Глава 16. Вот так, Наталья Петровна, не делайте глупостей

Вот так, Наталья Петровна, не делайте глупостей. Я посидела немного в своём кабинете. В своём кабинете, превращенном в кафе, в молельную, в исповедальную, и ещё незнамо в какую комнату.

Там я взяла себя в руки. Вернее, я взяла в руки молитву Оптинских старцев, и принялась читать пункт за пунктом, без стеснения примеряя их на себя. Потом я долго‑долго смотрела на свою икону, на «Умиление». Просто смотрела и представляла себе, как темной и холодной ночью стоял перед такой же иконой старец. А ведь он был еще молод тогда. Было ему еще немного лет…

И, после этого, я успокоилась уже окончательно. Всё мне стало понятно. Как будет директор проверять кухню, и что директору надо от меня.

Господи, прости меня, прости меня, грешную. Прости…

Надо работать. Надо пойти, посмотреть больных в изоляторе…

В изоляторе было тихо. Окно в палате малышей было завешено одеялом, создавая, ни с чем не сравнимый, послеобеденный полумрак.

Малыши лежали в кроватях, а Тоха сидел на кровати Анютки.

Анютка, всхлипывая, обратилась ко мне:

– Вы меня выпишите, Наталья Петровна, ладно? Я хочу на праздник домой поехать. Вы меня выпишите?

– Ладно, выпишу. У тебя сегодня какая температура?

– Тридцать семь и один. И живот совсем не болит!

Ну, вот видишь, как хорошо. Завтра сходите с Надеждой Ивановной, кровь сдадите – и выпишу.

А послезавтра – короткий день. И праздники.

– Пошли, Тоха, на перевязку. Полетели, что ли… – сказала я. – Ты у меня один, в изоляторе, на праздники останешься. А я приду в какой‑нибудь день, перевяжу тебя. И чтоб не высовывался!

– А…

– И не возражай, а то в хирургическое отделение поедешь.

И Тоха, махая своим подбитым крылом, замотанным в шины, полетел за мной в сторону процедурной.

– Наталья Петровна!

– Чего тебе?

– Наталья Петровна! Я вылезать не буду… Только… купите мне пачку сигарет… Я по половинке буду курить… А то у меня уже уши… опухают. Я уже у Надежды Ивановны полпачки выпросил…

– Ладно, Тоха, Бог с тобой. Пошли на перевязку.

Заживало на Тохе всё, как на немецкой овчарке. Рука двигалась, и не болела. Отёк почти исчез. Я перемотала шину потуже. Нет, пусть две недели в шине побудет, от греха подальше.

– Наталья Петровна, – сказал вдруг Тоха. – А мне сегодня сон приснился, что меня хотят отправить… в школу для дураков.

– Ну, Тошка, ты же не дурак. Ну, расскажи, что тебе приснилось?

– Такой сон чудной – сказал Тоха. – Снится мне, как будто я на поляне лесной. Тихо, хорошо так вокруг. И вдруг меня какой‑то грозный голос спрашивает: «Ну как, Тоха, ты думаешь дальше жить?» Я испугался, и ничего придумать не могу. А тут наша Светлана… Ну, старшая наша… Приходит, и говорит: «Он не может ничего придумать! Надо его срочно послать в школу для дураков!» А дальше – как будто эхо пошло: «В школу для дураков, в школу для Дураков…» Мне так страшно стало, и я стал убегать. И про снулся. А Сашка говорит, что я во сне закричал, а потом проснулся.

– Ну и сон у тебя, Тоха, – сказала я вслух. А про себя подумала: «Ну это же надо – почувствовать так, да еще и во сне увидеть! Смотри, Тоха, как бы твой сон – явью не оказался!»

Вместе с Тохой я вернулась в изолятор, послушала Сашку, и Верочку. Ещё раз помяла живот Анютке. Печень чуть‑чуть прощупывалась под рёберной дугой. Не нравилась мне Анютка, не нравилась.

– Надежда Ивановна готовьтесь, завтра детей на кровь вести, – сказала я Наденьке. Вести детей через весь город в стационар.

– А может, не надо?

– Потерпи, Надежда. Пожалуйста. Надо.

Уходя, я слышала, как Надежда ворчала что‑то про себя. Наденька, храни тебя Бог.