, металлической, рубиновой. Красноармейцы не отбирали и не накалывали пригласительные билеты-пропуска на трехгранные штыки винтовок, только убеждались, что пришли свои.

— Можете зайти, дедушка, — вежливо пригласил старший дядю Васю. — Посидите внизу, пока ваши веселиться будут.

Дядя Вася не запускал себя, ежедневно, как до войны, брился, но выглядел, конечно, все равно старым-престарым.

— Ой, как светло! — не удержалась от восклицания Таня, когда вошли в помещение. Дома электричества почти не бывало, а если и появлялось, лампочка горела в четверть накала. А здесь — как до войны!

Сверкающая люстра под потолком, громадная, великолепная елка до потолка. Разноцветные фонарики, бумажные гирлянды, стеклянные шары, игрушки из папье-маше и фольги, мохнатые серебряные ожерелья, похожие на обмороженные провода оборванных линий. Но все это яркое великолепие терялось и меркло перед длинными рядами столов, накрытых клеенкой. Уже и тарелки с приборами расставлены-разложены.

Все пятьдесят или сто, или сколько пришло ребят, — все глаза уставились в обеденные столы. Не оторваться!

— Ну-у! — восхищенно выдохнул Борька. Значит, и он до последнего момента сомневался, что и вправду кормить будут. На бледных, запавших щеках розовым пятнышком обозначился былой румянец.

Самым глазастым оказался Коля Маленький:

— Тарелок по три штуки! Зачем столько? Этого никто не сумел объяснить, но сердца замерли в предвкушении блаженства.

Все дальнейшее в празднестве прошло в тумане ожидания. Не то что было неинтересно и скучно. Понравился концерт с настоящими артистами, особенно выступление баяниста с забинтованной головой и в гимнастерке с «медалью «За отвагу». Певица в длинном шелковом платье и меховой безрукавке исполнила замечательную песню о синем платочке, довоенную, но с новыми словами:

Строчит пулеметчикза синий платочек!

Потом с удовольствием водили хоровод, но очень уж быстро выдохлись. И общее пение не получилось. «В лесу родилась елочка…» Писк и простуженные хрипы, а не голоса.

Наконец — наконец-то! — позвали к столу. Каждый получил хлеб, почти целую пайку. Солдаты-повара наливали армейскими черпаками горячий чечевичный суп. На второе — по две — две! — котлетки с макаронами. И это не все. На третье выдали желе, неизвестно из чего приготовленное, но сладкое и вкусное — королевское блюдо!

— Мировая еда, — время от времени нахваливал Борька.

Коля Маленький только кивал, не в силах выразить словами сытое счастье. И Таня была ужасно довольна прекрасным обедом и тем, что сумела незаметно припрятать кусочек хлеба для дяди Васи в подарок.

Пока были заняты едой, только стук и бряк да негромкие голоса взрослых распорядителей, а тут — словно щебенка осыпалась, такой шум начался. В зал вошел Дед Мороз!

В командирском овчинном полушубке, с красноармейским вещевым мешком. С подарками, конечно!

— Одного сидора на всех… — начал было Коля Маленький, но Борька ткнул его плечом. Не ударил, не толкнул, коснулся. И Коля прикусил язык.

Подарков из одного солдатского мешка никак не могло хватить на всех, но никто не лез без очереди, не роптал, не толкался. Постороннему, не познавшему блокадную жизнь, достоинство и терпение ребят могли показаться тупым равнодушием.

И Тане, и Борьке с Колей не однажды выпадала досада зазря стоять длинную очередь. Иногда перед самым твоим носом, как говорят и как бывало, кончался хлеб или крупа. Они были готовы к подобному финалу, как вдруг солдатики притащили Деду еще два вещмешка, потом еще…

В бумажном пакетике лежали две конфеты, пять печенюшек и — чудо из чудес! — золотой, точно солнышко, ноздреватый, пахучий мандарин.

Помощь

— Кормили бы, как на елке, хоть раз в неделю, я бы маму быстро на ноги поднял, — сказал Борька. — Отдавал бы ей всю пайку хлеба.

Они стояли в очереди к булочной и переговаривались.

— Ни крохи моей не берет, — пожаловался Борька.

И Таня как-то попыталась угостить бабушку своим хлебом, подсушила лепесток на печке, потом надвое разломила. И выговор от бабушки схлопотала: «Не вздумай такое, маленькая… Мне в счет тебя грех смертный и ни к чему. Ты растешь, тебе самой…»

Кто может расти в блокаду? Все только стареют, усыхают, превращаются в коконы, привязанные веревками к длинным саням-катафалкам.

— И моя — ни крохи, — за компанию сообщил Коля.

Говорить и думать о хлебе — самоистязание.

— Слышали радио? — сменил тему Борька. — Знаете, кто для нас мандарины привез? Солдат Твердохлеб. За ним «мессер» всю дорогу гонялся. Потом сорок девять пробоин в грузовике насчитали и сколько-то мандаринок пропали от пулевых ранений.

— У шофера все руки были в крови, — дополнил Коля.

Тане тоже было что сказать. Эту историю о Максиме Твердохлебе не только по радио рассказывали, о ней и в газете писали, дядя Леша вслух читал. Таня смолчала, не хотелось почему-то говорить, уточнять, спорить.

* * *

«Ленинградская правда» сообщала о сборе по всей стране продовольствия для блокадного города на Неве. Во Владивостоке и Вологде, в Сибири и Средней Азии, на Алтае и в Поволжье — всюду готовили эшелоны с мукой, консервами, мясом, рыбой, жирами, сахаром, крупами, яичным порошком, сухими фруктами и овощами.

Кровопролитные наступательные бои под Синявином не принесли успеха, блокадное кольцо не удалось разорвать. Но с освобождением Тихвина доставлять грузы к ладожскому берегу стало ближе, хотя и с двумя перевалками. И тогда строители проложили автомобильную дорогу от Жихарева до деревни Лаврове.

Двенадцать километров, через леса и болота, в лютые морозы, за сорок восемь часов.

Машины с хлебом и оружием, караваны саней теперь прямиком следовали от железнодорожной станции на ледовую трассу.